Зима посреди лета
Стряслось это со мной летом сорок третьего в одном сибирском городе. Я там месяц провалялся в госпитале – так уж вышло, что завезли в этакую даль. Так уж получилось, что отродясь не был до того в Сибири. Потом, после войны, случалось, были командировки.
Из госпиталя я вышел с вещичками, в общем, в самом что ни на есть распрекрасном расположении духа: заштопали меня на совесть, спасибо им, рана зажила и не беспокоила, а главное, мало того что признали годным без ограничений, я сумел добиться направления в свою прежнюю часть, это, знаете ли, не всякому удавалось. Продовольственный аттестат отоварил, проездные документы выписаны честь по чести. Живи да радуйся. Добираться, конечно, придется не один день, с пересадками и попутками, но настроения это ничуть не портит. Главное, вернусь в свой полк, в артдивизион, к ребятам, с которыми давно служил, – красота для того, кто понимает!
На железнодорожном вокзале выяснилось, что ближайший проходящий поезд будет не раньше чем через три часа. Можно было, конечно, попробовать влезть в идущий с востока воинский эшелон (за время, что я провел на вокзале, ненадолго остановилась парочка, наверняка до моего товарно-пассажирского пройдут и другие), но это не всегда и удается. Не горит, в конце-то концов.
Тем более что у меня возникла незатейливая мысль… Что в моем положении нужно любому военному, что солдату, что сержанту вроде меня, что офицеру? Да выпить немного, что уж там. Твердо зная меру, чтобы и не шататься, и по жилочкам пробежало. Вполне понятное желание, согласны? Вот то-то.
Конечно, первой задачей было: где раздобыть? Но для бывалого солдата особых хлопот не предвидится: как-никак не в лесу, большой город, областной центр, да и местечко присмотрено…
Неподалеку от вокзала, как во многих других городах в войну, раскинулся не особенно и маленький стихийный рыночек, где, как водится, торговали чем попало, иногда самыми неожиданными вещами. И разного рода обмен шел бойко. Так что я потратил не более четверти часа: присмотрел подходящего дедка, угостил его папироской, перекинулись словечком. Сам он ничем помочь не смог, но показал нужную бабку, не особенно и дряхлую. И с ней я договорился быстро. На банку американской консервированной колбасы выменял поллитровку из-под водки, до горлышка налитую самогонкой. Как человек бывалый и попавший на такой рыночек не впервые, я предварительно, когда мы с ней отошли за закрытый ларек, вытянул плотно подогнанную деревянную пробку, понюхал, губы помочил – все без обмана, самогонка добрая. Бабуся на вид – сущий ангел, но как раз такие ангелочки могут или воду подсунуть, или безбожно разбавить… Учен житейским опытом.
Все складывалось нормально: половину употреблю прямо сейчас, а то и чуть поменьше, грамм двести. От такой дозы не развезет, остальное, плотно заткнувши, возьму с собой в вагон, а уж там будет гораздо проще.
Вот только вторая задача предстояла посложнее: где? На вокзале и думать нечего: там патрули ходят, много офицеров, как ты ни изощряйся, незаметно ни за что не получится. К тому же мне хотелось не глотать украдкой, а посидеть немного без всякой опаски, выпить намеченную дозу с расстановочкой, покурить…
Ну, бывалый солдат и тут не оплошает. Если ни за что не получится на вокзале, быстренько изучим прилегающую местность в поисках подходящего укрытия, всего делов!
И принялся я неторопливым шагом обходить близлежащие окрестности. Поначалу ничего подходящего не подворачивалось: поблизости стоит с полдюжины жилых домов, как на подбор двухэтажных, дощатых и кирпичных, покрытых облупившейся штукатуркой, но эти объекты отпадают. Пить в подъезде неосмотрительно, мало ли на кого можно нарваться. И опять-таки не хотелось мне быстренько высосать требуемое из горла и сматываться…
Вот оно! За вокзалом, пару шагов пройти, этакими тремя уступами поднимается невысокая горушка. В основном лысая, но кое-где имеются заросли высоких кустов. А вот это уже интересно! По правую руку – вполне подходящие кустики. А можно и по-другому: на первом снизу уступе торчит трансформаторная будка, старенькая, из потемневшего кирпича – и ручаться можно: того, кто за ней устроится, снизу ни за что не высмотреть.
