25

Беспорядки

Когда Ричарда Бордоского короновали как Ричарда II, ему было десять лет. Он был сыном Черного принца и, таким образом, наиболее близок по крови покойному королю. Летом 1377 года его привезли в Вестминстерское аббатство, разодетого в голубой шелк, расшитый серебром, и он лежал навзничь перед алтарем, пока хор пел литанию. К концу длинной церемонии мальчик был утомлен, и его отвели в частные покои в Вестминстере, где он мог отдохнуть. На следующее утро прелаты и магнаты собрали великую ассамблею, чтобы избрать из своего числа двадцать четыре человека, которые должны были войти в совет управления государством. Можно было подумать, что старший из оставшихся в живых дядей юного короля Джон Гонт воспользуется случаем и возьмет верх, но, удостоверившись, что его сторонники вошли в совет, герцог Ланкастер вместе со своими последователями удалился в замок Кенилворт. Возможно, он ждал, как будут развиваться события.

Мальчик-король получил корону в то время, когда вокруг все недовольно роптали. Возникший после эпидемии чумы недостаток рабочей силы означал, что крупные землевладельцы попытаются заставить своих несвободных арендаторов работать так много, как только можно; закон, запрещающий какое-либо увеличение жалованья, хотя и был эффективен только отчасти, вызывал многочисленные жалобы. Всеобщее недовольство росло и из-за повышения налогов: нестабильные отношения с Францией требовали, чтобы в стране постоянно имелись военные ресурсы. Всего за несколько дней до коронации войска короля Карла V разграбили Рай и сожгли Гастингс.

Первая проверка юного короля на прочность произошла только четыре года спустя, когда он столкнулся с самым масштабным восстанием в истории Англии. На собрании парламента в ноябре и декабре 1380 года в Нортгемптоне по палате общин распространился «скандально известный» слух об «ужасной вещи», случившейся в Йорке: группа повстанцев, вооруженных мечами и топорами, вломилась в городскую ратушу и выгнала мэра. Они протестовали против размера налогов, наложенных на них королевским судом.

Как бы то ни было, собравшийся в Нортгемптоне парламент утвердил подушный налог, размер которого повысился втрое. Этот налог за четыре года собирали в третий раз. Подушный налог означает буквально налог с каждой «души» или головы, он являлся совершенно несправедливым видом налогообложения, потому что платить его должны были и богатые, и бедные, при этом у более состоятельных людей были средства и возможности от него уклониться, поэтому наибольшим грузом налог ложился на бедноту. Вслед за его введением последовало – что было вполне естественно – широко распространившееся недовольство, и в наиболее неспокойные районы послали судейских чиновников, чтобы они проследили за сбором налога. При этом те, кого откомандировали в Лондон, отказались выполнять эту неприятную обязанность, имея на то весьма веские причины: такая работа стала слишком опасной.

Первыми налог отказались платить жители Эссекса; 30 мая 1381 года в Брентвуде на королевского чиновника напали и выгнали его из города. Бунт быстро распространился на Кент, Суффолк, Норфолк и Хартфордшир, охватив 340 деревень. Уместно отметить, что эти графства сильнее других пострадали от чумы, то есть являлись территориями, которые с большей вероятностью ощущали на себе экономическую нестабильность и ненадежность как следствие высокой смертности. Изменения в средневековом обществе всегда выбивали из колеи. Также в Эссексе и Кенте законы о жалованье рабочих выполнялись особенно строго. Именно в этом и только в этом были причины восстания.

Бунтовщики в Кенте заняли Кентербери и освободили всех заключенных, которые содержались в тюрьме архиепископа. Среди них был и священник, получивший известность как Джон Болл. Далее восставшие сожгли свитки, где были зафиксированы ставки налогов. На следующий день толпа выломала ворота тюрьмы Мейдстоуна и освободила заключенных. У них уже был боевой клич: «Джон Болл приветствует вас всех и сообщает, что уже ударил в ваш колокол».

Движение опасно разрослось, когда 11 июня повстанцы из разных регионов сговорились отправиться в Лондон – город, из которого шли все их неприятности, дом для юристов и королевских чиновников. По различным оценкам, примерно 30 000 человек двинулись в путь. Жители Кента, самые ожесточенные, шли на север, в то время как жители Эссекса шли с востока, а повстанцы из Хартфордшира – с севера. Последние разбили лагерь в Хайбери, тогда как люди из Эссекса остановились и ждали в Майл-Энд. Именно в этот момент они узнали, что по всей Англии вспыхнули восстания. Бунтовали в Норвиче и Сент-Олбансе, в Винчестере и в Йорке, в Ипсвиче и Скарборо.

Люди из Кента под предводительством Уота Тайлера, или Уота-кровельщика, собрались 12 июня в Блекхите. Из соображений безопасности король укрылся в лондонском Тауэре, но 13 июня он и его самые доверенные советники согласились встретиться с предводителями бунтарей на пустоши. Королевская партия на четырех шлюпках поплыла по Темзе, чтобы пристать к берегу в Ротерхите, но на южном берегу реки собралось слишком много повстанцев, так что высаживаться было небезопасно. Теперь молодой король мог ясно слышать ужасные вопли и крики, эхо которых скоро докатится и до улиц Лондона. Хронист писал, что восставшие «производили так много шума, что казалось, сам дьявол присоединился к их компании». Шлюпки вернулись в Тауэр.

Королевское отступление вдохновило бунтарей. Тайлер повел своих людей на город. Они штурмовали тюрьму Маршалси в Саутуарке и выпустили всех заключенных. Другая группа сожгла налоговые записи в Ламбетском дворце. Затем повстанцы двинулись по Лондонскому мосту. Жители города отказались закрывать перед ними ворота; они относились к делу бунтарей с симпатией. Они тоже страдали от королевских податей, взимаемых ради непопулярной войны. Толпа заполонила Флит-стрит, открыла ворота Флитской тюрьмы и разорила квартал юристов Нью-Темпл. Вдохновленные этим примером лондонцы сожгли резиденцию Джона Гонта (Савойский дворец) и убили множество его людей. Гонта особенно ненавидели как одного из самых влиятельных людей в Англии при несовершеннолетнем короле.

Молодой король наблюдал за грабежами и поджогами из окна Тауэра и спросил, что теперь следует делать. Никто не знал. Но в свои четырнадцать Ричард был достаточно взрослым, чтобы думать самому: он поехал в Майл-Энд и обратился к бунтовщикам. Он надеялся выдавить их из города в восточные пригороды и таким образом позволить двору и слугам выбраться из Тауэра. Он добился лишь частичного успеха.

В пятницу 14 июня король совершил короткое путешествие в Майл-Энд верхом. Его сопровождали мэр Лондона Уильям Уолуорт и несколько придворных рыцарей. Ричард уже продемонстрировал личную храбрость, вполне достойную короля. Когда королевская партия приблизилась к бунтовщикам, те пали на колени и некоторые из них закричали: «Добро пожаловать, король Ричард! Мы не желаем никакого другого короля, кроме тебя!» Тогда Ричард спросил, чего еще они хотят. Они хотели наказания «предателям», под которыми имели в виду чиновников, душащих народ налогами и обирающих его без меры. Они хотели смещения правительства подлецов. Король ответил, что отдаст им любого человека, которого подозревают в измене согласно закону. Это был удобный ответ, позволяющий пойти на попятную. Еще повстанцы требовали освобождения всех сервов и сдачи земли в аренду по четыре пенса за акр (0,4 гектара). Ричард согласился на эти предложения. Некоторые «предатели», впрочем, уже понесли наказание. Группа бунтарей в отсутствие короля добралась до Тауэра и выволокла оттуда архиепископа Кентерберийского и других укрывающихся там чиновников. Все они были обезглавлены на Тауэр-Хилл, на месте публичной казни.

