Глава 2

Всё, высокие гости скрылись в чреве самолёта, остались мы с Мишей у приоткрытого люка в гордом одиночестве и в полной тишине. Впрочем, соврал, не в полном одиночестве, но в тишине-то точно. Охрану я не посчитал, тех самых мордоворотов. Только так думаю, толку от них в случае чего будет мало. Это я из только что произошедшего такие выводы делаю. А если бы в самолёте не мы, а кто-то другой, с недружественными намерениями прятался? Что бы тогда было? То-то! Ладно, пока я всё равно ничего не могу сделать и ни на что не повлияю. А выводов из этого происшествия, мне так кажется, никто так и не сделал. Да что там кажется! Уверен!

Ладно, и куда нам теперь? Как-то оставаться здесь не хочется. А что там за построение? И я закрутил головой по сторонам.

Понятно. Это мне просто из-за фюзеляжа не видно. А стоит только чуть-чуть, буквально на несколько шагов в сторону хвоста сместиться, и оп — возле недавно построенных ангаров вытянулась неровная шеренга аэродромного народа. И все в мою сторону смотрят. Ну-ну. Головёнки набок посворачиваете. Хотя я-то тут при чём? Это они высокого гостя стараются увидеть и запомнить. Дабы было, что потом рассказывать всяким любопытным. Семье, например, у кого она есть. Ну и так далее. Так что не обольщаемся, не на меня смотрят, не заслужил я ещё подобной известности.

Вот же засада! Удрать не получится. Хотя, почему не получится-то? Мы тут сами по себе, ни к кому не приписаны, ни от кого не зависим и ни перед кем не отчитываемся за свои поступки. Поэтому аккуратно беру Михаила за рукав и тяну в сторону.

Трудное это дело. Он же, как и все, уставился на дверной проём Муромца и застыл на месте. Поэтому пришлось приложить больше усилий, чтобы стронуть его с места. Получилось! Так бочком, бочком обошли самолёт и, словно по-другому и быть не может, обогнули строй и скрылись за ангаром.

Одну из основных заповедей мудрого служивого исполнили — держаться подальше от начальства. В смысле от такого большого, незнакомого, а потому и непредсказуемого. Да и там, в свите, ещё столько всякого разнообразного начальства, что ну их куда… далеко!

А потом быстренько скинули комбинезоны и переоделись в свою повседневную форму. И отправились домой. В смысле в гостиницу. На сегодня у нас рабочий день закончен. Появилась прекрасная возможность с полковником Глебовым встретиться…

Свободно покинули аэродром, оставили за спиной ангары. Кручу головой по сторонам, вызывая сим действием явное недоумение Михаила. Наконец он не выдержал и притормозил меня вопросом:

— Сергей Викторович, ты чего так головой крутишь? Что случилось-то?

— Да пытаюсь хоть какую-то охрану увидеть.

— Какую охрану? — удивился мой товарищ.

— Какую-какую… Да ту самую! Которая должна князя охранять!

— А зачем? От кого охранять-то?

— А ты считаешь не от кого? Ну-ну… — глянул искоса на удивлённого моими словами Михаила и ускорил шаг. — Ладно, пошли быстрее, у меня сегодня дел ещё мно-ого.

— Погоди, я спросить хотел. Ты что, Великого князя не узнал? Ну, там, в кабине? — задумался на мгновение над моими последними словами Лебедев и всё-таки решил продолжить разговор.

— А как бы я его узнал? — попытался отговориться. — Я же в самом хвосте сидел, в отличие от тебя. Ты же мне весь свет своим широким задом загораживал. А потом пока развернулись, пока глаза к свету привыкли…

— А-а, понятно тогда. А я уж подумал… — и замолчал, спохватился.

А мне интересно стало, что же такое он мог про меня подумать. Какие ещё тараканы в его голове бегают? Спросил, не постеснялся. Ответу несколько удивился.

— Да обо всём этом! — решительно махнул рукой мой товарищ. — Как можно Великого князя не узнать? Ну ладно, глаза к свету не привыкли, а потом-то? Я же видел, что в тебе никакого почтения к нему нет. Словно не понимаешь ты, кто перед тобой стоит. А так не бывает, не видел я ещё такого непочтительного отношения к… К Великому князю, в этом случае. Словно не от мира сего ты. Или ты из этих? Из социалистов? Ответь. И главное. Знаю, что русский, что нашего роду-племени, а иногда как скажешь что-то этакое, так прямо оторопь и берёт. Не может русский человек такое говорить и так себя вести. Опять же в церковь ты не ходишь, не крестишься никогда, значит, и в бога не веруешь. Скажи, как такое может быть? И ещё много всякого в тебе, непонятного для меня. Это другим оно всё незаметно, а я-то сколько времени с тобой рядом нахожусь…

