Книга: Кукла на троне
Назад: Перо – 4
Дальше: Спутники – 5

Искра – 7

Шаг третий: изыскать стартовые средства

 

Даме на портрете исполнилось около сорока лет. Раскосые глаза и лукавые ямочки на щеках выдавали янмэйскую породу, но, в отличие от Милосердной Праматери и Минервы Стагфорт, дама была высока. Белое атласное платье идеально ложилось на ее стройную фигуру. Ткань усыпали золотые узоры – не сурово геральдические, как принято среди вельмож, а жизнерадостно природные, будто на алтаре какого-нибудь степного капища. По краю декольте переплетались стеблями цветы, на рукавах пели пташки, по подолу скакали крохотные кони. Диадема, украшавшая голову дамы, представляла собою филигранное плетение золотой проволоки и напоминала не то колосья пшеницы, тянущиеся к солнцу, не то огоньки над свечами. Наряд женщины, как и цветущий сад, изображенный на фоне, дышал буйной, радостной весною.
Юлиана Оранта Аделия, она же – Юлиана Великая. Владычица, что правила половину столетия, положила конец Лошадиным Войнам, утвердила границы Империи, с тех пор ни разу не нарушавшиеся, и ввела в действие единственный кодекс законов, который смог учесть нравы всех земель Полариса. Государыня, принесшая миру справедливость.
– Каково ваше мнение о портрете, сударь?
Мужчина был одет в клетчатую жилетку и золоченый сюртук, какие носят успешные коммерсанты. Цепочка от карманных часов вальяжно блестело на груди, округло выпирало пузико, розовели брыластые щеки. Две черточки, однако, ломали образ добродушия: сжатый в линию кривой рот и мелкие близко посаженные глазки. Мужчину звали Дрейфус Борн. Он вертел в руках тросточку с головой слона.
– Ваше величество позвали меня, чтобы обсудить портрет? Увольте, я не знаток живописи.
И тон, и сказанные слова выдавали неприличное раздражение. Министру следовало выразить восторг – иное чувство не уместно, когда речь идет о портрете Юлианы Великой. Однако министр не чувствовал себя скованным какими-либо рамками.
– Сей зал, – Мира повела руками, – зовется «Дамский праздник». Кроме замечательной фрески на потолке, он знаменит также и тем, что именно здесь владыка Адриан разоблачил мошенничество Сибил и Глории Нортвуд. В ходе реставрации дворца, устроенной лордом-канцлером, ряд прекрасных картин покинул свое исконное место. Я сочла, что лучшей обителью для портрета справедливой Юлиана станет именно этот зал. Вы согласны со мною, сударь?
– Ваше величество, я – не министр двора и не главный декоратор. По малярным делам советуйтесь с ними.
– Я говорю не о виде портрета, сударь, а о моральной стороне. Как полагаете, что сказала бы Юлиана Великая о ваших делишках?
Дрейфус Борн скривился, будто услыхал несусветную чушь.
– Вы шутите, ваше величество.
И вдруг Мира почувствовала отвращение. Сильнейшее, до спазмов в желудке. Такое, что впору вывернуть кишки наизнанку и окатить министра блевотиной с ног до головы, от лысой макушки до пряжек на туфлях.
– Скажите, сударь: когда вы предали Адриана? Едва Ориджин заключил с вами сделку, как сразу получил полторы сотни тысяч. Откуда деньги? Конечно, из податей: вы задерживали поступления налогов в казну, пока не договорились с лордом-канцлером. Но сто пятьдесят тысяч – это много. Их не скопить ни за неделю, ни за месяц. Вы перекрыли поступления не в день конца войны, и не в день смерти Адриана, а гораздо раньше. Наверное, в тот же день, когда в столице начались бои. Кто бы ни победил, любому понадобятся деньги, с любым можно будет поторговаться. Умно, умно!.. Все время, пока майор Бэкфилд грабил собственный город, добывая амуницию, провиант, машины и снаряды – деньги от налогов текли не в казну, а в ваш карман. Бэкфилда возненавидели и свои, и чужие, а вы – чистенький, при должности, с правом на воровство… Вам есть чем гордиться: насколько знаю, никто до вас не имел такой привилегии!
– Это пустой разговор, – брюзгливо бросил Борн. – Я приношу лорду Ориджину один миллион эфесов в год. Остальное – мое дело.
Мира вскричала громче и резче, чем следовало бы:
– Остальное – мое дело! Возможно, вы заметили: прошла война! Сожженные дома, разрушенные дороги, тысячи раненых, десятки тысяч голодных! Я хочу знать, сударь, скольких бедняков можно накормить на те деньги, что вы ежемесячно кладете в карман? Скольких больных вылечить? С какой битвой сравнимы последствия ваших поборов? Сраженье у Пикси или вы – что обошлось дороже?!
Дрейфус Борн пялился на нее пустыми бараньими глазами.
– Не понимаю, о чем вы говорите.
– У меня был очень плохой день… – процедила Мира, и новый приступ тошноты заставил ее умолкнуть.
День, действительно, был ужасен. Не только нынешний, но и два минувших.
Третьего дня Мира окончила подсчет бюджета своего предприятия. Сумма вышла совершенно не утешительной. В тот же день министр путей Лиам Шелье доложил, что все средства, выделенные на ремонт рельсовых дорог, уже исчерпались, работы заморожены, а ни одна линия так и не вошла в строй. Мира потратила двое суток на поиски денег.
Среди дюжины других задач, какие Лейла Тальмир решала для императрицы, было планирование негласных встреч. В официальном графике приемов и торжеств, посещаемых Мирой, фрейлина выискивала предлоги свести ее с нужными людьми и устроить разговор, не привлекающий лишнего внимания. В эти двое суток леди Лейла сотворила чудо: Мире удалось повидаться со всеми, кто хотя бы в теории мог помочь.
Министр двора еженедельно тратит тысячи эфесов на увеселения и декорации. Не готов ли он урезать расходы?.. Жизнерадостный старичок только хлопал ресницами: ффаше феличестфо, я в глаза не вижу этих злосчастных счетов! Фсе они идут прямо на стол к казначею, он разбирается с деньгами, а мое дело – блеск двора!.. Никак не могу сократить расходы, поскольку понятия о них не имею!
Генерал Алексис Смайл располагал средствами на содержание трех полков. Нельзя ли взять из них часть?.. Генерал сокрушенно качал головой: никак нет, ваше величество. Содержание корпуса жестоко урезано Робертом Ориджином: война, мол, окончилась, а полки понесли потери. Теперь обойдутся и половиной былого бюджета. Генерал Алексис клялся императрице: мы поможем вашему величеству в чем угодно. Готовы даже к полицейской работе! Нужно будет кого разыскать, схватить, прижать к ногтю – с легкостью. Придется охранять – не побрезгуем и этим. Но денег – увольте, не располагаем…
Стиснув зубы, Мира встретилась с Робертом Ориджином. Говорить с представителем агатовского рода было насилием над собой. Но он все же имперский казначей – должен хоть раз пойти навстречу императрице!.. Роберт выслушал ее с предельным вниманием, кивая: «Ага. Ага». Дослушав, сообщил:
– Я наилучшим образом понимаю проблемы вашего величества, поскольку сам борюсь точно с такими же.
Он раскрыл книги учета и скрупулезно, строка за строкой, показал Мире, куда утекают из казны десятки тысяч золотых. Благодаря урокам наставников из Престольной Цитадели Мира смогла проверить баланс и убедиться, что записи ведутся прозрачно и точно, казначей не скрывает ни единой звездочки. Согласно расчетам, казна тратила больше, чем имела, и влезала в долги. За время правления Миры Корона уже задолжала восемьдесят тысяч мастеровым и торговым гильдиям, а также герцогу Фарвею, который помог Империи ссудой. Мира не сдержала стона:
– О, боги! Лорд-канцлер не просто тратит все, что имеет казна, – а даже больше! Лорд Роберт, почему вы не остановите его?..
– Виноват, ваше величество, но я прихожусь кузену вассалом, а вы – сюзереном. Поговорите с ним. Если он прикажет мне снизить расходы, я выполню сию же минуту. Но спорить с сюзереном я не могу.
Далее в ряду унизительных встреч стояли братья-Нортвуды. Два безмозглых костолома в ходе войны могли разжиться трофейным золотом. И они в долгу перед Мирой: ведь она помиловала Сибил Нортвуд!.. Но и тут владычицу ждало разочарование. Медведи не видели в помиловании никакой ее заслуги, а верили (и не беспричинно), что Сибил спас от плахи Эрвин Ориджин. Странно, но к нему они тоже не питали благодарности.
– Чертов хитрый агатовец! Он сцапал себе трофеи Южного Пути, поскольку сам взял все большие города! Потом заставил мчаться быстрым маршем до столицы – таким быстрым, что мы поссать не успевали, не то что пограбить! А потом, тьма сожри, война кончилась – и мы остались с носом! Да хуже, чем с носом: тысячи наших полегли при Пикси! А бедолаге Дональду раскрошили челюсть – в том самом бою, из которого Ориджин сбежал!
– Я до сих пор не жую мяса, – Дональд говорил с присвистом из-за прорех в зубах. – Супчиком обхожусь, как больной младенец!
– А что до Сибил, – рычал Крейг, – то помилование – это прекрасно, за это спасибо. Но сама Сибил где? А Глория?..
Мира сделала из разговора даже два пренеприятнейших вывода. Во-первых, у Нортвудов тоже нет денег, как и у всех. Во-вторых, они не уберутся восвояси, не получив хоть каких-то барышей от своей победы. Войско медведей останется торчать на Ханае, пока им не отдадут Сибил с Глорией и телегу золота в добавок. То есть – неопределенно долго.
И вот теперь, после всей череды радостей, Мира пыталась пристыдить отпетого ворюгу – с тем же успехом, что учить карася игре в стратемы. Борн кривился, почти не пряча презрения, а Миру мутило, и содержимое кишок просилось наружу – прямиком на его золоченый сюртук.
– У меня был очень плохой день, сударь… Вы поступите разумно, если не станете злить меня еще больше. Одумайтесь. Сделайте шаг назад.
Министр налогов снисходительно вздохнул.
– Я желаю вашему величеству большого женского счастья и детородной силы. Когда вы произведете на свет наследников, то будете воспитывать их, учить морали, стращать наказанием за плохое поведение…
Он потряс рукой, и четыре браслета звякнули друг о друга. Мода южных земель: богачи носят не только обручальный, но и еще по браслету за каждого ребенка.
– У меня, изволите видеть, своих сыновей трое. Младший – ваш ровесник. Так что, ваше величество, я давно не ребенок. Хотите говорить со мной – воздержитесь от нравоучений.
Велик, очень велик был соблазн. Лазурные гвардейцы, несомненно, выполнят приказ, и голова Борна в секунду распрощается с телом. Но что потом? Ориджин прикажет кайрам расправиться с гвардейцами, а на место Борна назначит другого такого же подонка.
Мира вдохнула поглубже.
– Я не о морали говорю, а о сочувствии. Подумайте о людях, из которых вы выжимаете последние соки, чтобы набить свой карман! Подумайте – и опомнитесь. Подайте в казначейство правдивый отчет. Отдайте Короне все, что собрали ее именем. Миллион уйдет лорду-канцлеру, как вы и договорились, но каждый эфес сверх него – я клянусь! – будет потрачен на помощь людям. Тысячи человек вы спасете от голода, еще тысячи – от ран и хворей. Вы давно уже не бедный человек. Не довольно ли жить ради денег? Не пора ли найти более благородную цель?
Дрейфус Борн только развел руками:
– Не могу понять, о чем говорит ваше величество. Во избежание лишних трат вашего драгоценного времени, позвольте мне откланяться.
Мира сдалась:
– Ступайте.
Он ушел, поигрывая тростью, позвякивая четырьмя браслетами. Жена и три ребенка…