В этой двухнедельной буре пролилось еще больше крови. Жители Лондона и пригородов сталкивались с группами повстанцев. Те спрашивали: «Ты с кем?» Если встреченные не отвечали «С королем Ричардом и народом», их избивали или даже обезглавливали. Бунтари заявили, что не потерпят короля по имени Джон – явная отсылка к Джону Гонту. По всей Англии разоряли поместья лордов, убивая их обитателей. Юристов и судей хватали, а налоговые записи сжигали. В этом плане показательны протоколы одного манориального суда; в заголовке документа можно прочитать curia prima podt rumorem et combustionem rotulorum – «первый суд после бунта и сжигания свитков».

Война и чума сделали свое дело. Примерно в то же самое время в XIV веке народные восстания произошли и в соседних странах. Во Фландрии народ пошел против своего графа Людовика и вышвырнул его из страны; во Франции была Жакерия – волна бунтов и кровопролитий в Париже, Руане и прилегающих землях. Во Флоренции народное восстание чесальщиков шерсти и других рабочих, так называемых чомпи, разрушило политическую структуру города.

15 июня, наутро после приезда в Майл-Энд, Ричард встретился с восставшими в Смитфилде. Уот Тайлер ждал его во главе 20 000 бунтовщиков. Как только Тайлер увидел Ричарда, он подъехал к нему на коне и начал переговоры. В этот момент могло создаться впечатление, что Тайлер угрожает королю или, по крайней мере, ведет себя неуважительно. Он начал играть с кинжалом, а потом как бы невзначай положил руку на узду королевской лошади. Тут, испугавшись предательского удара, мэр Лондона вонзил короткий меч в горло Тайлера. Тяжело раненный Тайлер ускакал прочь, и его забрали в больницу Святого Варфоломея неподалеку от Смитфилда.

Повстанцы были шокированы и разозлены из-за случившегося; некоторые из них подняли свои луки. Молодой король галопом поскакал к передней линии лучников. «Что вы делаете?! – закричал он. – Тайлер был предателем. Идите за мной, я буду вашим лидером!» Он повел их за собой на север, в Айлингтон, где мэр собрал 1000 вооруженных людей. Было похоже, что восставшие угодили в тщательно расставленную ловушку. Лидеры упали на колени и молили о помиловании. Некоторые придворные хотели наказать их на месте, но король поступил мудро и не разрешил этого делать. Он приказал повстанцам вернуться в свои дома и запретил любым чужакам проводить ночь в городе. Вскоре после этого Тайлера привезли из больницы Святого Варфоломея и обезглавили в Смитфилде.

Несколько дней спустя Ричард отозвал хартию о свободах, которую пожаловал толпе в Майл-Энд, на основании того, что обещания вырвали у него силой. Он отправился в Эссекс, чтобы посмотреть на последствия теперь уже подавленного бунта. Группа крестьян обратилась к нему с просьбой оставаться верным клятвам, которые он дал им несколько дней назад. Его ответ, как писал один из современных Ричарду хронистов, стоит того, чтобы его увековечить, потому что в нем раскрывается характер короля. «Вы, жалкие твари, – сказал король, – отвратительны как на земле, так и на море. Вы хотите быть равными с лордами, но недостойны того, чтобы жить. Передайте своим приятелям следующее: смердами вы были, смердами всегда и будете. Вы останетесь в оковах, не таких, как раньше, но куда более суровых. Ибо пока живы, мы будем стремиться подавить вас, и ваши несчастья станут примером для следующих поколений». Позднее в том же году был созван парламент, на котором внесли предложение уничтожить крепостничество. И палата лордов, и палата общин единодушно проголосовали против любых подобных действий, поскольку на кону стояли их интересы как землевладельцев. Это событие окончательно подвело итог восстанию.

На некоторых территориях, таких как упорствующее в неподчинении графство Эссекс, наказания были суровыми. Лидеры восставших были обезглавлены. Джона Болла арестовали в Сент-Олбансе, где его подвесили, вспороли живот, вынули все внутренние органы, а затем четвертовали. Уота Тайлера казнили еще раньше. После своей гибели они оба вошли в память народа как герои. В других же регионах страны реакция властей была более умеренной, чем можно было ожидать. Ясно, что они не желали подливать масла в огонь, поскольку ситуация все еще оставалась опасной.

Неудачное восстание позднее назвали «крестьянским» бунтом, предполагая, что бунтари относились именно к этому слою общества. Но записи судов показывают, что участники в основном были лидерами деревень, в своих районах занимали посты бейлифов, констеблей и заседали в качестве присяжных. Можно утверждать, что эти люди участвовали в восстании не по воле случая и не из корысти, а действительно имели весомые поводы для недовольства. Разумеется, они протестовали против судейских комиссий, учрежденных для того, чтобы собрать подушный налог, но также они возражали против коррупции в судах местных магнатов. Ордонансы и статуты, касающиеся трудящихся и принятые после чумы, в существенной степени изменили роль закона. Он больше не был инструментом общественного правосудия, но вместо этого превратился в машину взысканий, созданную для того, чтобы контролировать и угнетать низшие классы. Бунтовщики также возражали против требующей все больших расходов войны, за которую их вынуждали платить. Они обвиняли алчных землевладельцев. Они жестоко противостояли классу аристократов, которые мало интересовались тем, в каких условиях живут люди в деревне.

И, когда их просьбы и требования соединились вместе, возникло более обобщенное чувство протеста против условий жизни в XIV веке. «Эх, добрые люди, – говорил Джон Болл в проповеди, обращенной к повстанцам в Блекхите, – в Англии дела не пойдут хорошо, пока все не будет общим и пока не станет ни вилланов, ни джентльменов. Эти джентльмены сидят в красивых домах, а нам достается только боль и труд, дождь и ветер в полях. Давайте пойдем к королю. Он молод. Давайте покажем ему, в каком убожестве мы живем».

Другие странствующие проповедники также обращались к древней теме равенства и справедливости, странствуя от прихода к приходу и обращаясь к крестьянам сразу после того, как они выходили из церкви; их основной мыслью было положение о том, что все, находящееся под небом, должно быть «общим». 13 июня – в тот день, когда королевские шлюпки перед лицом восставших повернули обратно к Тауэру, – был праздник Тела Христова, когда вся община считалась символом священного тела. В этот день в деревнях проходили празднества и шествия, когда Святые Дары с ликованием проносили по улицам и лугам каждого селения. Таким образом, бунтари в каком-то смысле провозгласили себя священными, выйдя на дороги. Они заявляли о святости своего братства. Священный хлеб изготовлен из множества зерен, а Христос – мельник.

В то время было объявлено, что Болл был последователем Уиклифа и что сам лоллардизм является одной из причин мятежа. Поскольку это движение никак нельзя было назвать популярным, связь выглядит весьма и весьма натянутой. Но идеи изменений и преобразований витали в воздухе. Уиклиф учил, что право собственности опирается на милосердие и что ни один грешный человек не должен возвышаться над другими; эти теории ученого было несложно превратить в лозунги народа. Так, Болл в своей проповеди в Блекхите учил, что все люди созданы равными, а ранги и социальная иерархия являются изобретениями их угнетателей. Господь хотел, чтобы они вернули себе изначальную свободу.