— О, как! — а ведь придётся что-то отвечать. Вот до чего демократия в наших рядах довести может. И ведь я сам настоял на подобных отношениях, на приятельских. Хорошо хоть ума хватило сразу предупредить товарища, что подобные отношения только наедине возможны, когда вокруг посторонних глаз нет. Он вроде бы и сам в подобных вещах соображает неплохо, сообразил бы, никуда не делся, но тут уж я перестраховался и предупредил. Как знал. А вот теперь изволь выкручиваться. Только как? Ладно, попробую, переведу стрелки. — Эх, Миша, Миша. У каждого из нас свои секреты. И у тебя они есть. Я же не спрашиваю, каким образом ты такой умный в солдаты попал? Из тебя же образование так наружу и лезет, сколько бы ты простым крестьянином не прикидывался. А я… Я тебе рассказывал, что после аварии разбился и частично память потерял? Рассказывал. Ты просто забыл. Поэтому просто имей в виду, что многих вещей я не то что не знаю, а просто не помню.

— Частично же? А тут… Это как вот такое может быть? И Великого князя не помнишь?

— И его. Да почти никого не помню. Поэтому и стараюсь с людьми поменьше знакомиться, чтобы впросак не попасть.

— А знания? Почему знания из твоей головы никуда не пропали?

— Спроси что полегче. Доктор в госпитале сказал, что голова предмет мало изученный, и что в ней происходит — никому доподлинно неизвестно. Кстати, потому и в церковь не хожу, хотя крест всегда ношу. Потому что ни одной молитвы не помню. Что я там делать буду? Своим незнанием к себе внимание привлекать? Так мне его и так достаточно, чужого внимания-то…

— А…

— Миша, хватит, — оборвал его на полуслове. — Ты уж определись, со мной дальше идёшь или без меня. И, кстати, о себе-то ты мне ничего так и не рассказал.

— А что мне о себе рассказывать, — отвернулся и как-то сразу сдулся мой спутник. — Батя собрался насильно оженить, вот я и удрал.

— Что? Так просто? — а я-то себе нафантазировал! А тут, оказывается, простая бытовая элементарщина. — А зачем удрал-то? Жил бы себе спокойно, жена всегда была бы под боком.

— Это потому ты так говоришь, что той жены не видел. Деньги моему отцу понадобились, вот он и решил с моей помощью положение и поправить.

— Ладно, понятно. Твоё дело, и ничего говорить не буду. Так что решил? Ты со мной или?

— Да куда я от тебя денусь? — глянул искоса, хмыкнул весело. — Опять, же где я ещё такие награды получу? А там вдруг и офицерское звание выйдет… Тогда даже папаня мне слова против не скажет…

Прошли несколько шагов в тишине, и Михаил снова подхватился, вспомнил:

— Так от кого охранять-то Великого князя? От бомбистов?

— От них, от них. Да мало ли ещё от кого подобного! И ни охраны вокруг, ни полиции, ни жандармов нет. Глупость какая… Мы вон свободно мимо прошли и тихонько ушли. Никто никакого внимания не обратил. И любой так же смог бы. И не только уйти, но и войти… Миша, давай ты об этом позже спросишь? Ну, нет у меня сил сейчас разговаривать!

На удивление, окончание этого дня прошло спокойно, никто нас не побеспокоил. Да и назавтра всё пошло по заведённому распорядку, словно вчера ничего и не было. Ну и славно! И с Глебовым я встретился, теперь вот жду окончания его переговоров с Игорем Ивановичем. Получится или нет? Должно же получиться? Ведь лучше же делаем?

Скоро и меня выдернули в кабинет. Пришлось давать более подробные объяснения и обосновывать планируемые изменения. Объяснил и обосновал, как сумел. Увидеть результат этого обоснования не успел — снова попросили пойти погулять. Ну и ладно, подожду.

А через часок и сам Глебов на улице показался. Красный и потный. Ничего себе! Каков изобретатель-конструктор! Закалённого полковника ушатал до такого состояния!

Поспешил навстречу и уже на подходе увидел довольную улыбку Глебова. Неужели получилось?

— Конечно, получилось! — подтвердил мои предположения Александр Фёдорович. — Самолёт наш, поэтому все работы полностью под нашу ответственность. Пришлось согласовывать их выполнение рабочими мастерских и утверждать время и сроки проведения работ. Да и то, вряд ли всё так бы просто оказалось, если бы не уточнил, что всё будет оплачено нашим ведомством. Только тогда и удалось договориться, но за каждый рубль пришлось сражаться. Крепок инженер, несмотря на молодость. Даже не ожидал такого. Уф-ф… В Москве-то попроще было…

— Когда работы начнутся? — задал самый главный для меня вопрос.