 

Шаг четвертый: запустить дело

 

Дегустация вин стала отдыхом для Минервиной души. Это был городской праздник, не дворцовый. На нем собрались старшины гильдий, столичные богачи и чиновники магистрата, а придворные обошли его своим вниманием. В зале дегустации не было ни интригана Ориджина с его бездушным семейством, ни толстозадых Лабелинов, ни пустоголовых медведей, ни вечно восторженного министра двора, ни вечно несчастного министра путей… Потому Мира с большим удовольствием приняла приглашение старейшины гильдии виноделов и явилась на дегустацию в сопровождении лишь леди Тальмир и гвардейского эскорта.
К сожалению, первой, кого встретила Мира в дегустационном зале, оказалась леди Аланис Альмера. Можно было догадаться: леди-бургомистр не откажется посетить праздник городских богачей. Леди Аланис была одета со сдержанной строгостью: узкое черное платье, гранатовое ожерелье и брошь. Красное на черном – напоминание о войне и агатовской мощи, в то же время – лучшее сочетание, чтобы подчеркнуть совершенство фигуры. Зато я умнее, – сказала себе Мира. Добавила: зато я императрица! Ни то, ни другое не исправило настроения.
Леди Аланис со всей изысканностью приветствовала владычицу, горько посетовала на отсутствие лорда-канцлера: он слишком занят перебазированием войск, иначе непременно посетил бы дегустацию. На правах первой дамы праздника, Аланис представила Минерве тех гостей, кто заслуживал этого: шерифа Фаунтерры с его помощником, главу искровой гильдии (самой влиятельной в столице), главу гильдии виноделов (хозяина приема), банкиров Фергюсона, Дей и Конто. Последних Мира хорошо помнила: они предлагали ей крупный кредит и подарили бумажную ассигнацию в качестве визитной карточки. Собственно, встреча с банкирами была одной из причин прийти сюда.
Как и полагается, мероприятие началось сразу, едва императрица с фрейлиной заняли почетные места за столом. Зал дегустаций являл собою просторный, богато обставленный обильно украшенный подвал. Пусть и роскошное, но подземелье – с непременными сыростью и прохладой. А почетный стол Минервы стоял у дальней от входа – самой холодной – стены.
– Мало мне леди Аланис, так еще и холод…
– Это к лучшему, ваше величество, – шепнула фрейлина. – Свежесть поможет вам остаться трезвой.
– На сем пути предвидятся трудности?
– В списке проб двадцать четыре вина. Каждое следует хотя бы пригубить.
Мира улыбнулась. Она не позволяла себе крепких напитков уже больше недели. Обязанность опробовать две дюжины вин виделась скорей заманчивой, чем тягостной.
Распорядитель произнес приветственное слово и дал знак музыкантам. По залу разлилась легкая озорная мелодия. Праздник начался.
– Ваше величество, миледи и милорды! Первым пунктом в нашем нынешнем списке проб стоит прекрасный напиток с побережья Грейс в Южном Пути. Белое сухое вино под названием «Танец дельфина», купаж одна тысяча семьсот шестьдесят девятого года. В то лето стояла удивительная погода: море бодрило виноградники небывало крепким бризом, а солнце за два месяца ни разу не зашло за тучи. Маркиз Грейсенд распорядился при сборе обособить виноград с подветренных склонов холмов, впитавший в себя свежесть моря и радость солнца. Сейчас вкус моря и солнца предлагается вниманию господ!
Во время речи распорядителя лакеи сновали по залу столь же шустро, сколь бесшумно, и наполняли бокалы удивительно прозрачным напитком с легкой искоркой золота. Когда приготовления окончились, леди Аланис сказала:
– Ваше величество впервые посещает дегустацию в Фаунтерре, потому позволю себе рассказать о нашей традиции. Перед каждой пробою вина один из нас говорит слово о своих успехах прошлого года. Так мы вспоминаем все наши былые достижения, получаем вдохновение для будущих и отдаем должное милости богов.
Затем она передала слово старейшине суконной гильдии. Крепкий мужчина с носом-картошкой подхватился на ноги и напористо оттарабанил:
– Ваше величество, дамы и господа! Мы, мастера-суконщики столицы, за прошлый год открыли три новых мануфактуры и повысили выработку хлопчатой материи на тысячу шестьсот рулонов, а льняной – на тысячу двести! Еще мы создали два покрасочных цеха, и доложу вам, что один из них работает исключительно на окрашивание в красный цвет! Слава богам и Праматери Янмэй!
Он опрокинул содержимое бокала себе в рот, его примеру последовали остальные.
– Хм… адекватный вкус, – прокомментировал глава винодельческой гильдии.
– Солененькое! Селедочки бы к нему! – гаркнул шериф.
– М-да, – выпятил грудь помощник шерифа.
Гости допили вино, закусили сырами и оливками. Слуги рысцой убрали бокалы и расставили новые.
– Перейдем же ко второй пробе, господа, – провозгласил распорядитель.
На первый взгляд дегустация представилась Мире скучной затеей: слишком уж однообразно повторялся ритуал. Распорядитель нахваливал вино, кто-то из гостей нахваливал себя, все пили, шериф отпускал шуточку. Потом – все заново по кругу.
Но так было лишь поначалу. С каждой следующей подачей вина гости держались все свободней, а веселья за столом прибавлялось. Сухости в речах убывало, шутки становились забавней, смех – громче.
– Дамы и господа! Я, старейшина гильдии строителей, заверяю вас, что за минувший год мы возвели две церкви, три дворца, четыре моста, пять чего-то и шесть еще чего-то – я уж и сам не помню. Словом, поверьте на слово: мы очень много всякого построили!
– И что, ничего не развалилось?
– С божьей помощью все стоит!
– До первого ветра, га-га-га!
– Так выпьем же за тихую погоду!..
– Хм… вкус весьма пунктирно обозначен.
Слово предоставлялось гостям по возрастающей – от самых незначительных, вроде старейшин суконщиков и гончаров, к более весомым фигурам, как главы строителей и корабельщиков. Очевидно, Мире предстояло говорить последней. Догадалась об этом и леди Лейла, что явствовало из ее настойчиво повторяемого шепота:
– Ваше величество, будьте сдержаны. Из каждого бокала не больше глотка!
– Ах, оставьте! Я же не пьяница!..
Соблазн выпить больше глотка был велик, и Мира порою поддавалась ему. Пожалуй, даже несколько чаще, чем «порою». Каждое следующее вино не всегда было вкуснее предыдущего, зато, как правило, крепче, и обязательно – с более изощренной историей. Если первые вина славились лишь благоприятным годом и древностью винодельческих родов, то последующие непременно обладали какою-нибудь чудесатинкой.
– Этот виноград был собран детскими ручками и подавлен ножками белокурых девственниц… А вот лоза, выращенная на грунте, удобренном смесью апельсиновой цедры и банановой кожуры… Хозяева этих виноградников в течение двенадцати поколений отбирали и прививали самые крупные сорта, и теперь их ягоды имеют размер сливы, а гроздья так тяжелы, что обрываются с лозы, если их не привязать нитью… А для этого великолепного напитка взяты ягоды, сорвавшиеся со склонов горы в Бездонный Провал, но задержавшиеся на краю. Сами боги жаждали отведать сего винограда!
Мира все больше входила во вкус дегустации: пила до дна, розовела, хихикала над шутками, которые прежде сочла бы совершенно несуразными.
– Дети собирают, девственницы давят, а разливают старые злобные бабки! Га-га-га!
