Глава 31
В день травли чужой крысы все члены стаи относятся друг к другу раздраженно и недоверчиво.
Там же
Жар сидел у костра нахохленный и злой. Челюсть у него опухла и ныла, даже цигарку смолить больно. После «мизантропа» не очень-то и хотелось, но больше делать было нечего – с руганью нарезать круги у входа парень устал. К тому же зловредные саврянские комары разделяли отвращение Алька к курению и с недовольным писком вились за пределами дымного кокона.
Путник относился к ожиданию куда спокойнее. Сначала листал маленькую пухлую книжицу в потертом переплете, потом достал из сумки перо с чернильницей и стал что-то дописывать в конце, чутко вскидывая голову на шум. Но тот приходил большей частью с реки, невидимой за деревьями, а не из пещер.
– В тайной службе, что ль, подвизаетесь? – без особого интереса спросил Жар, щелчком отправляя окурок в костер. Комары взвыли от восторга. – Отчет им кропаете?
– Нет, – рассеянно ответил путник на оба вопроса. – Это для себя. Ну и для Пристани, когда будет что показать.
– А чего строчите-то? – Подглядеть вор не пытался: все равно читать не умеет. Эх, Рыска ж сто раз предлагала научить… Если все обойдется, то непременно согласится! Сам попросит! Лишь бы обошлось…
– Наблюдения.
– Гляжу, много уже наблюли?
Крысолов усмехнулся.
– Это мои заметки о путничьем даре, – пояснил он. – Предположения, откуда он берется, размышления о его сути, смысле и цели. И… исключения.
– А Альк с Рыской у вас навроде крыс у лекаря? – прозорливо заметил Жар. – Сдохнут – значит, слишком густо снадобье заварил?
– У крыс нет выбора. А у твоих друзей – есть. И я не мешаю им его делать.
– Угу, только убить грозитесь, если ошибутся, – мрачно поддакнул вор, забывчиво хлопнувший по комару – и несчастной челюсти.
– Если бы ты видел то же, что и я, то предпочел бы пресечь саму возможность ошибки.
– А сейчас не боитесь?
– Боюсь, – со вздохом признал путник.
– Но верите в своего ученика? – предположил вор. – Что он все сделает правильно?
– Верить в Алька?! – Крысолов в шуточном ужасе закатил глаза. – Это все равно что верить в ураган, нашествие саранчи или лично Сашия. Я верю только, что он сделает. А дальше нам остается только молиться.
– Но что в них с Рыской такого особенного?
Путник отлистнул книжку на несколько страниц назад, задумчиво поглядел на разворот, не читая, а будто размышляя: просто не ответить или ответить и убить, чтоб никому не разболтал.
– Она не пытается подчинить себе «свечу» даже в мыслях. А он добровольно одалживает ей свой дар. Видно, поэтому их связка и обрела такую силу. Удача, как и птица, не любит сидеть в клетке. Сколь бы высоким ни был потолок, для свободного полета ей нужно небо. – Путник одобрительно двинул бровями, обмакнул перо в чернила и принялся записывать красивую мысль.
– И чего, такое впервые за всю историю Пристаней произошло? – не поверил Жар. – Все путники жадно вцеплялись в эту треклятую «свечу», а она так же яростно противилась?
– Нет. – По лицу Крысолова скользнула тень. – Не впервые. Думаешь, нам самим нравится терять учеников и друзей? Мы уже веками ломаем головы, как этого избежать.
– А что тогда мешает вам лепить путников-«свечей» по обоюдному согласию? Или боитесь, что такие ученики живо вас с трона скинут?
– Ты забываешь о еще одной заинтересованной стороне.
– Какой?
Путник молча положил перо между страницами и пробежался пальцами по бедру – будто маленькими шустрыми лапками.
* * *
На ночлег работники укладывались поздно, прежде в это время уже третьи сны глядели. Ветер уволок с острова дым, но тревожный запах остался. Гореть-то тут больше нечему, камыш – зелень одна, ивняк тоже в самом соку, от закатившегося уголька не займется. Да и откуда угли после сена? Пламя стеной стояло, а на его месте только два черных пятна осталось. Но поди объясни это свербящему внутри червячку.
