Глава 11

– В первоначальные планы метростроевцев Кольцевая линия не входила, – рассказывал Немчинов. – Вместо нее планировалось строительство диаметральных линий с пересадками в центре города. Первый проект Кольцевой появился около ста лет назад, в тысяча девятьсот тридцать четвертом году, который до сих пор с содроганием упоминают яйцеголовые из Полиса, хотя точно живут гораздо хуже предков. Тогда планировалось построить нашу линию под Садовым кольцом. Слышал о таком? – Тим кивнул. – По проекту тридцать восьмого года… полисовцы особо его не проклинают, но у них все равно странная стойка на упоминание сталинской эпохи.

В одном из ящиков письменного стола в комнате, которую они делили, отыскалась старая и подробная карта покинутого города. Немчинов не имел ничего против интереса пленника и не возражал, когда тот рассматривал переплетения улиц и читал названия. Тим же вдыхал запах старой бумаги, водил пальцем по шероховатой поверхности, щурился, разглядывая особенно мелкие символы, и в груди у него разливалась боль. Как? Ну как можно было разрушить такое одним махом? Почему допустили?..

– Я не удивлюсь, если решат вообще вычеркнуть из истории всю первую половину двадцатого века для… – ганзеец поискал походящую формулировку, – обеспечения общественного спокойствия и сбережения чувств участников репрессий.

– Разве в метрополитене остались такие долгожители? – удивился Тим. – По идее, после катаклизма срок человеческой жизни, наоборот, значительно уменьшился.

– У нас шутят: чем моложе полисовец, тем сильнее он проклинает Совок и Сталина. И не так страшен ГУЛАГ в исторических хрониках, как в памяти тех, кто знает о нем понаслышке. Полагаю, это тоже один из вывертов человеческих мозгов: придумывать врагов, а потом демонизировать и ненавидеть заочно. Нас вот тоже многие ненавидят.

– Поскольку процветаете в сравнении с другими станциями, – буркнул Тим и поймал на себе заинтересованный взгляд одного из конвоиров, которого мысленно называл Индейцем. Он был более хмурым, чем Таракан, и, как чудилось Тиму, слишком близко к сердцу принимал все, касающееся иных станций вообще и Красной Линии в частности. Похоже, он искренне недоумевал и не понимал, кого охраняет и с какой стати какому-то пленнику устроили экскурсию по Кольцу. И главное: почему тот, кому положено трястись от страха при одном лишь упоминании имени Олега Николаевича Немчинова, столь спокоен.

– Умеем устроиться в отличие от прочих, – поправил Немчинов. – А еще способны защитить и себя, и свои достижения. По нынешним временам подобное дорогого стоит. И замечу, с наших станций народ не удирает в поисках приключений на различные части тела, – последняя фраза прозвучала упреком, однако произнесена была с такой дружеской, участливой интонацией, что у Тима не сразу получилось рассердиться. – Так вот… по проекту тридцать восьмого года планировалось построить линию значительно дальше от центра, чем проложили впоследствии. Проект изменили лишь после начала Великой Отечественной: в сорок первом. Ну, что там? Скоро? – поинтересовался Немчинов у управляющего дрезиной машиниста.

– Уже гоню, Олег Николаевич, – отозвался тот, – скоро станция.

Дрезина качнулась, сильнее вдавив в спинки кресел пассажиров, сидящих по ее ходу.

Вечная темнота тоннеля разрывалась светильниками, расположенными через равные промежутки. Синие поезда наверняка проносились с гораздо большей скоростью, но и нынешняя впечатляла. Волосы трепал самый настоящий ветер, обдувал лицо, стремился откинуть голову назад. Иногда он резко налетал сбоку, вырываясь из ответвлений тоннеля. Однажды, глянув в одно из них, Тим вздрогнул: то ли действительно увидал отблеск хищных кроваво-красных глаз неведомого чудовища, то ли почудилось. Судя по широко расставленным зенкам, монстр был не просто крупным – гигантским.