– Хи-хи…
Леди Лейла все сильней проявляла тревогу:
– Ваше величество, помните о плане. Ваше величество, здесь банкиры, они нужны вам. Ваше величество, что сказала бы Янмэй?!
Под давлением фрейлины и совести Мира ставила было бокал на стол. Но глава винодельческой гильдии отпускал новый изощренный эпитет во славу вкуса: «Вино, пригодное для пития детьми Праматери!.. Вкус гибок, словно лебединая шея!..» – и Мира допивала до дна.
– Теперь высокому вниманию господ предлагается вино из дурман-ягоды, произрастающей в топях Дарквотера. Она растет среди самых опасных трясин и обладает чрезвычайною пьянящей силой. Бедные животные, отведав таких ягод, теряют трезвость мысли и тонут в трясине, своими телами удобряя почву под корнями коварного растения. Лишь самые искусные следопыты отваживаются собирать дурман-ягоду, и выживают среди них лишь те, что строго следуют правилу: не пробовать ни ягоды, пока не выйду на твердую землю! Вы же, господа, опробуете сей редчайший напиток, не подвергаясь никакой опасности.
Вино имело цвет ночного озера. Мира жадно потянулась за бокалом, и леди Лейла толкнула ее ногу.
– Сударыня, что вы себе позволяете?..
Лейла пнула ее с такой силой, что туфелька слетела с ноги.
– Ай!..
– На вас смотрит Аланис Альмера, – процедила фрейлина. – Хотите ее позабавить?
Слова возымели эффект пощечины. Мира только тронула языком вино (действительно, коварно пьянящее) и глянула через стол на герцогиню. Аланис покраснела и весело улыбалась, но глаза были совершенно трезвы. Она контролировала себя куда лучше Миры.
Прекрасно, Минерва! Помним о приоритетах – конечно!
Она поставила левую ногу на каменный пол и припечатала каблуком правой. От боли чуть слезы не брызнули из глаз. Ах, хорошо!
– Вашему величеству нездоровится?.. – проявила участие леди Аланис.
– Горюю о бедных следопытах, погибших во славу вина…
– Вкус извилист, как многоходовая интрига, – констатировал глава виноделов.
– А мы его выведем на чистую воду! – стукнул по столу шериф. – Подать еще стакан – распробую его начисто!
– М-да, – крякнул помощник шерифа.
Слава строгости леди Лейлы: Мира успела опомниться как раз к тому моменту, когда слово предоставили банкирам Фергюсону и Дей. Тем самым банкирам, встреча с которыми неотъемлемым пунктом входила в план Минервы. Тот самый план, ради которого герцог Ориджин, повинуясь скромной просьбе владычицы, переставляет свои батальоны…
– Ваше величество, миледи и милорды. За минувший год мы сделали многое, но я предпочту сказать о том, что пока не выполнено. Владыка Адриан – да будет он счастлив на Звезде – мечтал соединить всю страну сетью рельсовых дорог и сделать самые дальние города близкими, будто соседние кварталы. Миледи и милорды, не только рельсы способны на это, но и банковская система. Единая сеть банков по всему Поларису, подкрепленная связью по «волне», позволит за день пересылать деньги с края на край материка. Северянин сможет вести торговлю в Шиммери с той же легкостью, будто вышел в соседнюю лавку! Вот это, господа, пока еще не сделано. Но таковы планы банкирского дома Фергюсон и Дей!
Многие гости зааплодировали. Господин Фергюсон держался твердо и говорил стремительно, как человек дела. От слов банкира повеяло бодрящей свежестью. Госпожа Дей, его компаньонка, прибавила:
– А если все же говорить о свершениях, то мы трижды вкладывали крупные средства в реформы владыки Адриана. Не одна сотня миль рельсов проложена за наши деньги. Банк Фергюсон и Дей идет в ногу со временем.
Хороши ли они как союзники? – подумала Мира. Можно ли на них положиться? Адриан сотрудничал с ними – это в их пользу. Герцог Ориджин отослал их без разговоров – это тоже хорошо. Слова Фергюсона и Дей внушают доверие – по крайней мере, выдают людей, умеющих добиваться цели. Правда, банкиры… Прошлый знакомый банкир – граф Виттор Шейланд – оставил весьма двойственное впечатление… Но есть ли выбор? Кто еще может помочь в выполнении плана?..
С бокалом нового вина поднялся господин Конто. Этот банкир казался противоположностью своих братьев по цеху: невысокий забавный человечек с круглой лысой головой и роскошными усами дамского угодника. Чуждый нахальства, но способный оценить шутку: Мира не раз замечала, как он посмеивается себе под нос.
– Ваше величество, прекрасная леди-бургомистр, славные господа старейшины! Сейчас полагается сказать о прошлогодних свершениях… Знаете, я просто заработал очень много денег. Это ужасно скучно – одни числа на бумаге… Если бы я посадил дерево или постриг овечку – тогда было бы о чем сказать. Но, к сожалению, я не пастух и не садовник, а всего лишь банкир.
Он с комичной беспомощностью развел руками, и все гости захохотали.
– Браво, господин Конто!
– Вы в своем духе!
– М-да уж!..
Лишь Фергюсон и Дей смерили конкурента недовольными взглядами, которые он предпочел не заметить.
– Мы переходим к одной из жемчужин нынешней дегустации, – значительно провозгласил распорядитель. Музыка притихла, когда слуги внесли диковинную амфору в форме львиной головы. – Вино, что будет представлено вниманию господ, по праву носит титул королевского. Три столетия назад его величество король Шиммери поручил своему маркизу Эйлин-Фраю приготовить особое вино, достойное утонченных вкусов южного двора. Чтобы выполнить задачу, маркиз приобрел земли в головокружительных высотах гор, над входом в долину Львиных Врат. Он разбил виноградники на южном склоне горы таким образом, что солнце освещает их в любое время дня, кроме первого часа рассвета и последнего часа заката. Ни в одной точке мира больше не найдется виноградника, получающего столько лучей тепла! Чтобы возделывать лозу и собирать урожай, маркизу пришлось заложить мост над ущельем Львиных Врат, который так и не был окончен при его жизни. Но потомки маркиза завершили мост и стали собирать урожаи самого солнечного винограда в мире. По легенде, однажды горный лев забрел на винокурню и распугал всех тамошних рабочих. Когда они вернулись в сопровождении воинов, чтобы выгнать зверя, то увидели чудесную картину: грозный хищник, попробовав вина, мурлыкал от счастья и позволял людям гладить свою гриву. Вот потому вино и зовется «Счастье льва».
– Леди-бургомистр! – вскричал шериф. – Золотое вино для красивейших дам! Леди Аланис, скажите о своих великих успехах!..
Все мужчины за столом поддержали его. Не возражала и Мира: ее очередь придет в самом конце, а это вино было еще не последним.
Аланис Альмера взяла бокал тонкими своими пальцами – рука чертовски грациозно изломалась в запястье, – качнула ладонью, позволив вину омыть стенки бокала, тихой волною стечь по стеклу. Поднялась – воплощение изящества, искусство в движении… Мужчины затаили дыхание, шериф издал вздох на грани приличия. Мира мучительно ощутила все свое несовершенство: и низкий рост, и угловатые плечи, и плохо запудренные синяки под глазами… Леди Аланис молчала, глядя в бокал. Пока длилась пауза, улыбка исчезла с ее лица, губы сжались, сдерживая нечто невысказанное, шрам потемнел от напряжения мимических мышц. Горькое чувство чужих потерь заполнило зал, погасив веселье. Леди Аланис заговорила:
