Пролог
- Сожалею, но у вас синдром Фоллета, - врач ещё раз пробежался взглядом по цифровому планшету перед собой. – Вторая стадия, это означает два-два с половиной года, при соблюдении наших рекомендаций и...
- Что?! – кажется, второе предложение я уже не слушал.
- Простите? – он прервался и поднял взгляд от планшета.
- Повторите... что вы сказали?!
- Пожалуйста, постарайтесь сохранять спокойствие. Я понимаю вас, но...
Он это, б*я, серьёзно?! Сохранять спокойствие? Мне только что сообщили, что я смертельно болен, что мне осталось жить два с лишним года, а я должен быть спокоен?! Я вскочил с кресла, едва не перевернув его:
- Ни**я ты меня не понимаешь! Поймёшь только тогда, если тебе самому выставят такой диагноз! Ты...
- Послушайте, сядьте на место, - врач отложил свой планшет и почти силой усадил меня обратно. – Через мой кабинет проходят десятки людей ежедневно, у многих такой же диагноз. Я видел истерики, угрозы, ползанье на коленях и попытки шантажа; вы ничем меня не удивите. А вот я вам ещё могу кое-что предложить.
Я заткнулся и поглядел на него. В конце концов, он врач. Я сам пришёл к нему, всерьёз обеспокоившись по поводу кровавых пятен на носовом платке в последние два дня.
Синдром Фолетта – болезнь, которая убивает медленно и мучительно. Новая чума или испанка, бич второй половины XXI века. Сначала это просто кровавый насморк. Затем кровь льётся из ушей, глаз, из-под ногтей – я видел это в новостях, жуткое зрелище... А затем, после пары лет жизни, у человека просто размягчается мозг. Два-три месяца регресса от слабой деменции до полного овоща, и – смерть.
А самое кошмарное – от неё не было лекарства. Она появилась слишком внезапно, лет десять назад, и ещё не была исследована до конца. Ходили слухи, что причина – в бурении скважин в магмовый слой земли, откуда добывали новое топливо; мол, выпустили оттуда что-то, что находилось там тысячелетиями, ещё с эры динозавров.
Но... вы бы хотели, чтобы все ваши машины, флаеры и прочий транспорт встал? Всем нужно топливо. Даже после вспышки синдрома Фолетта по всей стране правительно не прикрыла эти скважины, а только стала бурить новые.
- Что вы можете мне предложить?! – я снова перешёл на «вы», но всё-таки оставался очень эмоциональным. – Мне нет тридцати! А вы только что заявили мне, что я умру через пару лет от неизлечимой болезни! Что вы мне предложите? Комфортабельный и уютный хоспис?
- Нет, - доктор усмехнулся, снимая очки. – Знаете, вы мой первый пациент за сегодня.
- И что? – опешил я от такой резкой смены темы.
- А то, что с сегодняшнего дня правительство начало программу «Холодный час», - доктор поглядел на меня так многозначительно, как будто это должно было что-то мне сказать.
- Первый раз слышу, - буркнул я.
- Разумеется, - кивнул тот. – Ещё вчера это было строго охраняемой государственной тайной.
- И в чём суть этой тайны? – я нервно постукивал левой ногой.
- Понимаете, наши лучшие умы уже десять лет ищут лекарство от синдрома Фолетта и не находят. Недавно они сказали, что едва ли найдут его и в следующие десять лет – ситуация очень нестандартна, спрогнозировать что-то почти нереально. Или внезапный, никем не ожидаемый прорыв – или долгие безрезультатные поиски.
- И? – я уже ничего не понимал.
- Правительство не может заставлять людей ждать так долго, - пожал плечами врач. – Слишком многие умрут за этот срок. Поэтому оно запустило программу по массовой заморозке больных. Это выиграет им время – и одновременно уменьшит их контакты со здоровыми.
Он полез в стол и вытащил несколько сшитых между собой листов.
- Вот бланк, вам нужно расписаться на каждой стороне...
Я быстро пробежался взглядом по бумаге. Это давало надежду, но всё равно... слишком радикально и слишком неожиданно.
- Смерть или заморозка на неопределённый срок?
- Может, вам повезёт, - заметил врач. – Если пройдёт всего десять-двадцать лет, ваша семья будет ещё живая... Это не больше, чем среднее заключение в тюрьме.
- Хреновая аналогия, доктор! – не выдержал я. – Я не преступник и не осуждён ни к чему.
Тот лишь молча развёл руками. Я нервно перелистнул соглашение.
- Стоп... – вообще-то я не слишком внимательно его читал – и так было понятно, что я подпишу, потому что заморозка на любой срок лучше мучительной смерти через пару лет – но эта фраза уж слишком бросалась в глаза. – Правительство оставляет за собой право начислять голоса замороженных больных на любых выборах в пользу демократической партии? Это ещё что?!
- Ну, должна же им быть от этого какая-то польза, - доктор вздохнул. – Вы будете подписывать или нет? Должен предупредить: если вы откажетесь, то после наступления четвёртой стадии болезни вы будете помещены в клинику, потому что на этом этапе болезнь слишком заразна.
- К чёрту, - я сжал авторучку. – Я подписываю. Может, это и стрёмно, но умирать хочется ещё меньше.
Затем всё было быстро; быстрее, чем я думал. Короткое прощание с родителями – тянуть не хотелось совершенно; ещё более скомканное расставание с девушкой... не думал, что у нас всё вот так закончится.
Потом – быстрые сборы. Каждому замороженному была выделена ячейка под личные вещи, но не более пяти килограммов и ничего габаритного. Ну и х*р с ним!.. Если времени пройдёт мало – родители сохранят мои вещи, а если много – то всё это безнадёжно устареет. Я взял только самое основное.
Я был, по заверениям доктора, самым первым пациентом, согласившимся на программу «Холодный час». Первым – но не последним. Даже за прошедшие три дня в нашем городе тот же договор подписали не менее трёх сотен человек, и на процедуру замораживания мне пришлось ждать очереди.
Наконец, дело дошло и до меня. Я был размещён в узкой и тесной криокамере и надёжно там зафиксирован. Пока я старался избавиться от навязчивых ассоциаций этой камеры с гробом, врачи запускали свои приборы. Последнее, что я почувствовал в последнем десятилетии XXI века – это холод и темноту.
Они же были первыми, что встретило меня... когда?
Я не знал. Пройти могли годы, века – или пять минут. Я всё так же лежал в криокамере, пристёгнутый ремнями. Всё кончилось, меня разморозили? Или это какая-то авария? Может, сломались приборы?.. Их должны снова включить... а если нет? Пожалуй, умереть тут, в этом тесном гробу (бл**ь, опять гроб!!!) – наихудший способ из возможных!
Все эти мысли пронеслись в моей голове за пару секунд – а затем я услышал как о крышку моей криокамеры кто-то стучится...
Нет. Не стучится. Скребётся чем-то острым.
