Глава 4

Давно уже проводили к выходу поручика, а генерал всё так же неподвижно стоял у окна, смотрел отрешённо на улицу и ничего там не видел. Вновь и вновь возвращался мыслями к только что завершённому разговору, вспоминал и прокручивал в голове и пробовал на вкус буквально каждую произнесённую гостем фразу.

На город стремительно наплывали сентябрьские вечерние сумерки, и небо над крышами столицы окрасилось в причудливый бледно-розовый цвет заходящего солнца. И даже этого не видел погружённый в тревожные размышления генерал.

«Ну кто мог предполагать, что простая на первый взгляд беседа с героем первых дней этой войны повернётся такой неожиданной стороной, — вглядывался в своё отражение в стекле Владимир Фёдорович. — Да ещё повернётся в довершение таким боком, которого он ни на дух не выносил. Как будто мало было ему постоянной головной боли от одного такого же нынешнего любимца императрицы! Правильно ли он поступил, отпустив этого Грачёва? Может быть, от греха подальше законопатить его в подвалы Петропавловки и забыть, как предутренний дурной сон? Может быть, может быть… Если бы не одно но! Этот странный поручик явно выступал на его стороне. Иначе как объяснить представленную ему информацию о его, Джунковского, вероятном нерадостном и бесперспективном будущем? Само собой, информацией называть эти… Какие-то видения… Будет как-то слишком уж… Правдоподобно. Словно он в них полностью поверил. А такой слабости генерал в отношении себя допустить не мог! Но и отмахнуться от этих якобы видений /определение-то какое! Чтоб они в пекле горели/, не позволял весь его многолетний жизненный и профессиональный опыт!»

Вспомнив высказанное в самом конце разговора предостережение, Владимир Фёдорович раздражённо передёрнул плечами. Да уж, отмахнуться от сказанного не получится, придётся сегодняшней ночью опять не спать, снова и снова подробно вспоминать весь разговор, каждое произнесённое слово, анализировать поведение визитёра, интонации и мимику его лица…

Ничего. Если всё услышанное сегодняшним вечером хоть на какую-то десятую долю окажется правдой, то сегодняшняя бессонная ночь покажется слишком малой платой за его благополучное будущее. И не только за его…

Приняв непростое для себя решение, Джунковский разом повеселел, как это всегда с ним бывало после долгих размышлений, подмигнул своему отражению в тёмном стекле/ кстати, отныне и навсегда в свете полученных предупреждений шторы нужно будет задёргивать/, развернулся и направился к выходу. И обязательно нужно будет быстро собрать всю необходимую по итогам прошедшего разговора информацию на существующие в стране на этот момент производства и подобрать подходящих людей. Само собой с мерами воздействия на них. Так, на всякий случай, время-то на дворе какое? Благо, хоть это-то можно переложить на чужие плечи. На следующую встречу с поручиком нужно прийти подготовленным.

И снова генерал передёрнул плечами и поморщился. Ну не нравится ему эта чертовщина с предсказаниями. Чушь несусветная для истинно верующего человека. Но и не принимать во внимание после всего сказанного эту якобы чушь нельзя. Уже просто так не отмахнёшься. Слишком многое на карту поставлено…

Грачёв

Ну, в общем-то насиделся я в этом «Подвале», пора и честь знать. Накормить не накормили, но хоть отогрелся. Любопытство своё и интерес удовлетворил, можно и на выход. Да и душно здесь стало, табачный дым густой пеленой под сводами висит, клубится, когда снующая туда-сюда публика его головами задевает. На воздух хочу, в гостиницу, в кровать. И спать! Стихи стихами, а война по расписанию! Или работа! А у меня её сейчас хватает, особенно после визита к командиру особого Корпуса. Кроме тяжёлого, но, как оказалось, такого нужного разговора с жандармом больше никакие мысли в голову не лезут. Какая уж тут может быть поэзия! Разбивается хрустальная воздушная хрупкость рифм о приземлённую гранитную твердь бытия.

Извинился перед своим спутником, ещё раз поблагодарил за участие, распрощался и направился к выходу. Не успел сделать и пары шагов, как меня остановили громким, буквально на весь зал вопросом. Пришлось развернуться. Маяковскому больше всех неймётся, всё публику своим поведением эпатирует.

— Что, господин поручик, вам у нас не нравится? Герою окопов не до высокой поэзии?

