Книга: Зажечь небеса [litres]
Назад: Глава девятая Отем
Дальше: Часть III Август

Глава десятая
Уэстон

– Я не голоден.
– Уэстон Джейкоб Тёрнер, немедленно перестань валять дурака и ешь свою еду.
В поле моего зрения появилась ложка, в которой лежал кусочек омлета, и рука моей матери с длинными акриловыми ногтями. Я повернул голову к окну и посмотрел, не изменилось ли что-то на парковке. В полдень там стояло тридцать шесть машин; теперь осталось только тридцать три. Исчезли красные спортивные тачки, и их место занял серебристый седан.
– Ты не ешь уже два дня, – сказала Ма.
На парковку въехал белый внедорожник. Итого тридцать четыре.
«Захватывающую жизнь ты себе обеспечил, Носочный Мальчик».
– Уэс. Уэс! Черт возьми, да посмотри же на меня!
Ма слегка похлопала меня по щеке, но я упорно смотрел на парковку.
– И долго ты собираешься так себя вести? Ты должен начать реабилитацию, а иначе тебе станет хуже. Ты этого добиваешься? Хочешь, чтобы стало еще хуже?
Дверь палаты открылась, и раздались шаги.
– Как он сегодня? – спросил Пол.
– Ужасно, – ответила Ма. – Отказывается от еды. – Она произнесла это громко, словно у меня не ноги отнялись, а слух пропал. – Если не начнешь есть, в тебя снова будут закачивать питательный раствор через трубочку. Ты этого хочешь?
Я закрыл глаза.
– Видишь? – хрипло воскликнула Ма. – Он морит себя голодом. Вот что ты задумал? Пытаешься убить себя? Ради всего святого, ты уже воткнул себе в ногу шариковую ручку, так почему бы не заколоть твою бедную мать прямо в сердце? Где ручка? Пол, дай мне ручку…
Она разрыдалась, но ее боль не разогнала окутавший меня туман апатии, густой и бесцветный.
– Просто оставьте меня одного, – проговорил я почти дружелюбно. – Ты не могла бы ненадолго уйти, Ма? Оставь меня одного, черт возьми.
Мама ахнула. Я никогда не разговаривал с ней таким тоном, даже в самые тяжелые времена, когда мы жили в южном районе Бостона и я кулаками и ядовитыми словечками отбивался от других ребят, считавших меня легкой добычей.
«Зато теперь ты действительно легкая добыча. Неподвижная».
– Уэс, – проговорил Пол примирительным тоном. – Через час здесь будет терапевт, специалист по реабилитации. Тебе понадобятся силы.
Ага. Силы, чтобы впервые перетащить свою задницу в инвалидное кресло.
Слово «инвалидное кресло» вызывало у меня автоматическое желание пошевелить одной из посторонних штуковин, мертвым грузом прикрепленных к моим бедрам. Я чувствовал, что мои ноги на месте, но они, черт побери, никак не желали двигаться. Это как если бы умирающего от голода человека поставили перед накрытым столом, до которого он никогда не сможет дотянуться.
– Нет, спасибо.
Я открыл глаза. Вот черт, пока я не видел, на парковку въехал бежевый «Ниссан». Значит, теперь машин стало тридцать пять? Я принялся пересчитывать сначала – просто чтобы удостовериться.
Пол снова тихо заговорил, Ма заверещала. Я постарался отключиться от их голосов и начал задремывать. Тридцать четыре, тридцать пять…
Я проснулся от мягкого похлопывания по плечу, открыл глаза и увидел загорелого человека средних лет: у него были темные волосы с проседью и добрые глаза.
– Добрый день, я – Харлан, – представился он. – Ваш терапевт.
Его рука лежала на спинке инвалидного кресла. От одного вида этой штуки у меня все кишки завязались узлом.
– Нет, спасибо, – сказал я Харлану и его инвалидному креслу, после чего отвернулся.
Врач пытался дружелюбно меня умаслить, говорил какие-то умные слова, но я его не слушал. Мне нужно было пересчитать машины.
Я заснул, потом снова проснулся. Пришел психолог и попытался меня разговорить. Затем пришел социальный работник. Какая-то медсестра попыталась уговорить меня поесть. Небо потемнело: наступила ночь, время, когда вместо машин можно считать звезды. Я насчитал всего несколько: городские огни заставили небесные светила поблекнуть.
