Глава 15

Да что же это такое!? Никакого мне нет покоя! Ни малейшего! Так хорошо было в забытьи, спокойно, тихо и тепло. И теперь что-то надоедливое, какой-то назойливый раздражитель вне этого спокойствия заставляет всё это бросить, оставить. Не! Хо! Чу! Вот на зло всему миру не буду открывать глаза, и всё!

Острое зудящее шило вонзается в голову, колет и колет, стучит и стучит, бьётся дятлом в темечко — поневоле открываю глаза, чтобы только отстало оно от меня, оставило в покое, и сразу же жмурюсь от режущего глаза света. Ничего сначала не вижу, плывёт передо мной картинка, мельтешат вокруг серые тени.

Моргаю несколько раз, морщусь болезненно от едкого запаха, продирающего до самых пяток. Да что же это такое! То шилом тыкают, то под нос пузырёк с мерзким отвратительным запахом нашатыря суют. Ясно теперь, что это за шило. Этот едкий запах так и вонзается в мозг, заставляет быстро очухаться.

И в глазах у меня тут же, словно по волшебству, начинает что-то проясняться. Надо мной нависают винты «Муромца», закрывают небо заляпанные чёрным выхлопом моторы и плоскости. Скашиваю глаза чуть в сторону — на поблескивающую стеклом кабину. И осознаю себя лежащим на земле. И только после этого что-то щёлкает в голове, словно включается резкость, и серые тени надо мной превращаются в знакомые мне лица, а уши наконец-то начинают всё слышать.

— Нечего тут толпиться! Разошлись! Разошлись, кому говорю! Борис Петрович, наведите порядок, прошу вас! — это, судя по тому, что он так и продолжает удерживать в руках пузырёк с едким содержимым внутри, доктор. Только почему-то в штатском.

Борис Петрович в ответ молчит, остаётся где-то в стороне, но вокруг в один момент становится просторно. Борис Петрович, это наверняка Дудоров. А где мы? Руки… А где мои руки? Вот они, родные мои! Пальцы нащупывают обтянутые жёстким брезентом круглые трубы. Да я на носилках лежу! И сразу же в мозгу всплывают недавние воспоминания, проявляются красочные картинки — падающее почему-то на меня боковое стекло, несущиеся навстречу зелёные сосны…

Привиделось? И я торопливо в очередной раз оглядываюсь по сторонам. Ну, как могу. Знакомые лица вокруг. Нет, я так и остаюсь в прошлом, назад не вернулся. Да и зачем мне в падающий самолёт возвращаться? Что за мысли у меня такие? Неужели «Муромца» перед глазами недостаточно? А картинки… Так это фантомные воспоминания… Вот я какой умный. Всё себе, наконец-то, объяснил. Осталось только сообразить, чего это я на носилках лежу. Ранен? Но я ничего мне помню. И боли нет. А ведь сам момент ранения должен был почувствовать, запомнить. А ничего нет. В азарте и горячке атаки ощущения отключились? Всё может быть. Ладно, лучше принять случившееся как данность и перестать ломать себе голову, она у меня и так достаточно поломана. И вообще, это у меня самое больное место. Прошлый раз тоже… Из-за головы лежал. И из-за неё, кстати, сюда и попал…

— Что со мной? — хриплю самый важный для меня сейчас вопрос.

— Пулевое ранение в бедро. Большая потеря крови и, как следствие, потеря сознания. Вы себя как чувствуете, голубчик? — склоняется надо мной врач.

С понятным подозрением слежу за его правой рукой. Той самой, с пузырьком. И уже более внятно отвечаю:

— Отлично!

Я и впрямь себя нормально чувствую. Какая потеря крови? Откуда? И порываюсь уцепиться руками за носилки и приподняться. Да какое там приподняться! Я встать хочу! Потому что всё ещё не чувствую я того, что действительно ранен.

И мой решительный порыв уходит в никуда. В землю, наверное. Потому что моя жалкая попытка сразу же вызывает яркую вспышку в глазах, кружится голова так, что мне снова кажется, что я валюсь набок и вокруг меня пляшет в хороводе и мой «Муромец», и доктор в штатском, и непонятно откуда вынырнувший и нависший сбоку Дудоров, и отступившая в сторону плотная группа служивого аэродромного люда. А потом снизу, от живота приходит тягучая сильная боль, сжимает горячей лапой сердце, вгрызается в голову, вспыхивает в ней ослепительной сверкающей вспышкой. И я снова проваливаюсь в такое спасительное безвременье. И ещё успеваю услышать истончающийся голос доктора и заметить тянущуюся ко мне руку с ненавистной склянкой…

В себя пришёл в кузове грузовика. От той же самой боли. И только теперь заметил рядом со мной ещё точно такие же носилки. Игнат! Лежит без чувств, голова безвольно на каждой кочке мотыляется из стороны в сторону. Да что они, не могли, что ли под голову ему что-нибудь подложить? Кое-как протягиваю руку и упираюсь ладонью в щёку товарищу. И вижу за Игнатом ещё одни носилки с накрытым шинелью чьим-то телом. Мёртвый? Да нет, живой. Вон, чья-то голова из-под серой полы показалась, белыми от боли глазами незнакомец на меня уставился. Из наших кто-то? Не узнаю никак.

