Британская и американская историография демонстрируют пласт исторической памяти тех народов о Бородине, которые в сражении не участвовали. Эти народы предлагают своего рода взгляд со стороны на историю сражавшихся под Бородином армий. Насколько «объективна» их картина прошлого?

В отличие от русских, французов, немцев, поляков, итальянцев, и даже испанцев и хорватов, британцы в битве участия не принимали. На Бородинском поле в сентябре 1812 г., по всей видимости, оказался только один английский солдат – драгун, прибывший в Россию вместе с генералом Р. Т. Вильсоном, британским комиссаром при Главной квартире русской армии, и «откомандированный» последним к русскому генералу М. С. Воронцову. Поэтому логично предположить, что вполне естественная заинтересованность британцев в победе русской стороны тогда, в 1812 г., должна была бы в дальнейшем смениться более трезвой и взвешенной оценкой исторического факта прошлого, что, в свою очередь, помогло бы увидеть внутренний смысл и «механику» самого события.

В эпоху 1812 г. англичане, безусловно, были жизненно заинтересованы в гибельном для Наполеона исходе русской кампании. Генерал Вильсон, который день 7 сентября провел в Петербурге, обедая у вдовствующей императрицы в обществе русского императора и «августейшей фамилии», 12-го стал свидетелем того, как Александр I получил донесение главнокомандующего М. И. Кутузова «о поражении Бонапарта в генеральном сражении». «Сие вызвало общий восторг, – записал он в дневнике. – Тут же были объявлены императорские награды». Английский посланник в Петербурге лорд У. Ш. Каткарт писал в Лондон: «Я счастлив сообщить, что армии его императорского величества одержали победу в самой упорной битве при Бородине». 3 октября газета «Таймс» перепечатала это сообщение, а также опубликовала бюллетени русской армии и рапорт Кутузова царю о том, что произошло у Бородина. Ряд статей в «Таймс» и других газетах был посвящен Бородинскому сражению. «Таймс» называла день сражения при Бородине грандиозным памятным днем в русской истории и «фатальной битвой» для Наполеона. Последний «не получил никакого преимущества, как ни дорого он заплатил за Бородино».

Первоначально, когда Наполеон начал вторжение в Россию, в Лондоне не надеялись, что ее сопротивление будет длительным. Министр иностранных дел лорд Р. С. Каслри вообще полагал, что русские продержатся не более трех месяцев. Теперь же, после Бородина, британское общественное мнение кардинально изменилось. Русский дипломатический агент в Лондоне Борель доносил 11 октября канцлеру Н. П. Румянцеву: «До битвы при Бородино в обществе имели место малоблагоприятные высказывания о русских. Эта битва внушила более справедливое суждение о них». «Я вас заверяю, – писал он далее, – что все здесь единодушны в вопросе о том, что эта ужасная борьба закончится триумфом России…». Теперь Наполеон, как сообщал премьер-министр Р. Б. Дж. Ливерпуль главнокомандующему британской армией в Испании А. К. Уэсли, будущему герцогу Веллингтону, окажется в более критическом положении, чем когда-либо, и не сможет послать подкрепления на полуостров.

Живой интерес в Британии к событиям 1812 г. в России сохранялся в течение всех последующих лет Наполеоновских войн. В 1813 г., одновременно с изданием на русском языке брошюры полковника квартирмейстерской части П. А. Чуйкевича, в Петербурге выходит ее вариант на французском, немецком и английском. Книга эта привлекла внимание англичан, которые, по утверждению ряда авторов, переиздали ее в Англии. Однако она заинтересовала британцев отнюдь не описанием «регулярных» сражений 1812 г., а теми параллелями, которые Чуйкевич проводил между «средствами необыкновенными» в войне русских против Наполеона и действиями «гишпанских» партизан и британских войск на Пиренеях. Несомненный интерес имеет также факт выхода в 1813 г. в валлийском городке Суонси издания русских и французских документов, касавшихся войны 1812 г.

В 1815 г. в Британии выходят сразу три книги, затрагивавшие события 1812 г. в России. Эти издания были далеки от того, чтобы представить точное и пространное изложение войны 1812 г., и Бородинского сражения в частности. Они были основаны, главным образом, на официальных публикациях тех лет. Более глубокую картину мог бы предложить генерал Вильсон, издавший работу «Набросок военной и политической силы в России в 1817 г.». Однако, как он сам заметил, было еще нельзя писать о кампании 1812 г. со всей откровенностью и «эта история… для Европы еще остается загадкой». Без сомнения, Вильсон систематически собирал все сведения о Бородинском сражении, увидеть которое ему самому не довелось. Однако в своей работе 1817 г., в свойственной британцу манере соотносить великие сражения другого народа с великими сражениями своего, написал следующее: «При Бородине, как при Ватерлоо, ряды были против рядов, человек против человека, и зов был обращен к храбрости каждого солдата: дело зависело от напряжения сил более, нежели от искусства маневрировать или от каприза судьбы…» В этом кратком замечании опытнейшего солдата, разделившего тяжесть войны с русской армией, был обозначен важный момент, свойственный всей англо-саксонской традиции в изучении событий 1812 г. и Бородина: внимание к внутренней, человеческой стороне, признание важности морально-психологического аспекта войны 1812 г. Вильсон работал над историей русской кампании многие годы, но опубликовать материалы до своей смерти в 1849 г. так и не сумел.

Признанным основоположником британской традиции изучения Отечественной войны 1812 г. и Бородина стал другой британец – великий писатель Вальтер Скотт. В июне 1827 г. вышли девять томов его книги «Жизнь Наполеона Бонапарта», вызвавшей бурную, но неоднозначную реакцию в Европе. Г. Гейне прямо обвинил Скотта в том, что «Жизнь Наполеона» была написана исключительно ради заработка: «Будь ты богат, ты не написал бы этой книги…» Но особенно досаждал Скотту неугомонный генерал Гурго, обвинивший писателя в клевете как на Наполеона, так и на самого Гурго. Скотт публично опроверг нападки наполеоновского генерала. Но это Гурго не остановило. Стали поговаривать уже и о предстоящей дуэли, подобно тому, как разрешилась «научная полемика» Гурго с Сегюром. И только угроза Скотта опубликовать во французской печати документы, которые могли бросить тень на самого Гурго, заставила неугомонного французского генерала прекратить свои выступления. В России книга Скотта о Наполеоне сразу вызвала заметный интерес. Вначале «Московский телеграф» опубликовал выдержки из нее, а в начале 1830-х гг. она была полностью переведена на русский язык. События 1812 г. охватывала 9-я часть русского издания. Можно вполне согласиться с российским историком Н. А. Троицким, который, назвав работу Скотта «энциклопедией взглядов английской олигархии на французскую революцию и все ее порождения», вместе с тем обнаружил в ней «и рациональное зерно». Основными материалами при описании войны 1812 г. стали для Скотта работы Бутурлина и, особенно, Сегюра, вследствие чего автор уделил немало внимания внутренним метаниям Бонапарта, «тому, как здравый ум и хладнокровие императора уступили сильному и пылкому его желанию кончить войну блистательным боем и победою». По мнению Скотта, к Смоленску французская армия «в расстройстве своем походила несколько на пьяного человека, который может еще бежать, но не в состоянии был удержаться на ногах, когда бы он остановился». Численности противоборствующих армий к началу сражения английский писатель определял как равные примерно 120 тыс. каждая (Скотт в данном случае критически подошел к мнению Бутурлина, полагавшему русские силы в 132 тыс., а французские в 190 тыс.). Великая армия состояла из «многонациональных элементов», но это были отборные воины, ветераны. И все же сомнения в своем превосходстве у солдат Великой армии были. Поэтому не случайно, как полагал автор, они «окружили себя окопами». Готовясь к сражению, французы понимали, что «будут истреблены при отступлении», если проиграют сражение. Речь Наполеона к войскам также была «не столь напыщенна», как ранее. Вообще же Наполеон, готовясь к битве, был полон мужества и твердости, даже несмотря на тревожные события в Испании. Остановившись на отказе Наполеона послать вперед гвардию, Скотт заметил, что осуждавшие его приписывали данное решение нездоровью и дурно проведенной ночи, но тайна отказа, по мнению автора, крылась в ответе Наполеона маршалу Бертье: «Если завтра будет другое сражение, то где моя армия?» Французские потери Скотт оценивал в 10 тыс. убитыми и «вдвое больше ранеными», замечая при этом, что русские взяли тысячу пленными, а французы «едва ли вдвое против сего числа». Общий вывод Скотт давал следующий: «…хотя победа осталась на стороне французов, но соперники их могли сказать, что они скорее сами отказались от боя, чем потерпели поражение». После сражения Наполеон пребывал в растерянности, не зная, по какой дороге – Московской или Калужской – отступила русская армия, и это заставило его остаться в Можайске до 12 сентября. Наполеон, получив подкрепления, желал нового сражения, но русские обманули его надежды, снова навязав ему войну на истощение. В целом, несмотря на довольно беглое и путаное изложение хода военных действий, Скотт попытался создать вполне взвешенную картину, по достоинству оценив усилия обоих противников. К явным недостаткам его работы следовало бы отнести чересчур точное следование за концепцией и материалами Сегюра, что подменяло собственный строгий анализ автора не всегда беспристрастным мнением участника Русского похода. Но одновременно это же обстоятельство способствовало тому, что в английской историографии войны 1812 г. теперь прочно установилась традиция рассматривать и учитывать эмоционально-психологический фактор как один из важнейших и предопределивших исход великого сражения. Две работы английских авторов А. Алисона и Дж. Каткарта, вышедшие в 1841 и 1850 гг., закрепили эту традицию.

