31. Заговоры и группировки

В тюремном заточении Мария, королева Шотландии, дошла до полного отчаяния, что сделало ее еще более опасной. Она вступила в переписку с герцогом Норфолком, которая, как могло показаться, указывала на сговор против Елизаветы. Сама Елизавета, к тому времени услышавшая слухи о возможном брачном союзе, отчитала Норфолка за то, что он мог даже на секунду допустить такую мысль. «Неужели вы думаете, что я собираюсь жениться на ней, – ответил он, – на этой коварной женщине, прелюбодейке и убийце?» Он добавил, что Мария по-прежнему претендует на английский престол: «[Брак с ней] может облечь меня законным правом притязать на корону с вашей головы». Елизавета, к несчастью, была прекрасно осведомлена об этом обстоятельстве. В январе 1569 года королева отправила конфиденциальное письмо Марии, в котором написала: «Не все те, кто клятвенно заверяет ваших слуг в своей к вам любви, истинно любят вас. Самонадеянность не приведет вас ни к чему хорошему. Не будьте слепы к обстоятельствам и не думайте, что я слепа. Если вы мудры, то вы поймете мои слова».

Союз консервативных членов совета выразил готовность содействовать союзу Марии и Норфолка; это гарантировало бы самое эффективное решение династической проблемы престолонаследия. Брак между Марией и Босуэллом легко можно было аннулировать, учитывая то, что самому Босуэллу вскоре предстояло сесть в датскую темницу без единого шанса на побег. В мечтах заговорщики представляли, как Марию провозгласят наследницей, а протестантские мятежники в Европе полностью лишатся поддержки. Их политика представляла собой прямую противоположность проводимой Сесилом, чье недоверие к Марии было столь же сильно, как и питаемое им отвращение к европейским папистам. Советники нашли неожиданного союзника в графе Лестере, затаившем злобу на Сесила за то, что тот разрушил его матримониальные планы брака с королевой.

Итак, главный королевский советник стал мишенью скоординированного удара. Лестер заявил королеве, что Сесил из рук вон плохо управляется с государственными делами и поэтому заслуживает плахи: именно он умудрился испортить отношения с французами и испанцами, подвергнув опасности королевство. Елизавета, в свою очередь, выбранила Лестера за сомнения в правильности принимаемых Сесилом – следовательно, и королевой – решений.

Норфолк также высказался против Сесила, зная, что именно он являлся главным камнем преткновения на его пути к браку с Марией. В присутствии королевы он повернулся к графу Нортгемптону. «Видите, милорд, – по некоторым свидетельствам, сказал он, – когда граф Лестер подчиняется указаниям секретаря, он пользуется поддержкой и благосклонностью королевы, но лишь стоит ему выразить обоснованные возражения против политики Сесила, тотчас милость сменяется гневом, и она хочет отправить его в Тауэр. Нет, нет, он не отправится туда в одиночестве». Елизавета ничего не ответила.

Ходили слухи о существовании плана ареста Сесила, однако, как и множество подобных замыслов, он закончился ничем. Преданность королевы своему верному слуге была несокрушимой. Сам Сесил, знавший об угрозе, попытался наладить отношения с Норфолком. Он пошел ему на уступки и предложил более открытое и тесное взаимодействие с другими советниками. Он уступил буре.

Сам герцог все глубже и глубже погружался в море забот, окружавшее Марию. Они обменивались письмами, полными теплых чувств. Граф Лестер всячески содействовал их связи, в уверенности, что сможет извлечь из нее преимущество. В худшем случае он добьется благодарности будущей королевы, а в лучшем – Елизавета, возможно, решит выйти за него замуж, чтобы досадить Норфолку. Сама Елизавета прекрасно знала об этих слухах, которые ей докладывали бесчисленные доносчики. Однажды королева поинтересовалась у герцога о свежих новостях из-за границы. Он не был в курсе. «Нет? – ответила она. – Вы приехали из Лондона и говорите, что нет никаких новостей о чьей-нибудь свадьбе?»

Вероятнее всего, Норфолк слишком боялся ее гнева, чтобы заводить разговор на подобную тему, и в результате погрузился в еще большее молчание. Однако если бы речь шла о какой-либо тайне, то это грозило бы обвинением в измене. Некоторые из его сторонников покинули его. Граф Лестер, сбитый с толку растущим неудовольствием королевы, сказался больным и с постели поведал Елизавете все, что знал. Королева призвала Норфолка и вынудила его признаться в существовании договоренности о браке; после этого она приказала ему отказаться от своих планов.

