Странная процессия двигалась по улицам Лоувилля – с расстояния напоминала карнавал. Впереди вышагивала шестерка всадников с копьями, в тулупах и высоких полированных шлемах. За ними катили три больших гербовых фургона. На козлах каждого восседал чертовски важный возница, нахохленный, как воробей. Рядом с возницей находился стрелок, держа на коленях арбалет, еще пара стрелков сидела на запятках. При каждом фургоне имелось еще по три человека в шубах. Они звучно тарабанили в двери домов, входили внутрь, спустя недолгое время выходили и перемещались к следующему дому. Один из этих всегда держал подмышкой увесистую книгу, другой – мешок за плечами. При выходе из дома в мешке что-то звенело; человек высыпал содержимое в фургон и налегке вбегал в следующий дом. От этой суеты, от визитов в натопленные дома пешие раскраснелись, взопрели. Под их распахнутыми шубами виднелись темно-синие камзолы. В арьергарде, за фургонами, клацала подковами дюжина всадников, а за ними, отставая на сотню футов, брела нестройная толпа горожан.

Джо долго смотрел на все это и никак не мог взять в толк: что происходит? Горожане высыпали на улицы – наверное, праздник. Конники при параде, фургоны с гербами да флажками – тоже как на празднике. Но лица у людей не больно-то веселые: всадники угрюмы и скучливы – при деле; горожане – какие-то растерянные, хмурые. А эти, в мундирах и шубах, явно выносят что-то из домов…

Десятник Билли, бывший в разведке вместе с Джо, выдвинул догадку:

– Видать, собирают средства на доброе дело. В городе несчастье – случился пожар или рухнула стена. Вот молодцы – всем миром скинулись!

– Больно мрачны они для добрых дел, – отметил Весельчак. – Я думаю, помер кто-то важный. Все жертвуют на похороны да поминки.

– А я думаю, – сказал Лосось, – это процентщики собирают долги. Ведь если люди жертвуют, то добровольно, правда?.. А здесь оно как-то все шероховато…

Верно: в домах, куда врывались мундиры, слышалась гулкая возня. Вот раздался треск дерева, звон битой посуды; трое мундиров вышли, неся заветный мешок, а за ними на улицу вывалил хозяин дома. Он гнулся в пояснице, будто от удара под дых, и хрипел что-то. Крайний мундир обернулся и замахнулся дубинкой, битый хозяин поспешно скрылся в дверях, мундир хохотнул.

– Бродяга, – спросил Билли, – ты ж городской, знаешь ихние порядки… Скажи, что оно такое?

– Будто сами не видите, – пожал плечами бывший пивовар.

Пятеро разведчиков стояли на площади, к которой приближалась процессия. Чтобы особенно не притягивать взглядов, они купили по кружке горячего вина – мол, стоим себе, пьем, обычное дело. Но даже без вина на них никто бы и не глянул: внимание горожан целиком поглощали мундиры с фургонами. В близости от разведчиков собралась группа из пары дюжин человек – видимо, жителей площади. С тревогою они наблюдали, как фургоны ползут к их домам.

– Сколько ж можно!.. – говорил один. – Трех недель не прошло!..

– У меня цеховая льгота, – тихо твердил другой. – Так им и скажу: цеховая льгота, подписана лично бургомистром. Я им бумагу покажу.

– Срать им на льготу, а бумагой подтереться, – ответил кто-то.

Еще один чуть не плакал:

– Как жить-то?.. Четверо детишек у меня… И так кормить нечем, а теперь-то что?..

– Разбойники!.. – воскликнула женщина.

Тут Джо отметил: а женщин-то на площади раз, два – обчелся. Смотрят в окна, не отлипая от стекол, но на улице – сплошь мужчины.

Угрюмый карнавал уже выезжал на площадь. Всадники разъехались клином, расчищая просеку для процессии. Первый фургон вместе с троицей мундиров замаячил на площади, а головной всадник рявкнул:

– Слушай указ!

Горожане притихли.