Особенно неспокойно почему-то было Цыке. Уж он по-всякому ложился: и на спину, и лицом к костерку, и задом, но Саший продолжал щекотать его соломинкой. Попеременно вспоминались то лица побитых и обкорнанных саврян, когда их плот отпихивали от берега, то стоящая в воротах Фесся – зареванная, растрепанная, чем-то неуловимо на них похожая. Может, незаслуженной обидой на него, Цыку?
Батрак сердито ударил кулаком по скатанной в трубку безрукавке, заменявшей подушку. Не надо ему ни сена, ни тсарской милости, как-нибудь и так проживет! Лишь бы домой поскорее отпустили.
Мимо, насвистывая, прошел йожыгский возница. Рожа у него была довольнющая: до пожара, с милостивого разрешения знаменного, успел кинуть в телегу несколько охапок сена и прикрыть рогожкой, чтоб не разлеталось. Только оно и уцелело. Остальные глядели на мужичка кисло, с завистью, хотя пара-тройка тючков все равно бы их не утешила: вот целый стог – это да! Возница же радовался малому и в конце концов огреб-таки по шее, под предлогом: «Спать мешаешь, окаянный!»
Спустя лучину Цыка наконец начал задремывать, но тут его внезапно дернули за рукав.
– Чего? – вскинулся батрак, приняв неслышно подкравшегося человека за вора.
– Тихо ты, – шикнул Мих, и Цыка с изумлением заметил, что друг как будто вовсе не ложился. Или собраться успел, вплоть до объемистого мешка за плечами. – Уходить отсюда надо. Я нашел, где белокосые лодчонку в камыше спрятали, – чернобородый кивнул в ту сторону, – припасов в обозе хватанул – тех, хо-хо, что нам весь месяц недокладывали… Ты со мной?
– Ты что! – испугался Цыка. – Если поймают – повесят!
– Вот еще! Кто ж рабочую скотину вешать станет? Плетей дадут, и все.
– Тоже не мед…
– Паутиной замажешь – подживет.
– А кольца? – тряхнул рукой батрак. На тсарских харчах да работах он похудел, и железяка легко крутанулась на запястье. – По ним же сразу беглого признают!
– Я одного кузнеца поблизости знаю, расклепает.
– А толку? У тсеца же записано, где мы живем.
– Значит, не будем больше там жить.
– Да ты что! – Цыке показалось, что друг совсем рехнулся. – У меня жена, ребенок…
– Вернешься тайком и заберешь.
– А дом недостроенный, а скотина? Не, я не могу… – затряс головой батрак.
– Ты что, совсем дурак? – разозлился Мих. – Не понимаешь, чем пахнет?
Цыка потянул носом:
– Сеном горелым.
– Скоро мясом горелым запахнет! Неладное что-то знаменный мутит, будто нарочно нарывается. А караула почему-то не выставил. Только у самой переправы.
– А зачем еще где-то? Куда мы с острова денемся-то?
– Мы – никуда… А вот белокосые на нас, думаю, крепко осерчали.
– Так все по закону же! Остров наш, и сено нечего было жечь…
– По бумажному! – перебил Мих. – А по человеческому… – Чернобородый устало махнул рукой. – Ладно, пес с тобой. Один пойду. Не выдашь хоть?
– Да ну тебя! – Цыка напоказ отвернулся на другой бок.
– Ладно, бывай. – Мих с досадой хлопнул друга по плечу и отошел так же беззвучно, как и появился.
Батрак понял, что теперь точно до утра не заснет. Уходить, ишь ты! Бывшему наемнику легко говорить: вскинул мешок на плечо и все хозяйство с собой унес. А им, весчанам… Взгляд упал на сладко сопящего Колая. Вечно смеялись над ним, презирая за трусость и прикрывающее ее хвастовство. А выходит, и сам Цыка такой? Да нет, это ж разные вещи! Бояться даже по мелочи рискнуть – и тсарского приказа ослушаться!