Наконец-то! Мою руку мягко убирают и кладут на место, под мой бок, а голову казака с двух сторон придерживает опустившийся перед ним на колени морячок. Точно вижу, что матрос. В весьма даже почтенном возрасте. Да и мне-то какое дело? Главное, что поддерживает! И я снова закрываю глаза. Нет, не теряю сознание, просто прикрываю. Боль от тряски хоть и сильная, но и не такая уж вырубающая напрочь, скорее больше тревожащая, заставляющая бодрствовать. Но на особо больших кочках пошипеть всё равно пришлось. И, вообще, что-то отношение у меня к своему ранению какое-то несерьёзное, словно со стороны на себя смотрю.

Потом скрипят ворота, вижу проплывающую над головой въездную арку госпиталя. Стоически терплю нудный осмотр в приёмном покое, трясусь от холода, но держусь и всё-таки не срываюсь на ругань и выдерживаю последующую транспортировку на трясучей каталке по пустым гулким коридорам. Потом меня моют, что-то делают с бедром, но этого я уже не чувствую. И потому что наступил, видимо, предел моей выдержки. И потому что слишком много на меня разного сегодня навалилось, и я словно отстраняюсь сам от себя, будто плыву над собой в полусознании. И отрубаюсь окончательно после марлевой раздражающе-колючей и ужасно холодной маски в хирургическом кабинете. Или операционной…

Поправлялся я долго и нудно. Почти месяц. Пуля вошла в ногу и там осталась. Крови из меня вытекло… Полный сапог. А я в горячке и азарте боя этого и не заметил. Это мне потом уже всё рассказали. И про нашу успешную атаку на прожектора, как раз во время которой мы и попали под ружейный обстрел с кораблей. Это нам ещё повезло, что все пули по какому-то странному стечению обстоятельств пришлись на нашу кабину. Или немецкие матросы так специально целились. Снайперы по наши души, млин… Не суть важно. Важно другое. Попали в меня и в Игната. Остальные отделались лёгким, как говорят, испугом. Лежим с ним теперь в одной палате. Кроме нас тут ещё один пилот с того самого «Муромца, что под картечные разрывы попал. Как раз который мы и спасали. И спасли. Он, кстати, с нами тогда третьим в кузове ехал. Под шинелью.

И четвёртая коечка в палате занята молодым мичманом из Дикой дивизии. Представляете? Я тоже сразу удивился. Дикая дивизия и вдруг мичман. Потом утолил своё любопытство. Интересный человек оказался. Ходил вахтенным начальником на миноносце, а потом сам, добровольно, перешёл на должность командира пулемётного взвода. Надоело человеку ждать милости от судьбы, или, скорее, от начальства, решил самолично заняться своей карьерой. Как ни крути, а в пулемётчиках и звание на две ступени повыше и должность перспективнее…

Вот и лежим мы все тут, в этой палате, кое-как начинаем в себя приходить. Первое время мне вообще не до чего было. И больно после операции, и видеть никого не хотелось. А вдобавок ещё и сильная простуда навалилась. Так думаю, что ослаб сильно из-за потери крови и вдобавок промёрз — это-то я очень хорошо помню, потому как зубами от переохлаждения в приёмном покое что тот барабанщик стучал. Но это я так думаю, а доктор на общую слабость организма ссылается. Ну и ладно. Плохо то, что антибиотиков здесь нет. От слова вообще.

Потому-то я так долго и провалялся на больничной койке. И не только я один, а все мы. Тяжко было, как я понимаю. Кто-то из сестричек с нами почти постоянно находился, за нами присматривали.

Лишь на исходе второй недели начали кое-как приходить в себя и общаться между собой. Игнат вообще тяжёлый был, но тоже потихоньку оклемался. Тогда и медицинский пост из нашей палаты убрали. Ну и хорошо. Нет, когда рядышком постоянно кто-то сидит и за тобой присматривает, это здорово. Но и тяжко. Как говорится, не вздохнуть, не…

А Игнат молодец, справился, не дал себя заломать костлявой. Он ведь сразу две пули своим жилистым телом умудрился поймать. Потому как на полу лежал. Тоже крови потерял немеряно. Но там Семён сразу сориентировался и перевязал товарища, а я… А мне не до того было.

И пилота с того самого «Муромца», из-за которого мы в эту авантюру на прожектора сорвались, тогда же шрапнелью и зацепило. Как вообще они вернулись? Им же ещё вдобавок и один мотор разбило. Крылья с той же стороны в решето, кабину посекло. Но вернулись, долетели. Нет, хорошо, что настоял на втором пилоте на «Илюхах». И нам повезло, что с нами Дудоров полетел. Не будь его, так бы мы в море и упали…

Штурмовать блокированный со всех сторон Кенигсберг наше командование не стало. Напугать — напугало. Теперь бы суметь удержать эту блокаду. Насколько в осаждённом городе хватит продовольствия? Особенно если учесть, что поставки шли последнее время только морем. А в городе население значительно выросло после продвижения русской армии к берегам Вислы. Куда пруссаки драпали? Конечно, под защиту фортов, то есть в город. Ничего, поголодают, ослабнут и сдадутся на милость победителям. Нам, то есть. И солдатикам русским не придётся на подступах к городу головы свои класть.