И вид-то не сделаешь, что ничего не услышал. А у окружающих сразу глазёнки заблестели, особенно у тех, которые женского полу. Нравятся скандалы? А вот не доставлю я вам такого удовольствия:

— Нет, господин поэт. Дело не в том, что мне что-то нравится или не нравится. Завтра на службу вставать рано. Прошу меня извинить. Прощайте. Честь имею.

Раскланялся и развернулся к выходу. А что это все затихли? Пришлось быстренько оглянуться через плечо.

— То есть вы хотите всех нас упрекнуть в безделье? — а позу-то поэт принял какую эффектную! Как раз вот на подобную публику и рассчитанную. Одну ногу вперёд выставил, подбородок гордо задрал… Вот только не учёл, что голова при этом своей макушкой в табачное облако под сводами окунулось. И впрямь, облако в штанах!

Еле-еле удержал себя от улыбки. Слишком уж пришедшая в голову аналогия показалась неуместно смешной. Не поймут, с! Да что же ты не уймёшься? Публику решил за мой счёт поэпатировать? И нашёл же к кому приставать! Иди вон немцам лучше свои претензии высказывай. А народ-то с интересом смотрит, ждёт, что дальше будет. Но позволю себе всех разочаровать. Не стану в угоду этой публике в спор вступать, да и сил нет, честно себе признаюсь.

— Владимир Владимирович, не приписывайте мне свои мысли. Не все здесь с ними согласны. Ещё раз прошу извинить, господа, мне действительно пора.

И я нырнул под свод арки, не дожидаясь ответа. Миновал ещё один зал /вот где мне нужно было занимать столик — тут хоть чем-то кормят/, дверь и ступени входа. Или выхода в этом случае. Поднялся на улицу, вдохнул полной грудью свежий холодный воздух. Хорошо! И, не оглядываясь, зашагал в сторону Невского проспекта. Поймать извозчика здесь в это время мне кажется маловероятным. Если бы в находящемся по соседству Михайловском театре что-то давали, какое-нибудь представление — тогда да, подобная возможность у меня бы была, а поскольку этого не происходит, то пока так придётся — ножками, ножками.

Громкий топот за спиной заставил резко развернуться и высвободить больную руку из перевязи. Пальцы потянули клапан кобуры, нащупали ребристую рукоять револьвера и… Расслабились. А тело и ноги, наоборот, напряглись, приготовились к возможной стычке. Ну и чего ему неймётся?

Маяковский догонял меня широкими быстрыми шагами, так что полы расстёгнутого сюртука оставались где-то у него за спиной. Остановился в двух шагах, замер, вглядываясь мне в глаза. И вдруг сказал то, что я меньше всего сейчас ожидал услышать:

— Я тоже хотел в действующую армию, но мне отказали. Нашли причину — неблагонадёжность. Тоже мне, крючкотворы и бюрократы!

— А вы найдите меня завтра на Комендантском аэродроме, попробуем что-нибудь придумать.

Слова вылетели из моего рта как-то сами собой, словно под влиянием посторонней силы. Захлопнул рот, опомнился, да уже поздно стало. Вот мне оно нужно? Ещё и эти проблемы на себя взваливать? Получается, нужно…

Невский встретил яркими огнями фонарей, прогуливающейся разномастной публикой и, наконец-то, свободными извозчиками. Махнул рукой, привлекая к себе внимание — куда-то идти уже не было ни малейшего желания, забрался в пролётку, назвал адрес, забился в самый угол возка, показалось, что там будет теплее. Это хорошо, что верх поднят, не так ветром продувает. Эх, кто же знал, что мой сегодняшний день окажется настолько длинным?

А потом пришлось ещё отбиваться от расспросов Михаила, ссылаться при этом на действительную усталость, давать твёрдое обещание обо всём рассказать завтра утром и голодным ложиться в кровать. К счастью, усталость быстро победила голодный вой недовольного желудка, и я, счастье-то какое, наконец-то провалился в спасительный сон.

Свой утренний рассказ отложил сначала до завтрака, а потом и до обеда, несмотря на настойчивость Михаила. Отделался парочкой общих фраз, и всё. Слишком дел много накопилось, и все они неотложные. Работы по переделке фюзеляжа идут полным ходом, а у меня возникли некоторые новые идеи. Пришлось вносить по ходу дела очередные изменения в конструкцию. К счастью, это никак не влияло на уже проделанную работу, ничего не пришлось переделывать и ломать.