Промаявшись еще с десяток щепок, батрак почуял, что его беспокойство дошло до живота – прихватило. Проклиная про себя Сашия, он натянул башмаки и нарочно пошел не к ближним кустам, а в дальние, на другой стороне островка, чтобы проветрить голову. Там и воняло поменьше.
Караулов на этом берегу действительно не было, хотя батраку показалось, что тсецкие костры горят ярче обычного. Будто маяки. Поворачиваться к ним голым задом Цыка отчего-то постыдился, зашел поглубже в кусты – и башмак неожиданно увяз в рыхлой земле. Кротовина, что ли? Батрак раздвинул ветки, давая дорогу лунному свету. Да нет, тут, похоже, лопатой поработали. Клад?! Цыка там-сям ковырнул носком – неглубоко зарыли, что-то твердое прощупывается. Вот уже и забелело на дне ямки…
Батрак присел на корточки и копнул поглубже.
* * *
Без факела стало совсем худо. Пришлось брести почти на ощупь, даже плесень не везде росла. Плевуны, правда, больше не встречались: то ли уже улетели на охоту, то ли в этой части подземелья их не водилось. Зато развилок тут было столько, что Рыска почувствовала себя запутавшейся в мочалке блохой. Проще, кажется, взять кирку и продолбить колодец вверх.
Девушка наконец нашла одну из Райлезовых стрелок, свеженькую, беленькую, но Альк отрицательно качнул головой:
– Туда нам точно нельзя.
– Почему? Ловушку-то мы уже миновали!
– Сомневаюсь, что она здесь одна. Давай в соседний ход.
Рыске захотелось заскулить от обиды, словно перед ее носом захлопнули найденную с таким трудом дверь. Ноги подкосились – опять это бесконечное блуждание впотьмах?!
– Альк, – виновато прошептала девушка, чувствуя себя настоящей – как там на воровском языке? – «тележкой», причем груженной камнями и с квадратными колесами. – Я очень– очень устала… И так пить хочу…
Саврянин, не рассердившись, сразу остановился.
– Я тоже. Давай передохнем. – Альк вытянул руку, нашаривая стену, и присел возле нее. Отцепил от пояса баклажку. – Только все не выпивай, неизвестно, сколько мы тут еще пробродим.
Рыска радостно вцепилась в воду и тут же выхлебала половину. Потом спохватилась, набрала полный рот, чтоб растянуть наслаждение и отмочить горло, и вернула баклажку. Альк сделал всего один глоток и повесил ее на место, попутно наткнувшись на оттопыренный карман.
– Есть хочешь?
Девушка с мычанием кивнула, поперхнувшись водой и чуть ее не выкашляв.
– На. – Саврянин вытащил краюху. Она изрядно помялась, но сейчас Рыска обрадовалась бы и горсти крошек.
– А ты?
Альк хотел отказаться, но при запахе хлеба желудок решил, что самое страшное уже позади, и требовательно заурчал. Девушка, не дожидаясь иного ответа, разломила краюху пополам.
От еды (хотя сколько ее там, Рыска бы сейчас и целую ковригу умяла!) на душе стало повеселее, а вот тело, наоборот, окончательно сдалось. За три дня погони ни Альк, ни Рыска толком не спали и даже не отдыхали, и чем дольше они сидели, слишком обессиленные, чтобы даже говорить, тем меньше хотелось вставать. Девушка как-то незаметно привалилась к саврянину боком, потом и голову ему на плечо опустила. Почувствовав, что подруга начинает обмякать, Альк тоже сдался, придержал ее рукой и лег. Рыска тут же свернулась клубочком, судорожно вжимаясь спиной в живот саврянина.
– Холодно-то как… – пробормотала она, не открывая глаз. Вспомнилось, что разбойник говорил о «дружке», закоченевшем и умершем после ночи на этих камнях, но как-то вяло, неубедительно. Она же с Альком. Он не даст ей пропасть.
Саврянин, не ответив, крепче прижал ее к себе. Он тоже дрожал, но усталость оказалась сильнее холода и разума.