В газетах вычитал… Не сам вычитал, кто-нибудь из дежурных сестричек нам каждое утро свежую прессу вслух прочитывал. Вроде политинформации, чтобы в курсе были. Положено так. Да, так вот — немцы не оставляют попыток прорваться к осаждённому городу со стороны моря. Но после того, как на минах подорвался флагман Беринга, броненосный крейсер «Фридрих», эти попытки носят скорее демонстративный характер. А минами Эссен все подходы засыпал. Английские подводные лодки ушли северо-западнее, в сторону Борнхольма. Кильский канал освободили, потопленное нами судно подняли. Но уже так свободно ходить перестали, опасаются минных полей и англичан.

На обоих берегах Вислы сейчас вовсю сооружают оборонительные укрепления. Ни у нас сил нет через речку перейти, ни у немцев. Поначалу противник перебрасывал подкрепления с западного фронта, но после того как там сразу же оживились и перешли в наступление наши союзники, военачальники Кайзера оставили эту идею. Так думаю, что и нам это на руку. Судя по всему, дошло до кое-кого там, наверху, что нечего класть русские головы за чужие интересы. Нам и Пруссии хватит, если что. А Европа… Да что Европа? Подождёт. Или пусть сама своим освобождением занимается. Да и Варшавского наступления, судя по всему, в этой истории уже не будет.

В связи с этим с удовольствием прочитал в газете интересный случай. С началом войны союзники резко ограничили поставку нам новых самолётов и моторов. Дошло до того, что вместо новых машин начали присылать свои изношенные старые аппараты, покрашенные свежей краской. А в Москве на заводе «Гном», принадлежащем французам, вообще отказались выпускать новые моторы, решили продолжать производство устаревших моделей. Мол, куча деталей к ним осталась, куда их деть-то? А нам, мол, и так сойдёт. Теперь это наш завод. Удивительно, как это Николай решился на такие крайние меры? Похоже, и в самом деле что-то меняется вокруг. Так что подождёт Европа, никуда она не денется.

Во Франции даже удравшее было в Бордо правительство воспрянуло духом, а, может, сразу почуяло, в какую сторону начал дуть ветер в Европе и вернулось назад, в Париж. Италия так и осталась в стороне, не стала принимать участия в войне. Турция же… Турция всё-таки влезла в эту бойню, но ожидаемо «умылась» кровью на Кавказе. А там подсуетились Япония с Австралией, Новой Зеландией и быстренько наложили руки на лакомые куски германских колоний, как у нас было. Ну и ладно, нам же проще, отвлекаться и распылять силы не придётся…

К началу четвёртой недели вынужденного лежания в госпитале я уже бодро перемещался по его коридорам на костылях, даже умудрялся помогать Игнату приподниматься и ворочаться на его кровати.

Леонид Андреевич, штабс-капитан с «Муромца», тоже пошёл на поправку, как и четвёртый наш сосед, мичман Дитерихс.

С последним мы как-то быстро нашли общий язык и последнее время довольно-таки часто общались на разнообразные темы. Но, в основном, разговаривали об авиации, о самолётах. Очень уж рвался в небо энергичный и деятельный Владимир Владимирович. Похоже, почуял, что есть что-то лучше пулемётной команды. А что? Здоровый карьеризм никто не отменял. Я такое полностью одобряю. А тут карьеризм на неподдельный интерес наложился. Убойная смесь получилась. Кто подобное выдержит? Ну и уговорил меня в конце концов заняться его обучением лётному делу. А почему бы и нет? Всё равно мне второй пилот нужен. Да и человек, как я вижу, хороший. И наша палата превратилась в учебный класс. К педагогам в виде меня сразу же присоединился Леонид Андреевич, наш сосед. Даже Игнат увлёкся нашими занятиями.

А я тем временем в принесённую мне товарищами тетрадочку записывал свои очередные «открытия». В свободное от занятий время. И первым пунктом записал о… Конечно же, о пенициллине. Насмотрелся я тут в госпитальных коридорах всякого разного и сам намучился. Это же самое первое дело для «правильного» попаданца, наряду с автоматом Калашникова и чем-то там ещё. А я как-то это дело упустил. И пусть я неправильный, и ничего не знаю об антибиотиках, кроме того, что его, это самое лекарство, из плесени делают, но и это ведь подсказать смогу? Может, всё полегче нашим учёным будет, если им правильную мысль вовремя подкинуть, да направление в ту самую сторону задать? Уверен, что полегче. Особенно, если сверху начальство этому делу поспособствует. А про автомат я вообще молчу. Потому как кроме названия и давно забытых школьных воспоминаний ничего из своей памяти выдернуть не смогу. Не довелось мне потом в жизни этот чудо девайс в руках подержать. Не говоря уже о том, чтобы им вдоволь попользоваться. Так что придётся нашим военным обходиться тем, что имеется.