Правда, на обеде отвертеться от расспросов Михаила не удалось, пришлось удовлетворять его измученное затянувшимся ожиданием любопытство…

А вечером обязательно нужно посетить доктора. На удивление, вчерашние похождения ничем плохим для моего здоровья не закончились. И рука почти не болела, так, чуть-чуть тянуло рану, и простуда на организм не навалилась. Так что к доктору и, если получится, всё-таки к Котельникову. Или с Котельниковым подождать? До следующего визита к Джунковскому? Генерал обещал насколько возможно быстро собрать всю интересующую меня информацию по нужным людям и производствам.

Вчера вечером после разговора в Корпусе я как-то всё больше на эмоциях был. И ничего конструктивного придумать не смог. За ночь немного успокоился, по крайней мере, острые эмоции и впечатления от проведённого разговора ушли, и я начал думать более чётко и взвешенно. Вчера-то здорово напряг свои мозговые извилины — слишком неожиданным оказался разговор. Пришлось просчитывать каждое слово, контролировать мимику и интонации, лихорадочно пытаться выдернуть из глубин памяти всю необходимую для этой беседы информацию. И, кажется, у меня всё получилось. По крайней мере, сегодня и сейчас я нахожусь на аэродроме, а не в каких-нибудь застенках.

А что будет дальше? Отгоняю от себя этот преждевременный вопрос. Потому что ничего сейчас нельзя загадывать. Всё будет зависеть от того, поверит ли мне Джунковский и что именно скажет при следующей нашей встрече. Или сделает. Если поверит, то… И я снова обрываю себя, дабы не спугнуть удачу. Потому что это совсем другая фигура по значимости и абсолютно другие возможности по жизни. Ведь если всё срастётся, как нужно, то… И я снова затыкаю неуёмный фонтан собственного воображения. Рано! После помечтаю, когда появится хоть какое-то реальное подкрепление этим мечтам!

И, вообще, благодаря своему вчерашнему вечернему визиту в «Подвал» я впервые настолько чётко определился со своим окончательным позиционированием к окружающей меня действительности. Всё увиденное там, в этом подвальном тумане сизого табачного дыма так отчётливо напомнило мне о собственных метаниях, что я наконец-то понял, для чего я здесь. Можно много, успешно и красиво говорить о патриотизме, о жертвенности во имя великой России, но кроме болтовни ничего конкретного и полезного не делать. Сколько в том зале было экзальтированной молодёжи, а воевать отправился только один Гумилёв… Да и то, отношение к нему у публики после такого поступка было несколько… Скажем так, этаким непростым, неодобрительным. Единственно, выбивались из всего этого те слова Маяковского. Вот и посмотрим, найдёт ли он меня, или это так, болтовня пустая, под влиянием очередного порыва? Так что прочь все свои сомнения, отныне только вперёд, невзирая на трудности и личности. Впрочем, с моим везением находить общий язык с этими самыми личностями, пусть и на основе некоего послезнания, сомнений и быть не может. Нечего заниматься пустой болтовнёй и зряшными переживаниями — дело дельное делать нужно! И хватит ассоциировать себя с песчинкой в механизме развития истории. Гораздо лучше будет оказаться там в качестве булыжника…

Вечером же у меня состоялся только лишь визит к доктору. Никуда я больше не поехал. Рана моя успешно заживала, да я и сам это чувствовал, зуд стоял под повязкой такой, что никаких сил терпеть не было. Но перевязку на всякий случай сделали, сменили замазюканную за эти дни косынку-перевязь. И всё! Удалось убедить себя пока никуда не высовываться, остаться в гостинице и отдохнуть. Пока ещё есть такая возможность. Пусть Михаил один погуляет. Да он и не возражает. И, судя по тому, как он бодро и весело собирается, у вахмистра всё на личном фронте в полном порядке. Вот хоть у кого-то всё хорошо!

За несколько последующих дней основные работы на самолёте закончили. Осталась всякая мелочь, вроде обтяжки и покраски.

Переделали практически полностью весь фюзеляж, теперь в пилотской кабине имеется неплохой обзор во все стороны, даже осевую черту на нижнем стекле чёрной краской нарисовали. Чтобы выдерживать прицельную линию пути на боевом курсе.

В его средней части, в полу — вырезали прямоугольный люк и поставили открывающиеся створки, собрали и закрепили механизм для подвески и сброса бомб с направляющими. Намучились с выбором подходящего места. Нужно было и общую прочность корпуса не нарушить, и соблюсти при этом нейтральную центровку. Которая бы никоим образом не влияла на аэродинамические характеристики самолёта и его управляемость. При любой бомбовой загрузке. Ну, или при полном отсутствии оной. Пришлось усиливать центроплан и стойки шасси, так, на всякий случай. Решил перестраховаться.