– Министерством налогов и сборов ее императорского величества – постановлено! По насущной государственной необходимости, для преодоления последствий войны, провести – сбор подати наперед! Всякий взрослый житель Земель Короны в счет месяца апреля обязан уплатить подать размером – три десятины от обыкновенного дохода! К сбору приступить – немедленно!

– Три десятины?.. – выдохнул кто-то. – Боги святые, это ж грабеж! Откуда столько?!

– Постановлено Короной! – громыхнул конник. – Р-разойтись по домам! Подготовиться к сбору!

– В гроб загоняете… – простонал из толпы тот, плаксивый. – У меня детишек четверо…

– Наблюдается недовольство? – спросил мундир с учетной книгой подмышкой.

Он обращался ко всадникам. Двое из них двинули коней в группу мещан. Люди невольно раздались в стороны, лошади рассекли толпу, будто нож – головку сыра, и выкроили ломоть: жалкий отец четверых и пара невезучих, что стояли рядом с ним.

– Недовольные? – рыкнул с высоты всадник и, не дожидаясь ответа, стукнул мещанина тупым концом копья.

Тот упал навзничь, остальные двое бросились в стороны, но всадники свалили их ударами по ногам. Не торопясь, со знанием дела избили лежащих древками. Горожане остались на мостовой, корчась от боли. Конник объявил:

– Среди горожан Лоувилля недовольство отсутствует. Указ зачитан и прослушан. Приступаем к выполнению.

Другой крикнул оставшимся мещанам:

– Чего уставились?! По домам!

Они молча потянулись к своим жилищам.

– Надо вмешаться!.. – шепнул Лосось. – Зверство же!

– Ох, вмешаемся, – буркнул Весельчак. – Прямиком в земельку…

– Мы ж за справедливость, – сказал капрал Билли. – Должны что-то сделать!

Прежний Джо уже бы вмешался. В земельку или нет – это потом узнается, а для начала свалил бы на мостовую ближнюю пару всадников, у одного бы отнял щит, закрылся от стрелка из фургона. И все это – раньше, чем мундиры хоть что-то смекнули! Прежний Джо не устоял бы на месте – так бы жгло его изнутри праведным огнем!.. Нынешний стоял. Отгорело в нем… Только глянул на Бродягу – тот командир разведки, вот пусть и решает.

– Кто такие? – надвинулся на них крикливый всадник.

Бродяга развел руками:

– Нездешние. Путники.

– Тогда черт с вами.

Разведчики остались среди площади – с кружками вина, как и были. Мещан уже не было – все скрылись в домах. Та толпа, что следовала за сборщиками, остановилась на улице – путь ей перекрыл конный арьергард. Площадью завладели сборщики в мундирах. Расставив фургоны по трем сторонам от фонтана, они поделили меж собою дома и принялись за дело. Распахнулись первые двери, зашумела возня в жилищах первых жертв. Судя по звукам, сборщики не вели никаких переговоров, просто вскрывали подряд все шкафы, ящики, кладовки и выгребали все ценное.

– Как они отмеряют три десятины?.. – шепотом спросил Лосось.

– Никак, – ответил Джо.

Четверо путевцев были потрясены. Все они выросли в селах и никогда не видели подобного. Лорд, владеющий деревней, не присылал воинов за оброком. Он знал, сколько причитается с каждого двора, и крестьяне знали. Сами привозили лорду оброк – раз в сезон, а не дважды в месяц, как здесь! И в мирное время никто не выгребал из закромов все подчистую! Такой грабеж устраивали только армейские фуражиры… Но война же кончилась, верно?

– Ну и порядки у них в городе! – выронил Билли.

– Не хочу быть мещанином, – буркнул Весельчак.

А вот Бродяга – бывший горожанин, пивовар – кое-что понимал в происходящем. Во всяком случае, он один не выглядел ошеломленным. Напротив, некой хмурой уверенностью дышала его поза. Уже не впервые Джо подумал: где-то я встречал этого парня. Он был вот так же уверен в себе. Имя вылетело из головы, лицо забылось, но осталась эта ровная уверенность.

– Эй, ты куда это?..