После непонятно скольких щепок муторного, ознобного полузабытья неожиданно стало чуть-чуть теплее. И еще чуть-чуть. Холод постепенно сменился прохладой, потом теплом и даже слабым жаром, будто под пуховым, хорошенько подоткнутым одеялом. Дрожь утихла, Рыска даже начала распрямляться, и хватка Алька ослабла. «Все-таки замерзли, – подумала девушка, скатываясь в сон, словно по ледяной горке: ни за что уже не зацепиться, как ни старайся. – Говорят же, что перед…»
Но ей было уже все равно.
* * *
Казалось бы – сколько там той Рыбки! Паром всего лучину идет. Правда, по прямой, и движет его колесо с впряженным волом, а то и двумя.
Вскоре молец понял, почему савряне так почитают святого Трачнила. Стоило остановиться перевести дух, как река сносила бревно вниз и оттягивала к середине. Потом стемнело и вообще стало непонятно, где чей берег, – пока пророк, молитвенно сложив руки и закрыв глаза, взывал к отвлекшейся, видимо, Хольге, бревно успело крутануться на месте. А то и не раз.
Туго приходилось не только посланнику Богини – мимо, никем не управляемый, проплыл плот, на котором, связанные спиной к спине собственными отрезанными косами, сидели трое саврян. Пророк попытался обратиться к ним с проповедью о покаянии (ведь хороших людей Хольга так не накажет!), но получил на редкость богохульный ответ и оставил грешников Сашию. Времени осталось мало, надо успеть спасти тех, кто сам этого хочет.
Когда на реку окончательно легла тьма, а на веру мольца – тень сомнения, впереди внезапно забрезжил огонь костра и надежды. Пророк с новыми силами ухватился за верный посох, и спустя пару лучин онемевшие ноги наконец уткнулись в дно. Оно оказалось пологим, до сухой земли оставалось шагов тридцать. Молец попытался встать и кувыркнулся с бревна, тут же уплывшего в сторону.
– Кто здесь?! – На шум из темноты вынырнул караульный с факелом. Вначале потрясенно попятился, увидев лохматое чудище, выбирающееся из воды, потом узнал ползущего на четвереньках пророка и разочарованно сплюнул:
– Опять ты!
– Хольга привела меня на эту землю, – важно ответствовал молец, опираясь на посох и наконец поднимаясь. – Значит, я ей здесь зачем-то понадобился!
– А нам ты на бычий корень не нужен! Проваливай отсюда, нечего людей своим бредом смущать!
Услышав разговор, к берегу подошли еще двое тсецов.
– С кем это ты тут? О, знакомая борода! – Пожилой вояка был настроен более добродушно: его мать всегда подкармливала нищих и убогих, «дабы Хольга не ниспослала нам такой же судьбы». Сам тсец в это не верил, но привык относиться к вечно толкущимся у крыльца блаженным со снисходительным сочувствием. – Ну, какие там вести от Богини? Скоро она, Лучезарная, нас осияет?
– Близок, близок час расплаты! – охотно поддакнул пророк. – Покайтесь до перекрестка, убийцы, ибо за ним поворотов уже не будет!
Караульный отчего-то вздрогнул и еще раздраженнее предложил:
– Надо знаменному сказать.
– Будить его из-за какого-то блаженного?
– Ага, блаженный – столько народу переполошил! Говорят, у него уже и в Саврии ученики есть, дурость-то куда заразнее ума!
– На переправу его вытолкать – и вся недолга, – предложил третий тсец, сонный и скучающий. – Пусть себе топает в Йожыг.
– Куда ж он пойдет-то среди ночи? – возразил пожилой. – Вон закоченел весь, трясется. Окочурится еще по дороге. Пусть хоть обсохнет у огонька.
Третьему тсецу, по большому счету, было все равно, и пророк враскорячку, будто между ногами у него до сих пор зажато бревно, заковылял к костру, что-то бубня под нос.
Караульный зло поглядел ему вслед и, опустив факел, внимательно всмотрелся и вслушался в темную реку.