А потом тоннель закончился, и Тима ослепило белым электрическим светом. Висящие под потолком светильники горели ярче, чем на предыдущих станциях, пуская в глаза отблески от чистого светлого мрамора. Когда Тим смежил веки, под ними разливалась легкая боль – сладковатая и, пожалуй, приятная. Он и не думал, будто настолько соскучился по действительно нормальному, а не приглушенному свету. Когда выйдет на поверхность, наверное, долго будет моргать и тереть глаза.

Светлый мрамор стен с желтыми прожилками, чистые полы, прохаживающиеся по перрону люди в добротной одежде. Много бойцов, но и гражданских немало. По-прежнему был слегка непривычен серый цвет камуфляжа вместо обычного зеленого. Впрочем, Тим теперь облачился в похожий – городской. Прежнюю одежду, запасы и оружие у него конфисковали. Больше всего было жаль ножа, но требовать возврата он, разумеется, не стал.

– «Курская», – назвал Немчинов.

– Впечатляет…

Сидящий по правую руку от Тима боец фыркнул. Видимо, ждал более бурного восторга.

– Это ты «фонтан» не видел, – снисходительно сообщил Немчинов и пояснил: – Вместе со станцией спроектирована сложная система подземных и наземных строений, ранее обеспечивавших входы-выходы пересадочного узла, его связь с внутренними помещениями Курского вокзала и переходы между станциями метрополитена, ныне служащие нашим сталкерам. Центром ансамбля является круглый подземный зал, в котором сходятся эскалаторный тоннель «Курской» – кольцевой, проход из эскалаторного аванзала «Курской» – радиальной, входы и выходы зала ожидания Курского вокзала. Вот туда соваться не советовал бы. Наши пытались расчистить недавно, но… – Немчинов цыкнул зубом и покачал головой. – Не буди лихо, пока спит тихо, короче. А то еще будет так же, как на «Павелецкой». Оно нам разве надо?

– Да… вы рассказывали, – кивнул Тим. – Здесь тоже… приезжих много?

– Ну а кому же быть на вокзале? – усмехнулся Немчинов.

– И при чем здесь фонтан?

– Похож очень. В центре этого подземного зала и стоит: мощная, круглая, развивающаяся вверх колонна-столп. Основание как бы заглублено в пол и обведено по кругу небольшим гранитным бортиком. Поверхность столпа покрыта затейливой лепниной с растительным мотивом. На ней также размещены небольшие медальоны с сельскими сценками. Я, конечно, плохо помню, но девушки со снопами пшеницы, овса и прочим сильно напоминают тех, которые стояли на ВДНХ. Фонтан «Дружба народов» – знаменитейший, между прочим.

Тим вздохнул. Сколько красоты теперь утеряно безвозвратно. Чем дольше он жил на свете, тем сильнее крепла уверенность в невозможности не только вернуться, но хотя бы приблизиться к уровню развития погубленной цивилизации.

– А теперь у нас чертово средневековье, – процедил он сквозь зубы. – С автоматами, пока боезапасы не израсходуем подчистую.

Немчинов предпочел не заметить его слов и продолжил рассказывать:

– Потолок зала опирается на столп, а также на два кольца колонн – круглых, каннелированных…

– Каких?.. – поперхнулся воздухом Таракан, ловящий каждое слово начальника и, похоже, увлекшийся рассказом не меньше Тима.

– Вертикальные желобки на стволах колонн видел? – снисходительно поинтересовался Немчинов, боец поспешил кивнуть и, не иначе на всякий случай, попытался пожрать начальство взглядом. Немчинов фыркнул. – Вот такие желобки и зовутся каннелюрами, а колонны, соответственно, – каннелированными. В зале они разные: одни облицованы сургучно-красным мрамором, другие, квадратные, – светло-кремовым. А стены зала сотворены из розового и желтого мрамора. Красотища, короче. Настоящий каменный храм, – закончил Немчинов, и у Тима не возникло ни малейших сомнений: рассказ был вызван не только желанием соблазнить пленника жизнью подземки и отвлечь от мыслей о побеге. Немчинову нравилось делиться теми знаниями, которые у него имелись, но не могли быть применимы в основной профессии. Гид из него вышел великолепный. Впрочем, насколько Тим сумел понять, ганзеец ничего не делал наполовину и спустя рукава: ежели уж брался, отдавал всего себя намеченному делу. Не уважать его не выходило. Более того, его и врагом считать отчего-то больше не получалось. Чем дальше, тем сильнее Тим проникался этим человеком. В нем обнаружилось то, чего так не хватало в Колодезове: участие, внимание, готовность говорить и объяснять. Конечно же, он понимал: Немчинов играет с ним, как Лорд с трупом мелкой твари, выисканной в лесу. Все его внимание направлено на одно: добиться доверия и вызнать местонахождение поселка. Однако бороться с самим собой все равно не выходило.