Наиболее интересной представляется работа сэра Арчибальда Алисона «История Европы от начала Французской революции до реставрации Бурбонов», в 8-м томе которой значительное место было отведено войне 1812 г. Окончательное решение о движении на Москву, вынуждая тем самым русских к генеральному сражению, Наполеон принял, находясь в Витебске. Как военные, так и политические обстоятельства, считал автор, не оставляли императору иного выбора. Но к 7 сентября силы противников почти сравнялись. Русские располагали 132 тыс., из которых 10 тыс. были ополченцами, а 7 тыс. – казаками. Французы имели 133 тыс. превосходных солдат, но уступали в артиллерии (570 против 640 орудий у русских). По мнению Алисона, «никогда еще результаты предстоящего сражения не зависели в такой степени от простого солдата. На одной стороне были собраны воины той части европейского континента, которая противостояла «дикости азиатского правления», на другой была нация, происходившая по рождению от татар, но приобщенная к цивилизованному обществу, однако вступившая теперь в борьбу против соединенных сил цивилизации. И командование Наполеона, и командование Кутузова прибегли перед боем к своим методам воздействия на струны солдатской души, обещая либо зимние квартиры, славу и окончание лишений, либо взывая к религиозной вере и защите Отечества. Опираясь, главным образом, на работы Сегюра, Жомини, Фэна, Шамбрэ и Бутурлина, Алисон достаточно убедительно проследил основные этапы и перипетии Бородинского сражения, стараясь отдать должное и храбрости солдат Наполеона, и стойкости русских. Потери последних он определял в 15 тыс. убитыми, 30 тыс. ранеными и 2 тыс. взятыми в плен. Французы, по его мнению, потеряли 12 тыс. убитыми и 38 тыс. ранеными, то есть в целом на 3 тыс. больше русских. Остановившись на отказе Наполеона от полномасштабного использования гвардии, автор, хотя и указал на болезнь как на одну из главных причин этого решения, но основными счел другие факторы. А именно то, что Наполеону приходилось действовать в центре вражеской страны, в отрыве от своих баз, и это заставляло его быть осторожным, не исключать в том числе возможности еще одной битвы под стенами Москвы. В целом работа Алисона закрепила в британской исторической науке мнение о Бородинском сражении как о значительном, и даже ключевом, событии в европейской истории Нового времени. Несмотря на известную предубежденность против «полуцивилизованной» России, автор пытался выдержать беспристрастный тон.

В 1860 г. племянник и зять сэра Роберта Вильсона опубликовал его «Повествование о случившемся во время вторжения в Россию Наполеона Бонапарта и отступления французской армии в 1812 г.», а через год – его дневник о кампаниях 1812, 1813 и 1814 гг. Это стало подлинным событием в английской историографии Отечественной войны 1812 г. Несмотря на то что Вильсон конечно же смотрел на события в России исключительно с точки зрения английских интересов, его участие в кампании, великолепное знание обстоятельств и людей той героической эпохи, стремление к достоверному изложению и соблюдению объективности, а также знакомство со всеми основными опубликованными материалами (работами Бутурлина, Шамбрэ, Жомини, Толя и др.) и наличие собственных личных записей и переписки 1812 г. способствовали созданию яркого исторического произведения.

Как мы уже писали, первые впечатления о Бородинском сражении сложились у Вильсона при получении известий о нем в Петербурге. Прибыв позже, вероятно 25 сентября, в Красную Пахру и собирая сведения о Бородине, Вильсон смог составить более точное представление о великом сражении. Он сразу пришел к двум выводам: во-первых, что «Бородинскую битву нельзя назвать регулярным сражением, une bataille rangée… Это была борьба за отдельные позиции…», а во-вторых, что русская армия в значительной степени действовала пассивно, особенно после сражения, хотя «силы неприятеля были гораздо больше расстроены». Последнее суждение английского генерала было явно чересчур смелым и напрямую связано с той политикой, которую он проводил в Главной квартире русской армии, пытаясь побудить русских к более активным действиям. Вскоре Вильсон пришел к еще одному важному заключению о том, что события накануне и во время сражения заставили Наполеона серьезно пересмотреть стратегические планы: французский император теперь стал больше полагаться на тот эффект, который произведет на Александра I взятие Москвы, нежели на разгром всех сил противника. Основываясь на этих главных тезисах, сформированных еще тогда, в 1812 г., Вильсон и создал цельную картину Бородинского сражения.

Численность русских сил, по Вильсону, составляла 90 тыс. регулярного войска, 10 тыс. ополченцев и 7 тыс. казаков при 640 орудиях, а Великой армии – 140 тыс. при 1 тыс. (!) орудий. Пехота Наполеона, по его мнению, была в хорошем состоянии, чего нельзя было сказать о кавалерии. Предшествовавший генеральному столкновению бой за Шевардинский редут, как не без оснований считал автор, был упорным, но ненужным и безрезультатным. События 7 сентября он изложил достаточно последовательно и, по возможности, точно, показывая, как шаг за шагом план Наполеона по разгрому русской армии давал сбои из-за стойкости противника и простого стечения обстоятельств. По мнению Вильсона, подготовка Наполеоном решающего удара совпала с рейдом русской кавалерии Уварова и Платова, что и заставило его отложить штурм Курганной высоты. Хотя батарея Раевского и была позже взята (описывая этот штурм, автор искренне восхищался отвагой и военным искусством О. Коленкура, который смог выбрать верный путь среди русских колонн), но последнюю неприятельскую позицию у Горок он уже не имел сил атаковать. Считая, что русские не предпримут сражения на следующий день, и надеясь на вступление в Москву без нового столкновения, Наполеон целиком положился на «политические интриги». Потери сторон английский генерал оценивал поровну – в 40 тыс. (за 5 и 7 сентября). Результат сражения был неопределенен – «каждая армия представляла себя хозяином поля». Поэтому, как писал Вильсон, не Бородинскому сражению, а «вялости» неприятеля, вступившего в Москву, но боявшегося возможности нового сражения, обязана Россия своим последующим триумфом. Точка зрения интересная, хотя и не бесспорная. Не бесспорны также были и утверждения автора о численности войск, особенно о численности орудий у Великой армии, о потерях, о действиях отдельных генералов и их солдат на поле боя. Нередко английский генерал, явно желая угодить русскому правительству, делал сомнительные утверждения, сохраняя при этом стиль невозмутимого наблюдателя. И все же рядом с картиной, созданной Вильсоном, как верно отмечали его современники, в сущности, поставить в Англии в те годы было просто нечего. Произведением английского генерала будут пользоваться все последующие поколения англосаксонских историков.

Значительно меньший интерес вызвала работа Ч. А. Файфа «История XIX в.», первое издание которой вышло в Лондоне в 1880 г. Рассматривая события 1812 г., Файф обратился к трудам Богдановича, Шамбрэ, к ряду опубликованных документов, но основным источником материалов для него стал, конечно же, Вильсон. Наполеон, по мнению Файфа, безуспешно гоняясь за русской армией, пришел в конечном итоге к убеждению, что всякое сопротивление противника прекратится со взятием Москвы. Это и побудило его двинуться к русской столице. При Бородине, считал Файф, французы потеряли 40 тыс. (!), русские – 30 тыс. (!). «Обе стороны, – отмечал автор, – приписывали себе победу; на самом же деле ни одна из них не одержала ее. Это не было такое поражение русских, какое было необходимо Наполеону для окончательного решения войны; это не было торжество достаточное для того, чтобы спасти Россию от необходимости покинуть свою столицу».