Бродяга двинулся с места и подошел к главному всаднику:

– Уважаемый, позволь спросить.

– Чего?..

Тот уставился на Бродягу с этаким брезгливым удивлением – будто на говорящую жабу.

– Ты давеча зачитывал указ. Могу я увидеть бумагу?

– Чего-о?! – брезгливости стало меньше, к удивленью прибавился гнев. – Что себе позволяешь?!

– Ты сказал, – пояснил Бродяга, – что проводишь сбор именем Короны. Значит, под копией указа должна стоять подпись владычицы или ее ответственного секретаря. Вот и хочу взглянуть, есть она там или нет.

– Умник нашелся?!

– Умнику ли, дураку ли, а ты обязан предъявить по требованию.

– Значит, недовольный!

Всадник ударил Бродягу древком.

Всякий толковый воин знает: не наноси одинаковый удар дважды подряд. Что из этого выйдет? А вот что. Бродяга хорошо запомнил, каким путем падало древко на голову того мещанина. И сделал полшага в сторону, и ухватил конец копья, и дернул. Копье вылетело из руки всадника, а в следующий миг нацелилось жалом в его же шею.

– Указ, – потребовал Бродяга.

– Ба… бэ… – пробулькал всадник.

– Что там у тебя? Недовольство?!

Двое других направили коней к группе разведчиков. Капрал Билли шагнул им навстречу:

– Мы за справедливость! Покажите бумагу, что вы не разбойники, а люди владычицы!

Из ближнего дома как раз вышла тройка мундиров. Главный – тот, с учетной книгой, – услышал крики, окинул взглядом площадь и прогундосил:

– Недовольных указом быть не должно. Недовольство есть признак бунта.

Конники опустили копья, арбалетчики в фургоне заскрипели тетивами. Всадников было шестеро (не считая той дюжины, что стояла заслоном); стрелков – девять. То бишь, пятнадцать экипированных воинов против пятерых разведчиков, вооруженных лишь кинжалами. Прежний Джо расправил бы плечи пошире и рявкнул во весь голос: «Вы – шваль, не солдаты. Всю жизнь били только безоружных. А я – гвардеец герцогини Альмера, пехотинец Эрвина Ориджина! Убирайтесь, пока целы!» Нынешний молча стоял и ждал, пока Бродяга скажет: «Простите, уважаемые, погорячился, черт с этим указом…» А всадник с копьем был все ближе, и нынешний Джо все же чувствовал крохотный, свечной огонек в груди. Вот если этот дурак доскачет прежде, чем Бродяга пойдет на попятную… Вот если…

– Р-разбойники! – офицерским голосом отчеканил Бродяга.

И верховой дурак на всем скаку налетел на Джо. А Джо прыгнул в сторону, крутанулся, выхватил руку из-под плаща и – кинжалом по конской ляжке. С треском разряда лошадь споткнулась, всадник вылетел из седла, грохнулся о мраморный фонтан. Другой атаковал Билли – но капрал распахнул плащ, став подобием гигантского нетопыря, и дико заорал:

– А-ааааа тварюга-аааа!

Боевой жеребец растоптал бы его, но этот конь сроду не видел боев, как и всадник! Конь испугался и шатнулся в сторону, столкнулся с третьим всадником. Человек полетел кубарем…

– Расстреляйте их! – крикнул мундир.

Джо, Билли, Лосось присели за мраморный постамент фонтана. Бродяга остался единственной целью, и арбалетчики сдуру пальнули в него. Он прыгнул. Назначенные ему болты прошили первого, обезоруженного конника. Кровь брызнула ручьями, кто-то завизжал. Джо подхватил щит поверженного врага и зашагал к троице синих мундиров. Звякнул арбалет, второй. Один промазал, второй пробил щит, но только чиркнул по плечу. Первый мундир замахнулся дубинкой – Джо подсел и ободом щита сломал ему челюсть. Второй ударил сбоку – захрустели ребра, но Джо развернулся и пнул его в пах. Третий – с учетной книгой – бросился бежать, вопя:

– На помощь! Убить бунтарей! Уби-иить!..