— Да завтра с утра и начнутся. Игорь Иванович обещал приступить к выполнению договорённостей, не дожидаясь перечисления обговорённой суммы. Ну и я со своей стороны потороплю Адмиралтейство. Сергей Викторович, у вас ко мне ещё какие-нибудь вопросы есть? Нет? Ну, тогда прощайте…

И Глебов поспешил откланяться. И я раскланялся, стараясь опередить полковника. А то как-то не по себе стало — Александр Фёдорович старше меня и в званиях, и по должности, это не говоря уже о возрасте, а я тут торможу… Но всё равно на душе тепло стало. Значит, серьёзно меня он воспринимает, с уважением относится.

Поторопился обрадовать новостью Михаила. На этой ноте даже решили посетить местную ресторацию и поужинать. Правда, особо отмечать сие событие не стали, побоялись сглазить, ну и обошлись без горячительных напитков. Просто посидели, поговорили, отвели душу. На людей посмотрели и себя, так сказать, показали. Меня никто не узнавал, в мою сторону пальцем не указывал, к моему глубокому облегчению. А публика в зале собралась разношёрстная. В том смысле, что перемешались мундиры и костюмы с платьями. А вот простого народа не наблюдалось.

Вечер закончили чаепитием. Соседи при этом так явно на нас покосились, удивились, похоже, столь редкой в этой ресторации картине, но сильно постарались своего удивления не показать. А мне было как-то всё равно.

Михаил после позднего ужина отправился в номер, а я решил перед сном прогуляться. Не люблю с полным животом в постель ложиться. Эх, сколько раз себе говорю, что вечером есть нужно меньше, а никак со своим желудком договориться не получается. Хотя, это он впрок отъедается. Наверняка предвидит наступающие трудности…

Редкие уличные фонари разгоняют ночную темень в стороны, за ограды и редкие деревья, и ещё сильнее уплотняют её в подворотнях и дворах. Редкие встречные прохожие торопятся по своим неотложным делам, прошмыгивают мимо, косятся искоса на мои погоны. На всякий случай руку рядом с кобурой держу, мало ли кого ночной порой на улице встретить можно?

Хорошо! Воздух пока ещё тёплый, осенней промозглостью и не пахнет. Единственное, что эту вечернюю идиллию портит, так это периодически налетающий ветер с реки. Продувающий в этот момент до костей. Бр-р. Однако пора возвращаться.

За всеми своими размышлениями и воспоминаниями я и не заметил, как несколько кварталов отмахал. На автомате ноги сами понесли в сторону завода. По привычному уже маршруту. Опомнился только тогда, когда знакомые решётки ограды и мастерские увидел. Что ж, пора разворачиваться.

И уже совсем было развернулся, как впереди отметил некую несуразность. Боковым зрением зацепил. И пока голова удивлялась приоткрытой двери в будку караульного, тело уже начало действовать.

Чуть присел, длинным мягким шагом перетёк под защиту ограды, спрятался в её тени. На улице, правда, и так темень, хоть глаз коли, но так оно надёжнее будет. Рука скользнула вниз, к бедру, пальцы отстегнули клапан кобуры, потянули наружу ребристую рукоять револьвера.

Ещё сильнее присел, чтобы меня не видно было через решётку на фоне реки, медленно и осторожно двинулся вперёд. Ну не может дверь в это время оставаться открытой, не положено.

Тихо вокруг, ни звука. Только подсыхающие листья деревьев где-то над головой шуршат. И луны, на моё счастье, в этот момент нет, за облаками спряталась. Это хорошо, что спряталась, потому что мне это сейчас на руку.

Замер, остановился. Ну и куда я лезу? Что, собрался через открытую дверь проходить? А ведь там светло, сразу меня и заметят. Не пойдёт! Револьвер на место, застёгиваю клапан кобуры, проверяю, надёжно ли. Отступил чуть назад, ухватился руками за верх чугунной решётки, оттолкнулся от земли одной ногой, потом и другой от какой-то завитушки толкнулся, промежуточную опору нашёл. В два движения перемахнул через ограду, мягко приземлился на другой стороне, придерживаясь рукой за чугунину и смягчая приземление. Вот что зарядка животворящая с телом делает!

Зря я на деревья и кустарник грешил, именно сейчас они оказались как нельзя к месту.

Вслушался в тишину. Вроде бы тихо вокруг, даже редкие по эту пору на улице прохожие куда-то враз пропали. Револьвер в руку и вперёд. Вот и сторожка впереди. А внутрь заглядывать не хочется. Потому как светло там. Кому не надо сразу меня обнаружат. Ладно, лучше гляну, что там с караулкой.

Присел, наклонился почти к самой земле, метнулся через дорогу. Прижался спиной к стене, отдышался, вслушиваясь в ночь. Не заметили! А в караулку дверь-то закрыта. Ну, то, что она закрыта это понятно, а вот то, что доской подпёрта, это не дело. А кем подпёрта? Где все враги-то? Никого не слышу и не вижу. Тут и луна на краткий миг проглянула, двор осветила. У меня даже сердце в пятки провалилось. Меня же сейчас на фоне стены отлично видно! Быстро огляделся. Нет, всё равно ничего постороннего не вижу. И через кусты я крался, никого не слышал. Ладно, доска пусть так и остаётся, не хочу шуметь, вдруг кто-то за двором присматривает.