Многие отечественные авторы, вслед за К. А. Военским, обратившимся к британской историографии войны 1812 г., утверждали, что рубеж XIX–XX вв. стал для нее переломным. Они связывали это с выходом в свет в начале 90-х гг. XIX в. работ американского адмирала А. Т. Мэхэна, ставших основой геополитической науки. Теперь для североамериканской и британской публики война в России в 1812 г. должна была предстать только как эпизод великой борьбы континентального монстра Франции с могущественной Британской империей. Одновременно с американцем Мэхэном к похожим выводам пришел и британец О’Коннор. И все же в специальных работах, затрагивавших как события в России в 1812 г., так и Наполеоновские войны в целом, этот взгляд стал прослеживаться не сразу. Примером тому могут служить работы Х. Д. Хатчинсона, Х. Б. Джорджа и Р. Дж. Бартона, вышедшие в конце XIX – начале ХХ в. Общим для них было повторение того фактологического материала и тех оценок, которые ранее уже звучали в работах английских авторов. Некоторые нюансы (скажем, полковник Бартон оценивал русские потери в 44 тыс., а французские – в 28 тыс.), в сущности, ничего не меняли. Пожалуй, только одна работа того времени могла претендовать на новое прочтение событий 1812 г. – это книга бывшего премьер-министра Англии А. Розбери, вышедшая в 1900 г., которая, впрочем, не была по достоинству оценена ни в те годы, ни позже. Не претендуя на профессиональный военно-исторический анализ событий, Розбери сделал попытку, хотя и не бесспорную, психологического анализа личности Наполеона. Принадлежа к категории великих людей и наделенный некой сверхъестественной силой, французский император переживал в 1812 г. фазу постепенного угасания своего таланта. Это, в свою очередь, толкало его к безрассудным попыткам «до конца испытать свою судьбу».

И все же, несмотря на отсутствие оживленных дискуссий о Бородинском сражении в британской историографии того времени, память о нем держалась прочно. В преддверии Первой мировой войны и в ходе ее представления британцев о стойкости русских были важным фактором доверия к России как к союзнику. Эти представления во многом определялись такими изданиями, как, например, «Британская энциклопедия». Автор статьи, посвященной Бородину, вполне убедительно осветил основные этапы битвы и остановился на уже традиционном вопросе об использовании (или, точнее, неиспользовании) Наполеоном гвардии. Автор утверждал, что совсем «неочевидно», будто дополнительное введение в бой войск могло бы привести к решительным результатам. Полный разгром русской армии на поле боя под Бородином не имел бы решительного воздействия на «национальный дух русских». В целом наполеоновская армия, состоявшая наполовину из иностранных контингентов, потеряла 32 из 130 тыс., а русская – около 42 из 121 тыс. человек. Хотя сражение при Бородине, указывалось в энциклопедии, памятно в основном по ужасным потерям обеих сторон, во многих моментах оно являло «прекрасный пример для исследования наполеоновской тактики».

В межвоенное время интерес в Британии к Бородину и к войне 1812 г. в целом был невысоким. Русские всерьез, даже в самый канун Второй мировой войны, не расценивались как союзники. Только в 1950-е гг., уже в условиях «холодной войны», англичане начинают вспоминать войну Наполеона против России в 1812 г. В 1957 г. выходит книга У. Джексона «Семь дорог на Москву». В условиях чередования обострения отношений с СССР с временным потеплением эта работа была своего рода исследованием природы «русской силы».

1960-е годы, в отличие от предшествующих десятилетий, оказались для британской исторической науки чрезвычайно продуктивными в исследовании войны 1812 г. В 1966 г. вышло фундаментальное исследование преподавателя Королевской военной академии в Сандхерсте Дэвида Чандлера «Кампании Наполеона». Как и все прочие главы его книги, сюжет о 1812 г. и Бородинском сражении был написан ярко и талантливо. Чандлер был оправданно осторожен, говоря об общем плане Наполеона при вторжении в Россию, и отмечал, что император, не разбив русские армии, первоначально предполагал провести зиму около Смоленска. Однако серьезные военные (возможный рост сил противника, трудности со снабжением собственной армии) и политические (неизбежные колебания союзников, активизация Англии, испанские дела, польский вопрос и признаки заговора в Париже) причины заставили его искать решающего сражения. К 7 сентября главные силы Великой армии насчитывали, по мнению Чандлера, 131 тыс. человек при 587 орудиях, тогда как русская армия состояла из 120,8 тыс. человек. Признавая роль случая и человеческого фактора в военном деле, автор отмечал, что холод обострил к началу сражения болезни Наполеона, вопрос, каким образом это повлияло на исход сражения, не затрагивал. Наоборот, Чандлер был склонен объяснять все решения Наполеона в Бородинском сражении факторами вполне рационалистическими, вытекавшими из военной необходимости, относя к ним и моральное состояние войск. Объясняя отказ Наполеона от предложения Даву обойти русские позиции, Чандлер, отметив недостаток сил, плохое состояние артиллерии и кавалерии, возможность отхода русских, отметил вместе с тем и достаточно глубокое знание императором боевых качеств русского солдата, который мог бы продолжать сражение даже при обходе фланга неприятелем. Общий план Наполеона на сражение основывался на идее прямой фронтальной атаки с диверсионными действиями против флангов врага. На полномасштабную атаку левого фланга Наполеон не решился, так как Великая армия со стратегической точки зрения была ослаблена. Помимо этого, Наполеон испытывал такое давление времени (а новости из Испании заставляли спешить еще более), что был вынужден остановиться на достаточно простом плане действий, и превратил сражение в «столкновение грубой силы». Оказало влияние и то, что дух армии к 1812 г. уже заметно изменился, и поэтому пришлось отказаться от практики перестройки в ходе боя колонн в линию: колоннами было легче управлять, но и потери были большими.

По мнению автора, уже к 8.30 резервы Наполеона были введены в дело; оставалась одна императорская гвардия. Но когда пришло время бросать и гвардию в огонь, Наполеон не удосужился самостоятельно ознакомиться с ходом сражения. Штаб был в шоке, видя его безучастным и апатичным. Рейд русской кавалерии окончательно заставил Наполеона отказаться от использования гвардии. Поэтому, когда был взят «большой редут», вопрос использования или неиспользования гвардии для Наполеона уже не стоял, тем более что Мюрат и Бертье тоже были против этого. Данное решение императора было «возможно правильным в долговременной перспективе». Французские потери были не менее 30 тыс. (эту цифру, отметил Чандлер, некоторые авторы поднимают до 50 тыс.), а русских – 44 тыс. В целом в работе Чандлера нашли развитие лучшие черты британской историографии Наполеоновских войн и войны 1812 г.: ясный, взвешенный военно-исторический анализ события, учет влияния политических факторов и, до некоторой степени, «человеческого фактора», стремление к объективности в оценке действий противоборствующих сторон. Помимо этого, книга Чандлера свидетельствовала еще об одном важном моменте: казалось, что на берегах Альбиона окончательно ушла в небытие наполеонофобия, постепенно замещаясь до некоторой степени даже восторженным отношением к деяниям великого императора.

В 1967 г. в Англии вышли сразу три работы, посвященные наполеоновской армии в России и оставившие заметный след в историографии, – книги Алана Палмера «Наполеон в России», Р. Ф. Делдерфилда «Отступление из Москвы» и своеобразное собрание свидетельств очевидцев с комментариями Энтони Бретт-Джеймса. Работа Палмера была основана на значительном количестве французской литературы и опубликованных воспоминаний. До него в англо-американской историографии еще никто не смог представить столь широкого набора франкоязычных материалов. Однако автор ушел от наукообразной формы изложения событий, предпочтя форму увлекательного рассказа, в котором повествователь избегает делать какие-либо собственные выводы и не прибегает к придирчивому разбору фактов. При всех недостатках такого изложения Палмеру удалось затронуть мир внутренних ощущений, которые Наполеон мог испытывать при соприкосновении с Россией. Описывая события 6 сентября, автор поднимает рассказ о процессии с иконой в русском лагере и о портрете маленького Римского короля в лагере французов до уровня очевидного контраста в менталитете народов разных культур, встретившихся на Бородинском поле. К сожалению, сам ход событий Палмер представил довольно размыто, к тому же явно следуя за Сегюром в своей увязке перипетий сражения с душевными порывами Наполеона. Несколько меньший интерес представляла книга Делдерфилда. Ее автор хотя и описывал Бородино, но довольно бегло – его внимание привлекла, главным образом, трагическая эпопея отступления Великой армии. Хотя Делдерфилд и затрагивал вопрос о здоровье Наполеона, увязывая его с отказом от использования императорской гвардии в сражении, но делал это поверхностно, избегая каких-либо выводов.