Дальше больше, записи множились. И не только вспоминал и фиксировал что-то глобальное, а записывал на бумагу любую мелочь, вроде тех же самых противосолнечных козырьков.

Ещё через неделю я выписался. Несмотря на все возражения докторов. Нога ещё побаливала, без костылей ходить было тяжко. Но и лежать в госпитале сил уже не было. Я уж лучше буду теоретические занятия с личным составом на аэродроме проводить и долечиваться на свежем воздухе.

А потом и костыли отставил, начал ходить с палочкой. Даже умудрялся иной раз до самолёта доковылять. Не часто, правду сказать, через день где-то. Внутрь не забирался, нога ещё плохо сгибалась, просто подходил, стоял рядышком, вдыхал запахи неба и полёта, ну и, само собой, ладошкой по обшивке гладил. Он же тоже живой в своём роде, должен ласку и заботу чуять. А летать мне пока ещё рано.

Дитерихс почти поправился и написал рапорт о переводе в нашу авиароту, ко мне в экипаж. Отправили его по инстанциям. Ждём.

Игнат начал вставать на ноги. Правда пока только этим и ограничился, но и это хорошо. Скорее бы восстановился. Столица нас ждёт.

Во второй половине ноября я смог подняться в воздух. Пока ещё на тренировочной машине с дублирующим управлением. Выбрали с Дудоровым подходящую для этого дела погоду и взлетели с воды на летающей лодке. Что сказать… Не оторваться пока ясну соколу от земли, не насладиться в полной мере свободным небом. Рановато мне пилотировать и в небо рваться. Не держит больная нога полных нагрузок, проседает на педали. Да и слабость сразу же накатывает, в голове звенит. Ну как так? Каким образом голова и бедро может быть связано? Через задницу, наверное…

Разочароваться не разочаровался, но и радости от полёта не ощутил. Зато стимул появился. Потихоньку начал заниматься физическими упражнениями, восстанавливать работу заживающих мышц. Сначала ко мне Семён присоединился, а потом и Маяковский с Сергеем. Штурман наш сачковал, но ему работы и без нас хватало. Эскадрилья Шидловского пока так и оставалась в Ревеле, вот он с ними и летал на задания, натаскивал штурманов. А Смолин не вылезал из нашего «Муромца», готовил самолёт к перелёту в столицу. Или просто не вылезал. Как не заглянешь в кабину, а у него инструмент разложен, ветошь вокруг набросана, и сам весь в масле перемазан. Регламентные работы, никуда не денешься. Все в курсе, что самолёт сдавать придётся. Вот и готовился наш инженер к сдаче. И стрелков наших по мере потребности к этому делу привлекал.

А ещё через несколько дней остался наш «Муромец» на аэродроме в гордом одиночестве. Сначала авиарота почти в полном составе перелетела в Либаву, вернулась на своё прежнее место базирования. Но и там, насколько я понимаю, надолго она не задержится, будет передислоцироваться ближе к линии разграничения войск, к фронту. За ними своим ходом и железной дорогой перебазировались мастерские с техсоставом.

Вслед за ними перелетела и эскадрилья Шидловского. И тогда-то и остались мы одни на аэродроме. Ну, как одни. Осталась ещё летающая лодка связи. Но она стоит в ангаре по причине плохой погоды и отрицательных температур наружного воздуха.

И в штабе пусто. Все в море.

Наконец-то моё вынужденное безделье закончилось. Выписали Игната. А к перелёту у нас всё давно готово. Семён с Сергеем помогли подхорунжему забраться в самолёт, убрали стремянку, захлопнули входной люк. Лежак для казака давно приготовлен. Нечего ему лишний раз напрягаться. Он, правда, хорохорится, да куда ему против командирского слова и авторитета. Побурчал, не без этого, но смирился.

Запустились, прогрели моторы и покатили на взлёт. Ничего особенного. Взлёт как взлёт, полёт спокойный. Болтанки нет, ветер слабый, облачность низкая, этого не отнять, но мы в облака и не лезли. Так и пошли на трёхстах метрах. Зато видно всё идеально. Сначала, правда, кроме волн внизу никого и ничего, только потом над сушей пошли. Там и веселее нам стало. Даже снизился немного. Люди внизу головы задирают, руками машут, провожают. И во второй половине дня, ещё засветло, садились на заснеженном аэродроме столицы.

Честно скажу, садиться было страшновато. Снег пугал, а мы без лыж, на колёсах. Но, на наше счастье, приземлились без проблем. Снег мокрый, вязкий, но неглубокий — носом не клюнули. Зато скорость быстро упала. Порулили к знакомому месту, поднимая за хвостом снежную мокрую взвесь, развернулись и заглушили моторы.

Вылезли наружу под звонкое потрескивание остывающих моторов, огляделись. Никому до нас нет никакого дела. Ан нет, ошибся — грузовой автомобиль-фургон в нашу сторону едет, мокрый снег из-под колёс в стороны веером разбрызгивается. И караул в отличие от всех прошлых случаев явно насторожился. Похоже, охрана аэродрома на этом грузовичке приближается. И явно по наши души. Это хорошо, есть подвижки в лучшую сторону.