Норфолк покинул королевский двор в разгар летнего путешествия по Титчфилду в графстве Гэмпшир, официально не попрощавшись с королевой перед возвращением в свою лондонскую резиденцию. В Говард-Хаус его ждал посол с посланием от Марии. Шотландская королева жаловалась на сильно затянувшиеся переговоры о браке. Когда посол поинтересовался, каковы намерения королевы, Норфолк ответил, что «у него достаточно друзей, которые смогут помочь ему». Подобные разговоры таили в себе большую опасность. Некоторыми из этих друзей были вельможи-католики с севера, готовые подняться на борьбу во имя шотландской королевы.

Елизавета, подозревавшая о вероятности подобного восстания, велела усилить охрану пленной Марии. Затем она отправила сообщение Норфолку, приказывая ему вернуться ко двору, расположившемуся на тот момент в Виндзоре. До герцога уже успели дойти слухи, якобы на самом деле королева собирается отправить его в Тауэр. В ответ на приказ королевы он сказался больным и поспешно удалился в свое имение Кеннингхолл в Норфолке. Поместье представляло собой средоточие его власти с земельными владениями, богатством и местными арендаторами. Название Кеннингхолл происходит от англосаксонских слов, означающих «король» и «дворец». Если бы он сочетался браком с Марией, смог ли он стать королем наяву?

Елизавета позже поделилась с Лестером своими опасениями, что в случае, если идея с браком состоится, ее вновь отправят в Тауэр. Когда некоторые члены совета высказали мнение, что намерения Норфолка вовсе не обязательно предполагали злой умысел, королева, как сообщается, упала в обморок. Дело было вовсе не в коварных придворных интригах. Елизавета как никто другой представляла себе эту ситуацию, ведь во время правления Марии Тюдор она сама очутилась в таком же злополучном положении тюремной узницы, а теперь принудила к нему Марию, королеву Шотландии. На куске ткани Мария оранжевой шерстью вышила полосатого кота с короной на голове; Елизавета была рыжеволосой. Затем рядом с котом Мария поместила маленького мышонка.

Норфолк колебался между демонстративным неповиновением и отчаянием. Он отправил королеве письмо, в котором заверял в своей верности и выражал опасения по поводу неправосудного заключения в тюрьму. В то же самое время он написал своим главным сторонникам на севере – среди них Томас Перси, граф Нортумберленд, и Чарльз Невилл, граф Уэстморленд, увещевая их не поднимать восстания, которое могло бы стоить ему головы. Последовал другой безапелляционный королевский приказ. Герцог решил подчиниться требованиям, однако был отослан в место, которого страшился больше всего, – его заперли в Тауэре. Все порты закрылись из опасений иностранного вмешательства.

Настал черед герцогов Нортумберленда и Уэстморленда; приказом Елизаветы их призвали ко двору. «Вечный позор нам и нашей стране, – сетовала жена Уэстморленда, – ибо теперь нам приходится искать норы, чтобы в них укрыться». Она советовала проявить твердость духа и смело противостоять королеве в неизбежной «сумятице». В Топклиффе, одном из поместий графства Нортумберленд, зазвонили в колокола в обратном порядке, что означало призыв к оружию. Графы восстали в ноябре 1569 года во имя старой религии. Со своими дружинами они отправились к Даремскому собору, где разрушили стол для причастия; затем они разорвали в клочья англиканскую Библию и Книгу общих молитв, после чего потребовали вернуть мессу на латинском языке. Это было самое серьезное испытание, с которым столкнулась Елизавета, а появление религиозных противоречий многократно увеличивало угрозу раскола в королевстве, охваченном гражданской войной. Испанский посол вел двойную игру, обещая активное содействие консерваторам, но на деле не выполняя и сотой части своих обязательств. Французский посол, в свою очередь, пришел в восторг от мысли о том, что Англия погрязнет в таких же религиозных беспорядках, какие бушевали в его стране.

Через два дня мятежные графы проехали через Рипон в традиционных доспехах крестоносцев, с красным крестом на груди; впереди процессии торжественно везли знамя Пяти Ран Христа, еще одной эмблемы старой веры. Именно так выступили против Генриха VIII участники Благодатного паломничества тридцатью годами ранее. Отца самого Нортумберленда, сэра Томаса Перси, арестовали и казнили после поражения Благодатного паломничества. Для прибывших в Рипон графов в соборной церкви отслужили мессу, в которой восславляли всех приверженцев «старой католической религии». Коварные советники королевы вознамерились разрушить «истинную и богоугодную католическую религию» и тем самым ввергли королевство в хаос. Во время богослужения зажигались свечи и звучала органная музыка.