Конечно, и тут имелся определенный риск: отсюда видно, что будка не заброшенная, а действующая. В военное время, пожалуй что, приравнивается к военному объекту, хотя и не охраняется. Заметит меня по пути к ней кто-нибудь особо бдительный (их больше всего не близ фронта, а как раз в глубоком тылу), примет, зараза, за немецко-фашистского диверсанта, просигнализирует кому следует – и сцапает меня, грешного, патруль, как зайчонка… Ну ладно, будем и дальше полагаться на мое солдатское счастье, до того не раз выручавшее. В конце-то концов, документы у меня в порядке, личность мою моментально удостоверят в госпитале. Разнос мне при любом раскладе будет, но под трибунал не отдадут, не за что, разве что самогонку отберут. Знаю я вокзальные порядки: ну к чему возиться со мной, грешным, к местному гарнизону никакого отношения не имеющем, отбывающим после выписки в свою часть? Кому я, по-хорошему, на «губе» нужен? Своих хватает. Пропесочат, отберут самогон и вытурят взашей, чтобы не болтался под ногами и успел на свой поезд – ведь если отстану, к ним же пойду канючить, чтобы проездные документы исправили…
Решено, шагом марш! Подступы к горушке никем не охраняются, и не видно там патрулей… И двинулся я к намеченной цели. Горушка очень уж крутая, летом еще ничего, а вот зимой, когда выпадет снег, а то и обледенеет, карабкаться туда будет разве что монтер по неотложной служебной необходимости. А сейчас сразу видно, что тропинка туда протоптана – не я один такой умный, надо полагать, по самым разным надобностям может народец туда ходить…
Вроде бы никто не заметил. На дверях будки, как водится, облупившийся плакатик на жестяной пластинке: череп со скрещенными костями, пробитый красной молнией (этакая своя черепушка, родная, ничуть не похожая на поганые немецкие эмблемы эсэсовцев и танкистов), грозная надпись: «Не влезай, убьет!» Кто бы сомневался. Ну, я ж не дурной туда лезть…
Зашел я за будку, поморщился: отпадает… С первого взгляда видно, что местные тут не раз справляли большую нужду, и не единожды, и, судя по запашку, последний раз уже сегодня. Что ж, придется все-таки в кустики, не так уж до них и далеко, поищем удобное местечко без всяких пахучих следов человеческого присутствия. Ага, вон там вроде, метрах в десяти, просматривается нечто похожее на небольшую полянку. Туда и курс держим.
Успел я, раздвигая не столь уж и густые кусты, пройти метра три к намеченной полянке…
И внезапно меня накрыло…
Ни тогда, ни потом, как я ни ломал голову, но до сих пор так и не смогу описать словами, что со мной произошло. Наверное, оттого, что и не было никаких особых, запомнившихся ощущений. Вот только что был ясный солнечный день, лето – и буквально вмиг накрыли непроницаемый мрак и нешуточный холод, так что поначалу дыхание зашлось, словно неожиданно ухнул с головой в ледяную воду…
Нет, не вода, но воздух, который я хватал полной грудью, был ледяной, морозный. Слишком быстро все случилось: из ясного солнечного дня – в темноту, однако глаза быстро к ней привыкли, и оказалось, что вокруг все же не тьма кромешная. Просто ночь.
Холод до костей пробирал – не пресловутые сибирские морозы, про которые я наслушался в гостинице (трескучие, такие, что птицы на лету замерзают и деревья лопаются), но все равно: градусов десять пониже нуля, никак не меньше. А я только в нательном белье, в гимнастерке и галифе, в пилоточке, в шинели нараспашку…
Так и стоял столбом, заполошно озираясь. Темная ночь, ясное небо, усыпанное звездами, и стою я на заснеженной равнине, снега столько, что мои кирзачи ушли по щиколотку. Справа, совсем недалеко, увидел высоченный пологий обрыв, а за ним – скованная льдом широкая река, не уже Волги в некоторых местах (сам я волгарь). За рекой, в отдалении, что-то похожее на протяженный, заснеженный лес. Слева равнина тянется до самого горизонта. А главное…
Среди звезд довольно ярко светили две луны. Одна, справа, стояла довольно высоко, определенно пошла на ущерб – примерно в половину привычной, цвет не тот – в явственную синеву, будто в стакане с водой развели чуточку акварельной краски. Слева, гораздо ниже, едва ли не над верхушками заснеженных деревьев, висела вторая, полумесяц красно-кирпичного цвета, направивший острые рожки строго вверх. Для артиллериста привычное дело – окинуть взглядом окружающую местность и хорошо осмотреться в какие-то секунды. Вот и я мигом охватил взглядом окружающее.