А потом всё закрутилось калейдоскопом встреч и событий. Сначала ничего не предвещало никакой суеты. Опознались с дежурной сменой караула, подтвердили свои личности и предъявили командировочное предписание. На том же грузовичке нас неторопливо и степенно довезли до шлагбаума, высадили и дальше мы пошли пешком. До ближайшего извозчика. Да, забыл. Я ещё в караулку заскочил, караульному офицеру доложился о прибытии, снова предъявил наши документы, дождался, пока нас зафиксируют в книге учёта, сдал самолёт под охрану и воспользовался телефоном — позвонил через коммутатор в дирекцию завода. Никого, кроме секретаря не застал, но весточку о себе оставил.

Заселились в гостиницу, и… И приехал Сикорский. И вот тут началось. В первый же день сразу потащил меня в новые цеха — хвастаться новыми самолётами. С нашими отечественными новыми моторами. Они их всё-таки сделали! И успели наладить производство. Правду сказать, количество производимых моторов пока оставляло желать большего, но дело движется и развивается. Нужно дальше увеличивать станочный парк, набирать квалифицированных рабочих и инженеров. Порадовался от души. Особенно удивился новому истребителю-моноплану. По уверениям конструкторов, он будет развивать скорость чуть меньше двухсот километров. И летать будет с нашим мотором же. А английских пока ещё нет. Похоже, морские пути не такие уж и быстрые. Пока ещё союзники раскачаются… Кстати, а почему доставка идёт через Архангельск? Разве Мурманска ещё нет? Нужно будет поинтересоваться. Где там моя тетрадка?

Ну и по мере сил ознакомился с бухгалтерией. Как ознакомился? Игорь Владимирович предоставил для ознакомления выписки со счетов, перечисленных в банк на моё имя. Радует. Особо вникать не стал, причин сомневаться у меня нет, лишь конечные суммы просмотрел. Только куда мне эти деньги сейчас девать? Покупать жильё в столице? Зачем? Вкладывать в драгметаллы? Не знаю, думать нужно. И вообще, сначала надо своими глазами на обстановку в городе посмотреть, тогда и принимать какое-то решение по деньгам. Потому как в последнее время в газетах много пишут о столкновениях между различными группами рабочих на Сормовском заводе. Заработала в должной мере программа Зубатова. Работяги-акционеры выдавили революционно настроенную часть своих бывших товарищей за пределы завода. И в столице тоже что-то подобное, но с гораздо меньшим размахом и без большого шума начало происходить. Так что посмотрим, как дела дальше пойдут. Скорее всего, всё-таки вложу в металл свои накопления, пока есть такая возможность, и заберу с собой. А там видно будет, куда их пристроить…

На следующий день поехали на завод по производству «Муромцев». Показали мне наш будущий самолёт. С двойным управлением, с отбором в кабину горячего воздуха от новых двигателей, с тормозными барабанами колёс. И со стационарными пулемётными точками. Кабина легкобронированная со всех сторон, дополнительно к этому ещё и кресла экипажа с броневыми вставками. Порадовал установленный приёмник-передатчик — теперь можно будет на нём работать не только в телеграфном режиме. Лётные характеристики понравились. При максимальной заправке топливом полезная нагрузка увеличилась до полутора тонн. Вес загруженного аппарата потребовал обязательного усиления продольно-поперечного каркаса фюзеляжа и крыльев. Наряду с проклеенным деревом и фанерой использовали облегчённые металлические конструкции. Машина получилась тяжёлая и на вид неповоротливая. Посмотрим, как она себя в воздухе покажет. Потому что облётывать этот экспериментальный аппарат нам предстоит. Мне, то есть. Лишь бы наши новые моторы не подвели.

Первым делом, после ознакомления с самолётом отправил на завод свой экипаж. Пусть сдают наш «Муромец», знакомятся с новой машиной, изучают и привыкают. Погулять по столице вечером успеют. Удивился поведению Маяковского. Почему-то был уверен, что сразу после приземления он будет отпрашиваться в город, но этого не произошло. Неужели так поменялись жизненные приоритеты? Правда, чуть позже он у меня всё равно отпросился, но не к друзьям прежним, а в редакцию. Накропал чего-то. Или нарисовал. Обещал не задерживаться.

На следующий день, утром, за мной приехала знакомая машина. Мария Фёдоровна к себе приглашает. Уселся на кожаные подушки заднего сиденья, настроился на долгую поездку. Но ошибся. Ни в какое Царское Село и Гатчину мы не поехали. Пересекли стылую Неву — с удивлением заметил стоящие друг за другом военные корабли на фарватере, проехали по набережной и свернули к Зимнему.

С любопытством осматривался, но не увидел ни воронок на площади, ни каких-либо следов попаданий бомб в само здание дворца. А вот интересные пушечки с задранными в небо стволами засёк. И стоят-то они не просто так, а в обвалованных мешками с песком капонирах. Не удержался, задал вопрос:

— Газеты писали про разрушения в столице. После налёта «Цеппелинов». А я и не вижу ничего.