В процессе всех этих переделок ко мне обратилось несколько молодых ребят из служащих на заводе, в этом году закончивших технические учебные заведения. Потому как газеты не успокаивались и со всем присущим им апломбом превозносили героизм наших солдат и офицеров. Вот под их влиянием и возник в обществе с началом войны и первых значимых успехах на фронте небывалый энтузиазм и патриотизм. И этим молодым людям приспичило воевать. Как будто они на заводе мало для фронта делают. Но, как это всегда с молодёжью и бывает, убедить их в этом никак не получилось.

А потом мне в голову пришла одна замечательная мысль. А почему бы и не принять в экипаж парочку толковых ребят на должность авиационных инженеров? И кто-то же из механиков должен будет грамотно обслуживать эту технику на земле, готовить к полётам? Так что надо загодя побеспокоиться о нужных и полезных делу специалистах. Где я их буду потом искать? Единственное, как на такой отток кадров посмотрит Сикорский? А, ладно, надеюсь, да просто уверен, что с ним мы найдём общее решение, устраивающее все заинтересованные стороны.

Зато на его заводе сбросится напряжённость, пассионарная молодёжь перестанет бухтеть. Один будет бортовым инженером, второй — техником по авиационному и бомбовому вооружению, и двое-трое наземных специалистов. Осталось это решение согласовать с Адмиралтейством, выбить необходимые предписания и направления. Как всё это провернуть, даже представления не имею. Но у меня есть полковник Глебов, и, может быть, командир особого корпуса. Они и помогут. А почему Адмиралтейство? Ну, мы же всё-таки в армии. И спецов этих нужно обязательно призывать на военную службу.

Поэтому никому из обратившихся ко мне ребят отказывать не стал, поговорил с каждым, выяснил, кто на что способен и на какую должность претендует. К моему удивлению, этот вопрос вызывал полное недоумение кандидатов. Да им просто по барабану было, где и кем служить! Главное, служить. Отечеству! Вот это правильный подход к делу. Это просто замечательный подход! И, главное, очень своевременный и нужный! Мне!

Конкретных обещаний никому не давал, но многозначительно предлагал на всякий случай готовиться к убытию и помалкивать обо всём. Почему-то в своих намерениях твёрдо был уверен и даже нисколько не сомневался, что всё у меня получится. И ребятам разрешат со мной улететь, и у меня в экипаже необходимые специалисты появятся. Больше всего из-за последнего довода был уверен.

И ещё одно. Неожиданное и не менее значимое событие сегодня произошло. Как-то я уже привык, что со стороны начальства особым вниманием не пользуюсь. А тут вдруг вызов в заводоуправление. Пришлось мне оставлять Михаила старшим на аэродроме, где мы потихоньку, втайне от всех проводили кое-какие специальные занятия с нашим будущим экипажем, переодеваться и мчаться в город со всей возможной скоростью. Скоростью пойманного на улице извозчика. И, заметьте, за свой счёт мчаться.

На подъезде к воротам увидел высматривающего меня Сикорского. Пролётка ещё не успела остановиться, а Игорь Иванович уже подскочил вплотную, заглянул внутрь, обрадовался, лицезрея мою вопросительную физиономию, и зачастил. Что было вовсе для него несвойственно.

— Сергей Викторович, ну что же вы так долго? Давайте, давайте быстрее вылезайте, машина ждёт.

Какая ещё машина? Расплатился с извозчиком, пролётка развернулась и неторопливо начала удаляться, а из ворот выехал этакий солидный лакированный чёрный автомобиль. Я таких ещё и не видел. С золотыми орлами на дверках, с российским флажком над капотом.

Притормозил напротив, распахнулась задняя дверка, и Сикорский нетерпеливым жестом пригласил меня загружаться. Нырнул внутрь, прямо под бок к сидевшему у противоположной двери Шидловскому. Плюхнулся на широкое кожаное сиденье, мягко просели подо мной подушки роскошного дивана, поздоровался и только открыл, было, рот, чтобы поинтересоваться всем происходящим, как меня опередили. С переднего сиденья развернулся вполоборота офицер, сверкнул золотом погон:

— Поручик Грачёв?

— Так точно! — вылетело из меня. Потому что в этот момент к нам присоединился Игорь Иванович. Заскочил в салон, почти упал рядом, при этом чувствительно навалился на меня боком, да ещё и локтем под рёбра засадил. Вот и выбил из меня это утверждение вместе с набранным в лёгкие воздухом. Я в конце короткой фразы даже закашлялся. Весь бок отбил. Хорошо ещё, что у меня рука почти зажила, и я в этот момент успел её в сторону убрать. Как чувствовал.