Песни и острые выражения разлетелись после восстания, как искры от огня. «Джек Трумэн, знаешь ли ты, что ложь и вероломство правили слишком долго? Правду посадили под замок. Ложь правит любым стадом… Грех распространяется, как необузданный поток, настоящая любовь в изгнании, а духовенство повергло нас в горе ради своей наживы… Тот, кто делает плохо, в каком бы месте он ни находился, причиняет вред нам всем… По праву и по силе, с умением и с желанием, пусть сила поможет праву, а умение идет перед желанием, а право перед силой, только так наша мельница будет работать правильно… Народ – это самый лучший цветок, который Господь когда-либо помещал в земную корону».

Последствия бунта были непростыми и даже пугающими. Хронист, записавший беды, случившиеся через одиннадцать лет после происшедших событий, отмечал, что «люди по всей Англии был уверены: вскоре грядет еще одно восстание». Более чем две сотни лет власти пуще всего боялись мятежей. Народный бунт мог повергнуть страну в годину невзгод. После 1381 года отдельные восстания действительно случались, чаще всего они происходили в виде отказов вносить арендную плату жестоким землевладельцам. Тем не менее, когда напряжение становилось невыносимым, предпринимались попытки умиротворить крестьян и как-то приспособиться к их требованиям. Никогда более – по крайней мере, до конца средневекового периода – правительство не вводило подушный налог. Медленное уничтожение крепостничества и растущее процветание тех, кто занимался физическим трудом, создавали ощущение свободы, которое выражалось в бунте. Это способствовало все большим изменениям древних феодальных законов.

За одно поколение значительно повысился уровень жизни сельскохозяйственных работников. Фактически жалованья росли, несмотря на попытки запретить такой рост законодательно, и по таким стихотворениям, как «Как пахарь учил “Отче наш”» (How the Ploughman learned the Paternoster), можно судить, что на столе у крестьян появились мясо, рыба и молочные продукты:

 

Ноябрь: в Мартынов день я режу свинью,

Декабрь: на Рождество вино я пью.

 

Продолжительность жизни также выросла. Историки моды отмечают, что в последние годы XIV века одежда стала ярче и роскошней, а ювелирные украшения – более броскими.

Сам король прошел испытание огнем. Он столкнулся с первым и последним народным восстанием в истории Англии и сумел с ним справиться. По его дальнейшему поведению можно судить, что благодаря этому его вера в себя и в божественную сущность королевского сана увеличилась как минимум вдвое. В пятнадцать лет он был настоящим королем, одного только присутствия которого было достаточно, чтобы огромные толпы людей подчинялись его воле. Он был высоким молодым человеком – 1,8 метра ростом, со светлыми волосами и круглым, чем-то напоминающим женское лицом; у него были раздувающиеся ноздри, высокие скулы и тяжелые веки. В начале правления Ричарда Джон Гауэр описывал его как «самого красивого из королей» и «прекраснейшего из мальчиков». Возможно, подданные ему несколько льстили, но все хронисты того времени в один голос прославляли красоту Ричарда. Он выглядел соответственно занимаемому положению.

Тем не менее его манеру поведения считали очень грубой. Он начинал заикаться, когда был возбужден, и легко мог вспыхнуть от гнева. Ему будто не хватало уверенности в себе, и он всегда отстаивал свое королевское достоинство. Слова Ричарда, обращенные к повстанцам из Эссекса, независимо от того, действительно ли он произнес их или нет, характеризуют его в этом плане. Другие примеры его речей и поведения согласуются с ними. «Я король, – сказал Ричард одному графу, – и ваш господин. Я и дальше буду королем. Мое величие будет только расти, несмотря на происки всех моих врагов». Его гнев, как и у любого из Плантагенетов, был ужасен. Однажды Ричард бросился с мечом на архиепископа Кентерберийского и заколол бы его, если бы тот не отступил. Один хронист, известный только как «монах из Ившема», описывал короля как экстравагантного в одежде и деспотичного по нраву; он боялся войны и предпочитал проводить ночи, «пируя с друзьями» и доставляя себе удовольствие «немыслимыми» способами. Это высказывание очень часто принимают за намек на возможную гомосексуальность Ричарда, но монаху очень многое могло казаться «немыслимым».

Ричард подчеркивал свое королевское величие, что для него означало заботу о соблюдении церемониала и страсть к спектаклям. Он любил изысканно одеваться. По одному случаю король надел костюм из белого атласа, на котором висели раковины мидий и других двустворчатых моллюсков, оправленные в серебро; его камзол был украшен апельсиновыми деревьями, вышитыми золотой нитью. Он обожал красоваться на турнирах, но вовсе не испытывал такого энтузиазма по поводу настоящих сражений. Один из родственников короля, Томас Ланкастер, позднее заявлял, что «у него слишком тяжелый зад, он только все время хочет пить, есть, спать, танцевать и скакать». В средневековых текстах глагол «скакать» упоминается очень часто, причем нигде не объясняется, что же это означает. Согласно хронисту Фруассару, Томас Ланкастер также говорил, что «такая жизнь не годится для людей, носящих оружие, которые должны завоевывать славу своими деяниями и заставлять свои тела служить им».

В 1383 году молодой король заявил, что готов лично править страной. В начале предыдущего года он предусмотрительно вступил в брак с Анной, дочерью императора Священной Римской империи. И жениху, и невесте было по пятнадцать лет, и хронист описывал Анну как «крошечный образчик человечности». Теперь, полагаясь на поддержку родственников со стороны жены и на собственное могущество, Ричард почувствовал, что может выбирать себе советников за пределами узкого круга наследных лордов. Это пришлось не по вкусу его дядюшкам Джону Гонту и Томасу Вудстоку – герцогам Ланкастеру и Глостеру соответственно, – которые покинули двор в знак протеста против тех, кого они называли «дурными советниками». Ричард боялся Гонта и Вудстока как возможных претендентов на трон и наполнил свой дом фаворитами. Новый король был щедр, раздавая замки, земли и титулы; он столько задолжал, что был вынужден оставить в залог английскую корону. Старые лорды, лишенные милости и даров, становились все более беспокойными. Повторялась знакомая история зависти и подозрений, которая наложилась на скрытную и чувствительную натуру короля. Двор снова стал небезопасным местом.

Весной 1383 года была предпринята дерзкая кампания по освобождению Фландрии от французов; командующим был Генри ле Диспенсер, епископ Норвича, который показал себя не слишком хорошим командиром. Со всем воинским пылом епископ бросил свои войска против фламандских городов, но его жертвами стали обычные горожане. Согласно одному сообщению, «мужчины, женщины и дети были изрублены в одной огромной сече». Возможно, епископ считал, что таким образом спасает их души. Его армия в конце концов была окружена и сдалась, хотя Диспенсер так ни разу и не атаковал французов. Казалось, король сам планировал в тот год вторжение во Францию, но перспективы увеличения налогообложения и нового народного восстания отвратили его от этой мысли.

Еще одно военное поражение последовало через два года. Франция и Шотландия, старинные товарищи по оружию, страстно стремились провести совместную кампанию на севере Англии. Поэтому летом 1385 года Ричард II собрал армию, чтобы противостоять им. Он объявил феодальный призыв – последний такой призыв в английской истории, – и наиболее крупные магнаты были вынуждены на этот призыв откликнуться. Части английской армии встретились в Ньюкасле и двинулись на север, по пути к Эдинбургу сжигая монастыри, в том числе аббатство Мелроуз. Тем не менее, прибыв в столицу, король обнаружил, что шотландцев в ней нет: их армия отошла в горы. Некоторые из его командиров пытались заставить короля преследовать их, но он отказался. Зачем тащиться в пустынную сельскую местность, где невозможно найти ни еды, ни питья? Поэтому Ричард вернулся домой. Это было в высшей степени мудрое решение. Иногда не делать ничего – это самый лучший образ действий. Но такое возвращение не способствовало репутации короля как героя-воина. У него была возможность проявить себя повелителем войны, что, бесспорно, было королевским качеством, но удача его оставила.