Джо догнал его, ухватил за шею, прижал нож к кадыку:

– Не то кричишь, балбес. Правильно: «Оружие на землю!»

– Оружие на землю… – прокашлял мундир.

– Громче!

– Оружие!.. На землю!..

Однако его не услышали.

Разведчики добрались до ближнего фургона, разоружили и вышвырнули стрелков. Арбалетчики из других фургонов лупили болтами, но попадали только в деревянный борт. Дюжина всадников заслона плюнула на горожан и поскакала по площади, заходя в тыл разведчикам. Грохот подков заглушал вопли мундира.

Как вдруг мещане всколыхнулись. Один вырвался вперед и что-то крикнул, махая рукой. Побежал. Несколько устремились за ним, потом другие. Все больше, больше… Толпа хлынула на площадь. Стрелки первого фургона не успели опомниться, как были выброшены на мостовую и растоптаны. Стрелки другого отшвырнули арбалеты, побежали к своим всадникам:

– На помощь!..

Те развернулись фронтом к разъяренной толпе. Двенадцать верховых – против сотни пеших. Будь это рыцари, смели и растоптали бы мещан, не моргнув глазом. Но это – трусливая шваль. Замерли, побледнели при виде катящей на них людской волны. А кто-то из мещан поднял арбалет, брошенный стрелком, взвел тетиву и сбил на землю центрального всадника. Тогда они кинулись наутек. Они все: оставшиеся конники, синие мундиры, пара стрелков. Верховые стегали коней, забыв о пеших. Пешие орали: «Постойте!.. Спасите!..» Толпа догоняла их и сжирала одного за другим…

Сборщика подати, которого пленил Джоакин, мещане тоже разорвали бы на части. Но Бродяга и Джо вовремя втащили его в ближайший дом, где и держали, пока ярость толпы не угасла. Он говорил, не умолкая. Нет, у сборщиков не было бумаги от императрицы. Их послал министр налогов Дрейфус Борн своим устным приказом. Но добрые сиры должны понять: приказ министра, даже устный, – закон для подчиненного! Рядовые сборщики не повинны ни в чем, кроме честной службы! Ведь не нам же решать, собирать или нет. Приказано – взять, а приказ – закон! Выбора не было, добрые сиры!.. Поймите нас и смилуйтесь!.. Мы честно служим…

– Было приказано взять треть дохода, – отметил Джо. – А вы гребли все подчистую.

– Не все, добрый сир, не все! Только небольшое, что влезало в мешок…

Небольшое? То есть, деньги, женские украшения, инструменты мастеров, столовые приборы… Словом, все, что можно легко продать. Сейчас горожане потрошили фургоны, возвращая свое добро.

– Я открою черный ход, – постановил Бродяга. – Ты скинь мундир, а шубу надень навыворот. Беги из города и скажи своим начальникам: мы пришли в Корону за справедливостью. А справедливость – это когда по закону или по личному указу владычицы.

– Да, добрый сир. Я понял, добрый сир…

Разведчики отпустили сборщика и удостоверились, что он благополучно сбежал по тихой улице. Потом вышли на площадь – и сразу были замечены.

– Наши спасители!.. Защитники!..

Горожане обступили их, еще разгоряченные, растрепанные, сверкающие зрачками. У многих в руках спасенные вещи.

– Назовите себя, добрые рыцари!

– Мы не рыцари, – сказал Бродяга. – Мы – простые путевцы, люди вождя Салема. Идем к императрице искать справедливости.

– О, это нынче редкий товар!

Вперед выдвинулся тот парень, что звал горожан в атаку. Худой, жилистый, остроносый, злой. Подал руку каждому из разведчиков.

– От имени Лоувилля, спасибо вам. Спасли нас от грабежа и произвола. А я говорил своим: надо сопротивляться, нельзя терпеть! Но лоувильцы – тихий народ. Так бы нас и били, если б не ваш пример. Без вас мы бы не решились.

– Как тебя зовут? – спросил Джо.

– Зуб.

– Зуб?..

– Потому что я – зубной лекарь.