А потом мы тронулись. То есть не мы, а машина. Пока ехали, Шидловский тихонько ввёл меня в курс дела. Нападение на аэродром и завод вызвало огромный резонанс в столичном обществе. Утаивать от газетчиков эту информацию, особо важную во время войны никто не стал, поэтому дело получилось неожиданно громким. Газетчики постарались выдавить из него всё возможное, сыграть на патриотизме читателей с полного одобрения властей. Ну и заработать, само собой, резко увеличив свои тиражи. Теперь вот везут нас на награждение.

— Сергей Викторович, я прекрасно понимаю, что вас награждать необходимо. Вы действительно заслужили, жизнью рисковали. А мы-то тут причём? Уж вы на нас не обижайтесь, но это была не наша инициатива. Да мы с Игорем Ивановичем, как говориться, обо всём этом ни слухом, ни духом, почти наравне с вами узнали.

Сикорский с другого боку тихонько поддакивал почему-то оправдывающемуся передо мной Шидловскому. Вот смешные, а то я этого не понимаю. Вот только несколько удивило собственное награждение. Ну не привык я к такому вниманию к моей персоне. Они же, награды эти, как-то всё больше мимо меня пролетают.

Ехали долго, за город. Наконец въехали в Царское село, а вскоре подъехали и ко дворцу. Я скромно держался позади начальства, не высовывался, но по сторонам поглядывал. Интересно же! Красота-то вокруг какая — лепота!

А само награждение прошло скромненько. Облагодетельствовали долгожданным повышением в звании, обрадовали погонами штабс-капитана. А в довершение за спасение военного имущества, что приравняли к боевым действиям, наградили Станиславом с мечами.

Расстраиваться и печалиться не стал. Подумаешь, низший орден. Но ведь и я не на фронте.

Зато с мечами, за боевые якобы действия. А ведь и впрямь — и сам пострелял, и в меня постреляли, даже подранили. И моих спутников наградили аналогично. Так что никому из нас не обидно. И мне, в том числе. Спасибо и на этом.

А после награждения меня перехватил Джунковский, попросил ничему не удивляться и проследовать за ним. Проследовал. Дурных предчувствий у меня не возникло, наоборот, собрался и подобрался внутри. Потому как почуял, что сейчас для меня будет организована встреча с кем-то влиятельным. Гадать не стал, подходящих кандидатур вокруг хватало, дворец всё-таки. Тут и великий князь, мой якобы благодетель, и вдовствующая императрица Мария Фёдоровна. Это те, про кого я точно читал когда-то. Кто из них? Вот сейчас и увидим. Великий князь на награждении присутствовал, поэтому явно это не он. Тогда остаётся только одна персона. Решил же не гадать, так ведь никак не получается, волнуюсь. Да и ладно.

Так и вышло. Угадал. Мария Фёдоровна. Теперь бы не опростоволоситься, выбрать правильную линию поведения…

— Признаться, я вас себе представляла несколько иначе, — после моего представления и непродолжительного изучения моей скромной персоны молвила Мария Фёдоровна. — Это правда? То, о чём мне рассказал Владимир Фёдорович?

— Что именно Вам рассказал Владимир Фёдорович? — в голове метеором проносится весь наш предыдущий разговор с генералом, сразу же выхватываю ключевые вопросы, тут же определяюсь с ответами на них. Я готов. И последующая за моим уточняющим вопросом коротенькая пауза в разговоре мне как нельзя кстати.

— Генерал, а ведь он не играет сейчас. И не боится нисколько, да он вообще спокоен. Где вы его нашли? — не отворачивая от меня острого взгляда, обратилась к Джунковскому старушка.

Это я её так про себя обозвал. Чтобы эмоциональное напряжение сбросить. А так… Ну, какая из неё старушка? Крепкая сухощавая женщина в самом расцвете сил. Правда, власть и корона наложили свой отпечаток на её лицо, но это если приглядываться. А так вполне даже ничего для своих лет.

Вот только не нравится мне такое. Когда обо мне же говорят так, словно меня здесь нет.

— Ваше…

— Владимир Фёдорович, мы же с вами договаривались, что наедине и среди своих вы меня называете по имени-отчеству, — резко прервала и не дала продолжить Джунковскому фразу Мария Фёдоровна.

Генерал только согласно голову наклонил в ответ.

— Поручик… Или уже штабс-капитан? Это правда? — а это ко мне вопрос. Это меня сейчас о чём-то собирается спрашивать эта непростая даже на первый взгляд женщина.

