Судья

Если повернуть голову от мистера Таттла в сторону приподнятой скамьи позади него, то можно увидеть судью. Первое, что бросается в глаза – это отсутствие у нее молотка. Молотки в судах Англии и Уэльса не использовались никогда. Если вы хотите пробудить зануду в британском адвокате, то просто снабдите статью про судебные разбирательства стоковой фотографией молотка. Что у Ее чести судьи Керриган имеется, так это очаровательная черно-фиолетовая мантия с красным шарфом и коротким кудрявым париком из конского волоса – рабочая форма окружного судьи. Что у нее также есть, так это относительно непоколебимые взгляды на то, что собой представляет закон, руководствуясь которым она дает указания присяжным и выносит приговор, что, как мы с вами увидим, происходило подобным образом не всегда.

Молотки в судах Англии и Уэльса не использовались никогда.

Термин «окружной судья» восходит к делению на шесть административных округов – они же регионы, – на которые традиционно членились Англия и Уэльс: Северная, Северо-Восточная, Западная и Юго-Восточная Англия, Мидленд, а также Уэльс с Честером. Вплоть до 1166 года правосудие главным образом вершилось в Лондоне королем и его советниками, заседающими в Королевском суде в Вестминстере, в то время как в других частях страны этим заведовали более мелкие местные суды под председательством лордов или старост, применявших любые идиотские местечковые правила, какие только могли взбрести им в голову. Таким образом, судьба мистера Таттла могла бы сильно разниться в зависимости от места его проживания. Очевидно, что вследствие всего этого создавалась значительная противоречивость в исполнении правосудия по всей стране, так что во время знаменитой Кларендонской ассизы 1166 года Генрих II попытался ввести «общее право», применимое по всей стране, путем учреждения должности судей, которые должны были объезжать округа и заседать в собиравшихся на месте судах (тех самых «ассизах»), внедряя в них нововведенное общее право. Ключевой особенностью так называемой «традиции общего права» было то, что в случае обнаружения пробелов в законодательстве или возможности его двусмысленного толкования либо в случае необходимости разъяснений со стороны слушающих дело судей решение самого вышестоящего суда (на данный момент таковыми в Англии являются Высокий суд, Апелляционный суд и Верховный суд) имело статус императивного, и нижестоящие суды должны были ему подчиняться. Таким образом, если вы захотите разобраться с законодательством по какой-то отдельно взятой тематике, из самого свода законов вы сможете узнать лишь половину всей истории – вам также придется выяснить, как именно эти законы были истолкованы в ходе различных судебных прецедентов (8). В сфере уголовных дел постепенно выделилось три подразделения суда: наименее серьезные вопросы рассматривались не имевшими юридического образования мировыми судьями или магистратами (к которым мы еще вернемся); дела по преступлениям средней тяжести слушались на квартальных судебных сессиях, в которых магистраты председательствовали на суде присяжных; и, наконец, ассизы с участием профессиональных судей и присяжных предназначались для самых тяжелых правонарушений. В 1971 году был создан Королевский суд – уголовный суд присяжных, взявший на себя работу ассизов и квартальных судебных сессий, в результате чего наша система уголовного судопроизводства стала двухуровневой: уголовный суд присяжных и суд магистратов. На данный момент по всей стране существует порядка девяноста уголовных судов присяжных, самый знаменитый из которых заседает в Центральном уголовном суде в Лондоне. Изначально в качестве судей лично королем назначались рыцари, священнослужители, олдермены и лорды. К тринадцатому веку судебная система начинает приобретать более профессиональный характер, и адвокаты надевают мантии. На сегодняшний день практически все судьи являются бывшими практикующими солиситорами или барристерами, назначенными на свою должность в ходе независимого процесса отбора (Комиссия по назначению на должность судьи).

Когда Генрих II вступил на престол, на целую страну было восемнадцать судей. Сейчас их больше тридцати пяти тысяч (9), включая магистратов, районных судей, окружных судей, судей Высокого суда, судей Апелляционного и Верховного судов, а также всевозможных судей по совместительству и судей, специализирующихся на трибуналах.

Судья не имеет права выражать своего мнения относительно обстоятельств рассматриваемого дела.

