Глава 6
Выплывал я из окружающего меня прохладного жемчужного молока медленно, но верно. Как упрямо идущий вверх, к солнцу, воздушный шар. Это мне что-то напомнило, уже виденное и знакомое. Такая картинка была по телевизору, я помню, смотрел недавно. Какой-то японский фильм по «Discovery», как мне кажется. Там, из глубины пруда, медленно выплывала к поверхности тёмной воды здоровенная красно-золотая рыбина. На рыбу-телескоп немного похожа, я ещё тогда удивился. Рыба-телескоп ведь маленькая, аквариумная, а этот упитанный балык плавучий больше камчатской горбуши будет. Запомнился пристальный, лучше сказать приставучий взгляд огромных глаз, широко разнесённых по сторонам золотой рыбьей морды, настойчиво и беззвучно что-то шепчущей толстыми белесыми губами.
Дали звук… В ушах невнятно, издалека, зазвучала какая-то тоскливая, безнадёжная песня. Дрогнув, открылись веки. Жемчужный свет вокруг меня потерял свои волшебные оттенки и медленно превратился просто в бело-серый. Цвет побелки потолка. Или его тут водоэмульсионкой крыли? Так, уже легче… Это обычный потолок. Вон висит большой плафон. Недорогой, бюджетный. Такие были у нас в офицерском Дворце культуры моряков. Значит, должны быть и стены. Я с трудом повёл глазами. Стены были на месте. Более того, мне просто несказанно повезло. Напротив, только глаза немного скосить, высоко, почти под потолком, на кронштейне висела сорокадюймовая самсунговская панель. У нас дома была такая же, только в сорок девять дюймов. На чёрно-белом экране толпа плохо и бедно одетых пацанов, явно беспризорников, тоскливо выводила:
…Вот умру я, умру я,
Похоронют меня-я-я.
И никто не узнает,
Где могилка моя-я…
Не знаю, что со мной произошло, наверное, слова «я умру» сработали как триггер, что-то напомнили и надломили в душе, но рот сам по себе перекосился, а из глаз медленно полились слёзы. Они катились к ушам, там отрывались и падали на подушку. Шее стало мокро и неприятно. Надо мною медленно склонился тёмный силуэт, свет падал на него сзади.
— Что это? — еле сдерживаясь, прошептал я.
— А хрен его знает, — колыхнулся силуэт. — Сейчас посмотрю.
Он отвернулся, чем-то зашуршал, а потом довольным голосом доложил.
— 12.20, любимый всеми свердловчанами канал ОТВ, по заявкам сельских тружеников и в честь чего-то там… Первый советский звуковой художественный фильм ажник тыща девятьсот тридцать первого года! «Путёвка в жизнь» называется, во как, малой! А ты уже совсем оклемался? Болит что? У тебя глаза на мокром месте.
— Да, похоже, оклемался… Нет, не болит, просто глаза от яркого света слезятся. «Путёвка в жизнь», значит? Ну, раз мне её выписали, тогда непременно и обязательно будем жить… Долго и счастливо!
* * *
После такого жизнеутверждающего заявления, прикрыл иллюминаторы и притворился медведем в берлоге. Не помогло. В уши сразу же полился высокий визг, а в глазах полыхнуло красным. Пал Ильич, сука! Его проделки!
Но тут меня осторожно потрясли за плечо. Я открыл просохшие глаза и уставился на средних лет человека в белом халате, сидящего на стуле у изголовья моей койки. За ним стояла молодая медсестра с бумагами в руках.
— Как вы себя чувствуете, молодой человек? — доверительно улыбаясь, спросил врач.
— Ничего, — пришлось дать исчерпывающую, но осторожную оценку своего состояния. — Как любит говорить дед Егор: «Хуже, чем вчера, но явно лучше, чем будет завтра»!
— Ха-ха-ха, слышишь, Дуня? Диагноз и прогноз в одном флаконе! Кто такой дед Егор, молодой человек? — с любопытством поинтересовался врач.
— Дед Егор мой квартирный хозяин. Но это сейчас абсолютно неважно. Что со мной? И где я?
— С вами, уже можно так сказать, ничего серьёзного не случилось. Видимо, был тепловой удар, перегрелись вы в парной, молодой человек. Это было бы опасно, но не для вас. Здоровое сердце, идеальное давление, молодость, крепкий организм. Для вас всё обошлось только довольно длительной потерей сознания. Сейчас вы в Ирбите, в больнице. Что ещё? — и он как попугай склонил голову набок. — Предваряя ваш вопрос, скажу сразу — долго держать вас здесь я не намерен. Завтра до обеда осмотр, после обеда — выписка. Да, звонили из горвоенкомата, просили предупредить вас, что к выписке они заедут и отвезут вас домой, к деду Егору, в Верхние Косари. У вас кто-то знакомый в военкомате?