Интересно, Отем сейчас считает звезды в Амхерсте? Возможно, в небе над Амхерстом звезд больше, чем над Бостоном. Больше, чем здесь. Мне никогда не посчитать звезды вместе с ней.
«Для нее я бы звезды с неба достал…»
И они сожгли бы Отем моей ложью.
Я провалился в сон, а когда проснулся, в окно лился свет утра. В животе заурчало от голода, но я проигнорировал потребности организма. Не можешь ходить? Прекрасно. Значит, никакого супа. Извращенная сделка, которую я заключил со своим телом. По крайней мере, хоть что-то я еще могу контролировать.
Медсестры предупредили, что если я сегодня не начну есть, меня будут кормить принудительно через трубку. На парковку въехал синий седан. Еще один день из жизни Носочного Мальчика. У меня было множество дел: нужно считать машины, игнорировать медсестер, дремать. Время от времени в мое расписание вклинивались угрозы медсестер и визиты Харлана – тот каждый раз являлся со своим маленьким другом, инвалидным креслом. Как можно что-то успеть при таком напряженном графике?
Во время полуденной инвентаризации машин на парковке в мою палату уверенной походкой вошел профессор Ондивьюж.
Словно посланник ушедшей эпохи, призрак из моей прошлой жизни. В той, старой, жизни я мог принимать решения, слова жгли мне сердце, а ноги несли меня, куда мне хотелось.
– Ефрейтор Уэстон Д. Тёрнер, – сказал профессор Ондивьюж, придвигая к кровати стул. – Не могу выразить словами, как я рад видеть вас живым.
Мое собственное сердце забилось чаще, впервые за несколько дней я почувствовал что-то кроме опустошающей апатии. Я вытаращился на профессора, едва осмеливаясь поверить, что такой выдающийся поэт приехал меня навестить. Профессор был одет в идеально сидящий на нем синий костюм, дополненный голубым галстуком. Он распустил дреды, и теперь его вьющиеся волосы свободно ниспадали на плечи.
– Как вы узнали, что я здесь?
– Преподаватели на факультете говорили, что сын сенатора Дрейк – твой друг Коннор – вернулся с войны и собирается учиться дальше. Я сразу же подумал о тебе, надеялся, что ты тоже закончил служить, что ты вернешься к нам. Навел справки о тебе, и вот я здесь.
Услышав имя «Коннор» из уст профессора, я немедленно ощутил тупую боль в сердце, о которой до сего момента пытался забыть, но не мог полностью игнорировать – как и мучивший меня голод.
– Коннор вернулся в Амхерст?
– Вернулся. – Профессор Ондивьюж хлопнул ладонями по коленям, на темной коже блеснуло золотое обручальное кольцо. – А вы? Когда возвращаетесь?
– Я не вернусь.
Профессор нахмурился.
– Мне сказали, что вы отказываетесь от пищи и совершенно не проявляете интереса к реабилитации.
– Вам сказали правду.
– Значит, ты сдаешься?
Я вперил взгляд в окно.
– Просто решил передохнуть.
– Иными словами, ты убегаешь.
Я фыркнул.
– Я теперь никуда не могу убежать.
– Ты бежишь. – Профессор постучал себя пальцем по лбу. – Вот здесь. Ты годами убегал от самого себя, не так ли? Я чувствую, что вселенная подает тебе знак, а ты должен усвоить преподанный тебе урок, хоть он и ужасен. Тебе придется сесть и принять себя таким, какой ты есть, Уэс. Возможно, впервые в жизни.
– Вы пытаетесь таким образом меня взбодрить?
– Я говорю без обиняков, – ответил профессор. – Вселенная не совершает ошибок.
Я подумал о своем периодически повторяющемся сне про беговую дорожку. Мне полагалось умереть в Сирии, а не жить в теле, от которого осталась только половина.
Я недобро усмехнулся.
– Ложь во спасение – всё равно ложь.
Ондивьюж немного помолчал. Я чувствовал: он мысленно выстраивает аргументы для следующей атаки, придумывает, что бы такого вдохновляющего сказать, чтобы я вытащил свою задницу из постели. Не выйдет. От меня ничего не осталось.
– Помнишь наш последний разговор? Я назвал тебя бегуном, поэтом и воином.
– А теперь я не первое, не второе и не третье, – отрезал я. – Я не могу бегать, не могу писать, и мне не за что бороться.