– Мои достижения… что ж, господа, назову лишь одно: я сумела пережить прошлый год. Мне помогали достойные люди: лейтенант Хамфри из гарнизона Эвергарда, брат-лекарь Мариус из обители Марека и Симеона, святой отец Давид, герцог Эрвин София Джессика. Помогали и менее благородные, чьи имена недостойны вашего слуха. Но даже при столь серьезной помощи задача оставалась сложной. Своим упрямством на пути выживания я заслужила ненависть врагов, но также и высокую оценку друзей. Ее величество Минерва сочла меня достойной приглашения в Палату Представителей, а его светлость герцог Ориджин вверил шарф бургомистра Фаунтерры. Нынче поднимаю бокал за здравие ее величества и его светлости – людей, достигших гораздо большего, чем я.
В мертвой тишине она поклонилась Мире, выпила вино и села на место. Лишь вдох спустя слушатели опомнились и поднесли бокалы к губам. Каждый теперь боялся издать лишний звук. Стекло опускалось на скатерть с предельной осторожностью, приборы лежали без дела, не касаясь тарелок с закусками. Глава виноделов не высказал очередного эпитета, помощник шерифа не выронил: «М-да!», шериф не посмел отпустить шуточку. Банкир Конто все еще ухмылялся в усы, но ухмылка теперь отдавала горечью. Леди Аланис сумела заставить каждого подумать о своих бедах – и сравнить их с ее утратами, с коими мало что могло сравниться. Зал стыдился своего веселья, еще минуту назад столь бурного.
– Господа, простите меня, – мягко произнесла Аланис, лишь подчеркнув эффект. – Я вовсе не хотела смутить вас и погрузить в уныние. Господин распорядитель, прошу вас: разбейте эту тягостную паузу и прикажите следующую пробу!
Распорядитель отвесил поклон:
– Сию минуту, миледи. Вниманию высочайших господ предлагается последний и лучший напиток нынешнего дня.
По взмаху его руки лакеи засуетились вдоль столов, заменяя бокалы. Чашники внесли в зал бутыли, оплетенные лозой, а поверх нее перехваченные серебряными обручами с сургучными печатями. С великой осторожностью старший чашник скусил обручи специальными щипцами, безукоризненным движением выдернул пробки. Густая рубиновая жидкость плеснула в бокал императрицы.
– Сие вино, господа, зовется «Слезы ночи». Оно произведено во владениях барона Абельхейма, наследника династии виноделов, восходящей к погибшей Империи Железного Солнца. Виноградники Абельхеймов произрастают на острове Валькриди, так далеко отстоящем от западных берегов Полариса, что тамошний рассвет наступает в час нашего заката. Вино, представленное вашему высочайшему вниманию, радует глаз исключительно богатым цветом рубина и источает неповторимый аромат с нотами миндаля, коим обязано особому составу вулканической почвы острова Валькриди. Оно сделано из винограда урожая одна тысяча семьсот шестьдесят третьего года, после чего пять лет выдержано в островных погребах Абельхеймов и один год – в бочках в корабельном трюме. Крышки бочек были выполнены из двух редчайших сортов дерева: уланга и черного дуба. Бочки намеренно заполнялись лишь наполовину, чтобы напиток качался в них, поочередно омывая то одну, то другую крышки, впитывая благородную терпкость дуба и вязкость уланга. Лишь после этого вино разлито в бутыли и выдержано еще пять лет в абсолютной темноте замкового подземелья, под наблюдением слепых слуг, которые не мешали оконечному дозреванию напитка тревожащим светом факелов. Ни один виноградник материка не может дать жизни вину, сходному по вкусу с этим. «Слезы ночи» столь же исключительны среди вин, как Праматерь среди смертных людей. Бесспорно, это напиток, достойный уст вашего величества!
Все взгляды обратились к Минерве. Последняя проба, самое ценное вино – разумеется, зал ждет слова императрицы. Мира укусила губу от досады: она понятия не имела, что сказать! Именно ради этой минуты она приехала на дегустацию. Заранее готовила слова – не слишком серьезные, не слишком глупые, с оттенком чудачества и тонкого юмора. Такие, чтобы ее идея казалась забавной прихотью императрицы, а не заранее продуманным планом. Чтобы идею приняли с легкостью, как безобидный каприз высокородной девицы… Но будь проклята Аланис Альмера! После ее слов все чудачества и шуточки вылетели из головы, а думалось теперь лишь о своих утратах, да и о них – не с привычной печалью, а с дурацкой злобою. Я потеряла отца, любимого и родной дом, чуть не умерла от яда, чуть не погибла под пытками – и эта агатовка смеет думать, что пострадала больше меня?! Мало ей красоты и власти над столицей – абсолютно реальной, в отличие от моей, – подавай еще и превосходство в страданиях!
О нет, нельзя отвечать в ее стиле. Мы не на турнире мучениц! Но как тогда? Отбыться формальностью, поблагодарить всех, чего-нибудь пожелать? Как в этом случае высказать идею? «Кстати, я вот еще подумала…» – самое идиотское начало реплики. Похвалить вино, а от него плавно перейти куда нужно?.. Мира качнула вино в бокале, оно покрыло стекло маслянистой багряной пленкой, весьма похожей на кровь. Миру замутило – так живо вспомнился подвал Шейланда. Ей давали тогда выпить нечто подобное, багрянистое! Чью-то кровь, размешанную в воде. Возможно, кровь Линдси… Это было до того мерзко, что напрочь вылетело из памяти, но теперь вернулось: оттенок совпал идеально!
– Поведайте нам о своих достижениях, ваше величество, – подсказала Лейла Тальмир.
Мои достижения – конечно! Как же я могла забыть! Перечислим по списку: дала себя отравить, угодила в монастырь, не сумела сбежать, побывала в лапах безумца, стала марионеткой интригана, научилась напиваться…
Если все выходы из ситуации плохи, ломай саму ситуацию. Это говорил отец, когда учил играть в стратемы.
Мира улыбнулась своей мысли и просто выпила вино. Не поднимаясь, не говоря здравицу и ни на кого не глядя, – будто была одна в своей спальне. Вино не походило на кровь Линдси, да и на чью-либо еще: оно оказалось восхитительно.
Люди замерли, ошарашенные и даже испуганные. Мучительно спешили понять: что произошло, что означает молчание владычицы? Признание ли это собственного бессилия? Суровое ли напоминание о жертвах войны? Крайнее высокомерие, не дающее внучке Янмэй пить с городскими богачами? И как реагировать: встречным молчанием, лестью, вежливою сменой темы?..
Выдержав паузу, Мира с удовольствием облизала губы:
– Прелес-сстно!..
Несколько человек робко улыбнулись.
– Ох, простите, господа! Я поспешила опробовать «Слезы ночи» – аромат был так соблазнителен, что я не устояла. Ужасная бестактность с моей стороны…
– Абсолютное вино, совершенно абсолютное! – воскликнул старейшина винной гильдии.
– Слава виноделам! – молодцевато гаркнул шериф.
Тягостная пауза рухнула, все облегченно скалили зубы и опустошали бокалы. Вот теперь ироничный тон Миры пришелся в самое яблочко:
– А что же до моих свершений, то похвастаюсь одним: я уговорила лорда-канцлера переставить два батальона кайров. Представьте, господа: они стояли прямо на Дворцовом острове, своими плащами и шатрами уродуя вид на Ханай. Каково это, по-вашему: просыпаться и видеть в окно сотню-другую северных головорезов?
– Я бы рухнул с кровати, ваше величество! – рявкнул шериф.
