Хлопнула дверь. Наверху раздались приглушенные голоса. Напье вернулся.

Маршалл набросал в голове портрет этого человека сразу в трех разных стилях, по одному для каждой из личностей, которые он в нем увидел.

Первая личность — мужчина, который говорит с достоинством административного помощника.

Этот человек красноречив и владеет собой — обладает качествами, которые часто требовались Маршаллу, когда он обговаривал с клиентами денежные вопросы. Он легко мог представить, как Напье сидит за компьютером в офисе, печатает на клавиатуре пальцами с ухоженными ногтями, с улыбкой отвечает на телефонные звонки.

Вторая — мужчина, поющий над трупами.

Как же больно, поверьте, как страшно признать, время стерло мой Эндсвилль — в самом сердце США…

Третья личность, жестокая и необузданная, была продолжением второй. Она хихикала и стонала, рвала, резала и передразнивала. Она пугала Маршалла сильнее всего, потому что даже Напье не мог ее контролировать.

Кто-то открыл дверь в подвал. Маршалл знал, что это Напье, но пока не мог сказать, какой именно.

Началось. Будь сильным.

Соберись.

С каждым приближающимся шагом Маршалл подбадривал себя новой ложью. Бум! Ты смелый. Бум! Ты справишься.

Бум!

— Блин, что за день, — проворчал Напье. Его волосы были причесаны, руки чисты — остатки цивилизованности. От майки и брюк похитителя исходил приятный запах кондиционера для белья.

Маршалл следил за каждым движением Напье.

— Люди просто не понимают, что творится за сценой, да? Построй мне дом, говорят. Ну что ж, ладно. Я хороший, честный человек, думаю, я это сделаю. Но есть определенные правила. «Правила?» — потрясено переспрашивают они. Да, мэм, конечно. Постановления совета, формы — с ними не поспоришь.

Напье подключил диапроектор к удлинителю, щелкая языком, расставил слайды.

— Клянусь, однажды я просто сломаюсь. Мне нужно убраться из этого офиса и сосредоточиться на фрилансе. Работать на себя. Мечта, правда? Людям всегда нужны архитекторы, без работы я не останусь. Я бываю в офисе только два раза в неделю, но, честно говоря, Маршалл, хватает и этого. Более чем.

Не говори со мной так, словно я твой друг.

— Джо сказал, что ты откусил от него кусочек! — засмеялся Напье. — Хорошо. Мне нравится бойцовский дух. Но признай: Джо — легкая мишень. Он медленный и глупый. Кажется, ты и сам это понял. Но верный, надо отдать ему должное.

Маршалл подумал о домах, которые Напье проектировал все эти годы. Захотят ли хозяева разрушить свои жилища, если узнают, что архитектор — маньяк и каждый угол, каждая балка под их крышей дышат безумием? Что он таится среди этих стен? Ходит по их коридорам, как призрак, демон, дух, сотканный из эгоизма и насилия. Маршалл знал, что не задумываясь уничтожил бы такой дом.

Снести его до основания. Сжечь. А пепел залить святой водой.

— Кажется, все на месте. — Напье включил диапроектор — послышались щелчки и лязг. Он взял в правую руку проводной пульт, взвесил его, словно решая, что делать дальше. Маршалл видел, как блестят глаза Напье. Каждое действие казалось отрепетированным. Постановочным и нереальным.

Но это все по-настоящему, Марс.

Раздался щелчок пульта, и прибор с хрипением ожил. Первые слайды закрыли лампу диапроектора, и на противоположной стене появился размытый пейзаж. Напье подправил фокус — картинка стала четче.

— Я подумал, что ты должен знать, кто я. Хотя бы получить представление.

Перед ним возник пейзаж: растрескавшаяся земля, иссохшие деревья, россыпь выбеленных солнцем домов.

— Это мой родной город. Леандер, Техас. Совсем маленький. К северо-западу от Остина, на границе округов Трэвис и Уильямсон. Я жил в этой пыльной дыре до одиннадцати, а потом родители переехали в Новый Орлеан. Я скучал по прежнему дому. И по редким ватабургерамтоже.

Голос Напье был ровным, как земля на слайдах. Похититель принес шезлонг и со вздохом опустился в него.

