Бладхаунд. Играя на инстинктах
ГЛАВА I. ВОЗНЕСЕНИЕ
Почерневшим от Порчи языком он облизнул бледно-алые губы, медленно расползавшиеся в кривом фанатичном оскале маньяка, который видит свое превосходство над жертвой так же отчетливо, как виден скорбный серп убывающий луны на безоблачном ночном небе.
Ноздри охотника инстинктивно расширились, он глубоко втянул окружающую темноту. Он видел ее всю – бесконечную нить первозданного мрака, что свивалась вокруг него кольцо за кольцом. И на эту нить, как деревянные бусины на примитивное ожерелье, нанизывались запахи.
Как его прозвали журналисты, эти шлюхи пера? Бладхаунд? О Порча, как тривиально! И все же охотник не мог отрицать, что это тешит его самолюбие. Прозвище получилось броским и, надо сказать, довольно точным. Ведь он действительно мастерски выслеживает своих жертв. Жертв? Хм… это тоже слово журналистов, и хотя сам он предпочитает называть их эскейперами, сути это не меняет.
Охотник снова вдохнул, протяжно, смакуя. Что-то тут у нас? Пресный аромат горячего пепла от еще дымящегося остова ремонтного блока, что стоит в трехстах шагах к северу, на самой границе леса. Вслед за ним резкий металлический запах с примесью тухлой вони опорожненного кишечника – это надоедливый пес одного из эскейперов подобрался к нему слишком близко и пришлось выпотрошить зверя прямо на поляне перед брошенным особняком.
Это все? Нет, еще терпкое марево тлена от изнуренного Порчей тела Доджера – словно в насмешку ловкач погиб первым и теперь его давно остывшая обескровленная тушка никчемным кулем валяется подле стены сарая.
О, сколько их вокруг – этих запахов! Бладхаунд и не думал считать. Он неспешно перебирал их, будто играя на невидимой арфе, в поисках того самого, единственного…
Нашел!
Запах пота. Ядреного молодого пота – холодного, мгновенно застывающего на поверхности разгоряченной кожи. Такой пот не липнет, нет. Но и не спешит испаряться. Это пот страха – первой эмоции, что стала доступна гоминидам, далеким предкам нынешних Хомо-отнюдь-не-Сапиенс.
Бладхаунд хорошо знал, что пот может пахнуть по-разному. Самый прославленный из всех – пот любви, тот самый, что пропитывает простыни, когда две страсти соревнуются в притворном противоборстве и каждая жаждет лишь заслуженного поражения. Что бы ни говорили очкастые умники про уникальность феромонов, такой пот всегда одинаков, и он быстро приедается.
Но пот страха – совсем другое дело. Охотник не думал, как это работает на уровне биохимии, ему всегда было достаточно нечеловечески обостренного обоняния, а все прочее он оставлял инстинктам. И те говорили, что пот страха у каждого свой – он складывается из десятков неуловимых тонов, формируя грандиозную в своей непостижимости симфонию, вдыхая которую Бладхаунд впадал в трепетный восторг. В этом не было ничего общего с сексуальным экстазом. Скорее что-то из области лизергамидов.
Именно так Бладхаунд чаще всего находил своих жертв. Он дышал неестественно медленно – не больше четырех-пяти вдохов в минуту. Это позволяло улавливать большинство запахов и методично раскладывать их по тонам, выкристаллизовывая необходимый. И сейчас он точно знал, что в ста двадцати шагах к югу, вдоль полуобвалившейся стены оскверненной часовни крадется Ника.
Ника. Двадцатипятилетняя медсестричка из первой городской. Это было волнительно, и про себя охотник поэтично называл ее Лайфсейвер. Ну да, есть у него такой фетиш – он всем им дает прозвища. А что? Они ведь как только его не называют!
Девушку он выследил почти час назад, когда она отстала от других обреченных, затерявшись в лабиринте его смертоносных, но слишком очевидных ловушек. Разумеется, он сам сделал так, чтобы эскейперы видели все его капканы, растяжки и волчьи ямы! Он не хотел убивать их быстро, Эссенциал не одобрит этого. А одобрение тенебриса – это все, что нужно Бладхаунду. Потому что взамен он вправе требовать новые дары. Новые силы!
Все это время Лайфсейвер двигалась на север от высохшего колодца, строго по кромке леса, не решаясь ступить в его тревожные объятья. Дважды охотник приближался к ней на полсотни шагов и тихо напевал Сумеречную Колыбельную, от которой кровь девушки обращалась раскаленной ртутью. Каждый раз она непроизвольно вскрикивала и бежала. Все дальше от остальных. Все ближе к тому месту, где он подарит ей Освобождение.
И вот она уже в конце пути. Больше не трясется, почти ничего не соображает. Она даже не в состоянии закричать, позвать на помощь! Не потому что боится привлечь внимание Бладхаунда. Нет, она просто не может.
Просто не может. Ибо он сломил ее волю.