Здесь оставаться нельзя, нужно вперёд пробираться. Но через освещённый луной двор не пойду, вдруг всё-таки кто-то за ним присматривает. Так, а с какой целью сюда злоумышленники залезли? Заводоуправление?

И я вдоль стеночки покрался вперёд.

Ну вот наконец-то что-то прорисовывается. Возле входной двери тёмный силуэт виднеется. На фоне стены черным пятном выделяется. И луна как раз скрылась. Тихо-тихо, на цирлах медленно пробираюсь вперёд. По-другому никак, только вдоль стеночки, потому что пространство всё открытое. Так неудобно эта дверь расположена, точно по центру здания. Не могли сбоку её сделать, приходится теперь изгаляться, рисковать своей шкуркой.

Мысль о шкурке промелькнула и пропала. Потом, всё потом. И как он меня не видит? Головой по сторонам крутит, прислушивается. Ну, пусть прислушивается. Здесь меня ветерок с реки прикрывает. А я ещё на него ругался. Зря.

Всё, дальше нельзя, спинным мозгом чую. Пальцами левой руки нашариваю на земле камушек и плавно бросаю его вперёд. Фигура впереди резко разворачивается на шум падения, вскидывается изломанной чёрной ветвью рука.

«Да он вооружён!» — краем приходит понимание, а я уже пружиной распрямляюсь и прыгаю вперёд, рукояткой револьвера резко бью сбоку в голову. Подхватываю обмякшее тело левой рукой, правой пытаюсь перехватить оружие. Не получается, у меня же в ней свой револьвер. Хорошо ещё, что здесь грунт, а не твёрдое покрытие. Поэтому чужой пистолет мягко и беззвучно шлёпается в подсохшую грязь. Но не так беззвучно, как мне бы хотелось. Всё-таки он шмякается с глухим стуком. Впрочем, тут же успокаиваю сам себя, это мне слышно, поскольку я рядом. А для других, да на фоне шороха листвы вряд ли что можно понять.

Оглядываюсь, а, скорее, вслушиваюсь в окружающую ночь. Тихо всё. Вытягиваю ремень из штанов раскинувшегося на земле тела, свиваю двойное кольцо так, как в детстве учили, и стягиваю им руки преступника за спиной. Его же картуз вбиваю ему в рот, пусть так полежит. Надо бы его прикончить, но рука не поднимается. Понимаю, что глупость несусветная, оставлять за спиной живого противника, но пока ничего с собой сделать не могу. Не воспринимаю я серьёзно всё происходящее, словно немое кино смотрю с собственным участием. И ведь точно знаю, что не кино, а… Ладно, куда теперь? Внутрь?

Осматриваюсь, а точнее вслушиваюсь в темноту и ничего, кроме шороха листьев не слышу. Значит, точно внутрь.

И я тяну на себя тяжёлую дверь.

Мерзкий скрип разрывает ночную тишину, проскальзываю на небольшую площадку холла, секунду раздумываю, куда двигаться дальше? По лестнице наверх? В кабинет Сикорского? Шидловского? Или в боковой коридор к кассе? Какая у грабителей цель?

— Что там? — сверху раздаётся чужой голос.

Вот и нет у меня альтернативы выбора. Не в кассу мне, а наверх, к кабинетам начальства.

— Что молчишь, Хмурый? Кому было сказано на улице оставаться? Хмурый? — в голосе спрашивающего проскальзывает тревога, и темноту разрезает луч фонаря. Бьёт по глазам и гаснет, оставляя после себя боль и яркие цветные пятна. А ведь вроде как успел зажмуриться и не помогло. Отшатываюсь в сторону и прижимаюсь к стене.

Тут же грохочет выстрел, и чётко слышу, как пуля впивается в доски пола. Там, где я только что стоял. Шаг вперёд и выстрел в ответ. Почти наугад, по памяти. И тут же назад, под прикрытие стены. Всё, поиграли в демократию и терпимость — хватит. В глазах прыгают разноцветные пятна, крепко зажмуриваюсь несколько раз, ещё сдвигаюсь в сторону на пару шагов и чуть отворачиваюсь, стараясь боковым зрением поймать хоть какое-то движение наверху.

Этот приём срабатывает, успеваю заметить метнувшуюся тень. Тут же стреляю в это движение, слышу вскрик и, плюнув на всё, несусь вверх по лестнице широкими шагами, перепрыгивая за раз через несколько ступеней. Замираю перед площадкой, прижимаюсь к ступеням, почти распластываюсь над полом, вслушиваюсь в тишину. Глаза зажмурил, опасаясь очередной порции света.

В здании ни звука. Лишь моё запалённое дыхание разносится по площадке. Стоп, какое такое моё? Я же совсем не запыхался, так что это не я!