Несмотря на это, 28 ноября 1569 года графы обнародовали очередное обращение, в котором место религии занял вопрос престолонаследия. Таким образом они хотели добиться большей поддержки, однако достигли цели лишь отчасти. Многие северные магнаты отказались от участия в восстании. Граф Камберленд, к примеру, не счел перспективу слишком заманчивой. Большая часть английского дворянства, из которого особенно выделялся граф Суссекс, сплотилась вокруг королевы. Лорда Хандсона отправили на север, а графа Бедфорда отослали на запад Англии на случай возникновения там опасности. Саму Марию отвезли в Ковентри и надежно упрятали за городской стеной из красного песчаника. Если бы Марии удалось сговориться с мятежниками, разразилось бы всеобщее восстание. Говорили, что в Зеландии, на юго-западе Нидерландов, у испанцев наготове стояла флотилия кораблей, с пушками и порохом, поджидая своего часа. Однако история, как известно, не терпит сослагательного наклонения. В результате мятежа католиков государство ужесточило контроль над соблюдением Акта о единообразии, включая обязательное принесение клятвы о верховенстве монарха.

В самом начале беспорядков Елизавета отметила, что «у графов хоть и благородная кровь, но ряды их скудны», и в этом отношении ее суждение оказалось справедливым. Они рассчитывали на всенародную поддержку, однако ошиблись. На три дня графы задержались в Тэдкастере на севере Йоркшира, а затем повернули назад. Их армии, растеряв весь боевой дух, стали раскалываться на части, в то время как королевские солдаты гнались за ними по пятам. Единственное сражение за всю военную кампанию состоялось при Наворте в феврале 1570 года, в ходе которого Хандсон сокрушил неприятельское войско под командованием лорда Дакре.

Мятеж в северных графствах, известный как Северное восстание, к тому моменту себя исчерпал. Графы Нортумберленд и Уэстморленд бежали через границу в Шотландию, а всех оставшихся бунтовщиков вскоре арестовали. Менее сановных участников повесили, лишь в одном Дареме казнили триста человек. Едва ли в окрестностях нашелся бы город или деревня, где не стояла бы виселица. По оценкам, порядка девятисот мятежников казнили за измену, что стало самым губительным актом возмездия в истории Тюдоровской эпохи. Он служил мерилом королевского гнева и страха. Елизавета ясно дала понять, что «запрещает казнить всех, у кого есть фригольды либо крупное состояние». Она хотела завладеть их деньгами, нежели жизнью; земельная собственность и поместья наиболее влиятельных или зажиточных дворян, таким образом, конфисковались. Графа Нортумберленда шотландцы продали Англии за две тысячи фунтов, а Уэстморленд искал убежища в Испанских Нидерландах.

Этот мятеж стал последним из так называемых традиционных восстаний, возглавляемых феодальными военачальниками, приверженцами старой религии. Крупнейшие вельможи, Перси и Невиллы, некогда считались фактическими правителями своих территорий, где обладали большей властью и авторитетом, чем монарх. Но теперь им не удалось поднять северное дворянство на открытое восстание. Многие католики не желали бросать вызов политическому и социальному порядку в стране. Даже вассалы влиятельных семейств с большой неохотой брались за оружие. Кризис, которого так страшился Сесил, удалось преодолеть, а старая вера теперь ассоциировалась с изменой и насилием. Ее называли «остывшим пирогом для папистов». Верность большинства жителей королевства престолу подтвердилась. Северное восстание представляло собой один из значимых, но бессобытийных переходных периодов в истории страны.

Вскоре после подавления мятежа Рим предпринял очередную попытку подорвать авторитет королевы. В самом начале 1570 года папа Пий V обнародовал буллу, в которой отлучил Елизавету от церкви как величайшую еретичку и тирана. В булле провозглашалось, что «мнимая королева Англии» более не заслуживает доверия, «служа беззаконию». В ряды богохульников попадали все те, кто подчинялся ее законам и приказам. Сама королева превратилась в законную мишень для атаки любого ревнителя старой веры; ее смерть ускорила бы его путь в рай. Это была последняя битва средневековой религии, последний раз, когда папа римский пытался свергнуть правящего монарха.

Впрочем, ее можно рассматривать как удар, направленный скорее на английских католиков, чем на английскую королеву. Теперь Рим подстрекал их низложить своего правителя после провала северных графов. Момент, мягко говоря, был выбран неудачный. Если бы буллу издали в разгар Северного восстания, то, возможно, она смогла бы побудить к действию некоторых более слабовольных мятежников. Теперь было очевидным, что на верность и порядочность английских католиков рассчитывать отныне не приходится.