– Эх… любите вы метро, Олег Николаевич, – польстил, а может, сказал вполне искренне машинист.

– Архитектуру, Никита, – уточнил Немчинов, – да, люблю, – и, немного помолчав, добавил: – А вот людей… сильно недолюбливаю.

Скорость дрезины снова упала, теперь она двигалась так, что удавалось рассмотреть лица стоящих на платформе людей. На них не было отпечатка обреченности и безысходности. Они жили, может, и без надежды на быстрое улучшение условий, но находясь под защитой, не испытывая голода, в относительном достатке – не так уж и мало на Земле, пережившей катаклизм.

– Мама! – за одной из колонн пряталась девочка лет пяти: худенькая, в опрятном платье розового цвета. Большой бант на голове особенно выделялся, поскольку являлся ослепительно-белым. Яркий станционный свет путался в волосах, подсвечивая их золотом.

Строгого вида молодая женщина – с рыжими, коротко остриженными волосами, в юбке длиной до колен – стояла, уперев руку в бок, грозила указательным пальчиком девочке и качала головой.

– Ах, егоза! – восклицала она. С припухлых, красиво очерченных губ не сходила улыбка, неожиданно темные глаза щурились.

– Смотри, Тимур, смотри, – проследив за его взглядом, сказал Немчинов. – Вот это все – результат нашей… в том числе и моей работы. Не сравнить с твоей «Маяковской», не так ли?

Тим кивнул и запоздало возмутился:

– С какой это стати моей?.. Я просто вышел на эту станцию, но не имею к ней ни малейшего отношения!

Немчинов коротко рассмеялся, но глазами сверкнул остро и опасно – Тим аж вздрогнул, поняв, что едва не прокололся. Не стоило рассказывать о том, что в метрополитен пришел из Подмосковья, всем вокруг – даже намекать – мало ли кому они сообщат и доложат.

– А ты можешь назвать еще хоть одну станцию, где люди без документов – обычное явление? – понизив голос, поинтересовался Немчинов.

Тим прикусил губу, чувствуя себя недальновидным болваном.

– Ладно, не тушуйся. Лично мне все равно, где ты родился, лишь бы человеком был хорошим, – примирительно сообщил Немчинов. – Шанс есть у всех, даже у выходцев с Красной Линии, – и прямо взглянул на Индейца, который под его взглядом почему-то смутился, понурился, а после пробурчал, смотря в пол дрезины с явным намерением попробовать (вдруг получится?) прожечь в нем дыру:

– Скажете тоже, Олег Николаевич.

Они миновали половину перрона, прежде чем Тим решился продолжить прерванный разговор.

– И все же… насчет «Маяковской». Она не так далеко от Кольцевой. Почему бы ей не помочь?

– Не на всякий кусок следует зариться, – глубокомысленно вздохнув, проговорил Немчинов. – Метрополитен слишком большой – я уже говорил. И про лень – тоже. Маяковцы слишком привыкли жить в том дерьме, в которое превратили свою станцию. И они слишком ленивы, чтобы менять себя и ее. Зачем мыть пол, ведь скоро он все равно загрязнится? Зачем чинить и стирать одежду, ведь та скоро выйдет из строя? Каков смысл в однообразной, изматывающей работе день за днем, если можно подсыпать отраву какому-нибудь лопуху, а затем обчистить? Бандиты не говорят «заработать», эти крысы в людском обличье используют более удачное словцо: «поднять». Так говорили раньше: «поднять бабло» или «поиметь» – не заработать, а найти на пустом месте. На кой нам подобный человеческий балласт? Из любви к ближнему? В гробу я таких ближних видел, – закончил Немчинов с неожиданным ожесточением. – Если спросишь моего мнения, такие станции нужно планомерно зачищать от людской швали, а затем заселять заново.