Роль судьи в уголовном суде присяжных остается сугубо юридической. Он разъясняет присяжным содержание соответствующего закона, а присяжные применяют этот закон относительно установленных ими фактов. В случае признания обвиняемого виновным окончательный приговор выносит судья, однако все зависит от присяжных. Судья не имеет права выражать своего мнения относительно обстоятельств рассматриваемого дела, даже такого очевидного, как в случае с мистером Таттлом. Мы настолько бережно относимся к разделению функций, что каждый раз, когда адвокат изъявляет желание обсудить правовую норму во время заседания – например, обращается с просьбой спросить свидетелей об их прежних судимостях, – присяжных просят удалиться из зала суда, чтобы сказанное в процессе юридических споров между адвокатом и судьей никоим образом не могло повлиять на их решение.

Присяжные

Если мы повернем наши головы налево от судьи, то увидим две скамьи, на каждой из которых сидят по шесть человек, – это наши канонические присяжные. Присяжные по делу мистера Таттла, как и по любому другому делу, представляют собой разношерстную группу из двенадцати человек, каждый из которых был выбран случайным образом для осуществления правосудия. Как бы мы ни старались прочитать присяжных краешком глаза, однако толку от этого не больше, чем от гадания на кофейной гуще. Единственный верный завет барристера – остерегаться кивающего присяжного, так как именно улыбающийся и одобрительно покачивающий головой во время твоей заключительной речи присяжный и вынесет приговор, который в пух и прах разнесет твою аргументацию.

Для каждого дела, рассматриваемого в Королевском суде (10), приглашаются двенадцать случайным образом отобранных граждан возрастом от восемнадцати до семидесяти пяти лет с целью выслушать все показания и имеющиеся доказательства и единогласно (либо, как это бывает в некоторых обстоятельствах, большинством голосов в соотношении не менее десяти к двум) решить, является ли обвиняемый виновным. Присяжным может стать каждый, у кого нет судимостей и тяжелых психических расстройств (11), и большинство из нас рано или поздно вызовут в суд в роли присяжного. Тем не менее, несмотря на свою бесспорную роль определяющего символа нашей системы правосудия, современный присяжный также является и результатом весьма длительного процесса эволюции.

Присяжным может стать каждый, у кого нет судимостей и тяжелых психических расстройств.

Закладывая фундамент общего права, Генрих II приблизительно в то же время также стал продвигать идею решения земельных споров двенадцатью присяжными, а в 1166 году привлек их и в уголовную сферу в виде «большой» или «представляющей» следственной коллегии присяжных. Несмотря на такое же название, функции этих присяжных значительно расходились с возлагаемыми на современных присяжных: они больше занимались следственной, чем судебной деятельностью. Каждый раз, когда судья заезжал в округ, чтобы стать председателем созванного на месте суда, из местных жителей вызывались двенадцать свободных мужчин, которых обязывали сообщать под присягой о любых правонарушениях (речь шла в первую очередь о таких тяжелых серьезных преступлениях, как убийство, разбой и хищение), про которые им было известно либо по поводу которых у них были подозрения. Ткнув своим пальцем и представив инкриминирующие доказательства, большая коллегия присяжных-стукачей после этого умывала руки, и рукава закатывал сам Бог, чтобы опуститься до тех самых судебных ордалий (ну или Божьего суда). Так продолжалось до 1215 года, когда Папа Римский Иннокентий III вместе с четвертым Латеранским собором с запозданием осознал сомнительную праведность судебных ордалий и запретил священнослужителям их проводить. Вместо этого местных жителей, которым, скорее всего, были известны обстоятельства преступления, привлекали в качестве следственной группы для выявления фактов, которая собиралась на суде, делилась своими знаниями и определяла степень вины. В этой модели «большая» коллегия присяжных, со временем разросшаяся до двадцати трех человек, по-прежнему отвечала за «представление» обвиняемого – они должны были согласиться с тем, что ему действительно нужно отвечать на выдвинутые обвинения, – в то время как показания в суде заслушивала «малая» коллегия присяжных из двенадцати человек. Концепция большой коллегии присяжных, выступающей в роли фильтра, определяющего, должен ли человек представать перед судом или нет, изжила себя в Англии и Уэльсе в 1933 году (12) (хотя в тех же США она все еще сохраняется в уголовном судопроизводстве); однако двенадцать присяжных до сих пор остаются краеугольным камнем нашего права. Изначально привлекаемые и для разрешения гражданских споров, в настоящее время присяжные остались, за очень редкими исключениями, лишь в уголовных судах. Характер коллегии присяжных на протяжении веков трансформировался из гогочущего сборища пуаро местного разлива, которые, как ожидалось, должны были быть лично знакомы с обстоятельствами рассматриваемых ими обвинений, до совершенно незаинтересованной и беспристрастной группы посторонних людей, выслушивающих данные свидетелями под присягой показания. В отличие от порядков тринадцатого века, современным присяжным категорически запрещается проводить какие-либо расследования или заранее что-либо знать про стороны рассматриваемого ими уголовного дела. Никто из этих двенадцати не знал мистера Таттла, равно как они не знали – до начала суда, во всяком случае, – о том, насколько сильно он негодовал по поводу вторжения на его участок соседской плакучей ивы. Будучи присяжным, днями ожидающим своего часа за кулисами, вызываемым в суд спустя несколько часов после своего прихода и снова гонимым прочь каждый раз, когда адвокат встает, чтобы выпалить: «Ваша честь, возник правовой вопрос», – запросто можно почувствовать себя какой-то запасной деталью. Может сложиться впечатление, что присяжные являются наименее важными людьми в зале суда, а не играющими центральную роль во всем судебном процессе, так что, пожалуй, имеет смысл задуматься на мгновение о том, почему мы до сих пор так упорно цепляемся за идеал присяжных.