— У отца, — скупо поделился я. — А у деда Егора… дома… все в порядке?
— А я и не знаю, молодой человек, — безразлично пожал врач плечами. — Это вне пределов моих медицинских знаний. С этим больным всё, Дуняша. Пошли к следующим. А с вами я прощаюсь до завтра, юноша!
— Спасибо вам, доктор! — вежливо ответил я и прикрыл глаза. Сон — лучшее лекарство! Пусть я здоров, но хуже ведь не будет?
* * *
Часов в пять вечера следующего дня военный «УАЗик» домчал меня до большого бревенчатого дома моих стариков-домохозяев. Дом стоял на месте, баня тоже. Ффух-х, вроде бы отлегло малость… Встретила меня кудахтающая и мечущаяся вокруг меня наседкой баба Маня. Деда Егора не было, а Пал Ильич ещё был в школе. Я постарался побыстрее убедить бабу Маню, что хоронить меня несколько преждевременно, и сразу смылся в баню. Там я увидел выгоревшие до чёрного угля стены из бруса, пустую, разошедшуюся клёпками кадку с остатками прутьев от веников и бессильно рухнул на обожженный полок.
Я вспомнил всё. Вспомнил, и мне сразу стало безумно стыдно.
После нашей с колдуном эпопеи по поиску какашечных грибочков, события понеслись галопом. Как сказал дед Егор: «Началось в колхозе утро — понеслась пи… по граблям»! Дед был известным матерщинником и резал правду прямо в матку. Невзирая на дедовы филологические закидоны, Пал Ильич был крайне доволен находкой. По его словам, найденная нами «Stropharia coprophila» была очень ценным призом и обещала исследователю-экспериментару — мне, то есть, — целый букет новых ощущений, ворох новых навыков, широко открытые глаза и новое видение мира. А в конечном итоге — его расширенное восприятие и понимание.
…я провёл по почёрневшей стенке парилки рукой. За ней, к моему удивлению, потянулась полоса светлого в банной полумгле и чистого дерева. Даже запахло приятным, немного вяжущим ароматом свежего бруса…
Пал Ильич долго и тщательно колдовал над грибной вытяжкой. Но как я ни противился неизбежному, колдовское снадобье было в конечном итоге изготовлено. Поручать процесс производства волшебной микстурки лаборатории крейсера и медицинскому искину учитель не собирался. «Хочешь сделать что-то хорошо — сделай сам!», гордо заявил он и слил ещё одну столовую ложку мутной жидкости в пузырёк из-под валокордина.
… я немного ожил, заинтересовался открывшимся под сажей светлым деревом и, закрыв глаза, сразу вообразил в полутёмной парилке яркую вспышку и несильный удар воздушной волны из центра парной по её угольно-чёрным стенам…
Дело оставалось за малым — влить это снадобье мне в глотку. Я понял, что шутки кончились, назад дороги нет, и если хочу стать псионом — эту бурду надо пить! Вдвоём с дедом мы начали топить и готовить баню к эпохальному эксперименту. Пал Ильич был послан к школьному военруку. У него был старый армейский полевой телефонный аппарат, в обшарпанной деревянной коробке, с ручкой, которую надо крутить, чтобы дать тренькающий звонок, выпуска аж 1943 года. Именно на эту дающую ток ручку возлагались особые надежды. Вечером всё было готово. Даже из дома в баню успели пробросить старый телефонный провод. Он был завязан вокруг моей левой ноги, а оголённые концы провода были пластырем надёжно прилеплены прямо к голому бедру. Надвинув шапку на уши, я обречённо прищурился, заглотнул добрую порцайку волшебной вытяжки из пузырька и кинул на каменку ковш воды с несколькими каплями эвкалиптовой настойки. Меня тут же приложило обжигающим пахучим паром. Тонко завизжав, я по-пластунски кинулся на нижний полок. Однако пощады мне не было — изгнанный мной из бани дед Егор или мерзкий деревенский колдунишка, кто-то из них, короче, втёмную, наугад, гад такой, крутанул в избе кривую телефонную ручку, и моё мокрое бедро пробил огненный электрический укус.