– То есть расстреливать? – проговорил Тим.

– А у тебя проблемы с этим? Напомнить, скольких ублюдков ты положил в тоннеле по дороге к «Белорусской»?

Тим помнил. В том числе и свое состояние в тот момент. Он привык, не размышляя, спускать курок во время патрулирования. Секунда промедления стоила слишком дорого. За нее волкодлак мог успеть откусить ногу, руку, а то и голову либо самому нерадивому стрелку, либо его товарищам. Потому-то Тим и не раздумывал. В голове что-то щелкнуло, и люди стали огромными крысами, которых хотелось уничтожить, пусть и ценой собственной жизни.

– Я не только не приверженец идеи про невинные слезки младенцев. Мне противна сама постановка вопроса. Дети у достойных родителей всяко лучше, чем у всякой швали. Тех, кого ты видел на «Маяковской», уже невозможно чему-либо научить: слишком привыкли ничего не делать, поняли, что проще красть и выклянчивать – не прикладывая никаких усилий, не напрягаясь. Они уважают лишь грубую силу. Причем чем жестче поступаешь, тем быстрее доходит.

– Кому решать, кто достоин, а кто нет? – проворчал Тим.

– Мне и решать! – зло прошипел Немчинов. – Если сил и решимости хватит – то мне.

– Огневой мощи не хватит, а жаль, – сказал Индеец.

– Ее-то хватит, здесь иная проблема вырисовывается, – возразил Немчинов и принялся перечислять: – «Маяковская», Рейх… – О большинстве станций, которые он называл, Тим и не слышал. – У нас попросту не найдется столько людей, чтобы заселить зачищенные станции, а там, где слишком мало или почти нет представителей человеческого рода, селится некто иной. Тьма не должна расползаться по центральному метро, ее и без этого вдосталь. Мы все помним про туннель до «Сухаревской».

Бойцы покивали, Тим мысленно наступил себе на горло, решив не спрашивать. Однако Немчинов все равно ответил. Приложив два пальца к виску, он очень серьезным тоном произнес:

– Мрак и мгла для тела, души и разума.

Тим кивнул.

– Ментальная угроза, – разъяснил Таракан и передернул плечами. – Гадость полнейшая, одни панические атаки чего стоят, а там еще и галлюцинации.

– Не поминай. – Индеец чуть откинулся назад, высвободил руку и ударил напарника по спине. – Не накликай!

– Мы способны обеспечить достойную жизнь многим, но не всем, – не обращая на них внимания, Немчинов решил подкорректировать тему разговора, начавшего скатываться в интересное, будоражащее воображение, но совершенно не то русло. – А ведь есть и такие, которые постоянно вредят.

– Зачем?..

– Одни из элементарной зависти, жажды наживы; другие, как, например, на Красной Линии, – поскольку за нежизнеспособную идеологию держатся, но признать ошибку не хотят. Да и удобно существовать за счет рабов.

– Почему рабов? – не понял Тим. Он был знаком с историей, и определение рабства плохо сочеталось с помпезными лозунгами и стахановским движением.

– А как еще назвать, когда за труд денег не платят, обеспечивают минимум, и даже он не является собственностью?! – зло проговорил, будто выплюнул, Индеец и выругался сквозь зубы. Даже неудовольствия начальства не испугался – видать, больная тема.

– В начале двадцатого века коммунизм был религией энтузиастов: тех, кто верил в наступление светлого будущего и ради него готовился сдвинуть горы, поворачивать вспять реки, толкать науку к звездам, постигать тайны бытия, – проигнорировав его реплику, произнес Немчинов. – На Красной Линии все иначе. Может, и находятся фанатики, но их сравнительно мало. А стада с человеческими лицами – больше. Их руководителям не нужны индивидуальности, привыкшие думать, анализировать, экспериментировать и находить решение проблем. Они предпочитают строгую дисциплину, субординацию и смирение с полуголодным существованием и изматывающей работой. Нищета же без надежды на лучшее – штука обоюдоострая: портит характер, пресекает инициативу. А там, где нет перспективы, люди привыкают к лени и безысходности.

