Экран погас, заботливая Сюзанна вывела на все экраны красочные картинки пожаров в городах, на нефтепроводах, очень мощно горят танкеры, вообще все обожаем смотреть на пожары, это у нас с допещерного времени, а с пещерного миллион лет смотрели на огонь уже в очаге с таким же удовольствием и обожанием.

Армия наконец-то заняла позиции на перекрестках улиц, хотя уже не армия, а те немногие части, что остались верны присяге и дисциплине. Зато в их руках все стратегическое вооружение, авиация, танки и тяжелая артиллерия, а у покинувших ее ряды только стрелковое оружие и автомобили.

Правда, бронетранспортеров увели достаточно, но с теми трудности со снабжением и ремонтом, а все привыкли жить легко, чтобы всякое там обслуживание совершалось как бы само по себе.

По особо крупным очагам бандформирований, именующих себя народной милицией, борцами за свободу, шариатским патрулями и другими красивыми именами, авиация по приказу командующего нанесла ракетно-бомбовые удары, показанные по всем каналам связи.

Телевидение, понятно, под контролем армии, даже диктор в военной форме, строгий и с четким голосом, ему бы отдавать приказы на военных парадах, приподнято-оптимистический и вместе с тем жесткий: выполняйте, а то выполним вас.

– А он, – произнесла Сюзанна, – наводит порядок.

– Да, – согласился я, – делает правильно в это неправильное время. Бывают ситуации, когда лучший ответ находит армия. В чрезвычайных ситуациях чрезвычайные меры. А это значит, всей стране ходить строем. В отношении простейших хорошо и правильно, а для ученых гибель. Что у Сокола?

– Тестируют уже в симуляции, – сообщила она.

Я стиснул челюсти, полной модели человеческого мозга еще не создано, слишком сложную вещь соорудила эволюция, а эмуляции на мозгах мышей, крыс и даже приматов нужны больше для отчетов перед инвесторами.

– Время истекло, – сказал я с тяжелым сердцем. – Эволюция сама рискнула, создав человека! Он может уничтожить ее, а может и… В общем, если готово хоть наполовину…

– Готовность на треть, – сообщила она немедленно. – По словам Сокола.

– Пойду к нему, – сказал я.

Сокола я всегда знал как уверенного и напористого человека, прекрасного руководителя, что умеет кнутом и пряником заставить работать и самых ленивых, а сейчас он впервые за все время, как я знаю, даже посерел лицом, выслушав мой пересказ последнего разговора с генералом.

– Нам бы еще…

– Поздно, – ответил я. – Нас достанут со дня на день. Думаю, бурить уже начали.

Он вздрогнул, в голосе появились хриплые нотки.

– Страшно…

Я кивнул, надеюсь, страшно не из-за туманных и грозных перспектив самой сингулярности, а из-за прототипа «Фемто-три».

Сам знаю, дорабатывать и тестить бы еще пару месяцев, но хотя генерал пообещал доставить бур завтра-послезавтра, на самом деле мог уже привезти и даже начать осторожное бурение. Не только аналитики, он и сам понимает, буду драться до последнего, потому переговоры переговорами, а отмашку на бурение вполне мог дать сразу.

Я не ошибся, еще через день командующий заявил довольным голосом:

– Бур привезли раньше, чем даже рассчитывал, у армии есть преимущества! Правда, пришлось расстрелять на месте двух самых строптивых, у них время обеда, видите ли…

Я ответил с похолодевшим сердцем:

– Мне тоже часто жаждется застрелить оппонента, а то и швырнуть под гусеницы танка.

Он улыбнулся.

– Расстреляли двух, уже пьяных и обкурившихся, зато остальные сразу протрезвели и как работали, как работали!.. У жестких мер свои преимущества.

– И теперь…

– Уже заканчивают установку, – сообщил он. – Сегодня же к вечеру начнут бурить. Обещают, что к утру продырлят первые сто, а то и двести метров.