Тишина стояла мертвая, нигде ни огонька, ни шевеления. Порой налетал слабый ветерок, противный, колючий, швырял в лицо снег и снова затихал. Дышалось совершенно нормально, разве что воздух холоднющий, зимний.
Страха не было, одно ошеломление, вытеснившее всё прочее. Ясно уже, что это какое-то другое место – зима вместо лета, – а главное, две луны, и ни одна не похожа на привычную…
Зачем-то я сделал несколько шагов вперед и снова встал, кутаясь в шинель, натянув на уши боковины пилотки в полнейшей нерешительности. Не было вокруг никакой опасности, один-одинешенек в той чужой местности, и в голове полный сумбур…
Помаленьку и страх стал подкрадываться, нарастать. Где я вдруг очутился, решительно непонятно, ясно только, что в каком-то другом месте, в другом… мире? А ведь, пожалуй, так и обстоит… И что теперь делать, куда податься?
Две тени от меня протянулись по снегу – одна покороче, обычная на вид, такая, что как раз и бывает ясной ночью при почти полной луне. Вторая – подлиннее и гораздо более тусклая, едва заметная. Страх креп, подкатывала паника, еще немного – и побегу неизвестно куда, метаться начну…
Взял я себя в руки, как только мог. Быстренько вернулся по отчетливым следам на старое место, встал точнехонько туда, где виднелись первые отпечатки подошв. Уже был в таком раздрызге чувств, что замолотил кулаками по воздуху перед собой, словно в стенку стучался, вроде бы даже и кричал что-то…
И столь же неожиданно оказался на прежнем месте, посреди кустов, ясным летним днем. Солнышко светило вовсю, с мороза показалось, что жара вокруг стоит жуткая, я даже немного вспотел. И, не раздумывая, ломанулся из кустов, уже напрямик, проламываясь сквозь хлеставшие по лицу зеленые ветки. Боялся: а вдруг оно двинется следом и опять накроет, утащит в чужую зиму с двумя лунами.
Остановился у будки. Колотило всего, как в лихорадке. Уже не обращая внимания ни на дерьмо, ни на запах, выхватил из внутреннего кармана шинели бутылку, вмиг выдернул плотно сидевшую пробку и одним духом высосал грамм сто пятьдесят. Самогонка была добрая, крепенькая, но все равно как-то и не забрало – случается такое, когда по каким-то причинам нервы на пределе…
Закупорил бутылку, спрятал. Жадно выкурил папироску. Все же немножечко забрало. И подумал я, что нужно уносить ноги от этого проклятого места, мало ли как может обернуться.
И чуть ли не бегом припустил вниз по тропинке, пару раз терял равновесие, но справился, не падал. Очень быстро оказался в привокзальной толчее, отошел к стеночке, закурил вторую. Уже не так колотило, хотя пальцы подрагивали. И в голове – совершеннейшая каша.
И я сделал то, чего сначала делать не собирался: вернулся на базарчик, отыскал бабусю и выменял у нее еще одну бутылку, на сей раз на банку нашей тушенки. Провианта у меня теперь осталось маловато, выдан он в расчете на все время пути – ну и наплевать, ужмусь немного, не впервой, с голоду все же не умру, а в крайнем случае, если подвернется такой же вот базарчик, променяю часы, они у меня хорошие, трофейные, и не какая-то штамповка – на камнях, с немецким орлом на черном циферблате и зеленоватыми фосфорными полосочками на стрелках и делениях рядом с цифрами…
По-хорошему следовало бы доложить в комендатуру: мол, так и так, у вас тут под носом завелось какое-то чертово местечко, которое людей зашвыривает неизвестно куда, так что вы бы поосторожнее, мало ли кто туда угодить может…
Чуть пораскинув мозгами, я эту мысль отбросил. Будь это в полку, где я воевал давно и заслужил некоторый авторитет, наверняка нашлись бы люди, способные мне поверить, послали бы туда бойцов. Но для здешних я никто и звать меня никак, незнакомый сержант, да еще и с явственным запашком только что выпитого. Крепко я сомневался, что мне поверили бы и послали туда патрули. Да и до поезда меньше часа, нужно озаботиться уже чисто житейскими делами: распрекрасно я знал поезда военного времени, давка при посадке будет жуткая, места ненумерованные, вагон жесткий, набьется всеми правдами и неправдами народу…
Когда объявили посадку, я, заранее изготовившись, ввинтился в толпу военных и гораздо более малочисленных гражданских, захватил-таки полку, правда, третью, багажную, но так даже лучше. Едва поезд тронулся и набрал ход, отломил я кус колбасы, вынул пару сухарей и, отвернувшись к стенке, прикрывшись шинелью внакидку, стал прихлебывать забористую бабусину самогонку, чтобы побыстрее выпасть из ясного сознания, забыться сном, несмотря на раннее время. Перед глазами все еще стояли заснеженная долина, замерзшая река, две луны на звездном небе.