Присяжным запрещено заранее что-либо узнавать и интересоваться про стороны уголовного дела.

Первым предлагаемым объяснением обычно является независимость присяжных от государства. В качестве заложения основы этому частенько упоминается подписание Великой хартии вольностей в 1215 году. Этот самый известный и ключевой момент в истории права Англии и Уэльса знаменовал собой разрешение давних споров между королем Иоанном I и кучкой мятежных баронов, замышлявших свержение монарха. Чтобы наконец с ними договориться, король был вынужден согласиться отказаться от всевластия монархов и связать себя общим законом. Из шестидесяти трех параграфов, изначально принятых в данном соглашении, современные люди наиболее знакомы с двумя – тридцать девятым и сороковым:

Ни один свободный человек не будет арестован, или заключен в тюрьму, или лишен владения, или объявлен стоящим вне закона, или изгнан, и мы не пойдем на него и не пошлем на него иначе, как по законному приговору равных его и по закону страны. Никому не будем продавать права и справедливости, никому не будем отказывать в них или замедлять их. (Перевод Д.М. Петрушевского.)

В рассказах про Великую хартию вольностей в популярной литературе обычно умалчивается о том факте, что через три месяца после ее подписания обе стороны отреклись от предписываемых ей обязательств, и король убедил Папу Римского Иннокентия III и вовсе аннулировать соглашение. Лишь на следующий год, после смерти Иоанна I и вступления на престол его наследника Генриха III, Великая хартия вольностей была переиздана в виде истинного признания королевской династией прав народа, и тем самым были посеяны семена демократии, правового государства и свободы слова. Итак, в тридцать девятом и сороковом параграфах мы с вами видим заложение основы для суда присяжных, или «законного приговора равных его». На самом же деле бароны так настаивали на этих пунктах по той простой причине, что внедрение своих людей в судебный процесс могло значительно повысить их шансы в будущих земельных спорах с королем. Тем не менее подобные корыстные намерения не должны преуменьшать их итоговой заслуги: в противостоянии с государством включение в судебный процесс независимых лиц, никак с государством не связанных, было жизненно необходимой защитой от возможной тирании. Что и было доказано последующими уголовными процессами. Насколько бы ни была на первый взгляд убедительной версия обвинения, если присяжным казалось, будто что-то не совсем так – если сторона обвинения вела себя чересчур напористо или требовала несоразмерно жестокого наказания, либо если присяжные не разделяли явную веру судьи в добросовестность свидетелей обвинения, – никто не мог им запретить оправдать обвиняемого. Таков был урок, извлеченный из знаменитого судебного разбирательства 1670 года в Центральном уголовном суде Лондона по делу двух квакеров, Уильяма Пенна и Уильяма Мида, обвиняемых в «незаконном и буйном» проповедовании на улице. Когда мятежная коллегия присяжных под предводительством мужчины по имени Эдвард Бушель отказалась вынести обвинительный приговор вопреки крайне убедительным доводам обвинения, судья отреагировал на это следующими словами:

– Джентльмены, вы не будете отпущены, пока не вынесете вердикт, нужный суду. Вас запрут без еды, питья, огня и табака; ваше поведение является оскорбительным для суда; вы либо, да поможет вам Бог, вынесете приговор, либо будете голодать (13).