А я сейчас чётко понял, что она сейчас так шутит, пытается за этой немудрёной шуткой скрыть свою растерянность. Да она же просто не знает, как себя со мной вести и о чём спрашивать! Или знает, но опасается показаться нелепой. Вдруг это всё неправда и розыгрыш? Потому так и разговор строит.

Ладно, терять мне нечего, плохого я про неё ничего не знаю, рискну. И я начал свой рассказ. Сначала повторил то, что на днях Джунковскому рассказывал, а дальше чуть-чуть, буквально самую малость рассказал о возможно предстоящих дальнейших событиях.

А вот потом произошло то, чего я никак не ожидал. Распахнулись входные двери, и вошёл великий князь и мой якобы благодетель.

— Вот вы все где? А я-то вас как раз и ищу.

А сам очень внимательно и цепко в меня вглядывается. Ага, так я и поверил, что ты меня выискивал. Наверняка всё у вас спланировано было. Только вот с какой целью? А что гадать? Сейчас всё и узнаю…

Спустя день

Пару раз прокатился на собранном «Илье» из конца в конец лётного поля, прогревая и проверяя на слух работу моторов, их синхронизацию и тягу. А самое главное внимательно прислушивался к поведению переделанного фюзеляжа. И ещё почему-то постоянно опасался за новые стойки колёс. Казалось, что слабые они, что вот сейчас возьмут и сложатся в самый неподходящий момент. Ну и что, что я уверен был в своей конструкции, всё равно удостовериться в этом на практике не помешает. И вообще, пусть лучше все возможные проблемы вылезут сейчас, когда я на земле нахожусь, чем позже, в воздухе. Поэтому и гоняю на разных режимах моторы, на радость редкой публике и аэродромного народа катаюсь из одного конца поля в другой, даже вот сейчас попробовал на рулении хвост приподнять. Вроде бы как всё нормально, только всё равно неприятно. Опасно. Махина здоровая, потребная длина разбега и пробега значительно больше, чем у моего Ньюпора и, тем более, Фармана, приходится выкатываться за пределы подготовленной для эксплуатации именно подобных маленьких аппаратов площадки. Надо было мне это дело раньше проконтролировать, да как-то упустил я этот момент, прошляпил. Да и не рассчитывал на такую подлянку, думал — раз аэродром, то он уж наверняка должен быть ровным, а тут вот оно как получилось. И ладно бы только колёса у меня были, тогда бы не так переживал, а у меня же вместе с колёсами и поплавки под брюхом имеются. Между нижней точкой колёс и поплавков расстояние маленькое, всего-то сантиметров тридцать — не дай бог какая кочка или бугорок с ямкой большей высоты или глубины попадётся. Вероятность, конечно, маленькая, но вдруг, по тому самому закону подлости возьмёт и попадётся. Откуда-нибудь. Так-то ничего страшного не должно случиться, просто поплавком чиркну, но… Всегда есть какое-нибудь НО! Может возникнуть разворачивающий момент, опять же дополнительная нагрузка на элементы конструкции. Что все эти «Но» могут за собой повлечь, одному господу известно. Да и ему вряд ли. Ну не до этаких мелочей небожителю.

Да, так вот, попробовал хвост приподнять, проверил, устойчив ли аппарат, как рулей слушается, не тянет ли его в какую-либо сторону? Эксперимент менярезультатами удовлетворил, теперь можно и в небо подняться.

Почему я так перестраховываюсь? Ведь этот самолёт уже довольно-таки много часов налетал и никаких неприятностей экипажу за время лётной эксплуатации не доставил. А потому что мы полностью переделали фюзеляж, стойки колёс, изменили конфигурацию проводки управления — убрали её из-под пола и провели вдоль бортов. Чуть переделали и значительно усилили конструкцию центроплана. Была мысль и сами крылья с более привычным для меня профилем сделать, но под давлением Глебова и, в основном, Сикорского не стал с этим заморачиваться. На этом самолёте. А вот все новые аппараты уже будут выпускаться с новыми крыльями.

Ох и поспорили мы с изобретателем. От души. Правда, до драки дело не дошло, Глебов помешал, но был один раз такой момент, в самом начале нашего сотрудничества. А потом как-то всё устаканилось, и процесс пошёл. Процесс сотрудничества, благоприятного и полезного для всех в нём участвующих.