Призрачный бледный свет проясняет темноту, это за окнами союзница-луна выглянула из облаков, к моему счастью. Потому что успеваю приоткрыть глаза и заметить стальной отблеск лежащего совсем рядом фонаря. Того самого, выпавшего из руки подстреленного бандита.

Тихонько тянусь к лежащей коробочке, грохочет совсем рядом выстрел, руку бьёт и обжигает, а я стреляю на вспышку, прокатываюсь через площадку и стреляю ещё раз на стон. И замираю. Тишина. В лунном свете еле заметно клубится дым сгоревшего пороха, кислый запах щиплет нос.

Сколько их? Ещё кто остался или уже всё?

На улице сухо трещит приглушённый окном револьверный выстрел, заставляя напрячься. Тут же ему в ответ вторит звонкий винтовочный. Через секунду вспыхивает короткая заполошная стрельба и сразу же обрывается, в стёклах лестничного окна заметались изломанные в лунном свете тени. Кавалерия подоспела…

Тьфу, ты. Караул на свободу вырвался. Двойное оконное остекление позволяет услышать практически неразборчивую ругань снаружи, команды начальника. Снова скрипит входная дверь и остаётся открытой. И никто не заходит. Опасаются. И правильно делают.

— Здание окружено! Выходите по одному, оружие перед выходом выбрасывайте на землю!

Я даже хмыкнул от умиления. Прямо чем-то родным повеяло.

— А некому выходить! — пришлось ответить. — Двое их тут пока было, да ещё один на улице рядом со входом должен лежать связанный. Вы там посмотрите внимательно.

— А ты кто?

— Поручик Грачёв. Лётчик.

— Знаем такого. Только сам понимаешь, поручик, это только слова. Ты бы спустился вниз и во двор вышел.

— Не могу, коридоры держу, — вот оно мне нужно, спускаться-то? — Лучше уж вы сюда поднимайтесь.

— Уверен, что больше никого не осталось?

— Потому и говорю, что поднимайтесь. Потому как совсем не уверен.

— Поднимаемся.

Входной проём двери внизу на мгновение заслонила чья-то тень, скользнула к лестнице и замерла в неподвижности.

— Да поднимайся, лестница безопасна. Я на верхней площадке, коридор в обе стороны держу.

— Ну что тут у тебя? — На ступеньки рядом со мной мягко опустился начальник караула, обдал крепким запахом табака и пота.

— Один перед тобой, видишь? Второй вон там, чуть дальше по коридору, — качнул револьвером, указывая направление. Руку дёрнуло резкой болью. Прошипел сквозь зубы. — Больше никого не вижу и не слышу. Но одному идти проверять как-то не хочется.

— Это понятно, что не хочется… Подвинься… — приподнялся и обернулся назад. Скомандовал. — Поднимаемся наверх, осторожно. И проверяем коридоры с кабинетами.

Чтобы не мешать солдатам, вжался в стену, а потом и вообще спустился вниз на несколько ступеней. Уселся, облокотился спиной на балясины перил. Всё, моя война здесь закончилась. Отвоевался. Мимо один за другим протопали солдатики, скрылись в левом и правом крыле. А мне пора на выход.

На улице дождался начальника караула, коротенько, буквально в двух словах рассказал о последних событиях, да распрощался, сославшись на боль. Дожидаться приезда начальства и полиции не хочу, если кому буду нужен, завтра пусть меня вылавливают.

Пока шёл до гостиницы — рука разболелась. Рукав кровью пропитался. И течёт ведь еле-еле, а всё равно весь мундир измазюкал.

Расстегнул пуговицы на манжете, закатал рукав, осмотрел рану при скудном свете фонаря. Царапина, ничего страшного, пуля вскользь прошла, чуток шкуру попортила. Кровь почти остановилась.

В номере с помощью Михаила перевязался, отмылся и застирал китель. Придётся завтра новый заказывать, не ходить же с заплаткой на рукаве. И ладно бы дырка маленькая была, так ведь нет, пуля вдоль руки прошла, и ткань порядочно так разворотила. Наверное, потому я сильный рывок и почувствовал. Коротко, буквально в нескольких словах рассказал товарищу о произошедшем и завалился в кровать. Прогулялся перед сном, называется.

Наутро разбудили рано, резким стуком в дверь. Пришлось Михаилу вставать и встречать непрошеных гостей. У меня сил открыть глаза не было, слышал стук сквозь сон, но так и не проснулся. И вчерашние события за ночь успели забыться.

Спасть не дали, затормошили за плечо. Пришлось просыпаться. Кто там ещё? Михаил тормошит. А ещё кто? О, полиции не спится! Сразу в один момент и проснулся, и вчерашнее припомнил.

Сел на кровати, голова тяжёлая, да ещё и руку дёргает. Скривился при неосторожном движении, ухватился за предплечье, зашипел от боли.

— Что там у вас? — тут же насторожился полицейский.

— Зацепило вчера пулей, — примостил руку на колено, чтобы не тревожить.