– Совершенно верно, я с трудом удерживалась на подушках. Но следует знать лорда-канцлера: он – величайший полководец современности, и потому терпеть не может передвигать войска. Он сказал мне прямо: «Ваше величество, за время войны я по горло насытился всяческими маневрами. Руки опускаются и голова раскалывается, как подумаю о передвижении хотя бы одной роты. Стоят – и пусть себе стоят, ваше величество. Авось, когда-то сами разойдутся».
– Га-га-га! – прыснул шериф.
Банкир Конто захихикал в усы, леди Аланис против воли усмехнулась.
– Однако я, господа, воззвала к лорду-канцлеру: «Поступите, как подобает рыцарю: защитите слабых и невинных! Ландшафт Дворцового острова невиновен пред богами и людьми, спасите же его от поругания!» Великий полководец дрогнул под моим напором и отдал приказ. Два батальона Ориджинов и полк Нортвудов сегодня покинули мой любимый летний парк!
– Слава императрице!
– Восхитительно!
Мира вскинула ладони, озаренная идеей:
– И теперь я подумала: не провести ли нам апрельскую ярмарку на Дворцовом острове?
– Всенепременно! – рявкнул шериф, не успев понять вопроса.
– На Дворцовом острове, ваше величество?.. – переспросил старшина торговой гильдии.
– Отчего нет? Ведь он теперь свободен от солдат и жаждет мирного веселья, как и все мы. А я так люблю ярмарки!
– И я, ваше величество! – вставил шериф. – Ярмарка прошла – две дюжины воришек за решеткой! Отличная приманка, га-га-га!
Все расхохотались вслед за шерифом. Лишь старшина торговцев сказал без смеха, с тенью стремительных размышлений на лице:
– Ваше величество, позвольте заметить, что в Купеческом квартале – традиционном месте ярмарки – уже построены торговые ряды и увеселительные павильоны, оборудованы склады и подъезды. За оставшееся время, коего есть в наличии только три недели, все это придется перенести на Дворцовый остров…
– Не вижу никакой проблемы, – отмахнулась Мира. – Разве строительная гильдия не согласится помочь?
Старшина строителей также забыл о смехе.
– С великим удовольствием, ваше величество, но за такую спешную работу потребуются, премного извинений, оплата…
– О, боги! Не говорите мне об оплате, господа! Я хочу ярмарку! Ярмарка – это веселье, гомон, яркие одежды, южные сладости… Дайте мне это! А счет пришлите… господам банкирам – Фергюсону, Дей и Конто.
Фергюсон и Дей чуть не разинули рты от удивления. В глазах Конто блеснула хитринка:
– Ваше величество решили принять наше предложение и взять кредит?
– Ее величество оказала вам честь, – с шутливой строгостью отчеканила Лейла Тальмир. – Вам бы не переспрашивать, а благодарить с поклоном.
– Премного благодарю, – поклонился Конто.
Фергюсон посыпал словами:
– Ваше величество, предоставить кредит в такие сжатые сроки, когда ничего не оговорено… Мы с великим удовольствием, мы почтем за честь, но такое дело нужно обсудить серьезным нешутейным образом…
– То бишь, вам жалко денег на маленькую прихоть владычицы? – уточнила фрейлина.
– Леди Лейла, – упрекнула ее Мира, – ваше обвинение напрасно. Господа Фергюсон и Дей не могут жалеть денег – ведь они делают их прямо из воздуха. Точнее, из бумаги!
Мира взмахнула векселем, некогда подаренным ей банкирами.
– Бумажное золото – как это остроумно, не находите? В случае нехватки денег, всегда можно напечатать еще!
– Деньги из бумаги? – гоготнул шериф. – Что будет дальше – деревянные кони? Шерстяные мечи? Га-га-га!
– Ваше величество, – процедил Фергюсон, с трудом скрывая досаду, – бумажная ассигнация – надежное средство платежа. Она имеет твердое хождение среди первых людей Фаунтерры.
– Отчего же только среди первых?.. – Минерва наморщила носик. – А как же сотые люди? А десятитысячные? Правитель должен заботиться о народе. Хочу, чтобы ассигнации были доступны всем. И чтобы на каждой непременно стояло мое имя!
– Ваше величество шутит, – с горечью сказала госпожа Дей.
– Шутка ее величества – закон для подданных! – обронила фрейлина.
Мира невинным жестом прижала ладони к груди:
– О, я настолько не умею шутить, что жажду взять у господина шерифа пару уроков. Просто если мне что-нибудь нравится, то я иду на поводу у своих желаний. Мне пришлись по душе бумажные деньги: они красивые, легкие, удобно прячутся в муфту… Хочу, чтобы вся торговля на ярмарке осуществлялась ассигнациями!
– Простите, ваше величество?..
И Фергюсон, и Дей, и старшины гильдий, и даже леди Аланис воззрились на нее в недоумении. Все были готовы потакать ее капризам, но предполагали в этом деле разумную меру, и теперь владычица вплотную подошла к черте.
– Ну, да, согласна, – исправилась Мира, – мелкие монетки пускай будут: всякие звездочки да полтинки… Я и забыла-то об их существовании… Но все монеты от глории и выше заменить бумагами с моим именем! Я так хочу!
– Ваше величество отпугнут покупателей, – кротко заметила леди Аланис. – Большинство горожан не имеют ассигнаций. Это редкое средство платежа.
– Не беда: поставим у входа кабинки для обмена. Входя на ярмарку, покупатели будут менять серебро и золото на бумагу. Первым товаром апрельской ярмарки станут деньги! Ну разве не забавно?
– Великолепно… – протянул старейшина виноделов с некоторым сомнением.
– Констеблям работа – стеречь обменщиков, – сказал шериф.
– М-да! – заявил помощник шерифа.
Минерва всплеснула в ладони:
– Господа, меня посетила еще одна идея! Давайте оживим торговлю и подарим радость простым людям! Праздник весны – это же праздник для всех, господа! Пускай бумажная глория продается за семь серебряных агаток вместо восьми. При каждом обмене серебра на ассигнации Корона доплатит восьмую часть! Такой ярмарки столица еще не видела, правда?!
Лейла Тальмир первой воскликнула:
– Великодушие вашего величества не знает границ!
Затем старейшины гильдий осознали, сколько лишнего товара они смогут приобрести на ярмарке благодаря чудачеству императрицы.
– Ваше величество дарят праздник всей столице! Весь город будет славить вас!
Затем и леди Аланис смекнула, что все убытки должна будет покрыть имперская казна, а казна городская лишь приобретет.
– Благодарю вас за щедрый дар горожанам Фаунтерры. Я позабочусь, чтобы гильдии сделали необходимое, и торговые ряды были срочно перенесены на остров.
Лишь банкиры Фергюсон и Дей выглядели так, словно получили удар булавой по шлему. Им-то уже было известно: казна Империи бедна и неподконтрольна владычице, а милая шалость Минервы будет оплачена за счет того кредита, который они так опрометчиво предложили пару месяцев назад.
– Простите, ваше величество, но мы вряд ли успеем изготовить такое множество ассигнаций, – выдвинул последний довод Фергюсон. – Всего три недели, невозможно успеть… Прошу ваше величество перенести ваш прекрасный план на будущий год! Подготовимся как следует, не станем смешить людей лишней спешкой…
– Сударь, Праматерь Янмэй возвела мост за пять минут. Разве кто-нибудь смеется над нею?! Возьмите все типографии Фаунтерры, заплатите им, сколько потребуется. О, боги! Герцог Ориджин за три недели взял столицу – а я прошу всего лишь вагон красивых бумажек!
Мира отвернулась от банкиров, исключив саму возможность возражений. Щелкнула пальцами:
– Будьте добры, еще «Слез ночи»…