— Когда мне было шесть, в город приехала съемочная группа, только представь. Я сиял, как рождественская елка. Мир кино — в Леандере! Боже. Они снимали на Багдадском кладбище. Я видел кучу небритых людей — изнеженных жизнью в большом городе, из Остина, — с камерами и штативами. Помню фургон. Думаю, это было самое большое событие в моей жизни. А потом, рано утром, я спрятался, и они меня не заметили. Вытащили бутафорские трупы и разложили их по надгробиям. Я никогда ничего такого не видел. Гнилые, распухшие. Я испугался и убежал. Несколько месяцев спустя спросил у матери, что они снимали и можно ли мне посмотреть этот фильм. Она ответила «нет»: те люди — настоящие извращенцы. Это была «Техасская резня бензопилой».

Клик. Новый слайд. Мальчик в бейсбольной форме.

— Это я перед тем, как мы переехали. Только посмотри на меня. Я не мог размахнуться битой, даже если бы от этого зависела моя жизнь, но был хорошим питчером. Я ненавидел бейсбол и отца за то, что он заставлял меня играть. Шесть иннинговтянулись целую вечность, уж поверь.

Напье уставился в стену.

— Не своди глаз с мяча, — прошептал он.

Маршаллу казалось, что его ведут по коридору, полному дверей, и за каждой из них — воспоминание Напье. Его заставляют смотреть, подглядывать. Ужас прокрался в его грудь, ведь Маршалл знал, что в одной из комнат — нет, темниц — увидит себя.

Клик.

Черно-белая фотография Напье-подростка в окружении шестерых ровесников, все в одинаковой черной форме.

— Это труппа святой Марии. Я слева. Думаю, у меня был талант, и все же я бросил. Моих родителей актерство не впечатлило. Слишком много педиков.

Клик.

— Сюрприз! Снова я. — Маршалл вновь увидел темные глаза, такие яркие на белом фоне. Уже тогда в них поселился холод. — Думаю, тут мне около двадцати. Мои старики к тому времени уже умерли.

Напье задумался, покусывая губу, но вскоре пришел в себя и заерзал в шезлонге.

Маршалл вздрогнул.

Клик.

С каждым слайдом Маршалл уходил все дальше по коридору. Он хотел врасти в землю, но чужая воля была сильнее.

— Я отправился в Южную Америку, — продолжил Напье. — Впервые летел на самолете. Это фотография собора Сан-Паулу — он в Бразилии, если ты не в курсе. Самый большой храм в городе, четвертый по величине неоготический собор в мире. Ох, Маршалл, это было прекрасно. Мрамор. Арки. Простор. Витражи, каких ты в жизни не видел. В этом месте действительно что-то было. Я слышал Его голос. Громкий. Больше всего меня поразили статуи. Ты больше нигде таких не найдешь. В Южной Америке Христос — мученик. Он истекает кровью. Ты видишь, как Он страдал, и понимаешь, какие жертвы принес и для кого. Боже, Маршалл, это нечто.

Клик.

— Надеюсь, ты не против, что я тебе это показываю. Просто решил, что будет здорово, если ты поймешь: мы оба путешественники в душе, хотя и привязаны к одному месту.

Откуда он узнал, что я путешественник? Имя — еще понятно. У него моя одежда, бумажник. Но это?

— Путешествия приравнивают нас к ангелам, не находишь? Они раскрепощают. Только в дороге чувствуешь себя по-настоящему молодым.

Маршалл согласился, но не хотел этого признавать.

— Приравнивают к ангелам — только так я могу это описать. Увы. А теперь мы привязаны к земле, пойманы в ловушку дел и обязанностей. Словно Бог спустился с небес и обрезал нам крылья.

Маршалл сглотнул. Казалось, что Напье заглянул ему в голову и прочитал его мысли.

— Это я на вершине Мачу-Пикчу. В тот день я чувствовал себя Индианой Джонсом! Повсюду руины. Туман обступает тебя. Ты там бывал?

— Нет.

Слово сорвалось с губ: Маршалла застали врасплох. Он возненавидел себя за то, что ответил с такой легкостью.

Клик.

Новая фотография. Стройная темноволосая женщина, чуть за тридцать, с локонами до плеч. На ней ярко-розовая майка и джинсы с высокой талией. Фото походило на снимки из модных журналов 80-х годов, вот только лицо модели казалось печальным и темным, несмотря на улыбку.