Любой современный присяжный, вынужденный часами выслушивать бесконечные скучные показания свидетелей в страдальческом ожидании положенного по закону перекура, вне всякого сомнения, им посочувствует. Когда лишенные огня и табака присяжные были помещены под стражу за неуважение к суду, Бушель обратился к Верховному судье Джону Вону, который постановил, что присяжные не могут быть наказаны за вынесенный по совести оправдательный приговор, тем самым окончательно утвердив священную репутацию присяжных в качестве оплота личных свобод. Хотя присяжные и должны руководствоваться указаниями судьи относительно закона и его истолкования, приговор целиком и полностью находится во власти двенадцати разгневанных мирян (отсылка на «12 разгневанных мужчин»). (14). В восемнадцатом веке многие присяжные боролись с широко распространенной тогда смертной казнью, совершая так называемое «благочестивое лжесвидетельство» и целенаправленно вынося такой вердикт, который бы уберег обвиняемого от смертного приговора (так, например, они занижали ценность похищенного, чтобы кража перестала подходить под категорию преступления, за которое грозит смертная казнь) (15). Цитируя знаменитые слова Лорда Девлина: «Суд присяжных – это больше, чем инструмент правосудия, больше, чем один из столпов конституции: это лампа, своим свечением показывающая, что свобода все еще жива» (16).

Вторым по популярности обоснованием необходимости суда присяжных является воззвание к демократии. Привлечение жизненного опыта и столь горячо любимого «здравого смысла» двенадцати обычных людей с целью установления фактов важно не только для разрешения юридических споров по существу (например, чей свидетель лжет), но также и для ответа на вопросы современной морали. Если уголовное право устанавливает рамки поведения людей по отношению друг к другу, то демократия совершенно уместно требует того, чтобы интерпретация этих рамок получала общественное одобрение. Так, например, ключевым «ингредиентом» доказательства правонарушения в рамках закона о краже является недобросовестность, правовой критерий для которой требует, чтобы поведение обвиняемого было недобросовестным «в соответствии с обычными стандартами здравомыслящих и добросовестных людей», а также чтобы обвиняемый знал, что его действия в соответствии с данными стандартами являются недобросовестными (17). Таким образом, используя свой жизненный опыт и свои жизненные ценности, присяжные первым делом отвечают на вопрос морали – в чем именно тут заключается недобросовестность? – а затем и на вопрос факта – знал ли вор, что поступает недобросовестно? Так, ключевой вопрос одного дела, которое я вел в начале своей карьеры, заключался в том, были ли действия молодого косметолога по имени Шантель, подобравшей оброненный кем-то в супермаркете мобильный телефон, а затем попытавшейся продать его в пабе, недобросовестными. Выпучив глаза, она настаивала на том, что ничего недобросовестного в ее действиях не было: мол, что упало – то пропало. Присяжные с ней не согласились – в соответствии с высокими стандартами жителей Бристоля ее поступок был откровенно недобросовестным, и по ее мало впечатляющим ответам во время перекрестного допроса было понятно, что и сама Шантель это прекрасно знала.

Присяжных запрещено спрашивать про вердикт и их позицию.

Дело мистера Таттла служит еще одним наглядным примером. Он заявляет, будто применил уместную силу в целях самообороны. Если бы присяжные поверили, будто слепой потерпевший действительно напал на огромного мистера Таттла, то им пришлось бы также решить, были ли ответные действия мистера Таттла – два удара в лицо с последующим толчком в грудь – «уместной» реакцией в обстоятельствах дела, каковой ее искренне считал сам мистер Таттл. Решать, что в данном случае можно считать «уместным», целиком и полностью предоставляется присяжным. Вышло так, что присяжные либо и вовсе не поверили его версии событий, либо поверили, однако приняли решение, что он превысил допустимые меры самообороны против слепого соперника. Мы никогда не узнаем, к какому из двух заключений они пришли, – не только запрещается задавать присяжным вопросы про вынесенный вердикт, но и просить их объяснить свою позицию. Когда они заканчивают обсуждение и возвращаются в зал суда, где секретарь спрашивает о вынесенном ими вердикте, обвиняемый слышит из уст старшины присяжных лишь состоящий из одного или двух слов приговор, который решает его судьбу.

Разумеется, присяжные могут вынести свой вердикт, лишь выслушав показания различных людей, ставших свидетелями инкриминируемого преступления.