 

Она садилась в карету, когда за спиною, у выхода из погребов гильдии, послышалась возня.
– Стоять! Не позволено!
– Миледи фрейлина обронила веер…
– Не волнует! Ближе ни шагу.
Лысенький смешливый усач Конто пытался прорваться к карете, размахивая веером, будто искровой шпагой. Пара гвардейцев теснили его прочь.
– Господа, он прав, это мой веер, – сказала леди Лейла, и воины посторонились.
– Для меня счастье вернуть его вам, – отвесив галантный поклон, банкир протянул веер фрейлине.
– Ах, господин Конто… Извольте на пару слов, – императрица кивком указала ему место в кабине экипажа.
Едва банкир оказался внутри, капитан Шаттэрхенд и леди Лейла также заняли свои места, дверцы захлопнулись, и карета двинулась по улице.
– Боюсь, что здесь моя вина, – сказала Мира. – Это я попросила леди Лейлу обронить веер.
– Ваше величество очень умны, – низко поклонился Конто.
– О, я не поверю вам без весомых аргументов!
Конто усмехнулся:
– Вы возьмете с купцов плату за право торговать на Дворцовом острове: по одной агатке с каждой глории выручки. Таким образом, ничего не потеряете на дешевой продаже ассигнаций.
Мира хохотнула:
– Ах, я и не думала об этом! Как находчиво!
– Вы пустите в обращение около полумиллиона эфесов бумагой – столько успеют напечатать цеха за три недели. Сразу после ярмарки большинство купцов обменяют бумагу обратно на золото, но не все. Некоторые оценят преимущество ассигнаций и оставят сбережения в них. Другие не вернут деньги в банки, а закупят на них товар – после ярмарки ассигнацию с вашим именем примет к оплате любой серьезный торговец. Полагаю, около двухсот тысяч бумажных эфесов останутся в обращении. Империя, а значит, и ваше величество, станет богаче на двести тысяч.
– О, господин Конто, вы переоцениваете мои способности к математике! Я – всего лишь девушка, подвластная минутным прихотям.
Он тихо засмеялся в усы.
– Ваше величество, прошу: когда ощутите новую минутную прихоть, связанную с финансами, и вам потребуется помощь банкира – скажите мне слово.
– Как удачно, что вы предложили это, сударь! Намедни меня посетило одно желание: очень хочется иметь банковский счет. Человек с банковским счетом выглядит важнее, серьезнее, вы согласны? Сложно не уважать того, на чье имя открыт счет!
Глаза Конто сузились, лучась лукавством:
– Ваше величество создаст альтернативную казну, не подотчетную Роберту Ориджину?
– Сударь, о чем вы говорите? Смысл напрочь ускользает от меня! Я просто хочу банковский счет, туда будут приходить деньги, а потом уходить, когда я пожелаю. И чтобы никто, кроме вас и меня, не знал, сколько их там. Можно такое устроить?
– Разумеется. Любая прихоть вашего величества!
– Мы подъезжаем к мосту, – предупредила леди Лейла.
Мира велела остановить.
– Простите, сударь, что увезла вас так далеко от гильдии. Не затруднитесь нанять обратный экипаж.
Конто отвесил поклон.
– Позвольте маленький совет, ваше величество. Строительная и печатная гильдии выставят счета за спешную подготовку к ярмарке, а леди-бургомистр попросит средств на оплату усиленной охраны. Общая сумма будет велика: порядка полусотни тысяч. Вы можете покрыть их, взяв кредит у Дей с Фергюсоном, также и я могу дать ссуду… Но мой вам совет: не попадайте в зависимость от кого бы то ни было. Используйте свои начальные средства, не чужие. У вашего величества ведь найдется пятьдесят тысяч эфесов?..