Фиаско только усилило отвращение молодого короля к войне. За время своего царствования он больше никогда не водил армии ни против французов, ни против шотландцев. Не было ни знаменательных битв, ни осад, ни взятых городов и замков. В любом случае английская казна больше не могла себе позволить оплачивать разорительные военные приключения.

Слухи о войне шепотом передавали из уст в уста весной и летом 1386 года. На побережье Фландрии собралась французская армия в 30 000 человек, ее сравнивали с греческой армией, которая взяла древнюю Трою. Людям в Рае, Сануидже и Дувре было приказано оставаться внутри городских стен, а замки, находящиеся у южного побережья, были укреплены и перевооружены. Жителям Лондона было приказано запасти такое количество съестных припасов, чтобы хватило на три месяца. Сообщалось, что некоторые лондонцы покинули город. Ричард и сам планировал еще одну атаку на Францию, но палата общин отказалась наполнить его сундуки. Угроза вторжения исчезла к концу года. Французский двор, как и английский, не имел средств содержать такую огромную армию так долго. Осень сменилась зимой. Отвратительная погода стала еще одним препятствием. Англичане могли наслаждаться радостями мира.

В октябре 1386 года парламент, как это уже стало традицией, собрался в Вестминстер-Холле, но на этот раз Ричард приготовил сюрприз для его членов. Зал украшали огромные – выше человеческого роста – статуи прежних монархов; на собравшихся смотрели тринадцать королей: от Эдуарда Исповедника до самого Ричарда. Таким образом Ричард понимал королевское величие. Власть суверенов должна была подавлять тех, кто стоял ниже в их королевстве.

Но на практике это не работало. Палата лордов послала королю несколько петиций, которые были разработаны для того, чтобы ограничить его власть и злоупотребление ею. Его обвиняли в том, что он нарушает закон и не обращает внимания на слова своих преданных советников. Его осуждали за то, что он выбирает и награждает неподходящих людей; Ричард раздавал посты и земли, не спрашивая ни у кого совета, и принимал решения о помиловании насильников и убийц только для того, чтобы пополнить казну. Теперь, по крайней мере, было ясно, что он стал достаточно силен, чтобы сопротивляться влиянию самых уважаемых лиц в королевстве.

Делегация парламента посетила короля во дворце Элтам, поскольку сам Ричард отказался ехать в Вестминстер. Они потребовали отставки королевского канцлера Майкла де ла Поля, одного из новых людей, которым Ричард покровительствовал в ущерб старой аристократии. Король разозлился на собравшихся представителей палат общин и лордов, обвинил их в неверности и даже в измене. Он сказал им в своей резкой и агрессивной манере, что из-за жалоб парламента не собирается выгонять даже последнего кухонного мальчишку. Повсюду ходили слухи о заговорах и интригах. Ричард действовал тайными путями, самовольно, и люди шепотом рассказывали друг другу, что он задумал обезглавить своих самых благородных врагов.

Настало время для более значительного вмешательства. Томас Вудсток, герцог Глостер, прибыл в Элтам на еще одну встречу с Ричардом; его сопровождал Ричард Фицалан, одиннадцатый граф Арундел, влиятельный и опытный аристократ. Эти двое магнатов проинформировали короля, что в управлении Англией он не проявляет мудрости и нарушает законы. Они сказали, что король и благородные лорды всегда правили страной в согласии; это высказывание только отчасти соответствовало истине, но лорды подкрепили свое заявление практически неприкрытой угрозой того, что королей иногда смещают. Не так давно это произошло с прадедом Ричарда II Эдуардом II. Перед тем как его зверски убили, неудачливый монарх был вынужден отречься от престола в пользу своего сына. Томас Вудсток, один из дядюшек Ричарда, мог и сам желать заполучить трон.

Ричард близко к сердцу принял слова об Эдуарде II. Девять лет спустя он обратился к папе с просьбой канонизировать своего предка как одного из величайших святых королей Англии. Без сомнения, он во многом соотносил себя со своим невезучим предшественником. Но зимой 1386 года ему пришлось пойти на компромисс с врагами. Королю был всего двадцать один год, и он не был полностью уверен в себе. Он еще не мог допустить противостояния с ними. Поэтому Ричард принял их требования. Король приехал в Вестминстер. Он согласился, что его хозяйство и придворные службы должны быть изучены и переданы под управление комиссии из аристократов и епископов. Майкл де ла Поль был смещен с должности и позднее заключен в тюрьму. Томас Арундел, епископ Или и брат Ричарда Фицалана, занял его место лорд-канцлера.

Парламент никогда не имел такой власти, как в последние месяцы 1386 года, но не совсем правильно было бы превозносить его членов слишком высоко. Они не обязательно были патриотами своей родины, борющимися против тирана. Они были точно так же озабочены только своими интересами, как и король и его приближенные; в стихотворении того периода говорится, что они пребывали в замешательстве и не были уверены в своих действиях. Некоторые из членов парламента сидели «как ноль в арифметике, который место занимает, но ничего не значит». Некоторые брали взятки от королевских чиновников и других заинтересованных сторон, а некоторые были нахлебниками на окладе, которые рта не открывали без приказа. Некоторые мялись и бормотали себе под нос, а другие спали на заседаниях или запинались во время своих речей, толком не понимая, что хотят сказать.

Короля раздражали ограничения, наложенные на него парламентом, который вскоре стал известен как Замечательный. Комиссия получила власть на год; Ричард решил подождать и посмотреть, пока что собирая свои силы. Он обратился к лондонским олдерменам и шерифам графств, но в ответ получил только двусмысленные заверения. Его притязания ожесточили их сердца. Тогда он созвал судей. Самые главные из них встретились летом 1387 года и постановили, что король может изменить или отменить ордонансы парламента по своей воле. Это фактически свело власть палаты общин и палаты лордов к нулю. Также судьи заявили, что те, кто пытается ограничить власть короля, могут быть наказаны как предатели, даже если формально они в измене не виновны.

Это грозило серьезными последствиями для королевских противников. Графов могли казнить, а их земли – конфисковать. Осенью конфликт продолжался, лорды отказались явиться к королю после того, как он их призвал. Граф Нортумберленд попытался вести себя как посредник между двумя партиями, но вскоре стало ясно, что для переговоров и компромиссов места не осталось. Поэтому в ноябре лорды взялись за оружие. Они подняли свою армию и 20 декабря 1387 года в битве у Темзы около Рэдкота нанесли поражение посланным против них войскам. Затем они отправились в Лондон, где Ричард нашел убежище в Тауэре.

Создается ощущение, что король был низложен на два или три дня, фактически отстранен от власти, но к соглашению об имени его преемника прийти не удалось. При таком количестве соперников единственное, что можно было сделать, – это снова посадить на престол молодого короля, должным образом сдерживая и ограничивая его. Быть отстраненным от трона, пусть даже всего на несколько дней, – это было серьезным ударом для самоощущения Ричарда как короля. Его фактически лишили части собственной личности.