А с каким трудом я добился личного участия в испытаниях своего детища, это отдельный разговор. Но крови я себе попортил достаточно. Даже иной раз серьёзно жалел о том недавнем разговоре с Марией Фёдоровной и великим князем. Сидел бы себе на попе ровно, никуда бы не высовывался, зато летал бы в своё полное удовольствие, в боевых действиях участвовал, воюй — не хочу. Сколько, как говорится, душеньке угодно. А теперь приходится любой шаг согласовывать, разрешения выпрашивать, да ещё если и удаётся подобное разрешение получить, так следом столько охраны следует, что все окружающие с недоумением вслед смотрят. А кто это такой идёт?

Обыграли меня тогда влёгкую. Да и не могло быть иначе. Кто я и кто они. У кого опыта в подобных разговорах больше? Само собой, что у них. Мария Фёдоровна женщина умная и даже очень умная. Начала ловить меня на нестыковках моего рассказа, тут и Джунковский подключился, затем и великий князь свою посильную лепту внёс. Додавили меня. Пришлось приоткрыть завесу тайны моих успехов. Хорошо ещё, что всего не рассказал, хватило ума и самообладания. Сослался на якобы вселившегося в меня двойника, который время от времени подбрасывает мне кое-какую информацию о грядущих событиях. Нутром чую, что не прокатило такое объяснение, но пока от меня отстали. Наверное, решили паузу взять на обдумывание своих дальнейших действий. Ну и меня намеревались во дворце до той поры придержать. Насилу отбился, отговорился. Но пришлось твёрдое слово давать, что ни в какие опасные для жизни авантюры я лезть не стану. Только после этого отпустили. Но охрану всё равно приставили. Да такая охрана как раз больше всего внимания и привлекает.

Так что пока во дворце думают и о чём-то размышляют, я пользуюсь моментом относительной свободы и испытываю то, что у нас с Игорем Ивановичем получилось. Вон он, с группой инженеров на самом краю поля стоит, у недавно отстроенных ангаров. Там мы и будем новые Муромцы выпускать-производить. При содействии великого князя Александра Михайловича все проблемы решились на раз, и про Корпусной аэродром мы забыли как про страшный сон. Теперь основное производство будет здесь, на Комендантском находиться. И я каким-то образом раз и прилепился к этому делу…

Так, впереди конец лётного поля, пора разворачивать эту махину и готовиться к взлёту.

Моторы прогреты, обороты вывожу на максимум и начинаю разбег. Каждая неровность отдаётся в педали и штурвал, доже слышу, как тоненько звенят от нагрузок расчалки крыльев. Само собой, это мне только кажется, потому как все нервы сейчас на пределе. Растёт скорость, удары по стойкам колёс становятся резче, поднимаю хвост. А повезло мне, что ветер немного боковой, всю пыль в сторону сдувает. А то бы разбегался сейчас в сером тумане — напылил-то я во время испытаний изрядно. Правда, приходится рулём направления компенсировать боковой снос, чтобы выдержать линию разбега, но это ерунда. Одно плохо. То, что гул от работающих моторов в кабине стоит такой, что даже шлемофон нисколько от него не спасает. И вибрация… Надо будет кабину вперёд выносить…

Становится легче, выкатываюсь на укатанное поле. Ещё чуть-чуть и на штурвале появляются обратные усилия — наконец-то можно почувствовать самолёт! Отдача в стойки уменьшается, самолёт пару раз зависает в воздухе, касается колёсами земли и окончательно с ней прощается. Придерживаю его, не даю лезть в набор, пусть разгонится. Впереди ни ангаров, ни деревьев, поэтому некоторое время лечу над самой землёй и пытаюсь поймать ощущение слияния с машиной. Пока ничего не выходит. Но аппарат летит ровненько, никуда не кренится, не валится. Моторы тянут ровно, скорость растёт. Проверяю, правильно ли показывает авиагоризонт, высотомер. Чуть-чуть ослабляю усилия на штурвале, и самолёт сразу же начинает карабкаться вверх. А уверенно лезет, настойчиво так, упорно. На высоте порядка пятидесяти метров по прибору прибираю обороты, перевожу машину в горизонтальный полёт. Да, здесь без бортового инженера не обойтись — слишком велики нагрузки на рычагах управления моторами.

Крен влево-вправо, рулей отлично слушается. Не так активно, как на истребителе, запаздывает немного, но это ожидаемо, всё-таки махина для этого времени огромная.