Экземпляр папской буллы прибили к воротам дворца епископа Лондонского. Обвиняемого Джона Фелтона вздернули на дыбу, чтобы выпытать имена его сообщников или соратников; он сохранял молчание, но погиб чудовищной смертью изменника. Тем не менее, поднимаясь на эшафот, он достал кольцо с бриллиантом и попросил передать его Елизавете – «притворщице» – в качестве последнего подарка. Впоследствии папа римский причислил Джона Фелтона к лику блаженных. Так или иначе, его воинственные планы уже потерпели крах к тому моменту, как он принял казнь через четвертование и потрошение. Не случайно в 1570 году вышло второе, более тщательно проработанное издание фундаментального труда протестантской веры, «Книги мучеников» Фокса. В докладной записке от тайного совета двум архиепископам значилось: это «произведение огромной значимости и ценных знаний касательно религии и иных благодетельных дел, кои для нас обладают великой пользой, чтобы развивать у подданных ее величества положительное мнение, понимание и благоволение к правительству». Примеры столь тесной сплоченности религии и политики в истории встретишь нечасто.

Немаловажно отметить, что 1570 год стал первым в истории, когда день восшествия Елизаветы на престол, 17 ноября, получил статус праздника. Его окрестили «священным днем королевы» и стали отмечать ежегодно с невиданным прежде размахом. В каждом приходе раздавался перезвон церковных колоколов; были и костры, и свечи, и хлеб, и пиво. Торжество стало протестантским эквивалентом священных празднеств средневековой церкви, соединив образ Елизаветы с Девой Марией. В День коронования, как его стали впоследствии называть, во всей Англии вряд ли оставался хоть один уголок, где не слышался бы праздничный звон колоколов.

В тот момент по-прежнему сохранялась возможность вторжения в Англию великой католической армии с торжественной санкции папы римского. Отмечали, что англичане стали бояться своей тени. Правительство приняло решение мобилизовать английский флот, а шерифам приказало призывать на службу местных мужчин для обороны государства; в Южной и Восточной Англии на деревенских пустырях организовали стрелковые учения. По этим причинам появление на горизонте большой испанской флотилии летом 1570 года не на шутку встревожило жителей; впрочем, суда направлялись в Антверпен для сопровождения новой невесты Филиппа II. Так или иначе, испанцы не испытывали никакого желания развязывать войну против Англии, а Филипп упрекнул папу римского в том, что тот не посовещался с ним, прежде чем обнародовать буллу. Французский король Карл IX выразил схожий протест. Косвенным следствием папской буллы стало укрепление торговых связей между Англией и Османской империей; безбожница-королева с радостью достигла договоренностей с безбожниками-османами.

Мятежные графы, в свою очередь, продолжали плести интриги против Елизаветы со своими шотландскими сторонниками, и в результате границу постоянно будоражили боевые тревоги или вторжения. Весной 1570 года в Южную Шотландию отправили английское войско – в качестве наказания и одновременно предупреждения. Во время этой кампании девять хорошо укрепленных замков, домов и жилых сооружений, а также городов и деревень были полностью уничтожены. Положение шотландской королевы по-прежнему оставалось под большим вопросом. Фактически Мария находилась под домашним арестом, однако многие английские дворяне желали видеть ее на троне. Сесил и другие советники преследовали совершенно другие цели. Сама Елизавета пребывала в нерешительности и сомнениях.

В этой лихорадочной атмосфере вновь зашел разговор о браке английской королевы. На этот раз возможным фаворитом стал принц Генрих, герцог Анжуйский. Он был на семнадцать лет моложе Елизаветы, однако, как брат французского короля, представлял собой самую выгодную партию. Ходили слухи, что семья хотела женить его на королеве Шотландии, и Елизавета, возможно, решила выйти на авансцену, чтобы помешать этому союзу. Теперь как никогда она нуждалась в своем искусстве коварства и обмана, чтобы тянуть переговоры до бесконечности. Вряд ли королева всерьез задумывалась об этом браке, однако дела государственной важности, вероятно, как и прежде, имели приоритет над ее личными предпочтениями. Союз между Францией и Англией дал бы отпор испанскому влиянию.

Мать герцога Анжуйского Екатерина Медичи возлагала большие надежды на этот брак. «Такое королевство для одного из моих детей!» – объясняла она французскому послу в Англии. Однако сам молодой принц обнаружил весьма строптивый характер. Он был, по словам одного из английских переговорщиков в Париже, «своевольным папистом и вдобавок упрямым, словно ишак». То обстоятельство, что принц являлся папистом, по крайней мере теоретически не сулило ничего хорошего для Англии; Елизавета, еще не так давно столкнувшаяся с угрозой графов, приверженцев старой веры, не желала идти на какие-либо уступки в отношении личных месс или католических исповедников.