— А-а-а, пошло оно всё на… — заорал я, вскочив на ноги. И снова заорал, но уже от обжигающего пара, обварившего мне подбородок и всю задницу. — Что бы я ещё… А-а-а!
Новый удар тока сделал меня похожим на вконец рассвирепевшего африканского носорога, о нос которого пьяный американский турист в национальном парке тупо старается потушить здоровенный, толстый окурок обслюнявленной сигары.
— А-а-а, чтоб вас всех… — злобно прохрипел я, глядя через довольно плотный пар под потолком на тусклый шар сорокасвечового плафона над дверью парилки. Нет, я уже до неё не дойду… Тут мне и конец… Проклятый колдун-маньяк, долбаный пар, клятое зелье для расширения сознания. Тут в мокрую ногу прилетел новый удар. Левую сторону тела свело судорогой, нога скрючилась и задёргалась. Всё вдруг окрасилось в тёмно-багровый цвет.
— Уу-у-у! Фашисты проклятые, колдуны недорезанные! Ну, теперь берегитесь! — завыл я как перед отчаянным, смертельным прыжком на амбразуру ДЗОТа.
Последнее, что запомнил — моя рука, мечущая гранатным броском воду из ковша прямо в печь.
… меня немного качнуло воздушным ударом. Я боязливо приоткрыл прищуренные глаза и обалдел: вокруг меня светилось желтоватое дерево стен. Под ними, вдоль всей пустой парилки лежал валик из сажи. В Верхние Косари вернулось колдовство древних хозяев Урала…
* * *
Павел Ильич завистливо поцокал языком. Он ещё раз поковырял пальцем светлый, гладкий брус, осторожно потыкал носком галоши, которые он носил во дворе дедовского дома вместо тапочек, валик из сажи, потом ногой подравнял и выправил его.
— Ты как это сумел сделать? Расскажи по шагам, — попросил колдун.
— У меня с детства очень яркие картинки в уме складываются. Как будто я летаю в облаках, ныряю в море или ещё чего. Нет, на самом деле я не умею летать, — поспешил притушить вспыхнувший интересом взгляд колдуна и его шевельнувшиеся губы, готовые изречь новый вопрос. — А тут я вдруг почувствовал свою вину и стыд за то, что я деду Егору с его новой банькой натворил. Он ею так гордился! А я такую чистенькую парную в угольный забой превратил… Ну, я глаза-то прикрыл и представил, как будто пыхнуло что-то в воздухе, прямо в центре баньки. Это должно было от стен отразиться и сажу от дерева отделить, — пояснил я Павлу Ильичу, — а потом, в завершение, мягкий толчок воздушной волной, будто крошки со стола ладонью смести. Сажу, то есть. Понятно теперь?
— В общем, понятно… — задумчиво протянул Пал Ильич, — непонятно только одно — откуда ты силу для этого действа брал и как ты силу для этой работы дозировал? Я говорю об энергии для задуманных тобой действий.
Как, как. А я знаю? Само как-то получилось.
— Тут эта… Само собой как-то вышло. Ну, шприц мне вспомнился… Которым мама меня в детстве в задницу колола. Потом я его из аптечного шкафчика тишком спёр и с ним играл. Наберу воды — и на поршень! Всю ванную тогда залил. Далеко бьёт, если шприц без иглы. И если шприц не пластиковый, а старый, из толстого стекла, как у мамы был. На нём, на шприце этом, деления всякие были, — пояснил я колдуну. — Ну, сколько кубиков лекарства нужно в шприц из ампулы взять. Я немного силы и закачал. А сила — это дымка такая, жемчужного цвета, — пожал я плечами. — Её вокруг полно, вот и сейчас она возле нас висит.
Пал Ильич поспешно оглянулся, но ничего, как мне показалось, не увидел. Потом разочарование на его лице сменилось глубокой задумчивостью.
— Шприц, вот как… Визуальные закладки-шпаргалки из детского опыта. Причём, широко вариативные и, видимо, взаимозаменяемые. И так бесконечно… как лента Мёбиуса, например… Интересно! Просто сумасшествие какое-то… Лента Мёбиуса вместо патронной ленты в пулемёте. Да-а… А вот убрать эту сажу с пола ты сможешь? Вообразить что-то вроде большущего пылесоса, и ффьюить — на грядки её!