— Заделали всё сразу же. Присмотритесь. Видите, на крыше более светлое покрытие? — развернулся в мою сторону адъютант. — Впрочем, вряд ли вы что-то увидите. Снег. И на площади воронки сразу засыпали.

— Читал, столп чуть на завалился?

— Чудом устоял. Осколками, правда, посекло немного. Основной удар на Неву пришёлся. С той стороны много стёкол повылетело.

— Жертвы были?

— Были, как же без них. И на площади караулу не повезло, и во дворце досталось. От стёкол, в основном, как раз. Варвары немцы, что вы хотите…

— Да уж, — поддакнул. Это же надо! Варвары. Раньше бы такое вряд ли смог услышать. — А это что за новые пушки? Зенитные?

— Так точно. Ускорили выпуск новых зенитных орудий на Обуховском заводе…

Остановились. Выбрался наружу, поёжился от холодного воздуха, шагнул вслед за офицером мимо замершего у входа караула. Внутри пришлось разоружиться и раздеться. Пошли к лестнице. Глянул на своё отражение в зеркалах, поморщился. Вид у меня несколько не соответствующий окружающей меня роскоши. Потрёпанный, прямо скажем вид, пожёванный. Хоть бы заранее предупредили и время дали на подготовку к приёму…

Иду за сопровождающим, головой по сторонам кручу, интересно же. Ни разу именно здесь не был, ни в той жизни, ни в этой. Народу почти никого, поэтому перестал за свой потрёпанный вид переживать. Пока. Всё равно необходимо будет новый мундир справить. Сегодня же и закажу в том же самом ателье.

Поспешаю, стараясь не отставать. Палочка по паркету клацает, звонкое эхо от стен отражается. Приёмная, кабинет, знакомые всё лица. Доложился, замер, жду.

— Присаживайтесь, Сергей Викторович, — нарушает непродолжительное молчание Мария Фёдоровна.

В полной тишине ковыляю к указанному креслу, сажусь на плотную кожаную подушку, пристраиваю рядом палку.

— Рассказывайте.

А что рассказывать-то? О чём? Так и спросил.

— О перелёте, о бомбометании, о воздушном бое. О работе авиационного отряда генерала Шидловского. Свои впечатления и выводы.

Быстрый взгляд на Джунковского. Отмечаю короткий одобряющий кивок. Рассказываю кратко, ничего не скрываю и не приукрашиваю. Так, как и было на самом деле. Попутно со всех сторон обдумываю мысль: «Александр Михайлович же всё наверняка давно рассказал… С какой целью из меня информацию тянут? Больше спросить не о чем? И будто не знают о работе отряда Шидловского… Нет, тут что-то другое…»

Закончил высказывать свои впечатления, сделал положительные выводы по результатам работы эскадрильи, предложил увеличивать количество таких отрядов. Смотрю, Мария Фёдоровна с Джунковским переглянулись, помедлили, словно о чём-то перемолвились взглядами. Императрица согласно веки приопустила. Так бы и не заметил подобного переглядывания, если бы настороже не держался.

— Сергей Викторович, ещё раз расскажите, что именно вы в Копенгагене делали, чем лично занимались? — подхватил нить разговора Владимир Фёдорович. — Может, куда-то ходили?

А ведь жандарм на моей стороне. И явно на что-то намекает, даже не намекает, а прямым текстом указывает. На что? Неужели на моё посещение банка? Кто мог проследить? Казаки точно не могли, я один был. Кто-то ещё за мной там присматривал? Вполне вероятно. И что? Ну, посетил я банк… Кому какое дело? Мои сбережения, куда хочу, туда и вкладываю. Или… Они что, думают — я себе место подыскиваю? Драпать собираюсь? Та-ак. А почему? Я же им вероятные события предсказывал… Скорее всего, именно так и решили. И сейчас вся моя будущая жизнь от этого разговора зависит, от моих следующих слов. На волоске висит, так сказать. Потому как если что, то чёрта с два меня из этого дворца выпустят. Буду в клетке, словно говорящий попугай жить, прогнозы выдавать за корм, и по жёрдочке под присмотром прыгать. И как мне выкрутиться? Как доказать, что никуда я не сбегу? По крайней мере, пока? Да какое там пока! Я вообще никуда не собираюсь уезжать! Просто там сбережения целее будут! И-и, разве я один такой? Вот оно! Идея! Попробовать? А что ещё делать? Других вариантов нет. Только на очень уж тонкий лёд я сейчас ступить собираюсь. А, была не была! Пан или пропал!

— Это вы сейчас про моё посещение банка спрашиваете? — спросил вроде бы как небрежно, словно между прочим, а сам внимательно реакцию отслеживаю на свой вопрос. Точно, вон как Мария Фёдоровна выпрямилась. Нет, если бы не был я настолько напряжён, ничего бы и не заметил. А тут словно внутри Императрицы какое-то движение проскользнуло. Так-то она как сидела прямо, так и сидит. Но было что-то, было, я же почувствовал какой-то импульс! И Джунковский глазами дрогнул. Выходит, всё правильно я решил. Ответа на свой риторический вопрос явно не дождусь, так что продолжу:

— Если именно про то посещение, так что тут странного? Решил свои драгоценности, те самые, — сделал короткую паузу, кивнул Владимиру Фёдоровичу с намёком. Дождался ответного кивка и продолжил. — На сохранение положить. Там надёжнее будет.