 

Назад к шагу третьему

 

Войти в толпу – заглянуть в пасть чудовища. Мира с детства помнила слова, прочтенные где-то и поразившие воображение. Сегодня она въезжала в пасть чудовища на карете.
Еще издали стал слышен гул, проникающий сквозь стук подков и грохот колес. Ближе к месту сквозь толщу шума прорезались отдельные выкрики: «Едет!.. Вон она!.. Едет!..» Обладатели самых высоких и пронзительных голосов спешили огласить то, что и без них было очевидно: императорский экипаж с тридцатью всадниками эскорта несся сквозь город. Остался позади бульвар, оцепленный гвардией по всей полумильной длине, и людской гул стал многократно глубже, мощнее, накатил океанской волной на хрупкие стены кареты. Площадь Милосердия развернулась за окном, от края до края заполоненная народом.
Мира приподняла шторку, чтобы глянуть в жерло монстра. Она увидела бронированные спины воинов, теснящих щитами толпу, и косматого рыжего мужика с сынишкой на плечах, и стаю детей, лезущих на карачках между ног солдат, и пару девиц, и толстяка, и лопоухого, и высокую шапку, и руку с флажком, и… Взгляд утонул. Разметался средь тысяч голов чудовища, внимание распалось, не в силах больше обособить из месива хоть одну отдельную личность. И тут заметили ее.
– Глядите! Шторка!..
– Она смотрит!
– Владычица!
– Слава-ааа!
Мира прекрасно помнила: при дворе подданным запрещено смотреть в глаза владыке. Но нравы площадей сильно отличались от придворных. Люди пялились, таращились, выпучивали глаза. Подскакивали, чтобы лучше разглядеть, указывали пальцами, вопили от возбуждения. Она отшатнулась в сумрак кабины, уронив шторку.
– Не бойтесь, ваше величество, – сказал капитан Шаттэрхенд, – люди всегда такие.
Это меня и пугает, – могла бы ответить Мира.
Экипаж остановился, качнулся напоследок, замер. Конный отряд раздвинулся, загрохотали каблуки пешей стражи, бегом окружающей карету.
– Храните спокойствие, вам ничто не угрожает, – напутствовал капитан. – Не подходите близко к толпе: могут схватить. Но если так случится, не пугайтесь: они хотят только потрогать.
– Как диковинного зверя…
– В лица черни не смотрите – излишне возбудятся. Смотрите на собор, ваше величество. Просто идите к порталу.
Щелкнув, опустилась ступенька, распахнулась дверца.
– Служу вашему величеству, – отчеканил командир стражи, подавая Мире руку.
Она шагнула на ступеньку, затем на мостовую. Ступенька была сплетением кованых узоров, камни блестели после ночного дождя.
– Уря!.. – пронзительно визгнуло чье-то дитя, и толпа взревела тысячей глоток: – Уррррраааа!..
Рык чудовища… Мира застыла в оцепенении. Показалось: из орущей пасти монстра летят капли слюны, это от них всюду так влажно и сыро.
– Ваше величество, – Шаттэрхенд осторожно тронул ее плечо.
Какой тьмы я боюсь? При коронации было такое же…
– Слава Янмэээй!.. Минееерррва-ааа!.. – бушевало вокруг.
Правда, тогда я смотрела на толпу с сотни ярдов, не с десяти, как теперь. И была пьяна, и тупа, как механическая кукла…
Капитан сумел найти нужные слова:
– Ваше величество, в бою страшнее.
Она опомнилась, шагнула вперед от кареты. Шаттэрхенд встал за ее плечом, гвардейский эскорт окружил их квадратом. Мира осмелилась поднять глаза.
– Несущая миир!.. Милосердная!..
Чего вы от меня хотите? Сказать что-нибудь? Все равно не услышите за собственными криками. Помахать рукой? Ладони в муфте, и обнажать их никак нельзя.
Мира подняла подбородок – так, будто имела хоть одну причину гордиться собою, – и медленно кивнула.
– Уах!.. – выдохнули ближние и на миг замолкли.
Дальние продолжали вопить, не разглядев ее приветствия. Она кивнула еще раз, и теперь притихли все, кроме дальних околиц. Было бы глупо пытаться говорить с ними: крик недопустим, а ровный голос услышат лишь ближние дюжины. Потому в минутной тишине Мира повернулась и зашагала к порталу сквозь коридор из солдатских спин. Стальной квадрат эскорта не отстал ни на дюйм, будто подвижная клетка, летящая вместе с птицей.
– Славаааа Янмээээй! – встрепенулась толпа.
Нынче день поминовения, – думала Мира, восходя на паперть. Нужно с рассвета молиться за радость душ на Звезде и думать о тех, кто умер зимой. А эти тысячи человек пришли в церковь ради двух моих кивков, о них и будут думать весь день поминовения…

 