Ричард в самом деле согласился на требования лордов. Они взяли в свои руки ведение его хозяйства и уволили нескольких придворных. Некоторые были арестованы. После этого лорды созвали к 3 февраля парламент, где хотели разобраться с другими своими врагами. Существует описание открытого заседания, где лорды, разодетые в золотые одежды, взялись за руки и медленно приблизились к трону, на котором сидел король; затем они поклонились ему и вернулись на свои места. Этот парламент стал известен как Безжалостный.

Первыми жертвами аристократов стали те судьи, которые объявили их предателями. Верховного судью Роберта Тресилиана пытали и приговорили к смерти, тогда как другие служители суда королевской скамьи были наказаны изгнанием в Ирландию. Тресилиан нашел убежище в церкви Вестминстерского аббатства, но его вытащили оттуда и доставили в Тайберн. Толпа вырезала на теле судьи изображения дьявола и знаков зодиака, прежде чем ему перерезали горло, а тело вздернули на виселице. Так же было казнено еще семь сторонников короля.

Новое правление лордов было не слишком успешным. Палата общин надеялась, что смещение «дурных» советников короля приведет к финансовой и судебной реформе в королевстве. Но лорды разделились; они преследовали свои интересы, которые расходились с интересами палаты общин. Финансовое состояние страны не улучшилось, а жестокость членов различных партий по отношению друг к другу значительно усилилась. Не смогли аристократы добиться и военной славы; запланированное вторжение во Францию превратилось в несколько набегов на побережье. Королевство могло как следует управляться только королем. Собрание аристократов не было эффективным.

И Ричард нанес ответный удар. Зимой 1388 года король предложил выступить посредником между палатами лордов и общин. Великие лорды фактически действовали без оглядки на закон и могли легко избежать правосудия. Они, как писал Ленгленд, «носили волчьи шкуры». Используя банды своих сторонников, они вели себя как местные тираны, подавляя простых людей. Ричард объявил, что ограничит пользование ресурсами своих вассалов, и мило попросил лордов последовать его примеру. Он применил политику «разделяй и властвуй» и представлял одновременно силу и готовность к согласию.

Весной 1389 года король объявил своему совету в Вестминстере, что он решил снова полностью взять на себя обязанности по управлению государством. Практически все члены совета с этим согласились. Ричард утверждал, что двенадцать лет им и его королевством управляли другие. Что же получилось в результате? Люди страдали под гнетом непомерных налогов, которые не приносили выгоды никому. Теперь ему уже исполнилось двадцать два года, и он будет править один.

В последние дни 1388 года королевскому сану Ричарда угрожали и едва его не уничтожили; теперь он заявил о себе более агрессивно и вызывающе. Система титулований изменилась. Палата общин адресовала свои петиции «его светлости королевскому величеству», а не «справедливому и милосердному лорду», как это было раньше. Королевские слуги начали обращаться к королю «ваша светлость», «ваше величество» и «в присутствии его королевского величества». Ричард сказал одному рыцарю из Уорикшира, сэру Уильяму Баготу, что хотел бы, чтобы его запомнили как того, кто «восстановит свой высокий сан, королевские права и привилегии и благородное положение», и того, кто обеспечит, чтобы его исключительное право «почтительно выполнялось… как это было при правлении любого другого короля».

Он считал себя источником справедливости и порядка, образцом правителя, поэтому он был благосклонен к палате общин точно так же, как и к палате лордов. Они все были в равной степени его подданными. Меру его чувства собственного величия можно определить по тому, что двор Ричарда II был в три раза больше, чем у Генриха I. Осенью 1390 года король также начал набирать себе гвардию, которая в качестве эмблемы использовала изображение белого оленя, взятое с герба его матери. Все это образовывало единое целое с любовью Ричарда к пышным зрелищам и роскошным нарядам. Двор стал ареной для всего этого великолепия. На некоторых банкетах и церемониальных приемах, которые проводились три раза в год и во время которых король надевал корону и сидел на возвышении на троне, наблюдая за всеми и ни с кем не разговаривая, он оставался неподвижен и при всех королевских регалиях напоминал живую скульптуру. «И если он бросал на кого-то взгляд, – писал один хронист, – этот человек должен был упасть перед королем на колени».

Чувство королевского достоинства Ричарда также связано с его набожностью. Господь был его единственным господином. Он часто посещал усыпальницы святых и учредил новые культы; он восхищался сообщениями и слухами о чудесах; он покровительствовал картезианцам и жертвовал богатства на реконструкцию церквей и аббатств. Существует живописное панно, известное как «Уилтонский диптих». На левой панели Ричард изображен коленопреклоненным, он одет в красную мантию, расшитую золотом, а вокруг него стоят Эдуард Исповедник (святой), Иоанн Креститель (святой) и король Эдмунд (святой и великомученик). На правой панели написана Мадонна с Младенцем, окруженные одиннадцатью ангелами. Один из ангелов держит в руке знамя святого Георгия. Таким образом Ричард отметил преемственность своего царствования в череде святых англосаксонских предков, объединенных общим стремлением к миру и возрождению нации. Король обозначил свою связь с памятью Эдуарда Исповедника, включив в свой гербовый щит герб мертвого короля. Могло даже показаться, что Ричард считал себя достойным канонизации.

Известно, что чрезмерная вера в свое превосходство может превратиться в тиранию. Летом 1397 года Ричард пригласил к обеду графа Уорика, а после трапезы приказал его арестовать. Услышав об этой новости, граф Арундел согласился сдаться сам. Затем король со своими вооруженными вассалами поскакал в замок Плеши в Эссексе, который принадлежал Томасу Вудстоку, герцогу Глостеру. Глостера разбудили, а потом племянник лично арестовал своего дядюшку. Ричард организовал спешный арест этих трех великих лордов на основании того, что они плели против него заговор. Возможно, он также припомнил старые обиды, поскольку именно эти три человека подняли против него бунт и на время отстранили от престола в Тауэре. Теперь король считал себя достаточно сильным, чтобы их уничтожить. Он доказывал свою зрелость с помощью мести своим старым противникам.

Хронист Томас Уолсингем писал, что королевство «неожиданно и без всякого предупреждения было повергнуто в замешательство». Тогда Ричард созвал парламент, который в общей атмосфере ужаса и подозрений был достаточно уступчив. У парламента имелись все причины соглашаться на сотрудничество. Вестминстер был переполнен войсками, а короля защищала стража из 300 лучников из его любимого графства Чешир. Здание, в котором собрался парламент, было окружено лучниками. Чтобы добиться своего, Ричард полагался на силу и угрозу насилия.

В начале заседания король через своего лорда-канцлера объявил, что требует всей полноты власти. Он помнил обо всех незаконных ограничениях, принятых в предыдущие годы, но теперь, из-за своего расположения к своим людям, дарует им королевское помилование, за исключением пятидесяти человек, которых он открыто называть не будет. Разумеется, благодаря такой политике каждый чувствовал себя в опасности. Ричард мог включить в этот список любого. При этом король был столь милостив, что удовлетворил прошение палаты общин и утвердил на неограниченный срок пошлины, налагающиеся на шерсть и кожи.

После своего ареста Томас Вудсток был перевезен в английский бастион в Кале, где по прямому приказанию короля его без лишней шумихи убили. Предполагают, что его либо задушили полотенцем, либо задавили периной – результат в любом случае был одним и тем же.

Арундел был подвергнут суду, который сегодня назвали бы показательным процессом. Его записи частично дошли до нашего времени. На суде председательствовал Джон Гонт, герцог Ланкастер.

Ланкастер. Ваше помилование отменено, предатель.

Арундел. Неправду вы говорите. Я никогда не был предателем.