Обнаружилась и еще одна помеха. Тогда королева страдала от язвы на голени – трудноизлечимого и очень болезненного недуга. Ее отца также мучили язвы. Молодой принц, прослышав об этом, принародно отозвался о ней как о «старушенции с больной ногой». Он назвал ее putain publique, или «гулящей девкой». Все это ничуть не обнадеживало. Между тем переговоры продолжались, меняя тон с дружественного на враждебный в зависимости от общего состояния европейских отношений. Елизавета приказала своим главным делегатам затягивать и отсрочивать переговоры; им было велено передать Екатерине Медичи «не торопить события в нетерпеливом стремлении получить конкретный ответ, пока вопрос не будет тщательно рассмотрен». В искусстве уклончивости и умении уходить от прямого ответа Елизавете не было равных. Переговоры с горем пополам протянулись в течение нескольких месяцев, и в отчаянии Елизавете предложили руку младшего брата герцога Анжуйского, герцога Франциска (Франсуа) Алансонского. Однако у герцога Алансонского имелись уродливые шрамы от оспы. Предполагалось, что ценой за принятие подобного недостатка станет возвращение Кале Англии, однако в очередной раз переговоры зашли в тупик. Королева мешкала и сомневалась и, казалось, сама не понимала, чего хочет. По правде говоря, вероятности того, что она выйдет замуж, не существовало.

Герцог Норфолк вышел из Тауэра летом 1570 года – униженный, но вовсе не обязательно смирившийся. Он отправил Елизавете официальное послание, в котором клялся «никогда больше не помышлять о браке с королевой Шотландии», однако вскоре оказался втянутым в очередной тайный заговор против королевы. Комплот организовал один флорентийский банкир, Роберто ди Ридольфи, живший в Лондоне несколько лет и пользовавшийся полным доверием испанского посла. Ридольфи состоял в переписке с Норфолком и королевой Шотландии, рассчитывая на то, что вельможи поднимут восстание и освободят Марию, а из Шотландии к тому времени подоспеет войско ее сторонников.

Впрочем, план был вилами по воде писан, и вряд ли можно говорить о серьезном участии кого-либо из предполагаемых заговорщиков. Герцог Альба, представитель Филиппа в Испанских Нидерландах, назвал его нелепой бессмыслицей. Однако в Англии все же нашлись те, кто поддерживал сговор, – например, герцог Норфолк. Он воздержался от подписания каких-либо изобличающих документов, однако дал на них устное согласие. Норфолку еще раз зачитали его «наставления» Ридольфи, и он одобрил их содержание: «Мы поручаем вам незамедлительно отправиться в пути, сначала в Рим, затем к королю-католику, чтобы поведать его святейшеству и его величеству о скверном положении дел на этом острове и о наших оплошностях… и о верном способе разрешить сию проблему ради блага страны и нашего собственного».

Норфолк заявлял о своем страстном стремлении «отстоять право королевы Шотландии на трон и восстановить католическую религию». Затем были озвучены имена восьми пэров и четырех рыцарей, которым вместе поручили командовать армией в 45 тысяч солдат. Их целью должно было стать низвержение Елизаветы и провозглашение Марии королевой. Испании следовало отправить на подмогу войско в шесть тысяч человек, которое после высадки в Харидже или Портсмуте присоединится к английским повстанческим силам. Вероятнее всего, Ридольфи сам написал это письмо, однако тот факт, что Норфолк выслушал все подробности и молча согласился с ними, означал государственную измену. Кажется, он отреагировал на них всего лишь одним словом: «Что ж». Для обвинения этого было достаточно.

Королева Шотландии внесла еще большую неясность в сложившееся положение, заявив, что у нее есть секрет, который она расскажет только Елизавете при личной встрече. «Вы стали причиной восстания в моем королевстве, – ответила Елизавета, – и хотели лишить меня жизни. Сударыня, мне, право, жаль, что приходится быть столь низкого мнения о Вашем разумении». Затем она заявила, что «все те, кто пытается играть на моих страхах, плохо меня знают. Вы утверждаете, что знаете некую тайну, которую хотите мне поведать. Если это так, Вы должны сообщить об этом в письме. Вы прекрасно знаете, что я считаю нашу встречу нецелесообразной».

Весной 1571 года, когда заговор близился к кульминации, королева созвала парламент. Елизавета правила уже тринадцать лет, и за весь этот период состоялись всего три парламентские сессии. Она не питала особого расположения к депутатам, несмотря на собственные торжественные заверения, поскольку парламентарии чаще занимались обсуждением проблем, нежели поиском решений. Королева так и не нашла себе мужа, а без провозглашенного наследника или правопреемника королевству грозила серьезная опасность. Недавно вспыхнувшее восстание обнажило всю напряженность религиозных противоречий в королевстве. Однако Елизавета нуждалась в средствах, которые мог санкционировать лишь парламент. В силу этих обстоятельств она появилась на открытии сессии в церемониальных парадных одеждах и с венцом на голове. По правую руку от нее сидели виднейшие церковные сановники, по левую – вельможи королевства; в центре расположились члены тайного совета, а позади столпились рыцари и представители городских магистратов из нижней палаты парламента.