Ох, иду по грани, по самому краю с последней своей фразой.

— Надёжнее? Вы так не доверяете нашим банкам? — объяснимо подхватил мои последние слова Джунковский.

— Доверяю. Просто решил последовать вашему примеру. Не конкретно вашему, Владимир Фёдорович, а примеру Марии Фёдоровны, Александра Михайловича, и многих, многих других государственных деятелей… И чиновников. Не говоря уже о… — и я к потолку глаза поднял. А потом на портрет государя свой взгляд перевёл.

Бац! Получили? Мария Фёдоровна глаза распахнула, на спинку кресла откинулась, в глазах удивление по самые веки плещется, только не выплёскивается. А Джунковский замер. Похоже, лихорадочно мой ответ просчитывает, что именно я подразумеваю. И ведь просчитал! Потому что вижу, как в его глазах чёртики заплясали, а выражение лица на кратчайший миг дрогнуло, утратило прежнюю строгость, мелькнуло весёлой и довольной усмешкой и вновь окуталось прежней непроницаемой маской.

— Что вы этим хотите сказать? — Мария Фёдоровна перехватила инициативу в разговоре. Не утерпела, не смогла после моего намёка остаться в стороне.

Это хорошо, что вопросы задаёт. Могла бы сразу приказ Джунковскому отдать. Или охрану вызвать. И всё. А так есть какой-то шанс у меня, есть. И всё она уже сообразила, поняла, теперь только моего ответа ждёт.

— Ну-у, — протянул я. А сам краем глаза отслеживаю реакцию Джунковского. Насколько далеко мне в своём ответе заходить можно? — Если у вас есть недвижимость за границей, счета и сбережения, то почему я не могу поступить так же?

А про остальных я пока промолчу. И про чиновников тоже. Но ведь слово сказано? И все здесь присутствующие его слышали и прекрасно поняли, что я имею в виду.

— Было бы смешно, если бы у нас этих, как вы их называете, сбережений не было… — медленно тянет фразу Мария Фёдоровна, а сама напряжённо о чём-то думает. И понятно, о чём. А я молчу. — Владимир Фёдорович, можно ли подготовить сведения о имеющейся заграничной недвижимости у… Ну, хотя бы наиболее значимых людей страны?

— Можно. Основные данные у нас есть, — утвердительно ответил Джунковский.

— А счета?

— С этим сейчас сложнее. И времени займёт много. Но всё возможно.

— Хотя бы основное можно сделать? Сделайте, желательно быстрее.

— А зачем? — решаюсь влезть в диалог. — Смысл какой в этом? Ведь всё равно вы ничего не сможете изменить.

— Сергей Викторович, у вас наверняка ещё много дел. Послезавтра награждение, а у вас, извините, мундир… Владимир Фёдорович, не сочтите за труд, проводите господина капитана. Ему ещё к портному нужно успеть…

Выставили меня! Слова сказать не дали! И слава богу! Иду по коридору, ноги ватные, на палочку свою всем телом навалился. Неужели отбился? Надолго ли… А мундир и впрямь нужно заказать. Особенно если награждать будут…

Награждали весь мой экипаж. Здесь же, в Зимнем. Кроме нас присутствовало ещё четверо лётчиков из разных авиаотрядов. Вообще в зале находилось несколько десятков награждаемых из всех родов войск. Из знакомых, кроме великого князя и Второва, правда, только Нестеров. К первым мне и близко не подойти, а вот к Петру Николаевичу можно и даже нужно. Не только я себя здесь «не в своей тарелке» чувствую. Подошёл аккуратно. Он тут же представил меня остальным пилотам. Запомнил только Крутеня. Быстренько уговорились отметить втроём сие знаменательное событие в ресторане. Ну и поговорить, само собой, в дружеском кругу единомышленников.

А дальше сама процедура. Великий князь Александр Михайлович получил адмиральское звание и «Андрея». Второв, у которого уже была простая Анна — «Станислава» с мечами. Всё-таки в бою побывал. Поучаствовал, так сказать. Да без шуток заслужил своими делами.

Мы с Нестеровым — золотое оружие. Мне ещё одного «Георгия» вручили. И всё-таки дали капитана. Как-то очень уж быстро я по карьерной лестнице взлетаю. Даже как-то не по себе. Как бы голова от столь стремительного взлёта не закружилась.

Остальным нашим вручили по «Георгию». Штурману плюсом «Анненское» оружие. Игнат, наконец-то, стал прапорщиком. И официально перешёл в мой экипаж. Всё, был казак и нету. Теперь он, как и Семён, авиатор. А о лампасах и казачьих званиях им двоим придётся пока на неопределённое время забыть.