Первую бутылку я прикончил не до конца, всегда умел рассчитывать выпивку. Как только понял, что дошел до нужной кондиции, закупорил остаточки, спрятал бутылку и помаленьку соскользнул в сон. Вторую растянул на два дня, ел мало, больше спал, так что, когда почти добрался до фронтовых тылов, оставалась еще банка консервов и пара сухарей, так что часы толкать не пришлось. Как оно всегда и бывает, на последнем отрезке пути, пусть и невеликом, пришлось потыкаться-помыкаться: никто не знает толком, где такой полк, к тому же секретность соблюдается вовсю, на указателях не обозначения частей и даже не номера полевой почты, а попросту: «Хозяйство Иванова» или там Козлодрищенко. Кто знает, тот найдет, кто не знает – поблукает. Ну, когда я добрался до позиций нашей дивизии, стало гораздо легче, нашлось кому растолковать дорогу, и фамилии на указателях начали попадаться знакомые. Добрался. Встретили хорошо – правда, как оно и бывает, не все мои старые сослуживцы оказались в наличии: кто в госпитале, кто убит…
Никому я эту историю на фронте не рассказывал. Кто поверит? Да и после войны, на гражданке, только раз. Собственно говоря, и не рассказывал вовсе. Просто встретился мне человек, родившийся в том самом городе и долго там проживший. Вот я и попытался осторожненько, обиняками выяснить: не слышал ли он что про плохое место у вокзала? Но вопросики задавал так осторожно, очень уж издали заходил… Он ничего не понял, и я не стал откровенничать.
Меня так никогда и не тянуло постараться узнать побольше о месте, куда так неожиданно занесло. Характер не тот, чихать мне по большому счету на всякие там нераскрытые тайны, пусть даже касавшиеся меня лично. И газеты я почитывал, и книги, но нигде не встретилось упоминания о чем-то похожем, а специально я не искал.
Довелось мне побывать в том городе еще раз, уже году в пятьдесят пятом, в командировке. Уже в совершенно другом качестве: давно окончил техникум, работал техником-строителем. Если прикинуть, тот же сержантский состав, только на гражданке. Техником-строителем я и на пенсию ушел, никогда не пробовал подняться повыше, всю жизнь так и проходил в сержантском составе, что военном, что гражданском. Вряд ли из-за отсутствия ума или по недотепистости. Просто… Меня и такая жизнь вполне устраивала еще с фронта: с сержанта спрос меньше, чем с офицера, не взваливаешь на себя лишнюю ответственность – и на гражданке, в общем, то же самое, разве что вместо сержанта – техник, а вместо офицера – инженер. Вы только не подумайте, что я ленился или волынил. Служил исправно и работал потом не хуже других, имеется и значок «Ударник коммунистического труда», и медаль «За трудовое отличие». Просто никогда не хотел подняться выше, мне и так жилось хорошо…
Так вот, в те времена пассажирские авиаперевозки еще не приняли того размаха, что нынче, о «Ту-104» еще и не слыхали, летали в основном «Ли-2», часто бывшие военно-грузопассажирскими, и «сержантский состав» вроде меня, техника, главным образом ездил по железной дороге. Благо времена давно уж невоенные, не было той толчеи, все культурнее – билет с местом, плацкарта, чай разносят, вагоны-рестораны имеются…
Вокзал не особенно и изменился, разве что подкрасили-подновили, да близлежащие домики снесли все до одного, вовсю шли новостройки. Однако не только горушка – а куда же ей деться? – осталась на прежнем месте, но и трансформаторная будка прежняя, только выкрашенная заново. Ни по приезде, ни при отъезде я, конечно, и не подумал туда лезть: хватило одного раза, нечего искать дурных приключений на собственную задницу, я не юный пионер из приключенческих романов, которыми у меня сынишка зачитывался. Выскользнул живой-здоровый – и прекрасно. Кому-то могло и не повезти, если я не один такой. Только подумал без особого интереса: если сейчас у нас зима, там, наверное, лето? И выкинул опять из памяти. Ну вот такой уж я человек приземленный, каков есть…