Миша дёрнулся ко мне, засуетился. Остановил его, не время.

— Так, погоди, — поднялся на ноги. — Чем обязан, господа?

Пришлось собираться и ехать в участок.

К счастью, времени это у меня много не заняло. В основном мной заинтересовались жандармы. Дело-то выходило политическое. Диверсия в военное время на военном же производстве. Дал показания, расписался, где положено, пообещал никуда пока не уезжать. Ну и порекомендовали посетить доктора. А то я сам не знаю. Руку-то всё сильнее и сильнее дёргает, терпеть сил нет.

Зато разузнал вкратце, что произошло ночью. Оказывается, одновременно с нападением на завод, напали и на аэродром. Хотели моего «Муромца» сжечь. Хорошо, что тамошний караул чётко сработал, вовремя заметил проникновение на охраняемую территорию и предотвратил теракт. В перестрелке удалось подстрелить одного из нападавших и разговорить его. И моего стреноженного бандита допросили, как только тот в себя пришёл. Слишком сильно я его рукояткой револьвера приложил. Ещё бы немного и допрашивать было бы некого. Даже не отреагировал на такую претензию.

Больше вопросов ко мне не было, поэтому скоро я был свободен. Хорошо хоть, порекомендовали ближайшего нормального доктора…

Там приняли сразу же, обработали рану, перевязали, выписали рецепт и отпустили домой с наказом обязательно посетить аптекаря. А в случае чего немедленно обращаться снова.

Ох, рана пустяковая, а болит просто жуть. Доктор сказал, что это от ожога. Пуля обожгла мягкие ткани, мышцы со шкуркой, то есть. Те, что не ободрала… Не знаю, может быть так и есть.

А через пару часов меня снова вежливо доставили в тот же полицейский участок. Доктор заложил, свой гражданский долг выполнил. Слов не хватает. Матерных, в основном. Полицейские направляют к нему, а он в свою очередь закладывает им меня. Круговорот какой-то получается, замкнутый круг. И ведь не скажешь ему ничего, потому как прав он полностью. Хорошо хоть забыть обо мне господа полицейские ещё не успели, сразу же разобрались и отпустили.

Всё, назад в гостиницу и отлёживаться. Там Михаил должен был лекарства из аптеки принести и перекусить что-нибудь сообразить. У меня самого сил нет куда-то там идти. И не хочется…

К обеду порошочки и мази подействовали, рану уже не так дёргало, даже появилось желание вылезти из кровати и прогуляться до ресторана. Что я и сделал. Михаила не было, он убыл к самолёту. А что? Нечего ему у меня над душой стоять, пусть лучше делом займётся. Сегодня же с утра должны начинать работы на нашем аппарате, вот пусть и крутится рядом, контролирует процесс, так сказать. А вечером мне доложит о результатах. А я пока поем и газеты прикуплю, свежие новости изучу…

А новостей в информационном поле хватало. Писали об успешном наступлении армии Ренненкампфа, о походе эскадры адмирала Эссена к острову Готланд, о подвигах русских авиаторов на южном фронте. Последнее прочитал в первую очередь и более внимательно, потому как сразу же в заголовке увидел знакомую фамилию и чуть ниже нечёткую фотографию, на которой тем не менее угадывалась знакомая физиономия.

Сработала моя закладочка. Не зря я вёл в Москве разговоры с Нестеровым. Отказался он, судя по этой статье, от своих таранов, от нереальных или смертельно опасных для собственной жизни прожектов с тросами и якорями, решил по моему примеру установить пулемёт на свою машину. Теперь летает и успешно сбивает вражеские аэропланы с небес. Тут же и ещё одна фотография бравого пилота прилагается в завершение развёрнутой статьи. На фоне своего самолёта. Молодец!

А в походе Эссена активно использовались для разведки гидросамолёты. Противника, правда, не обнаружили, сходили и спокойно вернулись обратно. Снова что-то новенькое. Это наверняка инициатива Колчака с воздушной разведкой сработала. Только у меня сразу вопросы по этому поводу возникли. Расстояния-то огромные, те машины, что сейчас имеются в распоряжении Эссена на такую дальность летать не способны. Даже мой переделанный «десятый» Ньюпор не дотянется без дозаправки. Тогда получаются только два варианта. Первый, это посадка в открытом море рядом с кораблями и дозаправка… Но это возможно лишь при отличной погоде. Тут сразу возникает неоправданный риск, на который в здравом уме вряд ли кто пойдёт. Значит, остаётся второй вариант, с кораблём-носителем. И он мне кажется наиболее реальным. Был же подобный разговор и с Колчаком, и с Дудоровым. Неужели у них всё получилось? А почему бы и нет? Транспорты подходящие для такого дела имеются, переоборудовать их дело нескольких дней — убрать с палубы всё лишнее, установить подъёмную стрелу и готово. Затраты минимальные, а польза для дела огромная.