Тоннель наехал, поглотил, как недавно станция. Яркий свет, льющийся с «Курской», отбросил перед дрезиной длинную темную тень.

– И никто до сих пор не взбунтовался? – не поверил Тим.

– Еще как бунтуют, – фыркнул Немчинов. – Только не так, как следует. Настоящие люди давно схватились бы за… что нашли, и кого надо – а необходимо всю верхушку во главе с их генсеком, товарищем Москвиным, – пристрелили-забили-придушили, захватили склады с оружием и запасами, раздали бы всем сестрам по серьгам, да и без террора и судов Линча не обошлось бы. Но, досыта пустив кровь, они принялись бы обустраивать быт по-новому, может, и к нам за помощью обратились бы или к Полису. Специалисты и у нас, и у них имеются.

– То есть вариант со второй Антантой? – спросил Тим.

– Ага! – рассмеялся Немчинов, на этот раз вполне искренне. – Попался?

Тим нахмурился, удивленно моргнул и, когда наконец до него дошла вся жуть того, что он сказал, выругался в голос.

– Вот-вот. Уже поделил метрополитеновцев на «своих» и «чужих». И кого?! Жителей одного города!

– Тот, кто все это выдумал, появился на свет от кровосмесительной связи волкодлака и трехголового монстра!

– Гений! – расхохотался Немчинов. – Который неразлучен со злодейством, – и тотчас посерьезнел. – Ну, попался же. Признай.

– Попался, – не стал спорить Тим.

– И это ты, – заметил Немчинов. – Прикинь, как иным, рожденным в нынешней системе, приходится тяжко. Волей-неволей ведь начинают воспринимать метрополитен через призму разных фракций, конгломератов, прочих объединений по идеологическому признаку, искусственно делящих людей новообразований. А ведь все мы – москвичи, не важно, из Содружества ли, Арбатской конфедерации ли, Бауманского альянса или черт его знает чего еще.

– И вы действительно помогли бы народу Красной Линии просто так? – тихо спросил Индеец. Спросил – и сразу же отвернулся, прикрыв рот рукой, будто слова вырвались помимо его желания.

– Я? – Немчинов хмыкнул. – Вполне возможно, и помог бы, вот только поступают твои красные не как люди, а словно крысы. Последних я отказываюсь считать достойными помощи, уж извини.

– Да я-то что… – пробурчал Индеец. – Я как раз понимаю.

Таракан поморщился и сплюнул:

– Понятливый…

– Один в поле – не воин, – очень серьезно произнес Немчинов и откашлялся. – Когда видишь, что замок не сломать, а выбить дверь не выйдет, глупо прошибать ее лбом. По мне, хорош не тот, кто превращается в вечного борца в душе, на самом деле ничего не делающего, а лишь год за годом нудящего на тему «как все неправильно и нужно менять». И уж точно плох тот, кто рассчитывает стать мучеником и с радостным повизгиванием восходит на лично выстроенный эшафот, рассчитывая, будто его пример кого-то побудит к действиям. Подобное – всего лишь расписка в неумении жить, складывание с себя любой ответственности и перекладывание ее на чужие плечи. Хотя на знамя таких, разумеется, очень любят поднимать то одна политическая партия, то другая.

– И что же, уходить? – не понял Таракан.

– Именно. Подобный путь никогда не поддержит ни один системщик, лидеры всех существующих партий тоже будут против. Более того, не просто так в большинстве религий, основывающихся на подчинении правилам и жрецам, а также доении паствы, самоубийство – тягчайший из грехов. Потому что простейший выход! Того, кто с легкостью расстается с жизнью, рабом никогда не сделать!

