Теодор Риск забрался на скамейку, сел на спинку и оглядел пустой школьный двор, выуживая сигарету из пачки вопреки табличке, гласившей, что курение запрещено на всей территории школы. Он надел красные наушники Beats, которые отец подарил ему на Рождество, и нашел в мобильном песню Ace of Spades группы Motörhead. Еще минута, и спокойствие все равно будет нарушено – его одноклассники с криком выбегут во двор после сдвоенных занятий по физкультуре.

Сам он провел последний час у психотерапевта, которая, как обычно, болтала о том, как для него важно быть в коллективе и иметь друзей. Входить в сообщество, выражаясь красивым языком. Как всегда, он с трудом сдержал рвотные позывы – его тошнило от нее и ее уродского сконского диалекта. Черт возьми, до чего же он ненавидел этот говор губернии Сконе. Из всех диалектов этот без сомнения был самый мерзкий. Но каждую неделю он сидел на приеме, как лоботомированный болванчик, и выслушивал банальности.

Как важно, чтобы Теодор раскрылся и рассказал, каково ему в самой глубине его потайной комнаты. «Потайная комната» – ее любимое выражение номер один. «Давай войдем туда вместе», – иногда говорила она на своем тягучем говоре и протягивала руку, словно на полном серьезе ждала, что он возьмет ее. Как будто, если он впустит ее вовнутрь, она по-настоящему сможет ему помочь. Он вдохнул дым и покачал головой от одной только мысли. Словно кто-то когда-то сможет ему помочь.

И все же первые месяцы он слушался ее вплоть до запятой. Он рассказывал точно так, как оно есть, что он думает и чувствует. Об отношениях со своим отцом, который на полном серьезе считает, что дети у него на первом месте, хотя на самом деле его никогда нет, когда он нужен. О предательстве, когда его оставили одного дома на несколько суток. Это предательство все еще ощущалось, как открытая рана, но оно замалчивалось, словно его никогда не существовало. Теодор рассказывал о приступе паники, когда его заперли в помещении величиной с гроб, и о страхе умереть, как только кончится кислород. Как он думал, что все кончено.

Не говоря уже о шизофреническом разочаровании, которое накатило на него, когда он осознал, что выживет. Что его страдания будут продолжаться дальше. Один раз Теодор даже взял психотерапевта за руку и с закрытыми глазами согласился провести ее в потайную комнату. Несмотря на это, ее болтовня не прекращалась, словно заезженная пластинка.

Теодор не видел другого выхода, кроме как начать врать: говорить, что он заводит все больше друзей, что он становится популярным и всеми любимым. Что к нему возвращается желание жить и ему даже начинает нравиться сидеть дома, делать уроки и общаться с семьей. Он врал, что комок у него в груди все уменьшается и что он, наконец, может опять беспрепятственно дышать.

Но теперь она явно раскусила его. Во всяком случае, она опять стала разглагольствовать о друзьях, отчего ему становилось так плохо, будто у него рак. Только она не понимала, что тех, кто хотел стать другом Теодора, хватало. Это он не хотел ни с кем дружить. Он выдохнул дым и окинул взглядом идиотов, которые начали заполнять школьный двор.

Зануды, вот кто они такие. Каждый из них – двуногий придурок, да еще с уродским диалектом в придачу. Но он умный мальчик и никого не трогает. Ни разу он не перешел грань, хотя чаще всего его так и подмывало это сделать.

Но с Александрой из параллельного класса было по-другому. Она отличалась от прочего сброда, не говорила на сконским и не хихикала с остальными девчонками. Если задуматься, она единственная, кто его никогда не раздражает. Он никому не рассказывал о своих чувствах и даже сам не был уверен, что знает, что это такое. Но что-то определенно там было, и в самой глубине потайной комнаты он предполагал, что Александра чувствует то же самое. Во всяком случае, она обычно отводила глаза, как только встречалась с ним взглядом. Так наверняка произойдет и сейчас в любую секунду.

Она стояла у шведской стенки вместе с несколькими дурочками из своего класса. Теодор, конечно, никогда не засекал время, но не сомневался в том, что она первый раз так долго не отводила глаза. Чувство было настолько сильным, что ему пришлось сделать усилие, чтобы самому не посмотреть в сторону. Что это значит? Приглашение подойти и заговорить с ней? Вид у нее был веселый. Но что он скажет? И что ему делать с ее подружками?

Волшебство рассеялось. Но не из-за ускользнувшего взгляда, а из-за звонка мобильного, который заглушил звучащего в наушниках Лемми. Теодору даже не надо было брать телефон, чтобы узнать, кто звонит. Естественно, он звонит и мешает именно сейчас.

– Здоро́во, – сказал он, пытаясь говорить нейтральным тоном, но услышал сам, что не может скрыть раздражения.

– Привет, Теодор, это папа. Как у тебя дела?

– Полный порядок.

– Рад слышать. А что у психотерапевта? Все прошло хорошо?

– Как обычно.

– О чем вы говорили?

– Па… Это между ней и мной, ты же знаешь.

– Да, но это не значит, что тебе нельзя рассказывать. В смысле, если ты захочешь.

– Но я не хочу.

– Нет, нет, все в порядке. Теперь совсем о другом. Ты ведь знаешь, что у мамы завтра вечером вернисаж в доме культуры Дункера. Я только хочу убедиться, что ты будешь там не позднее шести.

– А это обязательно?

– Да, обязательно. А на выходные мы сделаем ей сюрприз и поедем в Копенгаген.

– Погоди, значит, я тоже должен ехать с вами?

– Да, будет классно. Ну, сам знаешь, мы остановимся в гостинице, сходим в Тиволи и полакомимся датскими хот-догами.

Теодор даже не попытался скрыть вздоха.

– Послушай, я не могу. У меня на следующей неделе три контрольные, и мне надо сидеть дома и зубрить, – сказал он, хотя только первая половина была правдой. С другой стороны, для него в тысячу раз лучше было сидеть дома и делать уроки, чем проводить целый выходной со своей семьей.

– Ну ладно, продолжим этот разговор сегодня вечером. Может быть, я чем-то сумею тебе помочь. Как приятно слышать, что прием у психотерапевта прошел хорошо.

Теодор своим молчанием дал понять, что он об этом думает, и через три минуты после вынужденной болтовни ни о чем они наконец смогли закончить разговор, и Лемми снова взял слово.