Дарвин, секс и охота

В том пренебрежении, с которым мы по большей части относимся к своим носам, часто винят Аристотеля. Он, несомненно, был невысокого мнения об обонянии и высокомерно заявил, что «мы не обладаем этим ощущением во всей отчетливости, – оно у нас хуже, чем у многих животных». Он считал, что обоняние годится только на то, чтобы оберегать наше здоровье, предупреждая нас об испортившейся пище.

Но в этом виноват и французский антрополог и нейроанатом Поль Брока (1824–1880). Как ни странно, воззрения Брока на человеческое обоняние были связаны с его религиозным скептицизмом. Пропагандируя идеи Дарвина, Брока утверждал, что «просвещенный разум» человека не имеет никакого отношения к существованию у него богоданной души, а является исключительно следствием большого размера лобных долей нашего мозга. Более того, нами, в отличие от многих других животных, не управляет обоняние, и поэтому мы можем сознательно контролировать свое поведение.

Стало быть, наша драгоценная «свобода воли» – всего лишь следствие недоразвитости нюха. Римско-католическая церковь была не в восторге от этой идеи.

Утверждение Брока было основано на том наблюдении, что обонятельная луковица человека – та часть мозга, которая принимает сигналы от обонятельных рецепторов, расположенных в носу, – мала относительно общего размера нашего мозга. В этом отношении мы весьма сильно отличаемся от «низших» животных, например собак или крыс, которые, как он полагал, являются «рабами» своих органов обоняния. А отсюда оставался всего один короткий – хотя и ошибочный – шаг до утверждения о слабости обоняния человека, и последующие поколения ученых принимали эту точку зрения, не удосуживаясь проверить ее справедливость. Это псевдонаучное утверждение повторялось снова и снова.

Даже сам Дарвин считал, что обоняние «мало или вовсе не нужно» человеку, который, как он предполагал, унаследовал его «от какого-нибудь отдаленного предка» в «ослабленном» и «зачаточном состоянии». Однако он соглашался, что обоняние «способно вызывать у человека с такою живостью представления и образы „забытых мест и лиц“». В распространении этого мифа сыграл свою роль и Зигмунд Фрейд, утверждавший, что, хотя у других животных обоняние стимулирует инстинктивное половое поведение, его слабость у человека способствует подавлению сексуальности и возникновению психических заболеваний.

Все они – и Аристотель, и Брока, и Дарвин, и Фрейд – заблуждались относительно обоняния. Хотя в 1920-х годах были произведены некоторые приблизительные расчеты, из которых следовало, что мы способны различать всего лишь около 10 000 запахов, на самом деле наши способности гораздо шире. Собственно говоря, в одном недавнем исследовании утверждается, что эту цифру следует увеличить по меньшей мере до одного триллиона (единицы с 12 нулями).

Хотя к результатам этой работы возникли претензии методического плана, наше обоняние никак нельзя назвать слабым. Один из специалистов в этой области недавно заметил:

Человек с полноценной обонятельной системой способен обнаруживать практически все летучие химические вещества в количестве, превышающем один или два атома, до такой степени, что научный интерес представляет регистрация тех немногих ароматических веществ, которые чувствуют не все люди.

Как пишет ведущий специалист по обонянию Джей Готфрид, химические чувства – запаха и вкуса – возникли около миллиарда лет назад.

Для бактерии, пробиравшейся сквозь докембрийский суп из химических веществ, обоняние было полезной, хотя и примитивной биологической адаптацией, достаточной для химического распознавания сахаров, аминокислот и других мелких молекул… [и хотя] насекомые, грызуны и псовые обладают необычайной остротой нюха, поражают даже возможности человеческого обоняния: человек способен различать ароматические вещества, отличающиеся друг от друга всего одним атомом углерода, а также обнаруживать некоторые из ароматических веществ лучше, чем даже крысы.

Хотя обонятельная луковица человека мала по сравнению с суммарным объемом нашего – очень крупного – мозга, ее абсолютные размеры весьма велики. Например, она больше, чем соответствующие отделы мозга крыс и мышей, и содержит огромное количество жизненно важных единиц обработки информации, которые называются обонятельными клубочками, или гломерулами. Более того, хотя у собаки приблизительно в десять раз больше обонятельных рецепторов, чем у человека, гломерул у нас больше, чем у них. К тому же обонятельная луковица человека имеет прямой канал связи с префронтальной корой – той частью мозга, которая управляет процессами принятия решений верхнего уровня. Этим обоняние отличается от остальных чувств: сигналы от рецепторов других сенсорных систем поступают сначала в другую часть мозга, называемую таламусом, – своего рода фильтр, который решает, что́ заслуживает нашего сознательного внимания.

И это еще не все. Бо́льшая по сравнению с другими животными часть человеческого мозга связана с анализом и интерпретацией информации, поступающей от обонятельной луковицы. Поскольку наш мозг способен «заполнять пробелы», мы умеем узнавать характерные запахи по фрагментарным сигналам и интегрировать разные ароматы в «познавательное целое», несущее в себе смысловое и эмоциональное наполнение.