– Вот, значит, как…

– Да, Тим. Если не можешь сломать механизм, отойди от него подальше, наплюй, игнорируй, но не мирись с его наличием даже в мелочах, не становись винтиком. Мало что вызывает большее пренебрежение, чем разжиревший боров, развалившийся в загоне, плодящий поросят, жрущий из корыта и хающий тех, кто подкладывает ему дешевый корм, тогда как могли бы расстараться и на помои посытнее.

– Почему вы так говорите? – спросил Тим, испытывая сильнейшее возмущение от произнесенных слов и соглашаясь с ними одновременно.

– Потому, – ответил Немчинов и, словно очнувшись, снова перевел тему. Вернее, замаскировал под нее все сказанное. – Красные бегут скопом, в стайных животных превратились. Поодиночке слишком боятся. Эдакое коллективное бессознательное на марше, готовое переть на пулеметы и автоматы. Когда расплодятся слишком сильно или неурожай случится, а может, катастрофа, так и пытаются прорваться. Чаще всего к нам, поскольку именно Содружество поддерживает своих граждан, а немногочисленным, – он интонационно подчеркнул это слово, – иммигрантам помогает устроиться и обеспечивает всем необходимым на первых порах.

– И как вы их останавливаете? – нахмурился Тим. Он и так догадывался, но желал знать наверняка.

– Ганзе всегда нужны рабочие руки. Конечно, не столь сильно, как Рейху, те готовы принимать многих, но и отбор там… своеобразный, да и текучка, – сказал Немчинов. – Но там, где маленький ручеек не сумеет наделать зла, способна все смести волна цунами, оставив за собой разруху и покалеченные жизни. Своих граждан мы ценим больше чужих, надеюсь, ты не станешь возмущаться по данному поводу?

Тим покачал головой. Колодезов боялся подобного: прихода чужаков и, как теперь он понимал, – не только вооруженных. С захватчиками все ясно: их следовало убивать, защищая свое. Однако сумел бы поселок найти необходимые ресурсы – пищу, воду, место, наконец, – если бы из Москвы Тим привел не обещанную помощь, а сотню-две беженцев, оборванных и голодных?

– Но не стрелять же их… – сказал он, обращаясь скорее к себе, нежели к кому-то другому.

– Чаще всего не приходится, – ответил Немчинов. – Красные справляются своими силами.

– Почему?..

– Ты же умный парень, – в обычно ироничной усмешке Немчинова промелькнуло нечто зловещее, – включи голову.

– Им невыгодно, – мрачно проговорил Тим. – Если остальные прознают об удачном побеге, их не остановит ничто.

– Поднимутся все, – согласился Немчинов. – Молодец, толк будет. Пойдешь ко мне замом через несколько лет?

Тим глянул исподлобья. Немчинов изобразил невинную улыбку. В этот миг по тоннелю пронесся отдаленный грохот, показавшийся Тиму самым настоящим громом. Не одиночные выстрелы – целые раскаты.

– «Комсомольская»… мать ее! – выругался Немчинов и приказал: – Никита, гони!

– Да, Олег Николаевич! – откликнулся машинист, и Тима вдавило в спинку сиденья сильнее, чем раньше.

Дрезина понеслась, свистя тормозами на поворотах. Немчинов встал на колени на сиденье, ухватился за ограждение и ловко перемахнул через него, приземлившись рядом с машинистом, тот подвинулся. Свет фары высветил стоящую впереди дрезину, высыпавших на пути пассажиров…

– Тормози!

Однако машинист уже сориентировался. Свист тормозов резанул по ушам. Тим почувствовал, как его отрывает от сиденья и тянет вперед, словно невидимый великан сграбастал огромной лапищей. В плечи тотчас вцепились с обеих сторон, удержали.

В тоннеле толпились люди. Кто-то глядел в сторону станции, словно мог увидеть, что там происходит, другие возбужденно переговаривались. Взгляд зацепился за парня примерно одних с Тимом лет, сидящего, прислонившись спиной к стене тоннеля, безразлично прикрывшего веки и зажавшего уши.

Немчинов спрыгнул на пути. Его немедленно обступили, послышался его спокойный голос. Он всего лишь раз повысил тон – чтобы докричаться до одного из бойцов:

– Первак, доставай!