* * *
До родного города косари добрались ох как не скоро. Связали их на совесть, а плот выдали совсем махонький, опасно раскачивающийся от каждого движения. Пришлось ждать, пока река сама не вынесет его на мелководье, а потом еще долго распутываться и брести прибрежным дремучим лесом, добавляя к синякам многочисленные царапины.
Зато уж когда добрались…
Ринтарскую переправу со сторожевой башни, конечно, сразу заметили. Как и то, что над ее постройкой трудится не только согнанное из весок мужичье, но и тсецы – в немалом количестве. Да еще Йожыг рядом, который, чуть что, столько же выставить может.
Наместник саврянского прибрежья был человеком разумным и осторожным. Он прекрасно понимал, к чему приведет самовольное решение проблемы, а посему спешно отправил гонца в столицу – что делать?! Остров и башня на нем – Саший с ними, перетерпим, если надо! Но пусть ринтарский тсарь объяснит – что он этим имеет в виду? Нарочно, что ли, нарывается? Так шиш ему: если первым ни с того ни с сего вызов бросит, свои же не поймут. Предыдущие годы тихими были, урожайными, и по тсарскому капризу расставаться с мирной, сытой жизнью ринтарцы не пожелают. Скорей самого старика скинут.
Но гонца ждали в лучшем случае к утру, а косари уже приплыли. И отправились прямиком на площадь, бить в вечевой колокол.
Не то чтобы косы имели для саврян священное или великое значение – стриглись и по болезни, и ради торговли (степняки почему-то не желали иметь дел с длинноволосыми купцами), и особо романтичные парни могли своей избраннице перевязанный косой букет подарить. Но лучше бы обозленные ринтарцы косарей голышом пустили: штаны-то снова надеть можно, а косы еще пять лет расти будут, напоминая о сегодняшнем позоре. Да и не поскачешь с голой задницей перед толпой, воодушевляя ее на месть, застыдишься. А тут – вот оно, наглядное доказательство ринтарской гнусности!
Особенно паршиво приходилось остриженному пареньку. Сынок столичного вельможи, по старинному обычаю отосланный на лето в веску («Чтоб холопы не смеялись, что их господин только покрикивать и умеет, а сам даже косу от серпа не отличит!»), он изо всех сил держался, чтоб не плакать, но лицо все равно было красное, а глаза опухшие. Такое унижение! И от кого – от ринтарского быдла!
Десятка сбивчивых слов, а пуще того – жалкого вида жертв вполне хватило, чтобы толпа поняла, что произошло. И взъярилась так, что ни наместник, ни стража уже ничего не смогли поделать.
* * *
Рыска проснулась от крика. Открыла глаза – и тут же зажмурилась: после плесени факел казался закатившимся в пещеру солнцем.
Стоило девушке шевельнуться, как теплое меховое одеяло начало сползать с нее, распадаясь на клочья и разбегаясь в стороны. Рыска спросонья попыталась его удержать, но оно упругими струйками просочилось сквозь пальцы, а когда девушка сообразила, что это, бояться было поздно – крысы рассеялись по темным углам.
– Ну вы даете, – только и смог выговорить Жар, стиснутый подругой в объятиях. – Я чуть не поседел – думал, они вас сожрали, одни головы из кучи торчали!
Рыска поежилась – от холода, а не отвращения. Спать в клубе крыс оказалось на удивление уютно: сотни живых, теплых, доверчиво льнущих телец, убаюкивающий гул маленьких быстрых сердечек. Сейчас девушка чувствовала себя как-то даже одиноко.
– Как ты нас нашел?
– Да уж пришлось потрудиться! – мигом надулся от гордости Жар, и Рыска поняла, что посеребрить ему голову не так-то просто. К поискам подруги вор подготовился куда обстоятельнее Алька: через плечо у него висела верная сумка, под мышкой зажат пучок смолистых палок. – Сначала ближнюю часть подземелья облазил, потом глубже стал забирать. – Жар хотел добавить «трупы нашел», но рассудил, что девушку вряд ли обрадует напоминание о ее злоключениях.