От автора: вот что самое интересное: это единственная история из всех мне рассказанных, получившая неожиданно продолжение в более поздние времена. Разговор с бывшим сержантом состоялся осенью восемьдесят второго, а гораздо позже, уже в две тысячи шестом, пришло письмо по электронной почте. Человеку только сейчас попала в руки моя книга «НКВД: война с неведомым», вышедшая три года назад, – и он решил поделиться загадочным случаем из собственной жизни. Ну, не он первый: после той книги мне прислали с полдюжины подобных писем: «А вот у меня был случай…» Иным, в принципе, можно и поверить, иные выглядели списанными из всяких дешевых газет и журнальчиков, специализировавшихся на «чудесном и непознанном» (где сплошь и рядом печатали дикую залепуху, стопудово высосанную из пальца). Я и сам, грешным делом, однажды сфабриковал подобную «сенсацию», и она, как говорится, ушла в народ, зажила самостоятельной жизнью (но я об этом подробно рассказывал в одной из книг серии «Сибирская жуть» и повторяться не буду).
Так вот, с этим письмом обстояло совершенно по-другому. Автор его в прошлом (то есть пятом году) пережил то же самое в том же городе, на том же вокзале, на той же горушке. Все совпадало до мельчайших деталей. Разве что трансформаторная будка давненько уж стояла новая.
Разве что побудительные мотивы оказались другими, и человек, судя по некоторым обмолвкам, был не военный. Опять-таки лето, и жаркое. Как со многими случается, человеку вдруг приспичило по-большому так, что нет никакой мочи терпеть. А в туалете какие-то неполадки, там возятся сантехники, свободна оказалась только одна кабинка, и очередь к ней выстроилась приличная, настроенная никого вперед не пропускать. А подпирало крепко. И автор письма, как когда-то сержант, решил поискать укромное местечко в окрестностях. Как и сержант, очень быстро пришел к выводу, что все дела распрекрасным образом можно сделать за будкой, не попадая под посторонние взгляды.
Купил газетку и стал подниматься к будке. Сразу обнаружил, что не он первый такой умный: за будкой было изрядно нагажено, настолько, что устраиваться там нисколечко не тянуло. И он полез в кустики, здорово разросшиеся с военных времен.
Там его и накрыло. Выбросило в то же самое другое место. В точности соответствовавшее описанию сержанта: морозец, заснеженная равнина, обрыв, река подо льдом, а за ней заснеженный лес. И те самые две луны, разве что синеватая стала серпиком, растущим, обращенным концами влево, как в таких случаях наша луна. А красно-коричневая оказалась почти полной, и обе стояли в других точках небосвода (ничего непонятного: оба туда угодили в разные месяцы, потому, нечего голову ломать, фазы тамошних лун были уже другие, и стояли они в других точках ночного неба).
Второму пришлось кое в чем чуть похуже, чем сержанту, – морозец там стоял неслабый, а на рассказчике были легонькие брючки, футболка и сандалии. Как и сержант, он чуть пометался, как и сержант, не сорвался в панику, вернулся на то место, откуда, так сказать, вышел, стал там топтаться – и его вышвырнуло назад. Даже борсетку не обронил.
Вылетел из кустов – а поскольку потребность не пропала, пристроился у будки. Не понос, конечно, но пронесло хорошо, как он сам предполагал, еще и от пережитого только что страха… До поезда было время, он поступил, как исконно русский человек – пошел в ресторан и прилично употребил, да еще взял в поезд бутылку коньяку, каковую у себя в купе и выпил, едва поезд тронулся. А на другой день изрядно распохмелился в вагоне-ресторане – и все случившееся как-то сгладилось.