Бретт-Джеймс предложил вниманию публики большое количество отрывков из воспоминаний и писем французских, немецких, русских, швейцарских и английских участников войны 1812 г., предпослав к каждой главе собственный комментарий. В предисловии к главе о Бородине он счел важным отметить, что Наполеон ответил отказом на призывы бросить гвардию в бой в поворотный момент сражения по причине своего нездоровья и рассеянности. Двумя строками далее комментатор написал, что это было сделано из-за «разумной предусмотрительности», хотя, заметил он здесь же, одна гвардия только и могла изменить ситуацию и сделать Бородино решающей победой Наполеона. В целом собственного взгляда на события великого сражения Бретт-Джеймс так и не представил. Даже несмотря на всю полезность публикаторской работы, которую он проделал, вызывают досаду нередкие фактологические ошибки при редактировании текстов (иногда были перепутаны даже авторы помещенных писем и воспоминаний).

1970-е годы начались с публикации небольшой книги преподавателя Королевской военной академии в Сандхерсте Э. Р. Холмса «Бородино. 1812». Работа была достаточно беглая, хотя и не лишенная интереса. Так, Холмс заявлял, что разумного объяснения отказу Наполеона от плана обхода русских позиций Даву он не видит, так как при сильной фронтальной атаке французов русские могли отступить с таким же успехом. Официальная цифра французских потерь (28 тыс.), по мнению автора, неубедительна, так как французам приходилось атаковать русские укрепленные позиции, которые к тому же защищались многочисленной артиллерией. Отказывался Холмс и от окончательного решения вопроса о том, почему же Наполеон не использовал гвардию, тем самым отказавшись от достижения решительных результатов.

Одной из лучших работ по Бородинскому сражению, опубликованных на английском языке, остается книга британского историка Кристофера Даффи, вышедшая в 1972 г. Характерной чертой его произведения стало достаточно критическое внимание к источникам. Причем, наряду с французскими и немецкими материалами, Даффи счел необходимым обратиться и к русским опубликованным документам. Прежде чем начать изложение событий самого Бородина, автор дал квалифицированный обзор стратегии и тактики русской и Великой армий, охарактеризовал особенности их материального обеспечения и сделал беглый очерк хода военных событий с начала войны 1812 г. Впрочем, особых откровений Даффи не сделал, следуя в основном за Чандлером. К моменту генерального сражения Наполеон располагал 133 тыс. солдат (что составляло 44 тыс. на милю), русские – 125 тыс. (то есть 36 тыс. на милю). Причем состояние французской кавалерии оставляло желать много лучшего, а из 587 орудий только 1/10 часть могла быть отнесена к батарейной артиллерии (последнее утверждение Даффи, вероятно, позаимствовал у Богдановича). В то же время русская армия включала много рекрутов, а 1/3 кавалерии составляли казаки (7 тыс. из общего количества кавалерии в 24 тыс.).

6 сентября, предприняв рекогносцировку, Наполеон, по мнению британского историка, допустил существенные ошибки, оценивая расположение неприятеля, его оборонительные сооружения и саму местность. Это и предопределило его решимость, отвергнув план Даву, предпринять фронтальную атаку русских позиций. Впрочем, как считал Даффи, были и другие причины отказа императора от предложений маршала: трудности обхода русских позиций ночью, возможность отказа неприятеля от генерального сражения, а также состояние летаргии, в которое Наполеон все более погружался. Достаточно подробно, стараясь отмечать важные детали, Даффи изложил перипетии самого сражения. Остановившись, в частности, на описании боя за «флеши», он заметил, что некоторые историки выделяли во второй французской атаке на «флеши» четыре отдельных удара. Поэтому, полагал автор, спор о количестве атак не столь уж существен, как казалось многим историкам. Объясняя причины неудачи знаменитой атаки генерала Бонами батареи Раевского, автор отметил, что тот был контратакован русскими сразу с четырех направлений и, конечно, не мог удержаться. Сам Наполеон, по мнению Даффи, вел себя в ходе сражения неожиданно пассивно, предоставив Мюрата и Нея самим себе, игнорируя в то же время призывы оказать им поддержку императорской гвардией. Причины такого отказа историк видел в трех моментах: во-первых, в том, что император, находясь во враждебной стране, не мог отказаться от сохранения своего последнего, элитного корпуса, во-вторых, ему не был ясен результат с фланговым движением Понятовского, посланного по Старой Смоленской дороге, и, в-третьих, русская кавалерия появилась на северном фланге. Последнее, как отмечал Даффи, весьма обеспокоило императора и заставило его самого отправиться на левое крыло. Эта задержка с решительной атакой батареи Раевского привела к двухчасовому стоянию французской кавалерии под жестоким огнем и большим потерям. Само же взятие «большого редута», как утверждал Даффи вслед за Рот фон Шрекенштайном, осуществили саксонские кирасиры, которым уступила место расстроенная французская кавалерия 2-го корпуса. К концу боя и русская, и французская армия были расстроены. На другой день, считает историк, Кутузов мог выставить не более 45 тыс. человек, хотя точное число русских потерь Даффи все же предпочел не давать. Не совсем ясным остался для него и вопрос о потерях Великой армии – то ли не более 30 тыс. (по Чандлеру), то ли 58 тыс. (по П. А. Жилину!). Все наиболее важные решения Наполеона, как и Кутузова, считал Даффи, были в основном негативного характера: не принимать план Даву о ночном обходе русских позиций и не бросать в бой императорскую гвардию. Но, в отличие от Кутузова, Наполеон находился в худшем положении, так как не мог надеяться на инициативу своих подчиненных. Он пытался руководить боем диктаторски, как в ранних своих сражениях, но под Бородином он был уже не молод и физически не активен. Если говорить строго, подводил Даффи итоги, русские проиграли сражение – они не были в состоянии возобновить баталию и оставили поле боя. Но в то же время часы наивысшего триумфа Великой армии были моментом ее окончательного разрушения, когда Наполеон и его солдаты увидели, как, поражая врага, они сталкиваются со все более усиливающейся решимостью неприятеля сражаться.

Наряду с великолепным трудом Даффи, в котором были использованы в основном классические методы исследования, в историографии 1970-х гг. наметилось новое направление, связанное с поисками иных ракурсов в исследовании и иной методологии. Это были, главным образом, работы Филиппа Дж. Хэйторнтуэйта и Отто фон Пивки (Д. Смита). В 1976 г. Хэйторнтуэйт издал работу, рассчитанную на широкую аудиторию и посвященную истории военной одежды в эпоху Отечественной войны 1812 г. За внешней популярностью этой книги скрывалось стремление через символику, военный мундир и военные аксессуары не просто показать перипетии кампании 1812 г., но и воссоздать живой образный мир того времени. Понимая, что одежда является сферой материальной жизни, через которую могут быть познаны важные человеческие стороны эпохи, Хэйторнтуэйт предложил многочисленные штрихи к «структурам повседневности» наполеоновской и, в меньшей степени, русской армий 1812 г. На основе воспоминаний, рисунков очевидцев (прежде всего, А. Адама и Х. Фабер дю Фора) и других материалов, Хэйторнтуэйт затронул характер взаимоотношений солдат и командиров Великой армии, дух наполеоновского войска и его отдельных частей, эмоциональный настрой бойцов и взаимоотношения разных наций в рамках единой европейской армии.

Другой историк – О. фон Пивка (под этим именем скрывался британец Дигби Смит), предложил еще более оригинальную работу, предприняв попытку соединить в одной книге униформологический материал, анализ динамики потерь различных соединений Великой армии в 1812 г. (это он сделал на основе данных, опубликованных Г. Фабри) и собственные размышления о причинах неудачи Наполеона в русской кампании. Главную причину гибели Великой армии автор увидел в глубоко порочной практике наполеоновских маршей в начальный период войны. Негативные последствия этого «прыжка» во всей полноте обнаружились в Бородинском сражении. Представив динамику потерь корпусов Великой армии, Пивка показал, что 50-процентный рубеж в уменьшении численного состава все соединения центральной группировки (за исключением одной только императорской гвардии) перешагнули еще до Бородинской битвы. Потери французской армии в ходе самого сражения (автор относит сражение только к 7 сентября) составили 28 тыс. человек и 13 орудий. Русские потери были в 52 тыс. (включая сюда пленных и отставших примерно 9 тыс.) и 40 орудий. В бою при д. Шевардино потери были в 3,6 тыс. у французов и в 6 тыс. у русских. И все же следует признать, что, несмотря на интересный материал, представленный Пивкой, ему не удалось убедительно совместить разные плоскости своего исследования: все три части работы выглядели как совершенно самостоятельные, соединенные чисто механически.

