Врачи не обеспокоены контрацепцией

Помимо исторической демографии, исследований ведовства, сексологии – есть еще одна научная дисциплина, которая рассматривает загадку, явленную миру накануне XV века. Историки, изучающие техники ограничения рождаемости – особенно средства контрацепции, – не могут понять, как упоминания этих почти ежедневно используемых средств исчезли даже из теологических и медицинских работ. Так, Нунан пишет в 1969 году: «Я систематизировал свидетельства об использовании контрацептивов в позднем Средневековье – виды информации о них и ее доступность, указания на распространение контрацепции, условия применения контрацептивов, церковные споры об их видах и формах и, наконец, изменения структуры населения, которые могли быть обусловлены контрацепцией». Об этом же в 1936 году писал Норман Хаймс, пионер данной дисциплины. Сегодня мы намного точнее знаем, «что досовременные народы могли ограничивать численность семьи. […] Их действия, во всяком случае те, о которых они нам поведали в имеющихся источниках, заключались в приеме медикаментов и аккуратности половой жизни» (Риддл, 1992).

В эпоху Ренессанса, то есть около 1500 года, передача этих знаний прерывается. Авторы работ по контрацепции замолкают: «За весь период с 1480 по 1750 год один-единственный теолог нарушает этот обет [молчания] и упоминает о средстве для мужчин, которое еще описывал Аристотель, и о том, что его название и действие должны были быть общеизвестны. Дилетанты о контроле рождаемости не писали. Женщины, которые наверняка могли бы поведать об этом больше всех, по вопросам контрацепции вообще не высказывались. […] Единственной группой, в профессиональные интересы которой входила контрацепция, были врачи. Но они не заботились о ней. В отличие от средневековых трудов, многие работы по гинекологии этого времени не содержали ни единого упоминания о контрацептивах» (Нунан, 1969 год). Если же обратиться к истории медицины, например к работам Генриха Шипперге, то «мы видим, что именно в этой области, в самый разгар эпохи Просвещения, была применена одна из самых крупных стратегий умолчания, известных человечеству» (Шипперге, 1985).

Через три года после нашей попытки найти решение загадки преследования ведьм, исчезновения контрацепции, подавления сексуальности и начала европейского демографического взрыва историк Бен-Иегуда (1981) сформулировал давно напрашивающееся объяснение охоты на ведьм вместе с ее ключевыми условиями: «Только полноценные ответы на вопросы о времени [timing], содержании [content] и целевой группе [target] позволят нам полнее понять этот феномен и, оттолкнувшись от него, задать надежные рамки для дальнейшей интерпретации его событий».

Время в данном случае – это европейская демографическая катастрофа, обусловленная эпидемиями чумы 1348–1352, 1360–1361, 1369/1374, 1380–1381 и 1385 годов. Одна только первая эпидемия произвела эффект, сравнимый с двумя сотнями бомбардировок Хиросимы в расчете на тогдашнее число населения Европы (меньше 80 миллионов) по сравнению с Японией 1945 года. Кон пишет: «По количеству смертей эта чума была мощнее всех катастроф, которые Европе довелось пережить за предыдущую тысячу лет, – она изменила Европу сильнее, чем Первая и Вторая мировая война вместе взятые» (Кон, 1970). Мы знаем, что уже с 1360 года светские и церковные власти, которые потеряли более 50 % своих крестьян мужского пола, начали казнить повитух.

Преследование ведьм как жестокий способ восстановления популяции

Повитухи были доступными гинекологами для более чем 90 % женщин Европы. Естественно, они могли как помочь при рождении детей, так и прервать беременность или, например, убить новорожденного, вызвав быструю смерть от воспаления легких (то есть «предать демонам», используя терминологию «Молота ведьм»). Поэтому Бен-Иегуда отнес их к «целевой группе» преследуемых. Пресечение контроля рождаемости, о котором больше всего знали повитухи, стало не только центральным мотивом основных документов по преследованию ведьм, но и ранне-меркантилистским подходом к восстановлению популяции Европы согласно формуле «больше людей – больше богатства». Через три столетия – во время расцвета демографического взрыва – никто об этом уже не помнил.

Уничтожая «знающих женщин» (ведьм) клерикалы и светские власти, католические и некатолические церкви Европы действовали сообща, потому что для них преследование ведьм было решающим и наиболее эффективным средством восстановления численности населения. Зачатие в супружестве должно было стать единственным ненаказуемым удовольствием. Поэтому самоудовлетворениетакже начали выводить за рамки закона. Полиция нравоввремен эпохи Просвещения навязывает воспитателям идею «молчаливого тайного порока, который […] ужасным образом мешает размножению. Лучшим средством против него будет научение учеников через родителей и школьных учителей о том, что излишнее прикосновение к детородным органам суть страшный грех, […] однако следует избегать точного описания того, дабы не ввести их во искушение; постоянный и тайный надзор вкупе со строгим наказанием розгами, когда таковое деяние выявлено будет, суть необходимые средства» (Юнг, 1788).

Успех такой борьбы с половым инстинктом неопровержим, но цена его велика. Распространение «нервических расстройств», начиная с 1700 года, было самым безобидным последствием. Оно также считается загадкой истории и может быть связано с борьбой против сексуального желания и онанизма, распространенной в то время. Запрет противозачаточных средств привел к невозможности «тонкой настройки» общества. В Европе появляется больше новорожденных, чем необходимо. Но все равно страх того, что стоит только разрешить населению предохраняться, как рождаемость резко упадет, не исчезает. Распространяются поздние браки или запреты на брак, касающиеся наиболее малоимущих слоев населения. Сексуальную активность нижних социальных страт постоянно пытались криминализировать, ведь законным считалось только рождение ребенка в браке. Из-за таких правил внутреннее демографическое регулирование общества «снизу» становится невозможным.

Совсем не случайно детоубийство стало центральной темой «Фауста» Гете, в котором Гретхен убила своего ребенка. А ведь это только один из побочных эффектов такой государственной и церковной политики. Говоря о «Фаусте», следует сказать, что конфликт порождает не женское бесчестие, которое якобы ведет к детоубийству после неудачного предохранения и безуспешных попыток сделать аборт. Дело скорее в том, что популяционная политика государства объявила некогда обычный контроль рождаемостисмертельно наказуемым преступлением в граде земном с последующим проклятием в граде Небесном, что сводит на нет ценность жизни любого ребенка, если он рожден вне брака.

Когда бедняки, то есть те, у кого нет закладного имущества, стали большинством европейского населения в XVIII–XIX веках, пришлось вводить запреты на брак. Теперь уже не только собственники были вынуждены ограничиваться рождением одного получающего наследство сына, для чего, в соответствии с обычной статистикой рождаемости, требуется всего два ребенка. Вплоть до XVIII века люди сопротивлялись этому процессу. Как с огорчением сообщали разработчики Полиции нравов, в частности Юнг: «Мне знакомы места, где существует собственный закон, по которому супружеской паре разрешено иметь лишь двух детей. В связи с чем не могу понять, почему полиция бездействует» (Юнг, 1788).

Теперь и нищие рабочие были вынуждены рожать детей, заранее лишенных любого наследства. Во время пика демографического взрыва 1770–1870 годов таких детей называли «боль земли» (Enterbte dieser Erde), ведь нужда, доказанная целым рядом научных исследований, обрушивалась на самых незащищенных.