Затем награждали и вовсе незнакомых мне офицеров и гражданских, но это уже не так интересно. Мне и своих впечатлений хватило.

Ждал ли я большего? Честно говоря, нет. Даже и на это не рассчитывал. Несмотря на благоволение к моей персоне великого князя и вдовствующей императрицы. Нет, на «Георгия»-то точно надеялся. Или на следующую степень «Анны», а тут слишком много всего насыпали.

На самом-то деле сейчас не слишком многих и награждают. Стоит только на грудь Нестерова посмотреть. Это в прочитанных мной книжках награды налево и направо без счёта раздают. В реальности далеко не так. Здесь действительно здорово выделиться нужно. Или оказаться в нужное время в нужном месте. На виду, то есть. И не просто на виду, а у значимых персон на виду, правду сказать. Как с нами и вышло. А подвигов и повседневного незаметного героизма в войсках каждый день хватает. Работа такая…

После награждения, как и уговаривались, втроём зашли в ближайший ресторан. Посидели, без спиртного, правда. Высочайший указ вовсю действовал. И даже в чайниках никто ничего не предлагал и не разносил. Зря мы сюда пришли, слишком близко Зимний. Нужно было куда-нибудь в более тихое и спокойное место. Зато вдоволь поговорили. Кое-что на профессиональную тему обсудили с Нестеровым, с Евграфом Николаевичем Крутенем.

Сижу, компот прихлёбываю, вроде бы как слушаю собеседников, а сам мыслями далеко-далеко отсюда. Перед глазами вновь проносится процедура награждения, лицо и фигура Его Императорского Величества. Похудел Николай Второй от забот, щёки ввалились, глаза запали. Ничего, зато дело делается. А семья-то у него так в Крыму и находится. И Распутин вроде бы к себе на родину вернулся. Давно о нём ничего газеты не пишут. Слухи какие-то изредка ходят, но только слухи.

В столице, как я уже упоминал, после Сормовских событий тоже случилось нечто подобное. На Путиловском и Обуховском, на Судостроительных верфях вспыхнули стычки между различными группами рабочих. Но быстро затихли. Сейчас везде порядок, но надолго ли подобное затишье? Вряд ли революционеры смирились со своим поражением, но пока помалкивают. Всё только начинается. Но в армии и на флоте нет такого брожения, как это было у нас когда-то. Пропаганда — великое дело. И не только печатная. Даже театры на своих сценах вовсю превозносят мужество и великий дух русского солдата. И среди интеллигенции стало не модно преклоняться перед западом. Голода в столице нет и не предвидится, склады зерном забиты. Чиновников прижали, земгусар не будет, патронного и снарядного «голода» не ожидается, моторы даже свои начали делать. И это я только то перечислил, что сразу на ум пришло. А сколько ещё всякого необходимого успели за это столь короткое время сделать? Ого-го, сколько!

И меня вряд ли оставят в покое. Сегодня я ещё сам по себе, а вот завтра… Завтра мне обязательно нужно ждать знакомый автомобиль…

Да и ладно! Это всё будет завтра. А сейчас я с летунами отдохну, а вечером с экипажем в гостинице тесной компанией посидим. Так договорились.

— А не пойти ли нам в какое-нибудь другое, более благоприятное место? — выбросил все мысли из головы, прервал спорщиков и предложил найти что-то более соответствующее моим, да и не только моим, желаниям. Хватит уже на сухую сидеть, чаи гонять.

— А и верно, господа, тут недалеко место знаю. Неплохое, кстати, место. Предлагаю всем вместе направиться туда, — Нестеров быстро сориентировался.

— Никто не возражает? Тогда вперёд, господа, вперёд! Время не ждёт!

Наутро бодро подскочил с кровати. В номере воздух свежий, прохладно даже. Спали-то мы с открытой форточкой.

— Подъём! Труба зовёт! — растормошил штурмана. — Вставайте, Фёдор Дмитриевич, пора завтракать.

А сам быстренько зарядочку сделал. Без фанатизма, минут на пять. Так, чтобы размяться только. Вчера ещё и с экипажем наше награждение отметили. Тут уж Маяковский расстарался. Посидел с нами и после второй распрощался, убежал к своим друзьям-знакомцам. Да хвастаться наградой побежал, куда же ещё. За ним и Сергей ушёл. Почему бы и нет? Он тоже местный, питерский. Чуть позже мы и вовсе остались с Семёном вдвоём. Инженер откланялся, штурман следом, Игнат. Ну, с Игнатом всё и так без слов понятно. А мы посидели немного, да на чай перешли.

Перед сном ещё и прогулялись вдоль реки, стылым воздухом подышали, влагой напитались. Зато организмы прочистили. И стоило тогда деньги на запрещённое указом ядовитое зелье тратить? Вот в чём вопрос. Зато посидели хорошо…

А теперь бы позавтракать, да чашечку ароматного кофе выпить, и вообще красота получится!

Уже когда заканчивал завтрак в окно увидел знакомую машину. Не ошибся я в своих предположениях. Ну да ладно, лишь бы надолго не заняли. Мне ещё самолёт получать, да к перелёту готовиться.