Он криво усмехнулся, блеснув золотым клыком.

– Вот что, Зуб, – сказал Бродяга. – Нас, путевцев, десять тысяч. Стоим в семи милях северней города. Нам нужно продовольствие и лекарства. Имеем немного денег, готовы платить. Передай это всем, кому есть что продать.

– О, не волнуйтесь! Завтра к полудню у вас в лагере будет ярмарка!

– И еще. Если кто из горожан захочет с нами – в столицу, за справедливостью – будем рады.

– Хе-хе, – оскалился зубной лекарь.

Когда они уже оставили Лоувилль за спиною, Весельчак подал голос:

– Вы не подумайте, что я возмущаюсь, но Салем велел провести разведку тихо…

* * *

Назавтра Зуб привел восемьсот человек: сотню торговцев с товаром и семь сотен мещан, желающих присоединиться к походу за справедливостью. Все были как следует экипированы: имели теплую одежду, запас харчей на неделю, кое-что из оружия – много топоров и кинжалов, несколько дюжин арбалетов. Некоторые даже прикатили телеги, запряженные лошадьми. В одной из телег обнаружилось подлинное сокровище: походная кузница! Увидав ее, ветераны войны во главе с сержантом Доджем пришли в такой восторг, словно столица уже распахнула пред ними двери, а владычица лично вышла встречать с караваем в руках.

– Вот так улыбнулись боги! Подвижная кузня! Теперь и оружие, и доспехи будут – как на параде!

Кузнец, к тому же, имел с собою трех бойких подмастерьев, готовых сразу приступить к работе. Среди горожан были и другие чертовски ценные люди: пара лекарей (не считая зубного), цирюльники, плотники, кожевники, сапожники, даже один писарь! Последний сразу же вызвался вести летопись похода, которая, несомненно, станет достоянием историков.

– Мы теперь – армия! – ликовали ветераны. – Самая настоящая, получше той, что при Лабелине стояла!..

Однако Салем не разделял восторга. Холодно поприветствовав Зуба, он сказал:

– Вы убили стрелков и сборщиков подати. Вы поступили плохо. Не нужно было этого делать.

– Ты что, дружище! – удивился Зуб. – Они ж нас грабили самым натуральным образом! Твои люди не дадут соврать.

– Грабили – значит, забирали ваше добро, но не здоровье и не жизнь. Вы на меньшее зло ответили большим. Это плохо. Если так поступать, зла в мире будет все больше день ото дня.

– Ты, никак, философ?..

– Не мои слова, а нашего священника из Саммерсвита. Он очень мудрый человек. Он говорит так: «На зло нельзя отвечать добром, ибо это поощряет новое зло. Но и большим злом нельзя – тогда в мире прибывает жестокости и гнева. На большее зло надо всегда отвечать меньшим злом. Тогда со временем вся злоба в мире сойдет на нет, как затухают пожары».

Зуб ответил:

– Ну, прости, приятель. Я ж не знал твоего священника, не слыхал мудреных проповедей. Я – зубной лекарь, и вот как считаю: гнилой зуб надо вырвать. Когда рвешь – сильно больно, зато потом облегчение. Так вот, брат, все эти сборщики подати, все чиновники да лордские холуи – они и есть гниль.

Салем скрестил руки на груди.

– Мы никому не желаем зла. Мы убиваем только тех, кто пытается убить нас. Желаешь идти с нами – прими наши правила.

– Ладно, ладно, чего уж…

Соединенное войско двинулось в путь. Салем возражал против слова «войско», но никакое другое не шло на ум. За восемь недель путешествия люди обтесались и притерлись друг к другу, накрепко запомнили свои роли, отточили дисциплину. Прежде бестолковая разношерстная ватага ныне действовала слаженно, почти четко. Джо глядел, как разворачивается вечером временный лагерь, как споро вспыхивают костры, растут грибами палатки, перекрикиваются часовые, становясь по местам, – и ничем иным, кроме армии, он не смог бы назвать этих людей. Правда, то была слабая армия: бездоспешное войско легкой пехоты, отягощенное громадным обозом.