Именно такой процесс интеграции описан в знаменитом отрывке из Марселя Пруста:

Но в то самое мгновение, когда глоток чаю с крошками пирожного коснулся моего нёба, я вздрогнул… Сладостное ощущение широкой волной разлилось по мне, казалось, без всякой причины. <…> сущность эта была не во мне, она была мною. <…>

И вдруг воспоминание всплыло передо мной. Вкус этот был вкусом кусочка мадлены, которым по воскресным утрам в Комбре… угощала меня тетя Леония, предварительно намочив его в чае или в настойке из липового цвета…

По словам выдающегося нейробиолога (и гастронома) Гордона Шеперда, необычайно сложный механизм, имеющийся в нашем распоряжении для обработки ольфакторных сигналов, «открывает перед человеком более богатый мир запахов и вкусов, чем перед другими животными».

Люсия Джейкобс, профессор психологии Калифорнийского университета в Беркли, энергично пропагандирует гипотезу о важнейшем значении вкуса и обоняния, причем не только у людей, но и во всем животном царстве.

Джейкобс сказала мне, что эти близкородственные химические чувства играют очень важную роль в нашей жизни, хотя мы часто и не подозреваем о том влиянии, которое они на нас оказывают. Например, женщины предпочитают в качестве половых партнеров мужчин, иммунная система которых как можно сильнее отличается от их собственной. Это бессознательное пристрастие вполне логично, так как оно обеспечивает бо́льшую вероятность получения здорового потомства, но основывается оно на различиях в запахе мужчин. Что может быть важнее этого? А явственные «коктейли телесных запахов», которые испускает каждый из нас, передают информацию об уровнях беспокойства и агрессивности. Возможно, именно поэтому мы склонны бессознательно обнюхивать свои руки после рукопожатия с незнакомцами.

Одна из причин, по которым мы недооцениваем возможности своего обоняния, состоит в том, что наши носы находятся слишком высоко над землей. Поэтому мы не замечаем многих запахов, которые были бы доступны нам в противном случае. Но человек, подражающий энергично вынюхивающей собаке, может открыть для себя поистине удивительное количество нового. Этот метод используют для охоты и выслеживания дичи индейцы-ботокуды в Бразилии и коренные жители полуострова Малакка, и даже калифорнийским студентам, вставшим на четвереньки, на удивление хорошо удается идти по ароматическому следу.

Сама Джейкобс продемонстрировала, что люди, лишенные зрительных и слуховых ориентиров, способны распознавать местоположение по его уникальной смеси запахов и впоследствии возвращаться к нему, используя только обоняние. Как она отмечает, этот результат был неожиданным, потому что «мы предполагаем, что, даже если бы люди обладали острым обонянием, они использовали бы его не столько для навигации, сколько для различения и распознавания запахов».

По меткому выражению Джейкобс, мы «ослеплены зрением». Зрение – наш «стандартный режим работы», господствующий в нашей сенсорной картине мира. Мы настолько сильно полагаемся на него, что это ограничивает наши представления о том, что вообще возможно в области чувственного восприятия, как у нас самих, так и у наших родственников-животных. И эта ограниченность особенно важна, когда речь идет о навигации.

Джейкобс считает обоняние «основным каналом управления» у позвоночных. Она отмечает, что запахи «бесконечно комбинируемы». Это значит, что существует бесконечное число возможных запахов, каждый из которых в принципе может служить уникальным маяком или ориентиром. К тому же запахи можно обнаруживать на большом расстоянии, причем они дают животному бесценную ориентирующую информацию – возможно, даже служат основой своего рода карт. Это может быть особенно полезно, когда животное находится в совершенно незнакомой местности.

* * *

Многие млекопитающие, живущие на суше, по-видимому, очень хорошо умеют находить дорогу домой – даже на весьма больших расстояниях. В их число входят олени, лисы, волки, полярные медведи и гризли, не говоря уже о собаках и кошках.

Интересная информация по этой теме была получена из данных слежения за 77 американскими черными медведями, которых специально увезли от мест их обитания. Усыпленных медведей, находившихся в бессознательном состоянии, «переместили» на расстояние в среднем чуть более 100 километров – достаточно далеко, чтобы они заведомо оказались за пределами знакомой территории.

В момент выпуска медведей регистрировалось направление, в котором они начинали двигаться; считалось, что медведь вернулся на прежнее место, если его обнаруживали на расстоянии не более 20 километров от точки поимки. Медведи продемонстрировали выраженную тенденцию к движению в сторону дома, и 34 из них смогли вернуться домой до того, как их подстрелили или снова поймали – или перестали работать передатчики, установленные у них на ошейниках. Один из медведей вернулся к себе, преодолев расстояние 271 километр. В среднем эти путешествия заняли у медведей почти 300 суток, но как именно они находили дорогу, остается до обидного непонятным.