Членов палаты общин больше интересовали вопросы религии, чем финансов. Как-никак это был первый созыв парламента, из которого исключили всех католиков. Парламентарии представили законопроект, обязывающий верующих посещать воскресные церковные службы и причащаться дважды в год. Королева, не переносившая религиозных дебатов, отправила в палату общин послание, запрещавшее обсуждать вопросы, которые ее не касаются, и «избегать долгих разглагольствований». Приказ этот, впрочем, был проигнорирован. Так, последовало рассмотрение законопроекта, предлагавшего реформировать Книгу общих молитв. Согласно ему, Елизавете запрещалось вести себя подобно тирану или, выражаясь языком тех лет, «подобно Великому турку».

На повестке дня стояла папская булла, и парламент постановил приравнять к государственной измене любые «утверждения, устно или на письме, что королева не есть королева» или «что королева – еретичка, раскольница, угнетатель, безбожница и узурпатор короны». Всех католических священников, скрывающих свое обличье либо выдающих себя за слуг в дворянских поместьях, надлежит бить кнутом или заковать в кандалы как «бродяг или цыган». Изменой признавался незаконный ввоз в страну любых трактатов «епископа Римского», как тогда называли папу, а также любых крестов, икон или четок, благословленных этим епископом. Умилостивив свой праведный грех, парламент присудил выдать королевской казне сто тысяч фунтов стерлингов.

Заговор против Елизаветы начал постепенно сходить на нет. Его зачинщик Ридольфи был большой любитель поговорить, который не всегда следил за словами; заговорщик из него вышел никудышный. Он доверил посыльному передать зашифрованные сообщения, но по прибытии в Дувр гонца арестовали и обыскали. Несчастный выдал и другие секреты, когда его посадили на дыбу в лондонском Тауэре. В результате подробности заговора вскоре дошли до Сесила. «На сей раз я приведен в полное замешательство, – писал он, – и не знаю, как избежать опасности». По свидетельству испанского посла, события настолько встревожили Сесила, что он собрался бежать из королевства; он настоятельно посоветовал жене собрать все свои драгоценности и приготовиться к отъезду в любой момент. Положению Сесила в совете, впрочем, ничто не угрожало, и в начале 1571 года ему пожаловали титул лорда Берли. Весьма скоро его назначили лордом-казначеем.

Мария отрицала любую причастность к заговору, однако она по меньшей мере участвовала в составлении плана, поставив подпись на письме с санкционированием вторжения. Знала ли она обо всех деталях сговора – неизвестно. Один из членов парламента отозвался о ней как о «безобразном гигантском драконе и исполинском чудище». После разоблачения комплота Елизавета отбросила все мысли о восстановлении Марии на шотландском престоле; судя по всему, она приняла решение, что королева Шотландии никогда более не обретет свободу. Герцог Норфолк находился в еще более жалком положении. Случайное обнаружение очередного зашифрованного послания стало для него роковым, когда досмотрщики нашли ключ к шифру, спрятанный между двумя черепицами на крыше Говард-Хаус. Они нашли письмо от Марии Стюарт среди личных вещей герцога. Ранней осенью 1571 года его вновь заключили в Тауэр. Берли отправил послание графу Шрусбери, опекуну Марии Стюарт, с отметкой «отправлено из королевского двора 5 сентября 1571 года, в 9 часов вечера»; вверху стояла знакомая надпись о срочности, «спешить, спешить что есть мочи, спешить, спешить, ради своей жизни, жизни, жизни». Мария намеревалась сбежать из тюрьмы и укрыться в Испании. Ее стражу было приказано удвоить.

В ходе допроса Норфолк отрицал, что знает Ридольфи, однако впоследствии сознался, что знаком с ним; затем герцог заявил, что флорентийский банкир завел разговор об измене, но он отказался даже слушать его. Один за другим обманы герцога Норфолка раскрылись. Графов Саутгемптона и Арундела арестовали вместе с лордами Кобэмом и Ламли и их вассалами. Берли очистил двор от католиков.

16 января 1572 года начался судебный процесс над герцогом Норфолком. Его обвинили в «умышлении на жизнь королевы». Он отверг обвинение, однако в XVI веке возможность дать отпор обвинению короны практически равнялась нулю. Норфолку отказали в праве на адвоката и отобрали все книги и бумаги. Из тюремной камеры в Тауэре он писал, что раздавлен «как мертвая муха» или «бродячая мертвая собака».

Норфолку вынесли обвинительный приговор, однако королева мешкала и не решалась привести его в исполнение. Дважды она подписывала приказ о казни, однако в последний момент передумывала. Не стоит забывать, что Норфолк был знатнейшим сановником Англии и к тому же близким родственником самой королевы. Она призналась Берли, что «задняя часть» ее мозга не доверяет «передней»; ее чувства, другими словами, заглушали голос разума. Терзания рассудка причинили ей такую боль, что она упала в обморок. Берли и Лестер ухаживали за больной королевой три ночи. Та же самая нерешительность и душевные смятения стали причиной фиаско переговоров о ее браке с герцогом Анжуйским.