Ланкастер. Почему в таком случае вы нуждаетесь в помиловании?

Арундел. Чтобы заставить замолчать моих врагов, одним из которых являетесь вы.

Ричард. Отвечайте на вопрос.

Арундел. Теперь я все прекрасно понимаю. Вы, все, кто обвиняет меня, – лжецы. Я требую привилегии помилования, которую вы даровали мне, когда уже были совершеннолетним.

Ричард. Я даровал его, но при условии, что оно пойдет мне не во вред.

Ланкастер. Это помилование ничего не стоит.

Оно и в самом деле ничего не стоило. В тот же день Арундела отвезли на Тауэр-Хилл и там обезглавили. Граф Уорик получил более мягкий приговор – пожизненную ссылку на остров Мэн. Обширные земли, принадлежащие всем трем лордам, были конфискованы и переданы друзьям и сторонникам короля. Кажется, его враги были развеяны в прах.

Тем не менее Ричард был удручен. Его жена Анна Богемская умерла в 1394 году во время новой вспышки чумы; они были женаты двенадцать лет, но детей у них не было. Это был еще один знак судьбы, направленный против короля. Ему было двадцать семь лет, и он должен был иметь семью. Поддавшись непомерному горю, Ричард приказал сровнять с землей дворец Шин, где они с Анной когда-то были счастливы. К тому же, возможно, у него ухудшилось здоровье, поскольку в королевских счетах отражены огромные суммы, уплаченные докторам. Ричард становился опасен.

Многие лорды позднее клятвенно утверждали, что действительно стали бояться короля. Используя свой список из пятидесяти предателей, которого никто не видел, он мог, как только пожелает, конфисковать земли и собственность. Он мог любого заточить в тюрьму. Согласно более поздним источникам, король объявил, что хранит закон Англии «в своей груди» и может устанавливать и отменять законы по собственному усмотрению. Ричард наложил крупные штрафы на города и ширы, поддержавшие мятежных лордов. Он затребовал дань от богатых аббатств и монастырей. Он, как и большинство королей, был алчным и жадным, но его жадность сопровождалась насилием и нарушением законов. «Тот есть порождение смерти, – писал он графу Голландии, – кто оскорбляет короля». Тем не менее, как и все тираны, Ричард боялся. Его постоянно защищали 300 чеширских лучников. Слышали, как их капитан говорил королю: «Спите спокойно, пока мы бодрствуем, Дик, и ничего не бойтесь, пока мы живы».

Превосходство воли Ричарда проявилось в ссоре между двумя лордами в конце 1397 года. Томас Моубрей, герцог Норфолк, и двоюродный брат короля Генрих Болингброк, герцог Херефорд, недавно получили самые высокие пэрские титулы. Так они были вознаграждены за то, что поддерживали короля. Например, Моубрей был капитаном Кале, когда несчастный Томас Вудсток пребывал в заключении в этом гарнизонном городе; не было никаких сомнений, что герцог Норфолк был причастен к его удушению. В атмосфере страха и подозрений, в которой им теперь приходилось существовать, даже друзья короля начали опасаться за свою жизнь.

У лордов однажды состоялся разговор.

– Еще чуть-чуть, и уже ничего нельзя будет поправить, – сказал Моубрей Болингброку.

– Такого быть не может, – ответил Болингброк. – Король даровал нам помилование и объявил парламенту, что мы вели себя как хорошие и преданные слуги.

– Мир, в котором мы живем, удивителен, но в нем нет ни капли правды, – заметил Моубрей.

Далее он предположил, что Болингброк и его отец Джон Гонт чудом избежали смерти от рук людей короля, также он намекнул, что Ричард при попустительстве других лордов планирует лишить обоих наследства и передать их земли другим.

– Упаси Бог! – воскликнул Болингброк. – Будет удивительно, если король одобрит такие деяния. Кажется, он сердечно относится ко мне и обещал быть мне хорошим господином. В самом деле, он поклялся именем святого Эдуарда [Исповедника] быть хорошим господином и для меня, и для других.

Моубрея трудно было уговорить.

– Он часто клянется при мне Телом Господним, но я больше ему в этом не доверяю.

В мире, где все шептались и плели заговоры, в мире лжи и тайны эти слова были почти что государственной изменой.

Пошли слухи. Болингброк сообщил своему отцу Джону Гонту об этом разговоре. Слова Моубрея дошли до короля. Похоже на то, что он вызвал к себе Болингброка и потребовал от него полного отчета о том, что было сказано. Услышав этот рассказ, король приказал, чтобы Генрих повторил его перед парламентом. Тогда Моубрей сам сдался на милость короля. Он отрицал все, что говорил Болингброк. Двум герцогам было велено предстать перед парламентской комиссией, собранной, чтобы разрешить этот спор. Тем не менее противоречие так и не было преодолено и, в старомодной манере осуществления правосудия, комиссия постановила, что Томас Моубрей и Генрих Болингброк должны встретиться в поединке, где сам Господь выберет того, кто говорит правду, сделав его победителем. Так кто же из них говорил правду? Вполне возможно, что все было совсем наоборот, и именно Болингброк первый заговорил о недоверии к королю; когда его слова не нашли отклика у Моубрея, Генрих решил обвинить того в измене, чтобы прикрыть свою вину. Это один из вероятных вариантов развития событий. Также вполне возможно, что Моубрей начал распространять слухи о предательстве, желая обвинить в заговоре Болингброка, который, заподозрив неладное, решил покончить с конспирацией и выдать Моубрея. Сейчас правду уже невозможно восстановить.

Поединок был назначен на 16 сентября 1398 года в Ковентри. Состязание должно было пройти на поле Госфорд – оно до сих пор существует под названием Госфорд-Грин. Болингброк заказал доспехи в Милане, а Моубрей – в Богемии. Лорды королевства были охвачены возбуждением: эта дуэль должна была стать самой славной из всех, что они видели. Можно сказать, вернулись дни короля Артура и рыцарей Круглого стола. Два герцога явились в назначенный день. Архиепископ Кентерберийский был среди тысяч зрителей. Генрих Болингброк прибыл в девять часов утра, с шестью конными оруженосцами. Когда его спросили, по какому делу он здесь, он громко объявил:

– Я, Генрих, герцог Херефорд, прибыл исполнить свой долг по отношению к лживому предателю Томасу, герцогу Норфолку.

После этого Генрих перекрестился и поехал к своему павильону, расположенному в конце арены. Далее прибыл король, окруженный чеширскими лучниками, и приблизился к своему трону, откуда мог наблюдать за действом. Затем появился Моубрей, которому задали тот же вопрос, что и его противнику.

– Господь да спасет правого! – выкрикнул он.

Два рыцаря были готовы выступить друг против друга. Болингброк пришпорил свою лошадь и двинулся вперед, тогда как Моубрей оставался на месте. Но король встал и крикнул:

– Остановитесь!

Герцоги вернулись в свои павильоны, а король удалился. Прошло два часа, за которые толпа собравшихся зрителей успела выдвинуть самые разнообразные предположения. Затем появился спикер палаты общин и объявил многочисленному собранию королевское решение. Болингброк изгонялся из королевства на десять лет, а Моубрей – на всю жизнь. Приговор в отношении Болингброка вызвал громкие возгласы разочарования, но воля короля была законом.