– Что вы думаете про этого Зуба? – спросил Салем у сержанта, Бродяги и Джоакина.

Сержант Додж ответил:

– Он, конечно, ничего не смыслит в военном деле. Но организатор хороший: собрал и привел семьсот человек – это надо уметь! А главное в командире как раз оно и есть – умение организовать. Тактике да маневрам, да строевому шагу можно научиться. Дашь его нам с Дезертиром – за две недельки натаскаем так, что любо-дорого.

Бродяга сказал:

– Зуб – честный горожанин. Первым пошел на стрелков, всю толпу за собой повел. Если бы успели стрельнуть, первый болт ему бы достался. Значит, за родной город готов рискнуть головою. Это хорошо.

Салем повернулся к Джоакину, и тот спросил:

– Хочешь знать мое мнение?

– Да, Трехпалый.

– А почему? Я ж тебе никто, неделю назад познакомились.

– Я – простой крестьянин, и мало что видел в жизни. Потому взял трех разных советчиков. Сержант Додж знает военных людей, Бродяга – мещан, а ты – благородных. Вместе мы знаем всех, кто есть на свете.

– Я всего лишь сын бедного рыцаря.

– Но ты служил благородным, говорил с ними, за одним столом сиживал. Ты их знаешь. Вот и ответь.

Джоакин призадумался.

– С точки зрения благородных, Зуб – неплохой парень. Смелый, дерзкий, решительный, не слишком добрый – среди дворян такое в чести.

Салем ждал «но», и Джо сказал:

– Но… Бывают на свете такие люди, что любят встревать в неприятности. Сдается мне, Зуб из их числа.

– Ага, – кивнул Салем с пониманием. – Спасибо за советы.

Сержант Додж сказал:

– Послушай, вождь, раз уж заговорили… Не повысишь ли меня в чине? Ну, хоть до капитана, что ли… А то ведь я, если брать по сути, командую всем твоим авангардом. Тысяча безрогих козликов в моем подчинении – в обычных армиях это уже полковничий уровень, а я все сержант. Несерьезно, солдатики перестанут уважать!

– Мы не армия, – жестко отрезал Салем.

Следующим на пути стоял город Ниар – обескровленный прошлогодним мором, но все еще один из больших городов Земель Короны. Потом Излучина, потом Хэмптон, а дальше – прямая дорога до столицы. За три дня до Ниара Зуб обратился к Салему:

– Приятель, поговорить надо. Дело такое. Я одно время странствовал из города в город и многим важным людям зубы лечил. А писарь по судебным тяжбам разъезжал и тоже много с кем перезнакомился. И в Ниаре, и в Излучине, и в Хэмптоне есть у нас видные друзья-приятели: мастера, цеховые старшины, заседатели в совете. Мы бы поговорили с ними, попросили оказать нашему славному делу справедливости всяческую поддержку. Глядишь – и провиант за так дадут, и людей поднимут нам на помощь…

– Любой помощи и поддержке мы очень рады, – сказал Салем. – Но я твоих важных знакомцев не знаю, потому пошлю с тобой двух своих парней. Они послушают, о чем вы договариваетесь, а после вернутся и мне расскажут…

– Не доверяешь, значит? – лекарь ухмыльнулся, сверкнув золотым зубом. – Правильно делаешь. Скоро убедишься, что я тебе не вру. Но нам еще другое надо обсудить. Скажи-ка мне ясно и понятно: зачем вы идете в столицу?

Салем ответил:

– Увидим герцога Лабелина и ее величество. Будем просить о справедливости. Чтобы позаботились о нас, спасли от голода и сняли обвинения.

Его соратники и советники, бывшие рядом, убежденно покивали головами. Только Джо нахмурился, понимая, как наивно звучит такая цель.

– Справедливость, – сказал Зуб, – это да, отличная штука. Хорошо звучит, но больно смутно. Что оно такое – эта справедливость? У вас, крестьян, она одна, у мещан другая, у лордов третья, у владычица – еще какая-то. Только наивные люди станут биться за не пойми что. А люди серьезные любят, когда все ясно, четко и понятно. Предложи конкретное – тогда помогут и горожане, и старейшины.