Вот только кто бы мне рассказал, в чём смысл этого похода? Показать всем, что флот жив и дееспособен? Ну не знаю, может быть. Нужно скорее возвращаться. Сегодня ещё отлежусь, а завтра обязательно на аэродром и буду постоянно контролировать рабочий процесс. Мало ли ещё что в голову придёт?

И ещё пару моментов. Со всеми этими событиями я совершенно забыл и про Котельникова с его парашютами, и про обещание самому себе напрячь мозги и постараться всё-таки вспомнить состав дюраля. Ведь знал же его, а, значит, где-то в глубине памяти он у меня остался. Нужно только попробовать его оттуда вытащить.

Вернулся к первому развороту газеты. Пора и о главном событии прочитать. Так, что тут у нас на фронтах происходит?

А хорошо, что наступление Ренненкампфа получилось успешным, что армия Самсонова осталась боеспособной. Потрепали её сильно, но полного разгрома, как в моей родной действительности, не случилось. Выдюжили.

Осталось убедиться в правдивости слов Александра Васильевича. Как он там мне говорил перед отъездом? Будет поражение — сделают вас крайним. А если успех — то вы-то тут при чём?

Ну и ладно, не за награды стараюсь… Хотя, и за награды тоже, что уж перед самим собой-то притворяться? Хочется же, чтобы мои старания отметили. Тогда хоть понятно будет, что что-то куда-то движется, что не зря я здесь оказался.

И тут же укорил сам себя. А без наград не движется? Пётр Николаевич живой, немцев сбивает. Целая армия осталась неразгромленной, люди не попали в плен, уцелели и не сгинули, продолжают воевать. Вот мне самая главная награда! Так что успокаиваемся. На наш век ещё войны и наград хватит…

Отлежался, пришёл в себя после вчерашних подвигов, руку перестало жечь и дёргать. Вообще, странно, вчера я, можно сказать, подвиг совершил, теракт предотвратил, а вокруг тишина, как будто ничего и не было. Что за ерунда?

Но этим же днём все мои сомнения разрешились. Уже ближе к ужину меня жандармы в очередной раз навестили. Снова. Ни их имён, ни фамилий я не запоминал, утром как-то не до того было, а вот сейчас постарался более внимательно отнестись к этому визиту. Заодно, если получится и дадут такую возможность, задать им несколько появившихся у меня вопросов…

— …Вот и всё. К сожалению, больше ничего добавить к своему рассказу не могу, — закончил я в очередной раз повторение моих ночных приключений.

Мне интересно, а что это они так ко мне прицепились? Вины я за собой не вижу, действовал правильно. По крайней мере, я так думаю. Или я остался единственным, кто хоть что-то может рассказать о вчерашнем? А как же мой пленник? Не удержался, спросил.

М-да, перестарался я с ударом. Всё-таки не пережил он его. Хорошо хоть что-то успел рассказать. Да видать мало успел. Вот что значит отсутствие реального опыта. Бил-то я и впрямь со всей своей дури. Потому что и страшно было, что уж греха таить, и торопился успеть разобраться с ним до того, как он развернётся в мою сторону. Револьвер-то у него в руке я сразу отметил. Поэтому и рисковать понапрасну не хотел. Да ладно, что я перед собой-то оправдываюсь? Бил так, чтобы у него никакой возможности к сопротивлению не осталось. Но всё равно, надеялся, что он выживет. Ну и ладно, придётся теперь мозг напрягать и вспоминать все подробности. А я-то гадаю, почему они меня даже про акцент спрашивают. А аэродромный пленник? Он-то куда делся? Впрочем, если спрашивают, значит, так нужно.

Промурыжили меня долго, но и свои вопросы я всё-таки задал.

Первым делом спросил главное. Почему на аэродроме при визите Великого князя даже оцепления не было выставлено?

Ответа, само собой не получил, но удостоился ещё одного внимательного взгляда. Ох, что-то я слишком много внимания привлекаю к себе любимому. Ну и ладно, не для себя же стараюсь!

Поэтому задал ещё один вопрос. Такое важное производство, а охраны никакой. Про аэродром я молчу, они молодцы, не подвели, а тут? Что это за караульные, которых можно закрыть в караулке? Ну ладно, возле мастерских ветеран не оплошал, не спал, среагировал, как положено, открыл ответную стрельбу. Уцелел сам и подал сигнал своим товарищам. А в караульной будке? Кстати, он остался в живых, или…

Или. Именно поэтому ко мне столько внимания и вопросов, как к единственному свидетелю, который преступников вживую видел. Какое там вживую? Темно же было!