В 1976 и 1980 гг. в Англии появились два любопытных исследования в жанре военно-исторической биографистики, посвященные жизни М. И. Кутузова и М. Б. Барклая-де-Толли, где затрагивалась тема Бородина. Бегло остановился на Бородинском сражении, не добавив по существу ничего нового, и Майкл Гловер, автор иллюстрированной истории «Наполеоновских войн». Достаточно традиционной выглядела и книга Найджела Николсона о Наполеоне в 1812 г., изданная в 1985 г. Целиком скомпилировав на основе литературы картину событий, автор вместе с тем счел вправе заявить о том, что атака императорской гвардией могла бы стать решающей для хода сражения, однако не изменила бы результат всей кампании: захватив Москву, Наполеон вскоре столкнулся бы с воссозданной русской армией.

В конце 1980-х – середине 1990-х гг. среди британских историков возникла тенденция к выявлению исторических параллелей между эпохами борьбы Британии с наполеоновской Францией и с империей Гитлера. В этой связи их привлекал и вопрос о роли России в противоборстве Британии с враждебной ей континентальной Европой. По-видимому, традиция сопоставления Наполеона и Гитлера была заложена голландским профессором Питером Гейла, бывшим узником Бухенвальда, издавшим в 1949 г. книгу «Наполеон: За и Против», и по сей день чрезвычайно популярную в англосаксонском ученом мире. Как мы уже упоминали, в 1957 г. британец У. Джексон опубликовал книгу «Семь дорог на Москву», в которой обратился к истории вторжения Наполеона и Гитлера в Россию, а в 1988 г. вышла работа Десмонда Сьюарда «Наполеон и Гитлер». Главные причины поражения Наполеона и Гитлера авторы видели не только в обширности русских пространств, особенностях климата, но, в неменьшей степени, и в непоколебимой стойкости русского правительства, народа и в «живучести русской армии».

В 1995 г., когда для Великобритании приобрел особую актуальность вопрос о формах европейского единства и о перспективах отношений Альбиона с европейскими континентальными державами, вышла работа преподавателя Ливерпульского университета Чарльза Дж. Исдейла «Войны Наполеона». В предисловии Исдейл счел своим долгом посетовать на то, что «новая научная история», вошедшая в моду в конце 1950-х гг. и склонная к использованию «изощренных современных методик и приемов», упорно обходит вниманием наполеоновскую эпоху. Исдейл же заявлял о готовности представить увлекательное исследование, демонстрирующее новый обобщающий взгляд на природу, характер и последствия Наполеоновских войн. Полагая империю Наполеона продуктом деятельности мощной милитаристской группы во Франции, возникшей благодаря стечению различных обстоятельств и стремящейся к полной гегемонии в Европе, Исдейл вместе с тем декларативно отвергал роль национальных народных движений в ликвидации этой империи. Точно так же и в событиях 1812 г. главную роль, по его мнению, сыграла не народная война, но военные просчеты Наполеона. В общем, хотя точка зрения автора и была спорной, но без сомнения, заслуживала внимания. Наполеон, по утверждению Исдейла, был в 1812 г. уже не таким динамичным руководителем, как в молодости; император заметно пополнел и начал болеть. Автор утверждал, что под Смоленском Наполеон упустил последний шанс на победу, хотя через несколько строк вдруг заявлял, что возможность одержать решительную победу под Бородином, оказывается, все еще была. Вместе с тем, «не имея никаких разумных причин», Наполеон отверг идею стратегического окружения русских. Вместо этого он решился на серию массированных фронтальных атак, которые требовали предельного напряжения сил от измотанной и деморализованной армии. У императора не оставалось другого выхода, как ввести в сражение всех оставшихся в резерве солдат, но делать этого он не стал. «Было ли дело в том, что император устал и был болен», или в том, что он «безнадежно ошибся в оценке реальной ситуации либо его просто оставило мужество» – на это автор счел возможным ответа не давать. Исход Бородинского сражения, констатировал он, предопределил окончательный проигрыш войны. В целом книга Исдейла скорее рождала больше вопросов, в том числе в отношении концепции автора, чем проясняла важные проблемы, уже не раз до него поставленные исторической наукой.

В 1993 г. известный в литературных кругах Британии и Швеции писатель Поль Бриттен Остин, живший в те годы в Южном Девоне, опубликовал первую часть трилогии, посвященной эпопее 1812 г. Чандлер, предпославший предисловие к книге, с обоснованным восторгом отметил, что автор смог собрать, обработать и сопоставить между собой до 100 воспоминаний участников Русского похода. Действительно, Остину удалось создать внушительный образ мощного человеческого потока, подобного тому, который представил великий Э. Золя в романе «Разгром», с той только разницей, что британский автор предоставил участникам похода возможность говорить самим, без, казалось бы, посредничества писателя. В книге Остина удачно соединились таланты историка, писателя и журналиста. Вместе с тем книга, представившая живую ткань событий и человеческих чувств, была не лишена и недостатков. Нередко автор весьма вольно и некритически интерпретировал и соединял между собой воспоминания очевидцев, игнорируя особенности такого своеобразного источника, как мемуаристика, и допуская тем самым массу фактологических ошибок или представляя весьма спорные точки зрения. Так, по непонятным причинам, Остин перемешал ряд событий, произошедших 5, 6 и сентября, лишив тем самым свои выводы, и без того весьма размытые, исторической достоверности. И все же Остин смог добиться того, чего не удавалось профессиональным историкам, – он воссоздал эмоционально-психологическую атмосферу, царившую в рядах Великой армии накануне, в день и после Бородинского сражения.

К 11 часам дня 7 сентября, как писал Остин, отмечались явные признаки внутренней усталости наполеоновских солдат. Сам Наполеон, встревоженный отсутствием пленных, стал проявлять обеспокоенность ходом сражения. Несмотря на то что ему в конечном итоге удалось взять «большой редут», французские войска не вышли на Московскую дорогу, что единственно и могло решить исход боя. С большим писательским мастерством Остин смог показать метания Наполеона при принятии решения отказаться от использования гвардии. К концу сражения, не добившись решительного успеха, Наполеон все еще продолжал считать, что победу принесет взятие Москвы. Но вступление в древнюю столицу уже не имело значения из-за того, что русская армия так и не была разгромлена.

В 1998 г. вышла еще одна книга Д. Смита (О. фон Пивки), на этот раз специально посвященная Бородину. Дважды, в 1992 и 1993 гг., Смит побывал на Бородинском поле и, поддерживая постоянный контакт с участниками российского движения военно-исторической реконструкции (своеобразного аналога западного движения «Re-enactment»), смог воспользоваться рядом русских публикаций. Впрочем, основную канву событий Бородина Смит выстроил по работе Даффи, расширив ее за счет более широкого использования немецких воспоминаний и, в меньшей степени, русскоязычных материалов. В основе видения автором Бородинского сражения лежит парадокс: обе армии проявили сверхгероизм, а оба главнокомандующих выказали удивительную бездеятельность или, по крайней мере, не проявили «высокого стиля командования». Это проявилось, в частности, со стороны Наполеона уже при подготовке к сражению, когда он отказался принять план ночного обхода русских позиций Даву. Смит высказал предположение, что причина этого отказа могла заключаться как в болезненных страданиях, испытываемых императором в тот час, так и в тонкой сфере взаимоотношений Наполеона с маршалом, который предложил якобы лучший план. Однако через десять страниц, до известной степени противореча самому себе, автор удивлялся столь прекрасному размещению войск Великой армии перед сражением, «как будто Наполеон имел в руках копию русской диспозиции». Рассматривая ход сражения, Смит вполне убедительно повествовал о перипетиях борьбы за «флеши», в районе Старой Смоленской дороги, за батарею Раевского и на северном фланге. Он полагал, что рейд Уварова и Платова имел важнейшие последствия, так как русская армия, будучи расстроена, таким образом была спасена от полного разгрома. Русские потери за период 6–7 сентября он оценивал в 58 тыс., отмечая, что 8 –10 тыс. в течение нескольких последующих дней вновь присоединились к армии. О французских же потерях автор писал довольно размыто, хотя и приводил данные Деннье. Несмотря на, в целом, убедительную картину событий, Смит допустил многочисленные частные ошибки. Некоторые моменты просто вызывают удивление. Так, явно цитируя русского историка Геруа, Смит ссылался почему-то на немецкого ученого Хольцхаузена, а приказ Наполеона на сражение по непонятным причинам давал по английскому изданию «Войны и мира» Л. Н. Толстого.