Собор Всемилости имел форму священной спирали. От круглого центрального нефа к восьми порталами вели восемь крытых колоннад, каждая из них изгибалась дугою. Здание закручивалось, будто каменный водоворот. От входа не виден был центральный неф и алтарь. Пока Мира шла по дуге колоннады, главный зал постепенно открывался ее взгляду. Удивительные опоры, свитые из камня, будто из лозы… Скульптуры Праматерей под резными мраморными навесами… Тенистые гроты капелл с мягким проблеском золота… Бесконечное богатство фресок в нежном свете фонарей… Пол, иссеченный письменами… Гулкая высь купола, блистающие мозаики окон… Мира вступила в центральный неф и вздрогнула от оглушительного эха собственных шагов. Собор был пуст. Не считая стражи, императрица – единственный прихожанин.
Между рядов скамей она зашагала к исповедальне. Скользнула глазами по молитвенникам, подушечкам для коленопреклонения, чашам для подаяния, фонтанчикам для омовения рук. Пустой собор ждал посетителей. И Священный Предмет уже лежал на алтаре, пока еще под покровом. Это Мире предоставится честь сдернуть ткань и открыть святыню для прихожан… Но только после очистительной исповеди.
Она пошевелила руками в муфте, колючее тепло прошлось по пальцам. Остановилась перед алтарем, поклонилась, левой рукой сотворила священную спираль и повернула к ряду исповедальных кабинок. Ближайшая к алтарю была особенно красива: вырезанная из алого мрамора, зашторенная темным бархатом. Здесь – и только здесь! – император Полариса преклоняет колени, чтобы дать отчет Праматерям, а верховная матерь Церкви направляет его. Сегодня, в силу нездоровья первой священницы, ее заменяет вторая.
Мира вошла, задвинула штору. В сумраке тесноты встала коленями на подушечку, чинно сложила руки на выступ под окошком, задернутым вуалью.
– Мать Корделия, прошу принять мою исповедь и благословить меня.
– Откройте душу Праматерям, ваше величество.
Бесплотный голос Корделии был низок и шершав; спокоен, но с крупицами каменной крошки.
– Совершала ли ваше величество деяния, коих стыдится?
– Да, к сожалению.
– Поведайте о них Праматерям.
– Я была послушницей в монастыре Ульяны Печальной. Движимая жаждой свободы, я нарушила устав и предприняла попытку бегства. Больше того, я подтолкнула к побегу другую послушницу, которая до того дня жаждала благостной смерти и молила Ульяну забрать ее на Звезду.
Взгляд привык к темноте и различил сквозь вуаль силуэт священницы: худую шею, острый упрямый подбородок, необычно короткие волосы. Корделия была ульянинкой.
– Вина ваша очевидна. Она состоит в недостатке смирения и непокорности воле Праматерей. Благородство цели смягчает проступок, но не извиняет. Раскаиваетесь ли вы?
– Да, мать Корделия.
– Готовы ли совершить искупление?
– Да, мать Корделия.
– Вы проведете ночь безо сна, в мыслях о мимолетности жизни и молитвах Сестрице Смерти.
– Благодарю вас, святая мать.
Силуэт за вуалью чуть качнул подбородком, принимая смирение императрицы.
– Испытывает ли ваше величество стыд за иные деяния?
– Да, святая мать. Первые две недели правления я потратила впустую, предаваясь пьянству и самоуничижению. Я принимала решения не думая и подписывала указы не глядя. Проводила дни в мечтах о кубке вина.
– Миновал ли тот период?
– О, да, мать Корделия. Я тщательно изучаю все документы, что ложатся под мое перо.
– Часто ли вы употребляете крепкие напитки?
– Не чаще одного раза в три дня.
– Ваша вина очевидна. Она состоит в праздности и низменном пристрастии к зелью, дурманящему разум. Став на путь исправления, вы смягчили, но не стерли провинность. Раскаиваетесь ли вы?
– Да, святая мать.
– Готовы ли совершить искупление?
– Да, мать Корделия.
– Две недели вы будете пить только чистую воду. При первом глотке из каждой чаши вы будете просить прощения у Милосердной Янмэй.
– Благодарю, святая мать.
Корделия вновь наклонила подбородок. Сложно судить по одному лишь силуэту, но, кажется, покаяние императрицы доставляло священнице удовольствие.
– Стыдитесь ли вы иных своих деяний?
– Нет, мать Корделия. В остальном я поступала согласно своей совести.
– Совершали ли вы деяния, ставшие предметом гордости?
– Да, святая мать.
– Поведайте о них мне и всеслышащим Праматерям.
– Под руководством мудрых наставников я постаралась постичь тонкости финансового дела, в чем достигла некоторого успеха. Кроме того, я смогла изучить и понять структуру имперского бюджета, несмотря на все многообразие его статей.
Силуэт за вуалью качнулся. Корделия не видела нужды в дальнейших подробностях и уже готовилась похвалить владыческую тягу к знаниям. Однако Мира продолжила:
– Вы сможете в полной мере оценить мой успех, когда я назову цифры, знакомые вам. Праматеринская ветвь Церкви за минувший год собрала пожертвований на сумму в девятьсот шестьдесят тысяч золотых эфесов. Пятьсот сорок тысяч пошли на содержание духовенства (за исключением монастырей, владеющих феодами). Сто девяносто тысяч были переданы школам, пользующимся покровительством Церкви, и восемьдесят – истрачены на реставрацию и обновление храмов. Излишек в сто сорок тысяч эфесов был сохранен в церковной казне, поскольку не имелось единодушного решения об их использовании.
Корделия промедлила с ответом на секунду дольше обычного. Очевидно, задавалась вопросом о том, откуда владычица взяла подобные сведения.
– Ваше стремление к познанию достойно одобрения, – прошуршал голос с крупинками гранита. – Праматери улыбаются вашим успехам. Я благословляю вас двигаться дальше тою же дорогой.
– Благодарю вас, святая мать.
– Имеете ли вы иные поводы для гордости?
– Смирение не позволит мне перечислять их, ибо мои достижения ничтожны в сравнении с деяниями Праматерей.
– Похвально, ваше величество, – тон священницы сделался мягче. – Тревожат ли вас вопросы, которые мог бы разрешить совет свыше?
– Да, святая мать. Желая остановить войну и защитить Фаунтерру от мятежников, я силой взяла из храма Перчатку Могущества Янмэй. Мой поступок святотатственен, и я раскаялась бы в нем, если бы Янмэй Милосердная не явила знак, подтверждающий мою правоту: Перчатка наделась на мою ладонь. По известным ему причинам лорд-канцлер скрывает от народа этот факт и приписывает окончание войны моим дипломатическим талантам и своему великодушию. Меж тем, Праматерям известно: я смогла избежать решающего сражения благодаря этому.
Мира вынула ладонь из муфты и подняла к оконцу. В кабинке царил полумрак, но блеск священного металла, покрывающего пальцы, был заметен даже сквозь вуаль.
– Я убеждена, что это событие не прошло безвестно для святой Церкви. Тем не менее, оно до сих пор лишено церковного истолкования. То, что может трактоваться как чудо либо как святотатство, верховные матери обходят молчанием. Это тревожит меня, мать Корделия.
Вуаль ответила до странности быстро – словно имела готовую отповедь.
– Знак слишком неопределен для ясного толкования, ваше величество.
– Насколько я знаю, за шесть столетий Блистательной Династии Перчатка Могущества не давалась в руку никому.
– И тем не менее, знак неясен. Перчатка ответила на ваш зов, но не заговорила. Не явлено канонических признаков чуда. Хотя, конечно, нет и признаков проклятья.
Ну, еще бы! Мира пошевелилась, стараясь встать удобнее, чтобы голос звучал уверенно. На коленях это ох как непросто.
– Сказано Светлой Агатой: видящий да не смолчит. Потому я не смею скрывать того, что вижу. Мне представляется иная причина ваших сомнений. Архиматерь Эллину боги одарили долгожданным покоем, избавив от бремени рассудка. Скоро вам представится шанс занять ее место. Но не признав Перчатку чудом, вы лишитесь моего благословения и не сможете стать главою Церкви. С другой стороны, признав чудо, вы прогневите лорда-канцлера, который считает говорящие Предметы происками Темного Идо. И он использует свое безграничное влияние, чтобы вы также не стали архиматерью. Ваша единственная надежда – замалчивать событие с Перчаткой, пока не получите сан.
– Исповедальня – не место для политики, – голос Корделии стал сухим песком пустыни. – Вы слишком многое берете на себя.
– Боги возложили на меня ответственность, вверив престол. Избегать ее было бы трусостью.
– Так или иначе, лишь архиматерь Эллина в праве признать случившееся чудом.
– На вас боги также возложили ответственность, поставив у плеча той, что неспособна решать.
Силуэт за вуалью дёрнулся, вскинув подбородок. Видимо, признак сильного раздражения.
– Ваше величество не вправе ставить подобные требования.
– Я лишь прошу определённости, святая мать. Благословите мой поступок с Перчаткой либо осудите во всеуслышание. Неясность терзает меня, лишая душевных сил.
– Простите, ваше величество. Я не могу ответить ничем иным, кроме отказа. Глубоко сожалею.
Ни капли она не сожалела – это виделось даже сквозь вуаль. Корделия негодовала, что мелкая пигалица, пуская и коронованная, смеет на чем-то настаивать.
Что ж, коли так…
Мира стремительно встала с колен и взметнула перед собою руку в Перчатке Могущества.
– Янмэй Милосердная, благодарю, что ты со мною! Чувствую силу твою в моей деснице! Святая мать, благословите меня на великие свершения!
Голос ударил по ушам в тесноте кабинки. Гвардейцы за шторой, наверное, немало удивились.
– Что имеет в виду ваше величество? – холодно осведомилась Корделия.
– Я показала вам, что сделаю через полчаса на глазах у толпы прихожан, в минуту, когда сниму покров с алтаря. Полагаю, народный восторг не будет знать границ, и весть о Перчатке облетит столицу со скоростью пожара. У вас имеется полчаса, святая мать, чтобы выбрать реакцию на моё действие. Возможности промолчать вам не представится.
Мира насколько раз сжала и разжала ладонь, любуясь совершенством металла, обтекающего пальцы. Неспешно оправила подол платья, убрала руки в муфту, повернулась к выходу из кабинки.
– Я благословляю ваше величество и нарекаю чудом Перчатку на вашей руке, – совсем иначе, хрипло, проговорила вуаль. – Именем Ульяны Печальной, коей мы обе служили, прошу: не вынуждайте меня повторять это при лорде-канцлере.
Мира поклонилась.
– Премного благодарю вас, святая мать. Я выполню вашу просьбу в обмен на маленькую услугу. Сто сорок тысяч эфесов излишка в церковной казне лежат без дела и ждут новой архиматери, более инициативной, чем Эллина. Поместите их в банки Фергюсона, Дей и Конто, и дайте Короне право временного распоряжения ими.
– Ваше величество, новая архиматерь, если ею стану не я, истолкует это как кражу или взятку. Я буду уничтожена.
– Именем Ульяны Печальной, коей мы обе служили, обещаю помочь вам получить сан. А деньги будут с избытком возвращены через год. Даю слово Минервы, творящей чудеса.
Поблагодарив мать Корделию, как полагалось по ритуалу, Мира вышла из кабинки. Собор по-прежнему был пуст, но она кивнула капитану, а тот кивнул служителям, ожидавшим в боковом нефе, и те двинулись к порталам, чтобы открыть дорогу прихожанам. За полчаса храм наглухо заполнится людом. А сейчас длится тот редкий клочок времени, когда никто не смотрит на Миру, и нет нужды в лицемерии и играх. Склонившись у алтаря, она принялась молиться о радости душ отца и Адриана.
За этим занятием и застала владычицу первая фрейлина. Она терпеливо ждала конца молитвы, но едва Мира сотворила священную спираль и поднялась от алтаря, леди Лейла тут же подошла к ней.
– Тайный воздыхатель вашего величества – баронет Эмбер – передал записку. Просил лично в руки и поскорее.
Мира пробежала глазами листок.
«Ваше величество, простите, что тревожу в поминальный день, но завтра уже поздно предупреждать о том, что случится завтра. Как вам известно, вскоре ко двору прибудет принц Гектор Шиммерийский. У меня появились основания считать, что он привезет скверные новости. Не ведаю, какие именно. Но люди принца, опередившие его, странно обходят молчанием войну в Литленде. Ваше величество, будьте спокойны и готовы ко всему. Принц Гектор – хитрый самодовольный негодяй. Если дать ему шанс, любую карту разыграет в свою пользу. Как говорят у вас на Севере, собакам и южанам не показывайте слабости.»
Назад: Перо – 4
Дальше: Спутники – 5