Разворачиваюсь на обратный курс по компасу и проверяю его работу визуально. Пока всё отлично. Ещё чуть-чуть доворачиваю и прохожу точно над ангарами. В нижнем стекле всё отлично видно, по нарисованной на нём черте прекрасно можно выдерживать нужное направление. Вижу внизу на земле задранные к небу головы, кто-то мне даже рукой машет, отворачиваю в сторону от городской окраины и ложусь на расчётный курс. Ну, это я так для красоты говорю, а на самом деле беру примерный курс в точку разворота на посадочную прямую. Для первого полёта достаточно. Сядем, проверим самолёт, если всё в порядке, можно будет ещё разок в небо подняться.

Оглядываюсь через плечо, пусто в кабине. В первый полёт я отправился один. Как ни просился со мной Михаил, а пришлось ему отказать. Нечего рисковать попусту. Всё равно отстреливаться я ни от кого не собираюсь, так что успеет ещё вволю налетаться. А пока я в гордом одиночестве. Нужно же убедиться в работоспособности всего того, что мы за такое короткое время нагородили.

Разворачиваюсь на посадочный курс, вхожу в глиссаду, начинаю снижение в выбранную точку. Самолёт идёт ровно, в воздухе сидит плотно, рулей слушается отлично. Небольшой снос от бокового ветра легко парируется углом доворота. Земля. Выравниваю, убираю снос, ветер приходится парировать креном, но я к этому готов. Штурвал на себя, добор, есть касание.

А вот с посадкой проблемы. При касании слегка задеваю грунт поплавками, их хвостовой частью. И ничего ведь конструктивно не сделаешь. Тут или на воду садиться, или тренироваться больше. Но ничего, для первого полёта на такой технике всё равно результат отличный. И машина хорошая, управляется легко и рулей слушается прекрасно. Усилия, правда, тяжеловаты, непривычны, но от этого никуда не денешься. Просто нужно смириться с этим и привыкнуть к возросшим нагрузкам. На нём конечно, как на Ньюпоре не покрутишься, в каждую дырку не пролезешь, но зато сколько бомб можно увезти. И грузов. Правда, размеры уж больно велики. После моих атак на немецкие корабли они быстро обзавелись средствами противовоздушной обороны, но тут тоже можно что-нибудь придумать…

Мысли проносятся в голове одна за другой, но работать не мешают. Прибираю обороты до минимальных, гул стихает, а вибрация наоборот усиливается, появляется противное дребезжание со всех сторон. Деревянный же аппарат, что так дребезжать может? Тяги? Нужно будет обязательно проверить их надёжность. И крепление.

Нет, в небе было лучше, а на земле сразу же появляется сильная тряска, зубы выбивают чечётку и ничего не получается с ними сделать. Плохо для здоровья, когда амортизаторов нет.

Разворачиваюсь в конце пробега, поднимаю тучу серой пыли. Удираю от пыльного облака — нужно беречь моторы. Как хорошо, что ветерок есть.

Рулю к ангарам, к машине немного привык, руки-ноги сами работают. Даже появляется возможность отвлечься на мгновение и осмотреться, посмотреть, так сказать, по сторонам. На крылья, например. Очень уж они вверх-вниз болтаются, на каждой неровности ходуном ходят. И никакие расчалки от этого не спасают. Нет, всё-таки я прав, нужно переходить на монопланы. С верхним крылом и другим профилем. Моторы? Пока они есть, тяги хватит, даже если два поставить. Немного упадёт грузоподъёмность, зато вырастет скорость и надёжность. И поплавки… Это же совсем не дело. Надо за основу брать корпус, как у Григоровича. Налаживать с ним тесное и плодотворное обоюдное сотрудничество. Отказываться от производства кучи разных самолётов, во многом давно устаревших даже для этого времени и переходить на повсеместный выпуск нескольких нормальных моделей. Тогда не будет проблем с комплектующими, с производством и с подготовкой пилотов. Это если коротко. Хватает здесь плюсов, но хватает и минусов. Слишком уж всё разобщённо в Империи, каждый своё собственное одеяло на себя тянет, а, главное, нет пока у заводчиков и правительства единой концепции самолётостроения и его применения на практике. Пока нет, но будет. Уже первые намётки появились. Александр Михайлович должен разобраться с тем, что я ему, а точнее им наговорил. Пока взяли пару дней на раздумье. Как раз сегодня этот срок истекает. Посмотрим, к какому решению придут…

О, легки на помине. Вот и знакомый автомобиль показался. Зря. Не нужно таким образом ко мне всеобщее внимание привлекать. Наверняка об этом никто не задумался из моих новых, так сказать, высоких друзей. Друзей ли? Ну… Буду на это надеяться. Вот сейчас и узнаю, прав ли я в своих предположениях…