Расстались вполне дружески. Не вижу никаких причин к существующей в армейской среде неприязни к этому отделению. Они честно делают свою работу. Пусть грязную, но грязной её обозвали и сделали вот как раз те, кто вчера пытался мастерские сжечь. А если учесть, что это не просто мастерские, а единственное в стране производство по выпуску «Муромцев», то сразу возникает вопрос, кому это нужно! Поэтому я спокойно пожму и, кстати, при прощании действительно пожал руки жандармским офицерам, вызвав этим жестом явное удивление последних. Вот снова забыл их имена и фамилии. Или они так представлялись, чтобы я не обратил на это никакого внимания? Ну и ладно.

В гостинице как раз Михаил объявился. Сразу наседать с расспросами не буду, пусть приведёт себя в порядок, потом спустимся в ресторан пообедать… То есть поужинать! Что-то я с этими размышлениями и разговорами совсем потерялся и про обед забыл. Да и какой обед, если я с самого утра из полицейского участка не вылезал. Хорошо хоть перекусить успел. Тот перекус никак полноценным обедом не назовёшь. И к тому доктору я больше не пойду, потому что не хочется его в неудобное положение своим визитом ставить. Он же тоже свой гражданский долг выполнял. И я его прекрасно понимаю, потому и придётся поискать другого. Или не придётся, вдруг перевязки больше не понадобятся, а рана… А рана сама заживёт.

Утро начал с посещения аэродрома, посмотрел, как производятся работы на самолёте. Судя по всему, ещё день-другой и их закончат. Наконец-то можно будет начинать осваивать самолёт. А то всё на земле да на земле, пора бы и в небо подняться, посмотреть, на что он способен. Вдруг удастся ещё что-то сделать, пока мастерские под боком?

Михаил остался, а я отправился зализывать раны. Не срослось. Потому как перехватил посыльный.

Пришлось возвращаться в заводоуправление, разговаривать с Игорем Ивановичем, вытерпеть бурную восторженную речь в свой адрес. В довершение был вынужден посетить кабинет Шидловского. На счастье, здесь обошёлся лёгким рукопожатием, и всё. Потому как рука болит и на перевязи висит у всех на виду. Боевое ранение, слов нет. Правда, пообещали отблагодарить за проявленное мужество, но позже. Потом, как я понимаю. Половину. Ну-ну. Меня бы устроило небольшое денежное вознаграждение, потому как на командировочные особо не разгуляешься, саквояж мой не бездонный, а денежное содержание офицера не настолько велико, чтобы можно было не оглядываться на повседневные траты. Да и нет давно того денежного содержания.

Откланялся и покинул территорию завода. Пора пообедать и нанести визит Котельникову. Пора знакомиться лично…

Исполнить задуманное после обеда помешала рука. Рану начало сильно дёргать, пришлось вернуться к себе в номер, спокойно полежать какое-то время.

Чертыхнулся про себя на раздавшийся стук в дверь, поднялся на ноги с кровати, придерживая левой рукой больную правую, пошёл открывать. Ба-а, мой вчерашний доктор. Ему-то что здесь понадобилось? Посторонился, отшагнул, пропуская внутрь визитёра.

— Прошу прощения за визит, молодой человек. На перевязку я вас так и не дождался, из чего сделал для себя вывод, что вы или не приняли во внимание мои слова об обязательном утреннем посещении моего кабинета, или обиделись за моё сообщение о вас в полицию. Я прав? — развернулся ко мне доктор.

Придерживаю руку, так оно вроде бы не сильно дёргает, соображаю, что ответить. Пока соображал, доктор не выдержал и продолжил:

— Что, болит? Присядьте вот сюда и покажите, что там у вас с раной. И постарайтесь меня понять. Рана у вас огнестрельная, требует немедленного оповещения полиции.

— Доктор, всё я понимаю. Но какая может быть перевязка, если меня с самого утра по полицейским участкам и жандармам затаскали? — не выдержал и всё-таки уколол визитёра. Мелко? Может быть, зато сразу же легче стало и руку вроде бы как даже меньше дёргает.

— Но ведь отпустили? Получается, вины на вас нет, а это главное. Голубчик, не стойте, присаживайтесь к столу. Я же вижу, как вы морщитесь и за руку держитесь. Болит? Вам сейчас покой требуется и рану никоим образом нельзя тревожить. Вроде бы и пустяк, а какое-то время требуется отлежаться, — журчит успокаивающий голос, тихонько позвякивают на стерильной салфетке раскладываемые медицинские инструменты. Запахло спиртом. — Успокоились? Тогда прошу вот сюда, на этот стул. И, право слово, простите старика. Никак нельзя было по-другому.

— Доктор, да нормально всё. Понимаю вас.

— Понимает он, видите ли. А мне, старому, пришлось всё бросить. И кабинет, и пациентов. И самому тащиться через полгорода. А я уже не в том возрасте, мне такие нагрузки противопоказаны, — тут же забурчал доктор.

А не зря ли я его простил? И какие такие полгорода? Здесь же всего квартал с небольшим пройти нужно? Ладно, пусть бурчит, зато дело делает. А за визит ему всё же огромное спасибо, какие бы мотивы им не двигали. Рука-то действительно сильно разболелась…