Индеец, носящий, как оказалось, столь странное имя, сорвался с сиденья и рухнул на колени.

– Ноги! – рявкнул он.

Таракан сел боком, Тим посчитал за лучшее сделать так же. Боец нащупал рычаг под передним сиденьем, потянул его на себя, и в полу открылся люк. Даже если бы Тим предполагал его наличие, никогда не отыскал бы самостоятельно.

– Вот он, мой хороший, – изрек Индеец с неожиданной нежностью.

В темном проломе появилась труба, шланги, удлиненный черненый корпус. Тим никогда не видел огнемета, но ничем иным подобное оружие быть, по его мнению, не могло.

– Поджарим красную сволочь! – осклабился боец, закинул огнемет на плечо и, спрыгнув на пути, припустил со всех ног в сторону станции.

– Куда?! – взревел Таракан, но ему никто не собирался отвечать. – Мститель хренов, – прошипел он сквозь зубы и зашептал: – Сколько уже лет назад со своей «Спортивной» свинтил, а до сих пор успокоиться не может…

Тим предпочел промолчать. Теперь, когда против него осталось всего двое, появился пусть небольшой, но шанс сбежать. Навстречу неведомой опасности, в лапы какого-нибудь монстра.

– Сиди, не дергайся! – велел Таракан, стоило Тиму пошевелиться.

– Спина затекла, – пожаловался тот, с видимым трудом вытягивая правую ногу и с усилием растирая колено.

– Долго провалялся, – сказал боец как-то даже сочувственно, – вот мышцы и не держат нагрузку.

Тим вздохнул.

– Ничего, восстановишься, – усмехнулся Таракан и отсел на место Немчинова.

«Лучше, если бы он вовсе удалился вслед за Индейцем, – подумал Тим. – Впрочем, от добра добра не ищут».

Он продолжил растирать мышцы, которые и не намеревались болеть, наоборот, наливались теплом. Сердце в груди бухало учащенно, азартно разгоняя по телу кровь. Таракан автомат с плеча не снял, но дуло отвел в сторону. Конечно, прицелиться и нажать на спусковой крючок – дело пары секунд, но весь вопрос: отдал ли Немчинов приказ стрелять на поражение? Как он там говорил в самом начале? В Тима слишком много вложено усилий, чтобы просто так убивать? Значит, самое большее, что позволит себе конвоир, – дать очередь по ногам. И то скорее всего не станет – темно. Крайний светильник миновали сравнительно давно, впереди, под следующим, толпились люди, но свет его был тусклым.

Со стороны станции грянул залп. Второй… третий. Зазвенели раскаты автоматных очередей, где-то забухал пулемет: вряд ли раритет, подобный тому, который стоял в оружейной комнате на базе Немчинова, – современный ПП-2000 скорее всего.

– Началось! – с неясным воодушевлением в голосе воскликнул машинист.

Таракан развернулся в сторону «Комсомольской», словно ожидал, будто вот-вот оттуда полезут толпы озлобленных людей с перекошенными лицами, с пустыми глазами.

Словно завороженный, всматривался он в видневшееся впереди светлое пятно. Пассажиры передней дрезины тоже оживились. Разобрать конкретные фразы удалось бы с очень большим трудом, хотя расстояние, разделявшее два транспортных средства, составляло всего несколько шагов. Впрочем, Тима не интересовали разговоры. Пытаясь производить как можно меньше шума, он протянул руку к цепочке, приподнял крючок, освобождая проход, осторожно сдвинулся с места. Прыгать с дрезины не стал, сошел очень аккуратно, чтобы не тревожить живущее в тоннеле эхо, отчего-то очень избирательно реагирующее на шум и усиливающее лишь некоторые звуки и отдельные голоса. Под ступней шнурованного ботинка скрипнул мелкий камушек, но никто не обернулся.

Шаг, второй… Тим запоздало подумал, что сделал сильнейшую глупость, не вырубив конвоира, когда тот недальновидно повернулся к нему спиной. Удивительно, но мысль оглушить Таракана даже не пришла ему в голову. Видно, сказалась психологическая деформация: люди не воспринимались врагами априори. В метрополитене подобное отношение обещало доставить множество проблем, если не стоить жизни. С монстрами Тим пока еще не встречался, а вот с людьми-тварями – чаще, чем за всю свою сознательную жизнь.