— Не-е, надо сначала намочить сажу, а то разлетится вся от малейшего дуновения. Пылесос тут не пойдёт, нужно что-то вроде велосипедного насоса, — задумался я. Вроде простая задачка, а… Непростая, в то же время. Я вспомнил, как баба Маня набирала воды в рот и прыскала той водой на простыни, когда приходило время глажки белья. Вроде ничего сложного в этом не было… Опыт нужен, это ясно. Без опыта и в носу ковырять толком не получится. Опять же — если на сажу резко дунуть водой, то сажа разлетится, пожалуй. Надо насадку как в пылесосе, прямоугольную и длинную, во всю стенку. А в неё, в насадку-то, сначала воздух с водой под давлением качнуть, а потом, обратным ходом поршня насоса всю эту смесь подобрать и на грядки огорода выбросить. Попробуем… Ну, помолясь… Оппа! Получилось!
Мы с Пал Ильичём с удовлетворением смотрели на чистый пол под длинной стеной парной. Теперь к другой стене. Ещё немного, ну-ка разом! В голове само по себе громко грянуло шаляпинским басом: «Ээх-х, дубинушка, ухнем! Помочим, поддуем, да ухнем»!
Тут в баньку ввалился дед Егор. На ужин нас звать, наверное. Он удивлённо вылупился на светлый, как новенький, брус. Нужно сказать, что и без сажи, от высокой температуры, брус в парной стал тёмно-коричневым, загорелым, так сказать. А тут — светился в полумраке бани свежим вологодским сливочным маслом! Чудеса, да и только! Дед Егор только крякнул, недоумённо покачал седой головой и изрёк: «Пошли, однако, вечерять! Свои трудодни вы, видать, сёдни заслужили».
Но за ужин мы сели с неожиданным пополнением. Новыми гостями были мой батя и пилот челнока, которые срочно прилетели за мной. Оказывается, к Земле пришёл военный транспорт клана Росс «Северное согласие». После разгрузки передаваемых России производств, другой техники и оборудования россыпью, капитан транспортника должен был принять на борт новую партию кандидатов в клан и незамедлительно вернуться на пока ещё пустую планету Росс.
Нашу планету.
* * *
— Ничего не быстро, чуть больше двух месяцев прошло, как завлаб с первой партией кандидатов улетел. Это для тебя быстро было, ты, считай, две недели только лечился после аварии, потом декадами лежал в обучающей капсуле, сидел на тренажёрах, летал на посылках. Здесь, вот, Академию магии проходил, — улыбнулся отец. — Помогло хоть? Научился чему?
— Ага, кое-то ухватил. Но без специальной нейросети и баз для псионов толком работать не смогу. Учиться мне надо, бать.
— Это ясно, что учиться. Всем нам учиться нужно. Но погоди, долетим до нового дома, там что-нибудь придумаем. А у тебя вообще отдельная программа подготовки маячит. Ты про медицинский центр клана «Трын-трава» что-то слышал?
— Ага, это песня такая была. Её ещё в кинокомедии Юрий Никулин с загипсованной рукой в кафе пел… Батя, а правда, что в «Бриллиантовой руке» фронтовики снимались? В кинокомедии и фронтовики?
— Не шути, не время. Правда, человек пять-шесть фронтовиков там снималось. Начиная с самого Никулина. Плюс Гайдай, это режиссёр, — пояснил отец. — Но не о том сейчас речь. Насколько я понял, в этом медцентре из тебя будут делать псиона. Дело это сложное и небыстрое. Но очень нужное нам и клану Росс. А особенно тебе. Нельзя всю жизнь прожить маленькой личинкой. Нужно сбросить защитный кокон и расправить крылья. И полететь. Ты как, Серьга?
— Я всё понимаю, батя. Я готов.
— Вот и чудесно. Ну, давай, прощайся со своими друзьями. Нам пора лететь.
Прощание с дедом, бабой Маней, Пал Ильичом вышло скомканным и быстрым. Баба Маня навязала отцу узелок с завёрнутой в газеты и старую гардину миской с ещё тёплыми мясными пирожками, расстроенный расставаньем дед подарил мне старый советский охотничий нож в засохших от времени кожаных ножнах, а Павел Ильич тихонько и таинственно сунул мне в руку небольшой коричневый пузырёк. Догадаться, что в нём налито, большого труда мне не составило. Я с благодарностью приобнял своего учителя и тихонечко шепнул ему: «Пал Ильич, присмотрите за нашими стариками, хорошо? Вы сможете, я знаю».
Отец настоял, чтобы проводов не было, и мы шагнули в осеннюю вечернюю тьму. Челнок ждал нас на школьной спортплощадке под охраной местного милиционера. Обучение у колдуна в Верхних Косарях закончилось. Теперь меня ожидало обучение у мозгокрута из научного центра Джоре.