— Розмари, — сказал Напье. Впервые за время беседы в его голосе прозвучала эмоция. Одно слово, произнесенное шепотом имя, но в нем слышалось столько тоски. Отчаяние, которое Маршалл различил с ужасающей ясностью.

— Эту фотографию сделали в восемьдесят девятом. Мы тогда познакомились. Видишь, Маршалл: мы не так уж отличаемся друг от друга. Оба путешественники, оба объездили мир и нашли свое сокровище. Она красотка, правда?

Маршалл промолчал. Не хотел с ним соглашаться.

— Острая на язык. Умная! Блин. Мы познакомились в Колумбии. Она из Сиэтла.

Напье щелкнул пультом. Проектор лязгнул. На стене проступила новая картинка.

— Мы съехались. Я любил ее запах, ее вкус. Она меня покорила. Как путешествия. С ней я чувствовал себя живым.

В глазах Напье заблестели слезы.

— Иногда я думаю, поздно ночью, когда мне становится холодно, стоила ли она этого, и не нахожу ответа. Может, не хочу знать. В любом случае, я переехал к ней в штат Вашингтон. Ее родители жили в Портленде, Орегон. Я им не слишком понравился, надо сказать. Мы поженились в Сиэтле и переехали в Норт-Бенд. Я вернулся в колледж, изучал архитектуру. К тому времени, как я получил диплом и стал хорошо зарабатывать, она уже умерла.

Лицо Напье окаменело, морщины прорезали лоб, он опустил голову.

— Рак груди. Сожрал ее, как пожар. Помню, как проснулся от ее криков: за одну ночь у нее все лицо распухло, глаз вылез на щеку.

Новое фото Розмари и Напье. На руках она держала круглолицего ребенка, который смотрел куда-то мимо камеры. На вид ему примерно полгода.

— Сэм родился в девяносто пятом, он на два года старше твоего мальчика. Мы потеряли Розмари через год. Я остался со спиногрызом, которого не мог любить — после смерти Розмари, я имею в виду.

Напье наклонился вперед в шезлонге и сказал, глядя на свои ноги:

— Я не знаю, что сделал, почему она ушла. Почему именно так, Маршалл. — Он покачал головой, поднял глаза — они вновь блестели. — Он отвернулся от нас. Забрал самое дорогое и ушел.

Нервный тик вернулся.

— Что бы я ни натворил, я хотел бы не делать этого. Мне нужно Его прощение, Маршалл. Хотя для нее уже слишком поздно.

Клик.

— Я оставил Сэма в Орегоне с родителями жены. Иногда мужчине нужны время и свобода. Я хотел и того и другого и отправился путешествовать. Шесть месяцев провел в Южной Америке. Только на этот раз, посещая соборы, видел распятого, кровоточащего, истерзанного Христа и понимал, что Он на меня не смотрит. Как будто все стало мертвым, Маршалл. Испортилось, как банка газировки, если ее потрясти. Все потеряло смысл. Я вернулся домой, поджав хвост. На дворе стоял… — Он нахмурился, покусывая губу. — Девяносто шестой. Я летел из Боготы в Майами, а оттуда — в Си-Так. Провел в городе пару недель, бродил по улицам, ничего не делал. Я не хотел возвращаться к сыну. Поселился в дерьмовом отеле рядом с парком Хин-Хэй…

Шелковистая, гладкая речь оборвалась. Маршалл заслушался, почти погрузился в транс, и, когда монолог Напье прекратился, ему показалось, что кто-то выдернул у него из-под ног коврик. Маршалл заерзал в кресле, забыв о боли, стараясь разглядеть лицо похитителя в луче проектора. Глаза Напье впитывали мрак, пока не стали такими темными и полными боли, что Маршаллу стало казаться: они вот-вот лопнут.

— Я честный человек. Я всегда так о себе думал. Я честный, и я не гордец. Думаю, гордецам сложно просить прощения.

Напье опустил глаза, сгорая от стыда.

— Я не заслужил Его презрения. Он мне нужен. В этом все дело. В Прощении, Маршалл. В Прощении. Он услышит твои крики.

Напье щелкнул пультом в последний раз.