Запоздало на ум пришла мысль, что без оружия он не выживет в метрополитене, с кем бы ни повстречался, но возвращаться было поздно: Тим заприметил во вроде бы прямом и монолитном тоннеле нишу и встал в нее как раз вовремя.

– Твою мать! – донеслось от покинутой им дрезины. Тотчас вспыхнувший свет – той самой задней фары – разорвал мглу. Тени шмыгнули по норам, затаились, как и сам Тим.

Таракан, продолжая отчаянно ругаться, спрыгнул с дрезины. Эхо подхватило стук подкованных подошв, пролетело с ним по тоннелю и разбилось где-то у «Таганки».

– Прорыв! – первое отчетливо донесшееся до слуха слово породило новый взрыв ругани Таракана.

Со стороны «Комсомольской» застрочили пулеметы. На этот раз – два или три. Похоже, в дело вступили ганзейцы. Воображение тотчас нарисовало алые ручьи на безупречно чистых ступенях перехода на Кольцевую линию, потеки крови на мраморных стенах, горы трупов… много-много, столько Тим, к счастью, ни разу не видел в реальности, но представить мог вполне. Пришлось зажмуриться до разноцветных кругов перед глазами.

– Бля!.. – донеслось сзади, видимо, со стороны первой дрезины. – Выключи прожектор, удолбок! Сигнал, что ли, подаешь, чтобы стрелять удобнее было?!

Сразу после этого кто-то завизжал, послышались выстрелы, тотчас подхваченные эхом. Понять, кто в кого стрелял и зачем, Тим даже не пытался. Фара, мигнув, наконец-то погасла. Вслед за этим раздался шум мотора, гудок, и дрезина, врубив задний ход, пронеслась мимо – значит, по крайней мере машинист остался жив и выполнял основную свою задачу: спасал драгоценный транспорт.

Перед глазами перестали скакать световые зайчики, и Тим наконец разглядел то, что искал: технический тоннель, оканчивающийся лестницей, ведущей наверх. Туда ему и надо! О том, чтобы вернуться, затеряться среди пассажиров первой дрезины, возможно, разжиться оружием, не могло быть и речи. Во-первых, людей было немного, и скорее всего, они друг друга хорошо знали (в поселке, по крайней мере, дела обстояли именно так, вряд ли здесь иначе). Во-вторых, никаких документов ему не выдали. Скорее всего, его посчитают беженцем с Красной Линии и расстреляют, не разбираясь, или выдадут «обратно». Может, Немчинов, повествуя о коммунистическом режиме метрополитена, и сгущал краски, но Тима совершенно не тянуло проверять, как обстояли дела на самом деле. Ганзейцы защищали тот образ жизни, который для себя избрали, а красные пытались не пустить на цивилизованные станции своих ошалевших от голода и беспросветной жизни людей. Искать у таких поддержки Тим точно не собирался.

– Как вы еще не истребили друг друга? – шипел он сквозь зубы, протискиваясь в какой-то совсем уж узкий лаз, возможно, даже не человеком сделанный. Но сейчас ему было наплевать: главное – отдалиться от «Комсомольской», а там уже он спокойно подумает обо всем. Ну… как-нибудь подумает.

Положение, конечно, было аховое: неясно, где он находился, непонятно было, как выйти хотя бы к той же «Маяковской», даже наверх не выбраться – разве лишь для осуществления самоубийства путем получения в одночасье дозы радиации, несовместимой с жизнью.

– Кстати, а куда ведет эта лестница? – спросил он у самого себя, нащупав рукой холодные перила. – Уж не в город ли наверху?

– Ко мне! Ко мне, милый… – внезапно прозвучало у самого уха, в лицо пахнуло гнилостным, сладковатым смрадом. Тим дернулся, но не успел ничего предпринять: перед глазами полыхнуло, а затем его швырнуло во мрак.