– Не понимаю, к чему ты клонишь.

– Да вот к чему. Я, признаться, в Лоувилле никому не говорил, что вы бьетесь за справедливость, а сказал, что против налогов. И видишь – семьсот человек поднялось, каждый двадцатый из города! Поставь за цель снизить налоги, это всех расшевелит – и мещан, и крестьян! Сейчас у тебя двенадцать тысяч – а за неделю все пятьдесят станет!

Салем насупил брови, поскреб пятерней рыжую бороду.

– Вот что, лекарь, не сбивай нас с пути. Мы знаем, за что рискуем: за справедливость. Отменить оброк – это как раз и не справедливо. Мы, крестьяне, живем на землях лорда. Его деды и прадеды за эту землю головы сложили. Так что оброк – он по божеской правде. А вот чтобы у крестьян последнее забирали, чтобы посевной запас из закромов вытрясли, а потом крестьян же еще и били – это не по правде и не по справедливости.

– Эй, дружище, постой-постой! Разве я говорил: отменить оброк? Ты меня не услышал! Я сказал: не отменить, а уменьшить, и назначить четкую и ясную величину. Скажем, пятую часть от дохода или урожая. И чтобы никакой лорд или сборщик налога не имел права взять больше – вот что нам нужно! Пусть будет закон, чтобы все платили налог, – но посильный и точно отсчитанный. Это будет, как ты говоришь, по-божески! Спроси своих советчиков – вон у пивовара, у рыцарька спроси – они тебе скажут, что это по уму!

Бродяга, действительно, кивнул с уважением:

– Толковая мысль.

А Джоакин промолчал. Звучало оно разумно, но не зря Джо столько отъездил с пройдохой Хармоном. Тот тоже умел говорить умно… а выходила в итоге одна подлость. Салем уловил сомнения Джоакина, ответил Зубу:

– Я не законник и не писарь, чтобы в этих премудростях разобраться. Но чую что-то неладное. Лучше мы скажем владычице все, как есть, и попросим справедливости. Как ее величество решит – так и будет правильно. Недаром же Праматери поставили ее надо всеми.

Зуб ухмыльнулся:

– Да посмотри, наконец, правде в глаза! Ты сколько лет пожил?.. Тридцать пять?.. А владычица – дитя! Откуда ей знать, что такое справедливость? Как ей в этом разобраться?! Хитрый лорд-канцлер нашепчет на ухо, что справедливо, мол, – покарать бунтарей. Вот она так и сделает! Попросишь справедливости – не успеешь пикнуть, как головы лишишься! Лучше помоги юной королеве, подскажи: справедливость – это когда все платят ясный и понятный налог, никто не хапает лишнего. Самой же владычице лучше: она будет точно знать, сколько требовать со своих сборщиков!

– Хм… Ну… – пошатнулся Салем.

Зуб дожал:

– А потом уж, когда ее величество с этим согласится, прицепи довеском, как вагон за тягачом: у нас, мол, весь посевной запас отняли. Если не засеем поля, не с чего будет платить законный оброк. Так не поможете ли, ваше величество, ради общего блага? И еще, не спишете ли с нас вину за убийства сборщиков? Они ведь гребли налог сверх меры – то бишь, против закона…

– Ладно, – сказал вождь. – Есть правда в твоих словах. Но не мне одному решать. Соберу на вече всех сотников, спрошу их мнения.

– Собери, конечно! Но позволь на этом вече и мне слово сказать, и самым видным из моих горожан. А потом пускай писарь запишет, и будет наша цель изложена на бумаге – честь по чести.

Салем объявил собрание. Но перед тем подозвал Джоакина с Бродягой:

– Скажите мне, братья: в чем подвох?

Бродяга ответил:

– По-моему, нету подвоха. Зуб дело говорит. Просто он ловкий и ушлый, а ты – простая душа. Вы с ним сделаны из разного теста, потому не по нраву друг другу.