Лайфсейвер неуклюже семенит по пыльной дороге, обхватив себя тонкими белыми руками. В тусклом свете луны ее лицо кажется мерцающей маской призрака с черными провалами вместо глаз. Но Бладхаунд знает, что они у нее голубые. Светловолосая, красивая. Вес – килограммов шестьдесят, не больше. Держит себя в форме, возможно – бегает по утрам. Но сейчас вымотана донельзя.
Свое единственное оружие – бурый от ржави кухонный нож, найденный в брошенном особняке – девчонка прячет под легкой вельветовой кофточкой, которая задубела от крови. Нет-нет, это не ее кровь! Просто дурочка пыталась спасти Доджера, когда душу этого самонадеянного неудачника поглощал призванный Эссенциал.
Бладхаунд не смотрел на девушку тогда. Не видел ее после, и сейчас не видит. Все, что он знает о Лайфсейвер, ему сказали запахи и звуки. Он намеренно в последние двенадцать часов охотится с повязкой на глазах. Он не хочет раньше времени подключать свое сверхъестественное зрение, потому что тогда все будет быстро и неинтересно. Как с глупым Доджером.
Доджер. Так он прозвал Алекса. Верткий заносчивый живчик, лютый руфер и отъявленный паркурщик. Бладхаунд ставил на него – парень должен был отправиться в Храм Тайн последним. Что ж, ставка не сыграла! И ничего удивительного – охотник никогда не умел разбираться в людях. Зато научился виртуозно выслеживать их. Как дичь.
Доджер умер на закате. Бладхаунд просто вышел к эскейперам поздороваться и Алекс первым сорвался с места, услышав Сумеречную Колыбельную раньше остальных. Но побежал он совсем не туда, куда следовало. Дурак вынес дверь сарая, намереваясь преодолеть строение насквозь и выпрыгнуть в окно. Вот только прямо под окном Бладхаунд поставил медвежий капкан, отхвативший парню ногу под самым коленом, и после этого Доджер уже совсем перестал оправдывать свое прозвище. Зато его жалкие пронзительные стоны, казалось, слышали даже наворачивающиеся звезды!
И звезды смеялись, вторя переливчатому смеху Бладхаунда. О да, у него был действительно красивый голос – сильный плавный баритон, которым можно одинаково эффектно признаваться в любви и шептать прощальные слова, прежде чем иззубренный, но всегда идеально отточенный топор перерезает чье-то горло…
Лайфсейвер прошла прямо под ним. Сидя в ветвях старого искалеченного временем явора, охотник почувствовал, что его дыхание учащается. Он усилием воли подавил отклик надпочечников, заставив их вырабатывать меньше норадреналина. Не сейчас. Он не хочет тащить девку к кладбищенской черте. Пусть сама шагает – ведь он потратил столько усилий, чтобы направить ее сюда!
Пока Ника продолжала медленно двигаться вперед по пустой дороге, он плавно скользил по ветвям с одного дерева на другое. Ни один сук не треснул под его ногой, ни один листок не отправился в суицидальный полет к проклятой земле.
О, эта бедная земля давно забыла, что такое вода! Но взамен охотник приучил ее ко вкусу крови. Он снова и снова орошал изувеченную жаждой твердь горячей влагой из ран своих жертв, приносимых в дар его темному покровителю, обретавшемуся в таких закоулках Вселенной, которые людской разум не в состоянии представить в самых диких и отвратительных кошмарах.
Наконец, Ника вышла к кладбищу и ее худые дрожащие руки непроизвольно метнулись к лицу, до белизны в костяшках зажав девушке рот. Ржавый нож едва слышно ударился о землю. Ну и ладно, она все равно не смогла бы пустить его в ход.
Разумеется, девчонка не знала, куда ведет эта дорога и теперь боялась поверить в то, что видит. Боялась сорваться на крик в каком-то древнем иррациональном страхе перед мертвецами, которые – представьте себе – могут подняться из своих могил, охочи до людской плоти.
Бладхаунд усмехнулся, наслаждаясь эффектом. О Порча, как же люди невежественны! Сорок тысяч лет эволюции, а они по-прежнему боятся мертвых. Сам же охотник лучше других знал эту простую истину – бояться надо живых. Только живых.
Он беззвучно спустился с дерева, окунувшись в стремительно наползающий сумрак. Не просто ночной туман, нет! То была Нареченная Мгла, еще один великий дар Порчи, как и Сумеречная Колыбельная. Этих даров было немного, но каждый возносил охотника на голову выше смертных.
Это опьяняло.
Но он никогда не позволял себе забыться. Он упивался своим превосходством, но всегда помнил об осторожности. Ибо смертные слабы, однако не так просты, как кажется на первый взгляд. В конце концов, он когда-то тоже был таким – слепым и невежественным. Но потом Эссенциал одарил его, позволив служить тенебрисам, и потерять благословение Порчи из-за глупой самоуверенности было бы непростительно.
Так мог ошибиться человек. Охотник не мог. Поэтому не спешил.