В 2004 г., когда Д. Смит опубликовал очередную книгу, посвященную 1812 году, вышло одно из обсуждавшихся в британской историографии сочинений по русской кампании Наполеона – «1812. Фатальный марш на Москву» А. Замойского. Надо отдать должное – Замойский заметно расширил круг источников и литературы, который ранее, нередко уже традиционно, использовался в британской историографии. Автор активно использовал и русскоязычные материалы. И все же мы должны констатировать: многое, в том числе и применительно к Бородину, было рассмотрено весьма бегло, а суждения большей частью оказались достаточно традиционными, а нередко и спорными. Французские силы, оказавшиеся под Бородином, Замойский оценил примерно в 134 тыс. человек при 584 орудиях (полагая при этом, что ¾ орудий были «легкими батальонными (?! – В.З.) пушками»), русские силы – в 154,8 –157 тыс. человек (при 640 орудиях), включая 10 тыс. казаков и 30 тыс. ополчения. Русская кавалерия, как он считал, была в лучшем состоянии, чем наполеоновская. Описывая само сражение, Замойский, к удивлению, допустил множество сомнительных утверждений, которые явно обнаружили его достаточно поверхностное представление об источниках и о ходе событий. Немало оказалось и откровенных неточностей: дивизия Морана почему-то оказывается в корпусе Нея, Ф. Меерхайм фигурирует как полковник, и т. д. Столь вольное обращение с историческими фактами заставляет сомневаться и в обоснованности тех цифр потерь, которые приводит автор: французские потери он называет в 28 тыс. человек, русские – от 38,5 до 58 тыс. Однако, явно заглянув в российскую энциклопедию «Отечественная война 1812 года», но не упоминая о ней, Замойский отметил, что «по более новым подсчетам» русские потери могли быть около 45 тыс. человек.

Несколько более интересной представляется работа известного британского историка Д. Ливена, отличающаяся нетривиальными оригинальными выводами и значительно более активным использованием российских материалов, в том числе и наработок, сделанных российскими авторами последних десятилетий (в том числе и не без обращения к книге американского историка А. Микаберидзе). По мнению автора, сражение при Бородине было своего рода «микрокосмом кампании 1812 года», в течение которой русское верховное командование заставило Наполеона вести войну так, как хотело оно, но не он. По мнению автора, Наполеон располагал 130 тыс. солдат. Русская армия насчитывала 125 тыс. регулярного войска и 8,6 тыс. казаков. Потери составили 45–50 тыс. у русских и 35 тыс. у французов. Ливен придерживается мнения, что Кутузов действительно собирался сражаться на следующий после 7 сентября день и что он не планировал сдачу Москвы. К сожалению, работе Ливена оказались свойственны и явные недостатки. Так, автор отказался от необходимости глубокой проработки обширного комплекса первоисточников по Бородинскому сражению, совершенно оставил вне поля зрения документальную базу, исходившую от Великой армии, счел возможным не останавливаться на «частностях», хотя именно они нередко могли бы серьезно скорректировать и общие выводы по отдельным главам и по всему исследованию.

Подведем итоги развития британской историографии Бородинского сражения. Полагаем, что характерной ее чертой, несмотря на ряд исключений, является большая степень беспристрастности при оценке событий 1812 г. Стремясь к взвешенному анализу событий, многие британские авторы пытались воспользоваться по возможности всей доступной для них документальной и историографической базой, вне зависимости от ее «национального» происхождения. Нередко английская историография предлагала новые, оригинальные подходы в исследовании 1812 г. и Бородинского сражения – от фрагментарного использования количественных методов до психологических этюдов и униформологии. Наконец, характерной чертой стало пристальное внимание многих британских авторов к внутренней, человеческой стороне событий, когда выявлялись недоступные при традиционном исследовании срезы исторического прошлого. Вместе с тем британская историография демонстрировала и существенные недостатки. В отличие от французских историков, их английские коллеги совершенно игнорировали неопубликованные материалы, предпочитая в лучшем случае вводить в научный оборот малоизвестные публикации. Нередко предлагались «скороспелые» работы, явно рассчитанные на то, чтобы автор мог получить «осязаемый результат» в виде выхода книги, хотя и уступающей по глубине и масштабности опубликованным исследованиям. Наконец, британские авторы, затрагивая как бы вскользь спорные вопросы войны 1812 г. и Бородинского сражения и высказывая о них свое мнение, предпочитают, по большому счету, избегать критического и полномасштабного взвешивания всех «за» и «против». По причине этого решение практически всех ключевых проблем данного гигантского события оказывается вновь отложенным на будущее.

19 июня 1812 г. США официально начали войну с Англией; война продолжалась до 1814–1815 гг. Поэтому события, развернувшиеся в далекой России, могли привлечь к себе только косвенное внимание американцев. И все же пресса, политические круги и даже общественность не упустили из поля зрения того, что происходило на полях Бородина. Если республиканцы и демократы, как правило, симпатизировали победам Наполеона над русскими, которые были союзниками Англии, то федералисты, склонные к соглашению с Британией и представлявшие торгово-промышленные круги Северо-Востока, занимали в отношении России благожелательную позицию. Со своей стороны, русское правительство через посланника в США А. Я. Дашкова и консула в Бостоне А. Г. Евстафьева, пыталось выступить в качестве посредника в англо-американской войне. В этой связи Евстафьев развернул в Бостоне энергичную деятельность, стремясь создать у американской общественности благоприятное для России впечатление о ходе войны с Наполеоном. 3 декабря 1812 г. его стараниями была опубликована в «Бостон Гэзетт (Boston Gazette)» информация о Бородинской битве. Она оценивалась как «самая кровопролитная, которая когда-либо происходила в современной Европе». Несмотря на то что единственным источником для статьи Евстафьева был 18-й бюллетень Наполеона, количество убитых и раненых в Великой армии он произвольно указал в 50 тыс. человек. Чуть позже Евстафьев оперативно перевел только что вышедшую в Петербурге знаменитую работу П. А. Чуйкевича, напечатав в приложении к ней критический разбор книги американского журналиста и литератора Роберта Уолша, который являлся американским «первооткрывателем» русской опасности для цивилизованного мира. Еще позже, в 1814 г., все тот же Евстафьев выпустил сводное издание своих статей, куда вошла и публикация о Бородинском сражении. Однако те американские круги, которые были настроены по отношению к России враждебно и симпатизировали Наполеону, действовали не менее энергично. Многочисленные статьи в газетах, также основанные на бюллетенях Великой армии, старались создать образ варварской, деспотичной России, вынашивающей захватнические планы. В целом события 1812 г. в России вызвали среди американцев споры, дискуссии и разногласия. Благодаря этому Россия «из почти неизвестной и загадочной страны и какого-то неопределенного географического понятия стала приобретать в глазах американцев вполне конкретные и реальные очертания».

Однако с окончанием Наполеоновских войн интерес в США к событиям 1812 г. быстро иссяк. Он возродился вновь только на рубеже XIX–XX вв. В значительной степени это совпало с началом осознания американцами той великой роли, которую их стране предстояло сыграть в мировых делах ХХ в. В. Слоон, американский автор жизнеописания Наполеона, выпустивший свою работу в 1896 г., счел необходимым посвятить немало страниц войне 1812 г. По мнению Слоона, главной целью Наполеона было оттеснить Россию от Европы и, быть может, «отбросить ее совсем в Азию». Хотя французский император и планировал захватить русскую столицу, но собирался сделать это не сразу, ограничившись в первый год взятием Минска и Смоленска. Однако нерадивость Жерома Бонапарта привела к провалу этого плана; стремясь восстановить престиж, Наполеон возжаждал генерального сражения. Кроме того, расстройство тыла, что Наполеон воочию увидел в Смоленске, еще более заставляло его продолжать движение к Москве. Это, в свою очередь, удлиняло его операционную базу и ослабляло силы. К дню генеральной баталии у Наполеона было только 128 тыс., в то время как русские располагали 120 тыс., включая ополченцев. Слоон счел необходимым отметить физические перемены, произошедшие в организме императора в 1812 г.: он сильно пополнел, сделался чрезвычайно медлительным, его движения утратили прежнюю живость, преобладающим стало вялое настроение. По временам, как, например, перед Бородинским сражением, увидев портрет сына, Наполеон демонстрировал склонность к чрезвычайной чувствительности. Однако все это, по мысли Слоона, нисколько не ослабило гений Наполеона. Хода сражения Слоон почти не касался, почему-то полагая, что оно произошло 6 сентября! Он только отметил, что, несмотря на ожесточенное сопротивление, русские были вытеснены со своих позиций. Но «русские были слишком утомлены, чтобы помышлять о бегстве, а французы до того выбились из сил, что не могли воспользоваться одержанной победой», – подвел Слоон итог Бородину.