К моему глубокому изумлению, в глазах профессора заблестели слезы.
– Боже мой, Уэс, – проговорил он надтреснутым голосом. – Не за что бороться? Ты должен бороться за себя, за того, кто ты есть. В конце концов, борись за себя и за свою любовь. За ту, кого ты любишь.
Повисло молчание, тяжелое, напряженное. Я медленно покачал головой, у меня защипало в глазах от непрошенных слез, стоило мне подумать о той, кого я любил.
«Отем. И, боже мой, Коннор. Мой брат…»
– Я всё разрушил, – проговорил я. – Уничтожил свою дружбу, уничтожил любовь Отем. Если бы она узнала о том, что я натворил… – Я сглотнул слезы. – Сейчас у нее разбито сердце, и это наша с Коннором вина. Он бросил ее, а я ее выгнал. Мы оба виноваты. Мы – пара моральных уродов, и ничего уже не поправишь. Как Отем будет себя чувствовать, если узнает правду? Я не могу так с ней поступить.
Профессор Ондивьюж покачал головой.
– Любовь способна уврачевать и простить всё.
– Отем никогда меня не простит и не должна прощать.
– Я говорил не о ее прощении, а о твоем. Прости себя. Борись за себя, чтобы у любви, которую ты испытываешь к этой девушке, появился шанс.
Я хотел было протестовать, но профессор Ондивьюж накрыл мою ладонь своей.
– Я расскажу тебе одну историю, Уэстон. Закрой глаза и послушай, больше я сегодня ни о чем тебя не попрошу.
Я закрыл глаза, просто потому что не мог больше смотреть на его доброе лицо. Погляди я еще немного ему в глаза, вся накопившаяся в моей душе горечь непременно вырвалась бы наружу, и я обязательно разрыдался бы.
– Это история о единожды рожденном и дважды рожденном, – начал профессор. – Единожды рожденный человек идет по дороге своей жизни, и когда та заводит его в темный лес трудностей, боли, потерь или страха, человек останавливается и отказывается делать следующий шаг. Он пытается убежать той дорогой, по которой пришел в лес, но не может ее найти, она закрыта навсегда. Поэтому человек живет, уверенный в том, что мир суров и несправедлив. Другие показывают на колкие ветви и мрачные тени, говоря: «Да, жизнь действительно сурова и несправедлива. Видишь?» И человек начинает жить в этом темном лесу невзгод, вместо того чтобы продолжать шагать вперед.
Низкий, мелодичный голос профессора сплетал слова, и они ложились мне на грудь, проникали в мои сердце и кости.
– Но, Уэстон, есть еще дважды рожденный человек, – продолжал профессор Ондивьюж, крепче сжимая мою руку. – Такой человек идет по темному лесу своей жизни и претерпевает страдания, порой невообразимые. Обратный путь навеки закрыт для него, но дважды рожденный человек идет вперед. Дорога становится всё извилистее, невзгоды зачастую кажутся непомерными, непереносимыми, но человек идет всё вперед, до тех пор, пока в один прекрасный деть тени не рассеиваются.
Ветви перестают царапать его кожу и расступаются. Человек глядит на свои шрамы с гордостью, ведь он вышел из темного леса переродившимся. Он стал сильнее, испытания его закалили. Он становится мудрее. Он меняется. А еще он благодарен за полученный урок.
Слезы уже готовы были пролиться из-под моих опущенных век.
– Сейчас вокруг тебя непроглядная темень, да? – проговорил профессор Ондивьюж. – Но вот в чем секрет: каждый единожды рожденный – это дважды рожденный человек, который еще не нашел в себе силы бороться. Я видел твое сердце и слышал твои слова, Уэс. Ты переживешь это испытание. Ты – поэт, облаченный в доспехи воина. Ты выйдешь из темного леса, но для этого нужно сделать первый шаг. Другого пути нет.
Я долго лежал неподвижно, слушая звук собственного дыхания и биение своего сердца. Барабанный бой, маятник, отмечающий мгновения моей жизни.
Я задремал, а когда открыл глаза, профессора Ондивьюжа в палате не было. Он ушел. В углу комнаты стояло, прислоненное к стене, сложенное инвалидное кресло – ждало, когда я в него усядусь.
Я сделал глубокий вдох, потом выдох и хрипло прошептал:
– Другого пути нет.
Назад: Глава девятая Отем
Дальше: Часть III Август