В этом деле у короля действительно практически не было выбора. Победа любого из рыцарей ставила его в достаточно трудное положение. Если бы восторжествовал Моубрей, роль короля в убийстве Глостера могла бы стать предметом тщательного расследования. Если бы победил Болингброк, шансы Генриха стать преемником короля или даже свергнуть его с трона могли стать выше. У Ричарда не было наследника, и он только что женился на семилетней девочке Изабелле, дочери короля Франции, с помощью которой эту проблему пока что невозможно было решить. Это было самым печальным концом для того, что могло бы стать великим сказанием о рыцарстве. Но король взял верх. Двое герцогов отправились в изгнание. Томас Моубрей в следующем году умер в Венеции, но для Генриха Болингброка история только начиналась.

Он приплыл во Францию, ощущая огромную несправедливость решения короля, и стал ждать там, надеясь, что события еще повернутся в его пользу. Король Франции Карл VI пожаловал Болингброку резиденцию в центре Парижа. Затем, через пять месяцев после отъезда Генриха из Англии, умер его отец. Джон Гонт, первый герцог Ланкастер, является основателем династии, позднее получившей известность как дом Ланкастеров. Гонту принадлежали обширные территории на севере Англии, он владел более чем тридцатью замками по всему королевству. Он был значительным, хотя и не выдающимся командиром и управленцем. В особенности Гонт заслужил ненависть жителей Лондона, а также тех, кто принимал участие в восстании 1381 года, как человек, фактически управляющий страной при несовершеннолетнем короле. В нем семейное величие сочеталось с личной посредственностью.

При нормальном развитии событий Генрих Болингброк мог бы ожидать, что унаследует земли и замки отца. Но он был в изгнании, а короля одолевала жадность. Ричард начал проводить политику, которая лишила его всей той поддержки, которую он приобрел за годы своего правления. Он продлил изгнание Генриха на неопределенный срок и конфисковал все владения его отца. Это вмешательство в законы наследования в значительной мере шокировало общество, которое во многом полагалось на традиции и прецеденты. Ни один землевладелец (или его семья) не мог чувствовать себя в безопасности при таком короле. Любого монарха, который незаконно отчуждал собственность своих подданных вопреки уложениям Великой хартии вольностей, тут же начинали считать тираном.

В начале мая 1399 года Ричард отплыл в Ирландию в сопровождении войска, совершив демонстративный и не слишком умный поступок. Трудно понять, почему он решился оставить государство в такое трудное время; единственным объяснением может быть то, что он обманывал себя (или дал себя обмануть) ложным чувством безопасности. Разумеется, он считал, что Господь ему покровительствует и ни один земной враг не сможет сразить помазанного государя. Если Бог на его стороне, то кого ему бояться?

Генрих воспользовался отсутствием короля и в начале лета отплыл из Булони; 4 июля он высадился в Равенспуре в Йоркшире. С ним было всего 300 солдат. В его смелости и честности никто не мог усомниться. Он начал свою кампанию по уничтожению тирании в Англии с ранее принадлежащих ему территорий на севере. Ричард оставил королевство на попечение Эдмунда, герцога Йорка, который был как его дядей, так и дядей Генриха. Йорк не был обременен ни излишними принципами, ни храбростью. У него не было никаких разведывательных данных о передвижениях Генриха, и он вначале повел войска на запад, а не на северо-восток. В этой суматохе Генрих укрепил замки на своей земле, и несколько тысяч человек поступили к нему на службу. В Донкастере Болингброк встретил самую влиятельную семью севера – Перси; Генри Перси, графа Нортумберленда, сопровождал его сын по прозвищу Горячая Шпора.

В их присутствии Генрих поклялся, что вернулся в Англию только для того, чтобы потребовать возвращения своих земель, и что не строит планов занять королевский престол. Возможно, он лгал, но, скорее всего, Болингброк был и сам до конца не уверен в своих планах. Он осторожно продвигался по стране, извлекая выгоду из каждого происшедшего события. Армия объединившихся восставших лордов и их вассалов двинулась на юг, захватывая Центральную и Восточную Англию при минимальном сопротивлении. Возможно, именно в этот момент Генрих начал понимать, что король слишком непопулярен, чтобы его кто-нибудь спасал.

Сам Ричард все еще оставался в Ирландии. Он получил новости о вторжении к 10 июля, но отплыл в Англию только через две недели. Он не мог собрать достаточно кораблей. За это время его дело было проиграно. Когда король призвал уэльское дворянство поддержать его, они ответили, что уже сочли Ричарда мертвым. Генрих решил двигаться на запад, чтобы встретиться с королем, когда и если он вернется, и в приходской церкви Глостера герцог Йорка сдался захватчику. Йорк понимал, что надежды Ричарда сохранить корону тают день ото дня. Он присоединился к армии Генриха и пошел на Бристоль, где были казнены три самых известных королевских чиновника. Этот успех стал поистине триумфальным.

Ричард высадился на побережье Уэльса 24 июля. Там он оставался пять дней, и за это время получил новости и о сдаче его дяди, и о событиях в Бристоле. Говорили, что он был попеременно то подавлен, то неуступчив. В конце концов король решил встретиться с одним из своих сторонников, графом Солсбери, который находился в замке Конуэй в Северном Уэльсе. Ричард облачился в одеяние бедного священника и вместе с пятнадцатью сторонниками отправился в путь глухой ночью. Ричарду потребовалось девять дней, чтобы добраться до пункта назначения. Один из современников писал, что к тому моменту король был удручен и сломлен. Он часто начинал плакать.

Генрих следовал за ним. Он тоже направился от Бристоля к северу, в сторону Честера. Таким образом, оба кузена были готовы к последней встрече. Король и граф Солсбери договорились послать к Генриху своих представителей, чтобы узнать его намерения. В свою очередь, Генрих отрядил своего посланца, графа Нортумберленда, чтобы поговорить с королем в замке Конуэй. Прежде чем отправиться к королю, Нортумберленд предусмотрительно укрыл свою армию. Говорили, что граф поклялся Ричарду в том, что Генрих желает только вернуть свои земли и будет защищать право короля быть на троне. Невозможно судить, обманывал ли Генрих Ричарда. После задержки в несколько дней король согласился покинуть замок в компании Нортумберленда, но этот ход был только тактической капитуляцией. Ричард тайно сообщил своим сторонникам, что Генрих «будет подвергнут за это предательство еще более страшной смерти, чем те, которыми он казнил нас». Угроза должна была дойти и до самого Болингброка.

Ричард и Нортумберленд проехали всего несколько миль, когда король, поднимаясь на холм, увидел армию, которую его спутник укрыл заранее. Он запаниковал и потребовал вернуться в замок Конуэй. Нортумберленд на освященном хлебе еще раз поклялся, что у Генриха нет и мысли о свержении Ричарда с престола. Если это был обман, то обман святотатственный. Итак, отряд тронулся по направлению к замку Флинт в Северо-Восточном Уэльсе, где получивший срочные сообщения Генрих согласился встретиться с Ричардом. Возможно, королю пришло на ум, что он теперь фактически является пленником. Он прибыл в замок раньше Генриха и на следующее утро после своего приезда поднялся на стены; с этого положения Ричард увидел, что приближается армия Генриха. Говорили, что при этом король сказал: «Теперь я вижу, как приходит конец моих дней».

Он заставил Генриха ждать у огромной двери, пока ел свою последнюю трапезу на свободе в башне замка. Затем, по требованию Нортумберленда, Ричард спустился поговорить со своим врагом. В пьесе Уильяма Шекспира «Ричард II» он появляется в этот момент со словами: «Вниз, вниз спускаюсь, Фаэтон блестящий, // Не обуздав своих строптивых кляч». Генрих снял шляпу и низко склонился перед своим сувереном.