Несколько более подробно описывали ход Бородинского сражения Е. Фурд и Х. Беллок. Общим для этих работ было повторение того фактологического материала и тех оценок, которые ранее уже звучали в работах английских и американских авторов. На этом фоне явно выделялась фундаментальная книга Теодора Доджа «Наполеон. История искусства войны», в 3-м томе которой автор попытался взвешенно оценить ход и результаты Бородинской битвы. По его мнению, «технически» Бородино было поражением русских, которые оставили поле боя. Однако для французов это была «пиррова победа», которая означала несомненный провал русской кампании. В то же время, если бы Наполеон проявил бóльшую энергию и использовал гвардию, он бы разбил русскую армию, а Александр I пошел бы на мирные переговоры.

В период между Первой и Второй мировыми войнами в американской исторической науке не появилось ни одной новой работы, посвященной 1812 г. и достойной внимания. Только в 1947 г. Л. Страховский наконец-то нарушил длительный перерыв в изучении американцами русской кампании Наполеона. Работа оказалась заслуживающей интереса. В определенной степени она продолжила традицию британца Розбери и русского исследователя Надлера, хотя, по существу, к самой картине Бородинского сражения и не смогла добавить ничего нового. То же можно сказать о статье Лео Яреша, вышедшей в 1956 г. Подобно книге британца У. Джексона, изданной в 1967 г., это было своего рода исследование природы «русской силы» в условиях «холодной войны».

В 1965 г. Винсент Дж. Эспозито, бригадный генерал и бывший глава Департамента военного искусства и техники военной академии в Вест-Пойнте, и Джон Роберт Элтинг, полковник и доцент того же департамента, опубликовали своеобразный атлас военных карт по наполеоновской эпохе с коммментариями. Точный план Наполеона на Бородинское сражение, отмечали Эспозито и Элтинг, недостаточно ясен. Реализация предложения Даву по обходу левого фланга русской армии, полагали они, без сомнения имела бы успех, но оно не было принято Наполеоном. Несмотря на в целом успешные действия Великой армии, особенно ее артиллерии, решительной победы добиться не удалось. В то время, когда около 11 утра произошло взятие «большого редута» дивизией Морана, пришло известие об атаке Уварова и Платова. Хотя этот рейд не принес русским серьезного успеха, так как Кутузов не поставил перед Уваровым ясной задачи, но он серьезно помешал Наполеону в осуществлении его планов. Потери составили 28–31 тыс. у французов и более 45 тыс. у русских. Французская армия, за исключением 30 тыс. гвардии, оказалась совершенно измотанной. Возможно, пишут авторы, Наполеон был еще более уставшим, чем его армия. О долговременных последствиях Бородинского сражения Эспозито и Элтинг предпочли ничего не писать.

В 1970-е гг. тема войны 1812 г. оказалась отмеченной в американской историографии только одной небольшой работой. Однако в следующем десятилетии американцами было предложено интереснейшее исследование, до сих пор, по нашему мнению, недостаточно оцененное специалистами. Кертис Кэйт, создав широкую панораму событий Отечественной войны на основе обширного комплекса опубликованных материалов, в том числе русских документов и воспоминаний, исходил из тезиса о поворотном значении 1812 г. для судеб мировой истории. Все, что произошло позже в 1813–1815 гг., было, по его словам, только «конвульсивным эпилогом», агонией режима Наполеона I. Вторым тезисом своего исследования Кэйт провозгласил право «не по-научному» ставить вопросы о том, «что могло бы быть, если бы…». Отсутствие этой формулы при рассмотрении прошлого, по его мнению, не оставляло за человеком права на решение и ошибку. Опираясь на эти два момента, Кэйт попытался показать, во-первых, как случай, зависящий от не всегда ясно объясняемого поступка отдельного человека, предопределял ход исторических событий, а во-вторых, характер взаимоотношений друг с другом отдельных действующих лиц той великой эпопеи. И все же провозглашенные Кэйтом принципы исследования оказались реализованы только частично. Склонность к литературной яркости в описании событий в ущерб предельной точности и глубине исторического анализа привела автора к заметной поверхностности. Он так и не смог выявить реальные «кризисные точки» в ходе войны 1812 г. и показать подлинную роль человеческого поступка. Так, очень неопределенными оказались такие принципиальные вещи, как планы Наполеона при подготовке всей кампании и планы на генеральное сражение, конкретные обстоятельства ряда ключевых событий боя, фактические результаты Бородина. Вместе с тем в работе Кэйта присутствовали талантливые, хотя и спорные, попытки разрешения ряда дискуссионных вопросов. Так, он считал, что для Наполеона сражение «фактически было проиграно, или, в любом случае, не выиграно» и результат был предрешен во время боя за «Семеновское плато», где император не сумел сконцентрировать свои силы и разрезать русскую армию надвое. Вину за это автор возложил как на «обстоятельства», так и на «странное» поведение Наполеона, Понятовского и некоторых других участников драмы. В заключение Кэйт предложил любопытный парадокс: если бы Кутузов по совету Барклая-де-Толли нанес удар на северном фланге, сражение было бы выиграно русскими войсками и французы бы не вступили в Москву. Однако тем самым Наполеон избежал бы провала всей кампании. Французские потери при Бородине Кэйт приводил по Деннье, хотя и отмечал, что реальная цифра может быть большей. Особенно сильно пострадала кавалерия Великой армии.

Конец 1980-х – начало 1990-х гг. были отмечены в США выходом двух обширных трудов по кампании Наполеона в 1812 г. – Джорджа Нафзигера и Ричарда К. Рьена. На первых страницах введения Нафзигер заявил о стремлении рассмотреть в совокупности все факторы, повлиявшие на военные действия в 1812 г.: политические, экономические и вопросы снабжения. Однако реально несомненным достоинством книги стал только подробный обзор организации Великой армии и сопоставление различных тактических приемов того времени. Политические и экономические моменты присутствовали слабо, а сами военные действия были рассмотрены достаточно бегло, без какого-либо критического анализа источников. Вообще, характерной чертой работы явилось восприятие автором описываемых событий в виде некой данности, не вызывающей каких-либо вопросов. При изложении событий Бородинского сражения Нафзигер активно использовал материалы книги Даффи, допуская при этом досадные промахи, которые свидетельствовали об отказе автора от собственного углубленного анализа источников. Почти совершенно отсутствовал в книге Нафзигера реальный человек, уподобленный автомату. Французские потери автор исчислял в 30 тыс.; число же русских потерь он решил не называть, отметив, что различные источники указывали цифры от 38,5 до 44 тыс. (при этом официальные данные, по его мнению, определяли потери в 43 924 человека). Каких-либо итогов Нафзигер не подводил, отметив только физическую и моральную усталость обеих армий.

На первый взгляд, работа Рьена была построена по тому же принципу, что и книга Нафзигера: изложение военных событий 1812 г. предваряли обзор общего состояния Великой армии, анализ системы снабжения и «анатомии тактики колонн». Но содержание работы было заметно более оригинальным и глубоким. Так, описывая характер Великой армии, Рьен счел необходимым остановиться на качественной характеристике ее составлявших, как с точки зрения боевого опыта, так и с точки зрения национальных и политических настроений, солдат. Бородинское сражение, по мнению автора, предоставило последний шанс Наполеону выиграть кампанию и подписать мир. Однако император не смог им воспользоваться. Ко времени генерального сражения французская армия уже очень сильно, особенно из-за ускоренного марша на Москву, ослабла. Только после переклички в Гжатске, считает автор, Наполеон потерял еще 15 256 человек (нам осталось неясным, на основе чего Рьен приводил столь точную цифру), оставляя гарнизоны, теряя солдат в авангардных боях, неся большие потери из-за тяжелой погоды и изнурительных маршей. К утру 7 сентября силы Великой армии (принимая в расчет подошедшую кавалерийскую дивизию Пажоля) составили около 124 тыс. человек при 587 орудиях. Русские силы автор оценивал в 103 тыс. регулярных войск, 7 тыс. казаков и 637 орудий. Конский состав Великой армии находился в худшем состоянии, чем русской; что же касается артиллерии, то, несмотря на перевес в числе орудий у русской стороны, значительная их часть в сражении не участвовала. Благодаря этому более слабая французская артиллерия превратилась в решающий фактор в сражении. Причины отказа Наполеона от плана Даву Рьен видел, во-первых, в боязни отхода русских сил, а во-вторых, в нежелании (которое вряд ли можно объяснить только какими-то рациональными причинами) императора передать обратно в руки Даву из распоряжения Евгения Богарне две дивизии 1-го корпуса. Как результат такого дробления корпуса Даву, Евгений получил войск больше, чем он мог эффективно использовать, а Даву и Понятовский не получили достаточных сил для эффективной реализации своих задач. Вслед за Даффи, Рьен склонен был также считать, что Наполеон не понял особенностей русских позиций, полагая, что батарея Раевского и Багратионовы укрепления находились на одной возвышенности. При описании самого сражения Рьен уделил главное внимание поведению Наполеона, утверждая, что тот не проявил должной активности, не смог из-за дыма и пыли верно оценить складывающуюся в ходе битвы ситуацию и упустил шанс «раздавить врага». В целом автор без всякого снисхождения констатировал, что Наполеон при Бородине не показал ни умения выбрать направление главного удара, ни умения воспользоваться резервами. Он, который до сражения столь мало заботился о сохранении армии, внезапно стал «сверхзаботливым» в отношении гвардии. Автор спрашивал, чем мог рисковать Наполеон, бросая гвардию в бой? После сражения армия Наполеона все еще насчитывала 96 тыс., в то время как русская едва ли имела 52 тыс., не считая казаков и ополчения. Следовательно, заключал Рьен, потеря 5–6 тыс. ничего бы кардинально не изменила в численном отношении, но зато в случае успеха русская армия была бы уничтожена. Французские потери, по мнению автора, составили около 28 тыс., русские – около 53 тыс. (в том числе 1 тыс. пленными и примерно 8 тыс. «отбившимися»). В целом книга Рьена могла оказаться оригинальным и основательно фундированным исследованием, если бы не наличие в ней большого числа спорных моментов, которые свидетельствовали о недостаточно критическом отношении автора к источникам и использованной литературе. Кроме того, обратившись к «человеческому измерению» великого сражения, он счел возможным заострить внимание только на крупнейших фигурах, почти совершенно проигнорировав состояние внутреннего мира большинства участников Бородинской битвы.

