Джо Бернетт сидел за обеденным столом полностью голый, в противогазе своей матери. В лучах пробивающегося сквозь окно солнца парили ковровые клещи. На столе стояла миска овсянки и стакан апельсинового сока, рядом была разложена колода карт. Иногда ему удавалось расслабиться, порезав себе руку. Противогаз тоже помогал успокоиться. Сегодня Джо чуть не вышел из себя.

Он был к этому близок.

Марлин, жена Джо, сидела наверху, в своем кресле. Не в качалке. Он не мог допустить, чтобы она соскользнула и упала на пол. Это печалило: жена любила плетеную прелесть, ведь кресло качалось в легком, успокаивающем ритме. Обычно после целого дня работы они сидели на крыльце перед домом, болтая, как старые пердуны, пили клюквенный сок, выжатый из ягод с их огорода. Теперь он ничего не сажал. Растения побило морозом. Это печалило, как и отказ от кресла.

Он накормил и переодел ее, но утро выдалось ужасным, поэтому Джо и раскладывал пасьянс. Ночью она обмочилась и звала его. Бог знает, сколько она кричала.

Джо не было дома.

Вернувшись, он обнаружил, что она рыдает в подушку. Какой бы гнев ни терзал Марлин, он усиливался оттого, что она не могла его высказать. Его жена была в состоянии лишь стонать и сжимать зубы, выплевывая соску на бутылочке, как избалованный младенец.

Вина грызла Джо, но он не пошел на уступки, чтобы не показать Марлин, насколько ее боль мучит его. Ему все еще хотелось устроить скандал, разбросать ее вещи по комнате. Но зачем? Она этого не заслужила.

Марлин не понимала: он делал это ради нее. Она определила его роль в Прощении. Жена не понимала ничего.

Позже, покормив свиней, он сядет рядом с ней и скажет, каким дураком и упрямцем он был. Скажет, что после всех этих лет ее любит, и не солжет.

Но пока не пробьет десять, он останется здесь и будет глядеть на овсянку и дышать в противогазе. Сдавленные вздохи напоминали Джо о матери, о том, как она надела маску в день, когда самолет упал на участок за их домом.

Пестициды текли на землю дождем, убивая цветы и травы. Она сказала, что ему нельзя играть во дворе без противогаза.

Джо поднялся из-за стола, снял маску. Без нее мир казался слишком реальным, а его ноша — неподъемной. Бывали дни, когда ему хотелось покончить с собой. Умри он, не пришлось бы менять Марлин подгузники и мучить людей. Невинных.

(Крики девушки, когда они сунули гвоздомет ей в вагину.)

Но если он убьет себя, вся боль, которую он причинил, будет напрасной.

(Пожалуйста, хватит…)

— Я убийца, — громко сказал он, и рядом не оказалось никого, чтобы осудить его или опровергнуть эти слова. Никого зримого. В этом и заключалась суть Прощения — привлечь внимание Господа.

— О Иисус, — начал Джо. — Пусть это сработает. Верни ее.

(Пожалуйста.)

Он встал на колени, и огромный живот лег на бедра. Джо выдохнул в прижатые к губам кулаки, затем поднялся и потащился в прачечную за чистой одеждой. Мухи облепили овсянку и начали пир.

Джо плеснул свиньям помоев. Они толкались у кормушки, налезая друг на друга, от их спин в стылый воздух поднимался пар. После Джо сел в рощице за сараем, сорвал травинку и стал крутить ее пальцами. Он сунул в рот зубочистку — не лучшая замена сигарете, но это все, что ему осталось. В такие дни он жалел, что бросил курить. Бывали времена, когда Джо не возвращался домой без пачки «Кэмел» в нагрудном кармане, но, как и качалка Марлин, они ушли в небытие.

Деревья качали ветвями. Он посмотрел сквозь листву: погода могла испортиться, но пока небо было безоблачным. Птицы и цикады старались перепеть друг друга. Сладкозвучное состязание.

Джо гадал, следят ли за ним.

Всю жизнь ему говорили, что Бог — везде. В деревьях, под сенью которых он сидел, в птицах. Джо размышлял, есть ли искра божья в искалеченных ногах Марлин, и решил, что нет. Отвернулся ли Он от них, когда превратил благочестивую женщину в тень, лишь напоминающую о прошлой Марлин? Этот вопрос терзал его, как незатягивающаяся рана.

— Ой, блин, не знаю, — сказал Джо, выплюнув зубочистку. — Правда. Думал, что знал, но я просто дурак. Старый жирный дурак.

Он погрузил пальцы в землю. Запах почвы всегда его успокаивал. Теперь ему и правда хотелось курить. Джо не делал этого с утра их первого убийства: тогда он в последний раз принимал участие в пытках.

Столько времени миновало. И ничего не изменилось.

Это ужаснуло его. Он гадал, сколько еще сможет продержаться. Все шло под откос.

Свидетельница, японская сучка, пропала.

Мужчина прошлой ночью. Разбил окно и попытался сбежать.

Мысли Джо вернулись к тюрьме. Правда ли то, что показывали по телевизору? Если так, он не хотел туда попасть.

Конечно, они не светились, соблюдали предельную осторожность. Никто не хотел попасться. Но они всего лишь люди, и Джо понимал, возможно лучше многих, что ошибок не избежать. Они оступались. Оставляли следы. Не спрятали машину так хорошо, как нужно. От усталости прошлой ночью уснули за рулем, прямо на обочине.

Джо знал об ошибках.

Птица схватила упавшую на траву зубочистку и метнулась в кусты. Он улыбнулся, но вскоре улыбка померкла — теперь они не задерживались у него на лице.

Бога нет в деревьях. Они гнили и падали.

Бога нет в птицах. Они разносили заразу и умирали.

Бог не смотрел на него. Марлин не вернулась.

Джо кое-как поднялся на ноги. Голова кружилась. Он оперся на ствол дерева, и кусок коры под его рукой сполз на землю. Термиты.

— Еще один день, — сказал Джо. Он зашел в сарай и вышел обратно с топором, на длинной рукояти которого была выжжена надпись: «Усмиритель». Топор отяжелел, словно заботы хозяина добавили ему веса. Джо обогнул дерево, поднес лезвие к стволу, размахнулся и рубил, пока эта тварь не упала. Белки прыснули из ветвей, в воздух взлетели листья.

Джо уронил топор. Зазубренное лезвие впилось в землю.

(Труднее всего было ломать кости, иногда приходилось браться за молоток, чтобы отделить бедро или предплечье.)

Свиньи визжали, требуя новой еды.

(Они боролись за куски тел — с кишками на рылах.)

Эти звуки сверлили ему мозг. Он гадал, живут ли термиты у него в голове, ползают ли среди извилин, надеясь отыскать подгнивший кусочек.

Джо сидел около упавшего ствола и обливался потом. Вскоре придется встать и отогнать «Шеви» мужчины в лес на окраине участка. Там, за обвитыми плющом деревьями, затопленный овраг. Он сбросит в него машину, но сначала снимет номерные знаки и удалит все оставшиеся в салоне следы.

Сделав это, Джо вернется домой. Он ненавидел эту долгую дорогу больше всего. Смертельно боялся. Не того, что заблудится или окажется в челюстях медведя-шатуна, не искаженных криком лиц на стволах деревьев — нет, ничего подобного. Джо боялся одиночества.

Бог оставил его.