И снова показалось Джоакину, что где-то он уже встречал пивовара – голос пускай мельком, но знаком. И еще походка такая: припадает на правую ногу. Вот же что самое странное: отродясь не было у Джо хромых знакомых! Но что-то все же связано с хромотой – какое-то смутное воспоминаньице…

– А ты что скажешь, Трехпалый?

– Не помню, хоть убей…

– Чего не помнишь?

– Прости, о своем задумался.

– Про зубову идею что скажешь?

– Скажу…

Вдруг возникла в его мыслях Аланис Альмера. Вот она бы точно знала, что думать про налог и про зубного лекаря, и про то, как говорить с императрицей. Тьма ее сожри!

– Черт, ничего не скажу. И хочу посоветовать, да не знаю. Пусть решает вече.

Из ста двадцати сотников сто восемь отдали голоса за предложение Зуба. Он сказал речь – ту же, что Салему, только ярче и острее. Треть встала на его сторону. Красивыми словами дополнил писарь – еще четверть. Оставшихся Зуб добил такими словами:

– Подумайте, друзья: если вас просто накормят и помилуют, то останетесь живыми, но нищими. Если же выйдет по-моему, если уровняют и ограничат налог – каждый год вы будете иметь с этого прибыль! С каждого урожая оставите себе лишнюю часть! И детям вашим, и внукам, и правнукам жить станет легче. Подумайте о них!

Утром Зуб взял дюжину помощников из горожан Лоувилля и ускакал. А спустя несколько дней навстречу путевцам из Ниара вышла колонна – четыре тысячи человек. Были пешие и конные, были телеги с продовольствием, были отставные солдаты в кольчугах и городские ополченцы с арбалетами. Весь Ниар поддержал новую цель восстания. Даже чиновники и богатеи пожертвовали денег – всех согрела мысль о снижении налога. Среди новобранцев не было только женщин и детей. Они остались по домам, а в поход выступили одни мужчины, готовые рисковать и сражаться.

– Мы за честный налог! – говорил каждый, кого ни спроси.

– Слава владычице – и честный налог!

– Честный налог! По божеской правде!..

Какая-то незримая сила сшивала этих людей воедино, делала похожими друг на друга. Не дисциплина, не порядок – в этом смысле крестьяне Салема стояли на голову выше. Но единый образ мысли, одинаковые чувства, равное содержание душ.

– Ради наших детей – да будет честный налог!

* * *

Это было очень нелегко, но Джоакин поймал-таки Зуба в одиночестве – никому не раздающего приказов, никого не вдохновляющего новой речью. Зуб умывался снегом на рассвете, а Джо подошел, прижимая к щеке кулак, и сказал:

– Помоги мне, лекарь.

– Как – помочь?

– Тебе виднее. Возьми свои чертовы инструменты и сделай, что полагается. Зуб у меня болит.

– У тебя?

– Угу.

– Болит?

– Ужасно. Ночью спать не дал.

– Который зуб?

– Этот.

Джо раскрыл рот, ощерил губу, как злобный пес, и ковырнул большим пальцем левый верхний зуб в глубине. Тут же дернулся от боли.

– Вот гадюка…

Лекарь утер лицо рукавом, внимательно так поглядел на Джо: не в рот, а в глаза.

– Знаешь, приятель… Ты говоришь, что не из благородных, но я вот смотрю на тебя… Зубы у тебя белехоньки – поди, не отбросами питался. Кинжал на поясе – искровый, речь – красивая, ясная. В седле держишься знатно, даже сквайра при себе имеешь, и тот – тоже на коне… И вот я думаю: что делать лорденышу среди крестьянской ватаги?

– М-ммм… – простонал Джо. – Сначала помоги, а потом рассуждай. Болит – мочи нет!

– Нет, дружище, прости. Если бы у капрала Билли или сержанта Доджа, или Бродяги, или даже Салема разболелся зуб – я бы со всей душою. Приложил травку от боли, спилил бы гниль, замазал растворчиком, надел короночку, а если пришлось бы, то и новый зуб поставил… Но тебе, лорденыш, я не верю. Поищи другого лекаря.