Активизация процессов «глобализации» в конце ХХ в. и пришедшийся на это же время распад Советского Союза причудливым образом сказались на американской историографии Бородинского сражения. Среди американских историков появились два имени историков, родившихся на пространствах бывшего СССР, – А. Микаберидзе и Э. Вовси.

Александр Микаберидзе, грузинский историк, работающий в США, посвятил свою докторскую диссертацию, защищенную в Государственном университете Флориды, жизни П. И. Багратиона. В дальнейшем Микаберидзе сосредоточился, главным образом, на истории русской армии в эпоху Наполеоновских войн. Представленная им картина военных действий 1812 г. характеризуется широким использованием документов и литературы русскоязычного происхождения (работ Л. Л. Ивченко, А. И. Попова, В. М. Безотосного, С. В. Шведова, Д. Г. Целорунго, А. А. Васильева, В. Н. Земцова) и стремлением равным образом представить обе борющиеся стороны. На этом основании вывод автора о французской победе под Бородином, с точки зрения «технической», выглядит достаточно убедительным.

Значительно расширить наши представления о французской документальной базе Бородинского сражения предложил в 2010–2012 гг. Эман (Эммануил) Вовси. Уроженец Риги, один из подвижников движения военно-исторической реконструкции в Латвии, эмигрировавший впоследствии в США, Вовси защитил в Государственном университете Флориды магистерскую и докторскую диссертации по истории Наполеоновских войн. Обратившись к документам архива Исторической службы министерства обороны Франции, Вовси обнаружил оригиналы сводок сведений о численном составе Великой армии, составленных накануне Бородинского сражения и которые в свое время опубликовал Пеле. Обратившись к вопросу о потерях армии Наполеона в сражении, автор указал на заметные расхождения между данными Мартиньена и архивными документами, а также попытался восстановить реальную картину того, как происходил сбор подобных сведений наполеоновскими штабами. В целом, по его мнению, данные выписок 2–3 сентября можно считать результатом корпусных перекличек конца августа и что общая численность армии в день генерального сражения не превышала 130–132 тыс. человек в строю. Что же касается численности потерь, то, по словам Вовси, они составили до 20 тыс. убитыми, ранеными, пленными и пропавшими без вести.

Суммируем особенности американской традиции в исследовании Бородинского сражения. Во-первых, обращает на себя внимание то, что интерес в США к Бородину, вспыхнув в 1812–1813 гг. не без участия русских официальных представителей в Америке, вскоре быстро иссяк. Он возродился только на рубеже XIX–XX вв., когда американцы начали задумываться о кардинальном пересмотре своего места и своей роли в мире. В рамках обновленного американского самовосприятия, которое к середине ХХ в. оказалось связанным с идеей супердержавности, интерес к природе «русской силы» оказался вполне естественным. Столь же естественным стало стремление ответить на вопрос о характере стратегических и тактических ошибок, допущенных предводителем объединенной европейской армии в борьбе с Россией в 1812 г. Поскольку к концу ХХ в. с Россией как со сверхдержавой было покончено, интерес американцев к Бородинским событиям заметно стал ослабевать. Во-вторых, американская историография оказалась в ХХ в. во многом связана с британской традицией изучения русской кампании Наполеона. Это, в частности, проявилось в попытках найти новые ракурсы и, до некоторой степени, новые методики в исследовании Бородина. В-третьих, сохраняя известную беспристрастность в характеристике событий 1812 г., американские авторы, вместе с тем, подобно своим британским коллегам, пренебрегли масштабным использованием первоисточников, ограничиваясь, в лучшем случае, опубликованными документальными материалами. Беспристрастность, нередко в соединении с холодной отстраненностью (счастливым исключением является, пожалуй, только книга Кэйта), не позволяла американцам понять, почувствовать и проникнуть в человеческий контекст событий русской кампании Наполеона. В-четвертых, начало XXI в. ознаменовалось ростом интереса американской историографии к событиям 1812 года в России и к Бородинскому сражению в том числе. Можно допустить, что это связано не только с появлением в Америке двух историков, которые являются выходцами из бывшего СССР, но и с процессами своеобразной «глобализации» и интернационализации в рамках рассматриваемой нами тематики, а также с новыми, порою неожиданными внешними вызовами, с которыми сталкиваются США сегодня.

Итак. Историческая память о Бородинском сражении являет собою ряд самостоятельных историографических традиций, тесно связанных с особенностями исторического развития каждой нации. Несмотря на многократно провозглашавшееся стремление к «исторической объективности», мы чаще всего имеем дело с набором во многом замкнутых национальных традиций и интерпретаций памяти о Бородинском сражении. И все же преодоление «ловушек» национальной памяти, по нашему мнению, возможно. Во-первых, путем их выявления и идентификации, что мы и попытались сделать в 1-й главе. Во-вторых, путем обращения почти исключительно к первоисточникам, старательно обходя тем самым «капканы», возникшие в национальных историографиях. В-третьих, через процедуру «внутреннего включения» в характер жизни, чувств и языка сражавшихся на Бородинском поле людей.

Отечественная традиция изучения войны 1812 г. и Бородинского сражения длительное время находилась, большей частью, под влиянием и контролем властных институтов (монархическо-патриотических или советско-патриотических). Методами изучения были, в лучшем случае, позитивистско-традиционалистские или, в худшем варианте, – иллюстративно-восторженные. Человеческий аспект исследований был подчинен задаче последовательного воспроизведения заранее заданной схемы, которая, в свою очередь, покоилась на причудливом переплетении мифологем, освященных властью. С середины 1980-х гг. начался процесс быстрого расширения исследовательского инструментария, стали предприниматься попытки к постановке проблем, идущих вразрез с устоявшейся традицией. Параллельно с этим заметно усилилась и тенденция к чисто спекулятивному, поверхностному воспроизведению реалий 1812 года.

Зарубежные традиции изучения проблем 1812 года представлены несколькими национальными сегментами, нередко имеющими исключительно свою, неповторимую логику развития. Как правило, обращение к событиям Русской кампании Наполеона оказывалось связанным с особенностями того или иного этапа национальной истории французов, немцев, поляков, итальянцев, британцев, американцев и других народов. В конце ХХ – начале XXI в., наряду с ростом разнообразия методологических подходов и «интернационализацией» тем, одновременно обозначилось и стремление к сужению источниковой базы и поверхностному, нередко беллетризированному, подходу в описании событий 1812 года.

Двухсотлетний юбилей 1812 года вызвал определенный всплеск интереса к истории войны. Прошел ряд важных конференций, в том числе международного характера, как в России, так и за рубежом, на которых неизменно подчеркивалась, во-первых, необходимость соединения достижений российской историографии, в особенности, последних двух десятилетий, с методологическими и презентационными поисками зарубежных коллег, а во-вторых, важность использования, наряду с новыми методологическими подходами и тематическими ракурсами, традиционных, позитивистско-фактологических, методов в изучении феномена 1812 года и Бородинского сражения в частности.