– Что, много времени прошло?
– За полночь давно, через три-четыре лучины уже светать начнет! Я там места не нахожу, а они тут дрыхнут! – снова распалился парень. Все живы, все целы, какое счастье! Теперь можно и ругаться. – Трудно было до выхода дойти, что ли?
– Мы заблудились, – виновато призналась Рыска. – Сели передохнуть и как-то нечаянно уснули. А ты сможешь обратную дорогу найти?
– Запросто! – залихватски пообещал вор. – Я, где раз прошел, уже нипочем не заплутаю. Что с Альком-то? Он в порядке?
Девушка обернулась. Белокосый лежал в странной скрюченной позе, почти уткнувшись носом в колени, и Рыска не сразу сообразила, что так спят крысы – не хватает только хвоста, чтоб положить подбородок.
– Альк, – негромко окликнула девушка, присев на корточки рядом с саврянином, – просыпайся!
– Зачем? – вяло отозвался тот, не открывая глаз.
– Жар пришел, он нас выведет!
– Я устал. – Голос звучал на удивление ровно; видно, Альк проснулся одновременно с Рыской.
– Ничего, я тоже еле глаза разлепила, а потом встала – и вроде хорошо, отдохнула немножко!
Саврянин промолчал, и Рыска поняла, что он имеет в виду совсем другую усталость.
– Альк! – уже с испугом потрясла она его за плечо. – Ну чего ты?
– Уходите.
– А ты?!
– Это лучший выход.
– Лучший выход вон там, третий поворот налево, потом второй направо и до тупика, а потом в расщелину сбоку, – показал рукой вор.
– Он там стоит?
– Кто? Да, – одновременно спросила Рыска и ответил Жар.
– Вот и отлично. – Альк свернулся еще плотнее. – И мечи мои заберите.
Вор поводил факелом, тревожа, но не пугая клубочки теней с точками-отсветами глаз, выжидательно устремленных на своего тсаря.
Рыске стало жутко. Она обхватила Алька и попыталась приподнять. Саврянин не сопротивлялся, однако и не шевельнулся навстречу, а силенок у девушки было маловато.
– Ну пожалуйста, вставай! Я не хочу хоронить тебя в овраге! – вырвалось у Рыски.
– Чего? – Как бы плохо ни было Альку, любопытство оказалось сильнее. – Почему именно в овраге?
– Ну… поговорка такая есть, – сбивчиво пояснила Рыска.
– Что-то я не слышал, – удивился Жар. – Какая?
Девушка отмахнулась. Объяснять было глупо и некогда.
– Давай я его ногой попинаю, – предложил вор и, не дожидаясь разрешения, потыкал Алька башмаком в спину.
– Что ты делаешь! – возмутилась Рыска, отпихивая приятеля. – Человек умирает, а ты издеваешься!
– Тем более. Ему уже все равно, а я удовольствие получу. – Вор сделал обманное движение, высунул из-за подруги ногу и пнул Алька еще раз, посильнее. – Должок, – злорадно пояснил он. – Сейчас еще и процентов отсыплю…
Саврянин, не выдержав такой щедрости, брыкнулся в ответ и смачно объяснил, какое удовольствие он сейчас доставит дорогому другу, чем и в какое место. После чего все-таки сел, отбросил за спину выбившиеся из кос пряди и протер глаза.
– Ты как? Видишь нас? – с беспокойством спросила девушка.
– Вижу… – Альк осмысленно перевел взгляд с Рыски на Жара и с отвращением добавил: – К сожалению.
– Все, хорош девчонку пугать! Подымайся давай! – Вор обошел саврянина, собираясь ухватить под мышки и поставить на ноги, но тот отмахнулся уже локтем, метко попав Жару в коленную чашечку. – Ой-ё-о-о… Слышь, Рысь, а он тебе правда так нужен?
– А тебе – нет?!