– Мой государь, – сказал он, – я приехал прежде, чем вы за мной послали, и должен объяснить вам почему. Говорят, что вы управляли вашими подданными слишком сурово, и они несчастливы. Если это порадует Господа, я должен помочь вам управлять ими лучше.

В этих словах отчасти была правда. Генрих приложил все усилия, чтобы удостовериться: его слова были записаны точно. Также имеет большое значение то, что он говорил по-английски, а не по-французски. Таким образом он как бы представлял всю страну.

– Если это доставит удовольствие вам, дорогой кузен, – ответил Ричард, – то это доставит удовольствие и нам.

В тот же день двое мужчин в сопровождении армии выехали в Честер. Король был заточен в маленькой комнатке в замке; за ним следили сыновья Глостера и Арундела – двух людей, которых Ричард приговорил к смертной казни. Теперь Генрих задумался о будущем. От имени короля он созвал парламент в Вестминстере. 20 августа Болингброк вместе со своим пленником приехал в Лондон. Генрих в качестве своей резиденции выбрал епископский дворец, а Ричард был препровожден в Тауэр.

Возможно, именно в этот момент Генрих решил требовать себе английский трон. Он ждал, что произойдет дальше, но теперь видел, что путь перед ним открыт. Король был в его власти, и никакие королевские сторонники не могли освободить своего суверена. Возможно, свою силу пытались показать чеширские лучники, на которых король полагался, но их выступление ни к чему не привело. Теперь Генрих решил поискать прецеденты в истории королевства. Две недели спустя был учрежден комитет, состоящий из видных людей, которые должны были рассмотреть «дело об отстранении короля Ричарда и об избрании герцога Ланкастера на его место, а также то, как это должно быть сделано». (Генрих стал герцогом Ланкастером после смерти отца.) Комитет пришел к заключению, что Ричард должен быть свергнут с трона «властью духовенства и народа».

29 сентября к королю, поселившемуся в Тауэре или заключенному в нем, явилась делегация. В официальном парламентском докладе говорится, что делегаты «напомнили» королю о том, что в замке Конуэй он по доброй воле согласился отречься от трона; король, вспомнив об этом обещании, согласился. Не похоже, что дело обстояло именно так; в любом случае хронист того времени рисует совсем другую картину. Автор «Хроники предательства и смерти Ричарда II» (Chronique de la Trahison et Mort de Richard II) заявляет, что король разъярился на аристократов, которые явились к нему, и объявил, что «живьем сдерет кожу с этих людей». Другой хронист побывал у короля за восемь дней до этого события и рассказал, что тот был чрезвычайно зол на страну, которая его предала. Ради справедливости следует сказать, что Ричард не принял смиренно своей участи.

30 сентября парламент собрался в Вестминстере. Говорили, что зал был наполнен сторонниками Генриха, «самой разнообразной публикой, которая не относилась ни к аристократам, ни к джентльменам… в таком количестве, что чиновники едва могли войти в зал». Собравшимся было зачитано королевское отречение от трона. Хотя в официальном докладе сообщается, что король согласился на условия договора и подписал отречение в присутствии свидетелей, существует возможность, что документ был подложным. По меньшей мере он был написан под принуждением. Ричард мог согласиться его подписать только потому, что это был единственный способ сохранить жизнь.

При одобрении всех присутствующих отречение было принято. Их спросили, имеет ли Генрих право быть королем. «Да! – закричали в ответ. – Да! Да!» Хотя официально у парламента не было полномочий свергать королей, Ричард лишился престола в результате того, что, в сущности, было государственным переворотом. Затем Генрих объявил, что в силу «прямого кровного родства с добрым господином королем Генрихом III» он пришел, чтобы «излечить» королевство в тот момент, когда его губили плохими законами. Нет никаких причин сомневаться в его искренности в тот момент. У него были очень большие основания требовать корону. В результате сложных генеалогических процессов только один восьмилетний мальчик Эдмунд Мортимер, граф Марч, имел на нее больше прав, но Англия не могла себе позволить и не хотела еще одного несовершеннолетнего монарха.

Генриха провели к трону, на мгновение он замер, а потом опустился на колени в молитве. Затем поднялся, перекрестил трон сзади и спереди и сел на него под всеобщие аплодисменты. Он был помазан миром из чудесного фиала, который достался Томасу Бекету от самой Богоматери, – по крайней мере, так тогда считалось. Этот флакончик обнаружил двумя годами ранее Ричард II во время поисков в Тауэре ожерелья, которое когда-то носил король Иоанн. Говорили также, что после этого миропомазания в голове Генриха завелось множество вшей.

С самой ранней юности Генрих хорошо знал, как можно пользоваться властью и как ею можно злоупотребить; он был всего на три месяца старше Ричарда и нес перед ним королевский меч во время коронации летом 1377 года. Также Генрих был вместе с королем в Тауэре, когда Ричард и его свита укрывались в крепости от восстания крестьян. Тем не менее мира между двоюродными братьями никогда не было, и Ричард тоже предпочитал смотреть на Генриха как на своего личного врага. Он не давал ему высоких государственных постов и избрал своим преемником дядю Эдмунда Йорка, совершенно недвусмысленно отказав Генриху. Теперь баланс сил в мире изменился. Ланкастер взял верх над Йорком, но насильственное смещение короля принесло много бед и крови королевству.

На следующий день после заседания парламента Ричарду сообщили о его свержении. Он ответил, что «надеется: его кузен будет ему хорошим господином». Вскоре он избавился от этих иллюзий. Новый король попросил у лордов совета по поводу низложенного монарха; ему порекомендовали заточить Ричарда в крепости под надзором доверенных людей и не давать ему видеться ни с кем, кроме тюремщиков. Поэтому Ричарда тайно перевезли в замок Лидс. В начале декабря оттуда его переправили в более укрепленную крепость Понтефракт в Йоркшире.

Некоторые из придворных Ричарда и его сторонники через две или три недели после этого подняли восстание, но Генрих расстроил их планы и свел все усилия на нет. Этот мятеж дал понять, что низложенный король все еще опасен. В начале февраля 1400 года король и Королевский совет собрались, чтобы решить судьбу Ричарда. Если его оставить в живых, решили они, его придется как следует охранять; если он умрет, его тело следует показать людям. Смерть снова появилась на пороге. Неделю или две спустя тело Ричарда нашли в тюремной камере. Как он умер, неизвестно. Некоторые говорят, что тюремщики заморили бывшего короля голодом, другие считают, что в тоске он сам отказывался от еды и этим убил себя.

Его тело отвезли на юг в сопровождении кортежа или похоронной процессии, в нескольких удобных местах оно было выставлено на всеобщее обозрение, чтобы англичане могли удостовериться: король Ричард II действительно мертв. Изображение этой сцены можно найти в изукрашенном цветными рисунками наставлении того времени. На иллюстрации мы можем видеть короля, лежащего на носилках в черной одежде, над ним – черный балдахин, голова его не покрыта и покоится на черной подушечке. Две черные лошади и четыре рыцаря в траурных одеждах дополняют эту картину. По прибытии в Лондон тело доставили в собор Святого Павла, где отслужили заупокойную мессу. Затем гроб перевезли в доминиканский монастырь в Кингс-Лэнгли, в 33 километрах от Лондона. Следующий король, Генрих V, приложил усилия, чтобы тело Ричарда II было перезахоронено в Вестминстерском аббатстве; возможно, он сделал это, чтобы искупить вину своего отца, Генриха Болингброка, свергнувшего законного короля.

В царствование Ричарда II, роскошного и опасного монарха, в Англии появились носовые платки.