В конечном итоге в начале лета она подписала третий приказ и после настойчивых убеждений своих советников решила не отзывать документ. Норфолк отправился на эшафот. Это было первое обезглавливание дворянина за все время правления Елизаветы. На месте заброшенного эшафота на Тауэр-Хилл, стоявшего долгие годы без дела, построили новый. Мария Стюарт, узнав о казни Норфолка, горько разрыдалась; говорили, что она была безутешна несколько дней. Однако королева Шотландии по-прежнему плела интриги, вынашивала заговор. Берли теперь решил сосредоточить внимание на пленной королеве. По его мнению, зло следовало уничтожить на корню.

Весь заговор был настолько неуклюже сработан, что некоторые историки решили, будто Ридольфи сам являлся двойным агентом, нанятым Берли для разоблачения Марии, Норфолка и других заговорщиков-католиков. Подобный сценарий представляется маловероятным, но в сущности правдоподобным. Ридольфи бежал из страны в Париж после ареста своего посыльного в Дувре и больше никогда не возвращался в Англию. Он умер в своем родном городе более чем сорок лет спустя.

В мае 1572 года, сразу после разоблачения заговора Ридольфи, собрался новый парламент. Палата общин возмущенно осуждала возможную причастность к нему Марии. Один из парламентариев предложил «отрубить ей голову и не раздувать более шумихи вокруг ее персоны»; с этим мнением согласилось большинство собравшихся. Другой член парламента, Томас Диггес, призывал «остерегаться того сладкого яда, что кроется под личиной сердечного сострадания». Берегитесь сострадания. Речь шла не о ее «частном деле», а о безопасности всего государства. Во время заседания объединенной комиссии с членами палаты лордов было решено, что Марию следует предать суду за измену. Конвокация высшего духовенства вынесла аналогичный вердикт, постановив, что «бывшая шотландская королева объединила все грехи распутных сыновей Давида – прелюбодейство, убийства, заговоры, измены и богохульство». Несмотря на это, Елизавете в своей речи – оставшейся незапротоколированной – удалось усмирить их кровожадный гнев.

Затем палата лордов и палата общин представили на рассмотрение законопроект, в котором лишали Марию права на трон и приравнивали к государственной измене любую пропаганду этих притязаний. Королева отказалась одобрить документ, огласив старую фразу La royne s’advisera – королева поразмыслит над вопросом, королева подумает над ним, королева обсудит его. Это означало, что королева вряд ли предпримет какие-либо действия. Возможно, в ее сердце еще теплилось сочувствие к своей родственнице: Елизавета сама однажды была в заточении. По этой причине она передала дело на обсуждение, и все растворилось в тумане слов.

В 1572 году, перед самым перерывом в работе парламента, появился памфлет, адресованный его членам. В нем подвергались сомнению фундаментальные уставы церкви. В «Наставлении парламенту» заявлялось, что «мы в Англии настолько далеки от истинной Реформации, сообразной предписаниям Слова Божьего, что даже видимость ее создать не способны». Авторы труда Джон Филд и Томас Уилкокс хотели, чтобы все церковное учение и организация основывались на Священном Писании. Книга общих молитв признавалась «несовершенной, выуженной из папской навозной кучи, католическим требником всех кощунств мира». Не нужны никакие архиепископы и епископы, церковью должны руководить «равноправные» священнослужители с «законными и благочестивыми сеньорами» в каждой общине. Филда и Уилкокса немедленно приговорили к году заключения за нарушение Акта о единообразии, однако их слова смогли достичь и более внимательных слушателей; в начале 1570-х годов мы можем увидеть зачатки пресвитерианского движения.

По мере того как парламент проводил все более и более радикальную политику, учитывая полное отсутствие католиков среди членов палаты общин, тот же курс избирали и другие лица, облеченные властью. Двумя годами ранее в Кембридже профессор богословия леди Маргарет прочел курс лекций, в которых выступал в поддержку тех же мер, которые были изложены в «Наставлении»; теолога лишили кафедры и сослали в Женеву, однако в университетах по-прежнему оставались его последователи. «Я не священник! – воскликнул один из выпускников Кембриджа после своего рукоположения. – Нет, я не викарий! Мне ненавистны эти антихристианские имена. Я пастор (наставник) этой конгрегации». Пуританское духовенство Англии в своем значительном большинстве выросло в этих университетах.