– Ну если хорошенько привязать к дереву и взять пучок розог…
– Выбирай попрочнее, как для себя. Потому что тебе они по итогу и достанутся. – Альк встал. Отдохнувшим он себя не чувствовал: голова кружилась, во рту пересохло, сердце колотилось как бешеное, вынуждая дышать в два раза чаще. Будто десять вешек без передышки пробежал – и еще столько же сможет, не чувствуя усталости, пока не рухнет замертво. Но друзьям удалось-таки его растормошить, и саврянин сообразил, что оставаться здесь действительно глупо. Подземелье большое, выходов у него много, выскользнуть отсюда мимо путника для крысы не составит труда.
Самого Крысолова Альк не жалел, но рядом был город.
Рыска, не догадываясь о мыслях саврянина, радостно ухватила его за руку. Жар, похоже, что-то почуял, но отложил разборки на потом. Запалив новый факел, вор уверенно двинулся по подземелью. Казалось, он даже все неровности пола умудрился запомнить и не глядя переступал через трещины и камни. Иногда, просто чтобы удостовериться, Жар подносил факел к стене и всякий раз находил пятна копоти – смыть ее гораздо труднее, чем мел, да и заметить непросто. Пятна отличались по размеру, форме и числу, и, хотя уловить систему Рыска не смогла, она явно была – вор шел как по нитке.
Дорога тем не менее оказалась долгой, трудной, и все молчали, сберегая силы. Одним длинным узким походом пришлось идти поодиночке, расцепив руки, и, когда Альк внезапно, уже на выходе, свернул в другую сторону, Рыска заметила это только чудом.
– Альк, ты куда?!
Пойманный за локоть саврянин вздрогнул всем телом и остановился.
– Не знаю. – Голос у него был какой-то отстраненный, словно во сне отвечает, а поутру и не вспомнит.
– Задумался?
– Нет…
Как можно задуматься и пойти не туда, следуя за кем-то, Рыска тоже не понимала. Скорее наоборот – нужный поворот проскочишь, по рассеянности увязавшись за случайным прохожим.
Жар вернулся, поднес факел ближе.
– Ничего себе! – охнул он. – Ты бы хоть глаза открыл, что ли!
– Я все вижу, – тем же неживым голосом возразил саврянин. Веки у него оставались плотно сомкнуты.
– А зачем тогда свернул?!
– Там тоже есть выход.
– Откуда ты знаешь?
– И там, – показал Альк.
Рыска с отчаянием уставилась на Жара. Вор, тоже струхнув, потряс белокосого за плечо:
– Открывай глаза, живо! Хорош чушь нести!
– Я оттуда пришел, – уверенно, даже с легкой обидой возразил саврянин, но все-таки подчинился.
– Ну где твой выход?!
Альк недоуменно уставился на голую стену. Потом перевел глаза вниз – на небольшую, с ладонь шириной, трещину. В ней что-то мелькнуло, но, пока Жар нагибался, исчезло.
Вор замер в неудобной и глупой позе: факел ярко осветил не только трещину, но и пол на три шага вокруг.
Крысы шли следом. Ненавязчиво так, неугрожающе. Просто шли. А сейчас вежливо остановились, ожидая, когда люди наговорятся и двинутся дальше.
Жар медленно выпрямился. Крыс поглотил сумрак, но слух продолжал ловить негромкое шебуршание и попискивание, прежде заглушаемое шагами.
– Ты можешь их прогнать?! – шепотом взмолилась девушка.
Альк покачал головой. Кажется, он даже не попробовал. Веки снова поползли вниз – но не от усталости, а за ненадобностью. Зачем судорожно вглядываться в темноту слабыми человеческими глазами, если можно с легкостью прозревать ее тысячами крысиных?
– Надо скорей выводить его отсюда. – Вор ухватил саврянина за вторую руку. – Авось на свежем воздухе ему полегчает.
Рыска почувствовала, что сама вот-вот свихнется, но двух безумцев на Жара было как-то многовато. Оставалось только закусить губу и, спотыкаясь от спешки, на пару с другом тащить Алька дальше, надеясь, что выход покажется раньше.
Раньше чего, они старались не думать.