Я сказал как можно подавленнее, хотя притворяться не приходилось:

– Ну чем мешаем?.. Спрятались от всех, сидим в скорлупке…

Он кивнул, по глазам вижу, что согласен, однако сказал тем же тоном:

– Ваш бункер – последнее убежище не под контролем армии. В Штатах и Европе уже и армии как таковой нет, теперь там все простые, как вы говорите, простейшие граждане, а на Востоке армии хоть и развалились, но на местах отдельные подразделения взяли власть в свои руки и тоже устраняют помеху. Но нам зачем их гражданские войны?

– Под помехой подразумеваете…

Он жестко улыбнулся.

– Как только перестают работать научно-исследовательские центры, неолуды успокаиваются. А тех, кто продолжал буянить, военные расстреливают на месте, давят танками. В общем, никакого апокалипсиса!.. Погибло не больше двух-трех процентов населения. От восьми миллиардов совсем ерунда.

– С точки зрения военного, – напомнил я. Вздохнул, уточнил: – Хотя, на взгляд ученого, совсем уж статистическая мелочь, можно было под такой удобный случай сократить население куда масштабнее.

Он улыбнулся такой жестокости одними глазами, рот оставался сомкнут, как медвежий капкан на лапе зайца, а лицо – по-прежнему гранитное изваяние римского полководца, а не живое подобие современного и раскованного человека.

– Советую выйти сегодня, – сказал он, – даже сейчас же. Если у вас есть такая возможность. Все ваши высоколобые хитрости просчитать трудно, но можно. Мои советники настаивают, что, как только бур пройдет достаточно расстояние, в скважину следует забросить бункерную бомбу. Она сама проникнет сквозь оставшийся грунт, если он не больше пятидесяти метров, и там взорвется. На поверхности даже не заметят, кроме небольшого толчка и выброса газов. Но там на большой глубине…

– Знаю, – ответил я. – В свое время по долгу службы изучил и бункерные повышенной мощности. Обещаю, мы выйдем. Если будет провокация, напоминаю про локальный ядерный взрыв на месте Москвы… И никто из нас не почувствует особой вины за то, что сделаем.

Он кивнул, экран погас, но у меня осталось ощущение, что этот пытливый взгляд продолжает следить за мной, даже когда я встал и пошел в лабораторию к Соколу.

Сокол на этот раз даже не посерел, а сразу стал белым, словно вся кровь отлила от лица, и оно стало мертвецки-белым.

– Прямо сейчас? – спросил он жалким голосом. – Хорошо, понял… Тогда давай вон в то кресло…

Валентайн и еще двое из моей команды, что помогали Соколу насчет совместимости чипа с нашим программным сопровождением, поднялись из-за столов и с похоронным выражением на лицах подошли к нам.

В лабораторию вошла и остановилась у двери Диана.

– А почему не ты? – спросил я с подозрением. – Сокол, ты же разрабатывал…

Он покачал головой.

– Давно было решено первым чип внедрить самому-самому… В списке были имена Скурлатского и еще с десяток лауреатов нобелевок, известнейших ученых… но здесь и сейчас самый-самый это ты. Я, конечно, орел, а не просто какой-то сокол, но ты вообще даже не знаю, что за дракон-феникс. И мозг у тебя дисциплинированнее. Садись, мы не знаем, сколько это займет времени и получится ли…

– Или сгорю?

Он ответил бледным голосом:

– Все равно все здесь сгорим. Только у тебя сгорит мозг, а мы чуть позже целиком.

Подошел Шенгальц, бледный до синевы под глазами, сказал таким же бледным и бесцветным от сильнейшей усталости голосом:

– Если сейчас не рискнуть, весь наш мир рухнет.

– Сингулярность может и не наступить, – быстро добавил Сокол. – Вообще!.. А тут еще наводнения, цунами, супервулканы, астероид через два года не проедет, а промчится… но может и влупить….

Я пробормотал:

– И ты уверен, что должен я?