В Лондоне и других областях отдельные конгрегации организовали цикл чтения проповедей и наставлений по пуританскому образцу; некоторые популярные проповедники не поддавались гневу епископов и продолжали нести в мир «Слово Божье», зачастую при поддержке дворянства и джентри. Граф Лестер, как известно, благоволил к идеям пуритан. Сам лорд Берли впоследствии отмечал, говоря о пуританских клириках: «Епископы в наше смутное время совершают очень опрометчивую и губительную ошибку, прогоняя их из своих приходов».

Вскоре начали формироваться зачатки системы, известной как пресвитерианство, собрания священнослужителей и светских пресвитеров церковных приходов. На юге Лондона, в районе Уандсворт, был основан республиканский союз священнослужителей, который стал называть себя «пресвитерий»; впоследствии Уандсворт приобрел известность как прибежище религиозных изгоев, от датчан-протестантов в 1570-х годах до гугенотов, бежавших сюда в начале XVII века. Показательным примером стало появление «изгнаннических церквей» в столице королевства, где протестантских беженцев привлекали к отправлению религиозных обрядов. Несмотря на это, быть приверженцем более строгих убеждений иногда значило подвергать себя опасности. В 1572 году молодой плотник из Суссекса по имени Ной прошел 10 километров от своей деревни в Хэйлшеме до Уорблтона, чтобы снести майское дерево на деревенском лугу как символ идолопоклонничества; один из местных жителей убил юношу, прострелив ему шею.

К Берли вскоре присоединился еще один королевский советник, Фрэнсис Уолсингем, изощренный и хитроумный шпион; говорили, что из своего дома на Сизинг-Лейн он может услышать то, что шепчут кому-то на ухо в Риме. Он стал родоначальником целой вереницы «разведчиков» в мире европейской дипломатии. Он начал карьеру в качестве посла Елизаветы при французском дворе, а в 1573 году она назначила его одним из своих министров.

Вокруг королевы теперь сформировалась группа убежденных протестантов, которые вместе со своими ставленниками в парламенте противодействовали претензиям Марии Стюарт и католическим силам Европы. Можно предположить, что именно они стали идейными вдохновителями антипапистских мер, принятых последним созывом парламента. Самыми яркими из них были лорд Берли, граф Лестер и Фрэнсис Уолсингем. Они пользовались полным доверием королевы, однако не боялись критически оценивать ее суждения и при необходимости подталкивать парламент в нужном направлении. Говорили, что они выслушивали приказы королевы, а затем негласно возвращались к своей политике. Сама Елизавета, как казалось, питала к ним искреннюю расположенность. Она называла Уолсингема «мавританцем», возможно, из-за его одежд слишком темного цвета, а Берли – своей «душой». Лестер был ее «глазами».

В этот период на авансцену выступил еще один фаворит, сэр Кристофер Хаттон. Он был в первую очередь придворным изысканной вежливости и обходительности и имел незаурядный танцевальный талант. Его персона привлекла внимание королевы. Она назначила его телохранителем, затем капитаном своей личной охраны, а впоследствии наградила еще более высокими титулами, назначив почетным ректором Оксфорда и лорд-канцлером Англии. Говорили, что он «протанцевал» себе путь к успеху. Его прозвищем было Колпачок или Овечка, вскоре превратившаяся в Барашка.

Свидетельством королевской заботы может стать категоричное письмо, написанное Елизаветой епископу Или. Хаттон жаждал приобрести некоторые земельные владения с садами на Холборн-Хилл и Или-Плейс, принадлежавшие епископу, однако тот не пожелал уступить их вельможе. Королева, однако, проявила настойчивость и отправила епископу следующее послание: «Гордый прелат, тебе прекрасно известно, кем ты был до того, как я сделала тебя тем, кто ты есть сейчас. Если ты немедленно не исполнишь мое требование, я лишу тебя духовного сана, клянусь Богом. ЕЛИЗАВЕТА». Разумеется, епископ подчинился и отдал свои земли, с условием, что он и его преемники получат беспрепятственный доступ к садам и разрешение собирать 20 бушелей роз ежегодно.

Куда более загадочный переход земельного угодья был отмечен хронистами того периода. Участок земли в Хартфордшире площадью 11 гектаров, известный как Марлеч-Хилл, «тронулся с места и со скрежетом стал перемещаться, унося с собой пасущийся скот, загоны для овец, деревья и так далее, проделав расстояние в сорок шагов за первый день». Через четыре дня он остановился, сформировав холм высотой 22 метра. На своем пути он перевернул местную часовню и оставил яму глубиной 10 метров, шириной 150 метров и длиной 365 метров.

Сообщали и о еще одном чуде. В начале 1572 года граф Лестер подарил Елизавете инкрустированный драгоценными камнями браслет, в который был вставлен небольшой циферблат. У королевы Англии появились первые в мире наручные часы.