До того как наткнуться на мою книгу и написать мне письмо, он никому ничего не рассказывал год – ни друзьям, ни жене. Крепко подозревал, что не поверят. Ну, а с Интернетом как-то легче – все равно что откровенно поговорить о своей жизни с незнакомым попутчиком в купе, зная, что никогда в жизни его больше не увидишь. Подписался он только именем, не факт, что настоящим (как говорится – «Это Интернет, детка!»), не назвал ни фамилии, ни других о себе подробностей, не написал, куда ехал, живет ли в том городе или оказался там проездом.
Зато, в отличие от сержанта, назвал город. К тому времени я в нем не раз бывал, отлично знал и вокзал (правда, после войны изрядно перестроенный), и горушку с кустиками помнил, вроде бы и будка там была, я особенно не приглядывался, ни к чему, выпить распрекрасным образом можно было и на вокзале, а туалеты работали исправно.
Такие дела. Когда два разных человека с разницей в шестьдесят с лишним лет столкнулись с одним и тем же загадочным явлением, поневоле начинаешь верить и относиться серьезно.
Тем и кончилось. Новых писем не последовало. Мне самому не было никакого резона сочинять пространные письма в какое-нибудь научное учреждение, прекрасно помнил фразу из одного фантастического романа: «Ученые, Толя, самый недоверчивый народ на земле». А уж в те самые помянутые газетки-журнальчики, сшибающие бабло на мнимых сенсациях, в жизни не писал и не намерен.
Что до меня самого… Есть сильные подозрения, что тогда, полжизни назад, в восемьдесят втором, назови сержант город, я бы туда непременно поехал и поискал бы место. Главное было бы – не паниковать, вести себя, как сержант.
Молодой был, глупый в двадцать-то шесть годочков. В пятьдесят я и с места не сдвинулся. Именно потому, что как раз верю: есть там такое местечко, со всеми вытекающими… В пятьдесят лет, с высоты житейского опыта, на многое смотришь иначе. И ни за что не сунешься очертя голову в такое вот местечко. Нет полной гарантии, что оттуда, откуда удалось вернуться назад двоим, непременно вернется каждый сунувший туда нос. Мало ли что. Дорога назад может и не открыться. Или столкнешься нос к носу с серьезной местной зверюгой, от которой так просто не отобьешься, – коли уж там есть лес, может оказаться и разнообразная фауна, в том числе и хищники, не залегающие на зиму в спячку. Чересчур рискованно, а потому город я не назову, уж простите. В свое время сержант сказал (и я с ним полностью согласен): пусть уж в такие места лазят сгорающие от любопытства пионеры из старых приключенческих романов. Пионерии давно уже нет, но суть дела от этого не меняется.
Главное, такие места есть. Приходилось кое-что слышать от людей, безусловно заслуживающих доверия. И, кстати, далеко не все загадочные исчезновения выдуманы для гонорара шустрыми газетчиками. Вот вам исторический факт: Рудольф Дизель, изобретатель получившего его имя двигателя, сел на корабль во Франции, а по прибытии в Англию его на борту не оказалось.
Впрочем, парочку убедительных, вполне жизненных объяснений подыскать можно. Скажем, некие конкуренты по каким-то своим причинам стукнули темной ночью по голове и бросили тело за борт. В 1913 году подобные случаи не достигли размаха последующих десятилетий, но уже случались. Или он сам во внезапно накатившем приступе безумия прыгнул за борт.
Другой случай, опять-таки исторический факт, гораздо загадочнее. Жил некогда французский изобретатель Луи Ле Пранс, по некоторым данным, придумавший киноаппарат и продемонстрировавший первый в мире кинофильм на несколько месяцев раньше братьев Люмьер, каковые нынче и числятся в отцах-основателях. Так вот, в 1895 году означенный Ле Пранс сел в Париже в поезд, но в пункте назначения так и не объявился. Пропал бесследно. А ведь это не пролив Ла-Манш, как в случае с Дизелем, – густонаселенные места не так уж далеко от Парижа. И работать тамошняя полиция умела. Отыщись на обочине труп выброшенного из поезда человека, непременно попытались бы установить личность. Но о судьбе Ле Пранса вот уже сто двадцать лет никаких известий. Одним словом, пошли они к черту, такие вот местечки…