Он двинул плечами, вместо него ответил Сокол:

– Гарольд, ты один из немногих, кто полностью расшарил для всех свой мозг. Мы видим, кто ты и какой ты, чем занимаешься, чем интересуешься. У тебя характер нордический, как говорили строители коммунизма и Четвертого рейха, что значит устойчивый, а моральный облик на виду. Потому лично тебе доверяю больше, чем своим сотрудникам, что не открываются больше, чем требуют обстоятельства. Да и другие тебе доверяют именно потому, что ты открыт.

– Я готов, – ответил я.

Он сказал с тоской:

– Еще бы месяц на испытания и тестировку! Эх, вся жизнь вот так… И женился, дурак, тоже в спешке, куда спешил, идиот?

Я промолчал, настроения в обществе и раньше были не ахти, правительство под нажимом самого темного уличного быдла, что гордо именует себя демократической общественностью, могло вообще зарубить и этот проект или отложить реализацию на годы, а там неизвестно, что будет, спасибо, что устояли…

– Остался только ты, – напомнил он еще раз. – Могли бы претендовать многие… как и все лауреаты Нобелевских премий, видные политики, футурологи с мировыми именами, но…

– Одних уж нет, – прервал Валентайн, – а те далече. К тому же, шеф, если честно, вы авторитетнее этих академиков. Звания званиями, лауреатства лауреатствами, но вы настоящий и, что всем импонирует, независимый лидер. Думаю, даже ваши конкуренты признают, потому и стараются стать академиками всех мировых академий, не понимая, что в наши дни все эти дутые регалии не работают.

– Сейчас этим даже простейших не обмануть, – добавил Сокол, – а специалисты давно знают, что под премиями обычно прячут пустоту и никчемность. Их получают политики, таких хватает и в научной среде, а мы всех оцениваем только по работам. Так что, Гарольд… решайся! Тем более что ты одновременно и подопытный кролик.

Я молча с трудом протиснулся на сиденье, пришлось отодвигать кучу устройств, что сразу же снова прижали меня к спинке кресла, две иглы ввели что-то в вены рук, а одна сразу в сонную артерию, я ощутил жжение, смолчал, в голове колотится беспомощно-паническая мысль: ну вот и все, ну вот и все, это же конец, со мной погаснет весь мир, все-все исчезнет…

Валентайн бережно подал Соколу нечто на серебристой пластине, размером с блюдце, я успел увидеть перекомпонованный «Фемто-три», теперь он почти с монету.

– Извини, – сказал Сокол, – крупноват. Не было времени на миниатюризацию. Инвазивным не получится, придется изъять часть теменной кости. Небольшую, в полсантиметра. Ничего не почувствуешь, в мозге нет рецепторов боли.

– Зато в кости есть, – ответил я. – А эта штука в дыру пролезет?

– Нейроморф, – напомнил Сокол. – Это же в сложенном виде, там расправится и начнет внедрение… Это придется перетерпеть. Можно обезболивающее…

– Ты же сказал, мозг не чувствует боли?

– Зато тело, с которым мозг зачем-то связан… Ладно, приступаем. Земля под ногами уже не горит, а полыхает!

А Валентайн сказал успокаивающим голосом:

– Кость можно зарастить так, словно ничего и не вырубалось. Хотя долото у меня тупое, а промахиваюсь я часто.

Я чувствовал, как сонное оцепенение начинает овладевать телом, проговорил слабеющим голосом:

– Обещанные характеристики…

– Почти все выдержано, – заверил Сокол, – только пропускная способность пока ниже заявленной, но со временем и это уладим. Шеф, это оправданный риск.

– А нити в мозг? – спросил я.

Он помотал головой.

– Сам чип слишком сложная вещь, да и с внедрением возникли всякие непредвиденные. Нужно почти миллион нитей…

– Тогда…

– Пошли другим путем, как сказал Владимир Ильич. Чип нейроморфен полностью, сам должен найти нужные нервные узлы и суметь внедриться во все, какие и сколько понадобится. На мышах все прошло безукоризненно! Ну, почти…

– Что ж не показали мудрых супермышей, – сказал я едва слышно. – Хорошо, приступайте! Промедление смерти подобно, как говаривал тот же Владимир Ильич. Насчет человечества хрен с ним, но погибнем и мы, а это уже невосполнимая потеря.