Девушка застыла на опушке, будто статуя, высеченная из белоснежного алебастра рукой истинного мастера. Она должна войти на погост, потому что там он выбрал место для ее Освобождения.
По дальнему периметру кладбище широким полукольцом обступала высокая покосившаяся ограда. Старые гнилые доски с торчащими во все стороны черными гвоздями выглядели хлипко, но для слабой девчонки они станут непреодолимой преградой. Есть два пролома, но первый уводит к реке, в закрытую бухту меж скал, а сразу за вторым охотник выставил капкан.
Нужно только чтобы она вошла, пересекла первую линию серых могильных плит – столь старых, что слова на них уже невозможно разобрать. Но Лайфсейвер тупила. Бладхаунд недовольно рыкнул и решил, что пора ее подтолкнуть. Он медленно снял повязку с глаз и затянул Сумеречную Колыбельную, выходя из тумана у нее за спиной. А в следующее мгновение в душу Ники отрезвляющей бурей ворвался ужас. Она тонко взвизгнула, мгновенно сбрасывая оцепенение, и вспугнутой ланью слепо помчалась через кладбище.
Колыбельная прервалась, когда Бладхаунд не сдержавшись расхохотался и рванул вслед за своей жертвой. Он смеялся все громче, и налетевший ветер искажал его смех, унося под облака далекими громовыми раскатами. Деревья за его спиной глухо затрещали и порыв могильного холода ударил в спину, нежно обнял крепкую высокую фигуру и ничуть не замедлившись полетел вперед, за обреченной бедняжкой.
Охотник быстро настигал ее. Неожиданно он почувствовал резкий запах, а его отточенный Порчей взгляд различил на крепких бедрах Ники, туго запакованных в бледно-синюю джинсу, разрастающееся темное пятно. Девчонка со страху описалась, ну надо же! А ведь ночь еще только началась…
Они находились на середине кладбища, когда Лайфсейвер свернула за изуродованную временем статую, изображавшую толи ангела, толи саму смерть, и едва не рухнула в разрытую могилу. Нет, так не должно было случиться – Бладхаунд не хотел, чтобы эти прекрасные ножки покалечились! Поэтому, мгновенно сориентировавшись, он смахнул с пояса топор и запустил его в спину Ники.
Топор ударил точно над правой лопаткой, придав телу девушки достаточный импульс, чтобы она перелетела через двухметровую яму и, кувыркнувшись в воздухе, растянулась по другую сторону от могилы. Всего секунду над кладбищем висела гулкая тишина, а потом с новыми порывами ветра в небо устремился ее истошный, булькающий вопль.
Бладхаунд уже стоял рядом. Он без видимого усилия освободил свое оружие от оков трепыхавшейся плоти и пинком перевернул девчонку на спину. Та заскулила, задрыгала ногами, замахала левой рукой. Правая повисла болезненной плетью – топор перерубил ключицу и порвал трапециевидную связку. Как и было задумано.
– Нет, пожалуйста! – пропищала Ника.
Исполненные благословенной Порчи глаза охотника уставились на нее с темным торжеством и Бладхаунд хищно облизнулся. Затем ухватил девчонку за ногу и поволок в сторону загодя облюбованной могильной плиты.
– Я сделаю все, что скажешь! Прошу! – Лайфсейвер не переставала рыдать, но охотник не отвечал. Он знал, что его молчание вселяет в нее еще больший ужас, и наслаждался этой музыкой сфер, чистейшей из когда-либо придуманных и сыгранных композиций.
Охотник повалил каменную плиту прямо на могилу и бросил на нее девушку. Та сразу же попыталась отползти прочь, но Бладхаунд ударил ее наотмашь по лицу. Голова Лайфсейвер резко мотнулась в сторону, что-то хрустнуло у нее в шее, левый глаз мгновенно заплыл, а из рассечения над бровью побежала кровь. Он верно рассчитал силу – теперь она в вязком болезненном полусне на ближайшие пятнадцать минут, и ему этого хватит.
А потом…потом она будет кричать так, как не кричала никогда в жизни. Даже когда измазанная кровью и дерьмом вылезла из утробы своей шлюхи-матери в этот злобный проклятый мир!
Он вновь снял с пояса топор, а из небрежно сброшенного рюкзака достал пять длинных кольев из черного металла. Используя обух топора как молоток, он вогнал колья в землю по сторонам от заваленной плиты. Если бы нужно было сохранить ритуал в тайне – он бил бы через тряпку. Но сейчас – он точно знал это – еще трое обреченных плотной группой движутся сюда. Они услышали истошные вопли Ники и хотят помочь. Поэтому Бладхаунд намеренно шумел как можно больше, ведь каждый из этих звуков добавлял очередную одну каплю в и без того переполненные сосуды их душ. Переполненные страхом, само собой!
Затем он достал из рюкзака цепи – тоже черные, с вытравленными кислотой рунами тенебрисов. Он сковал девчонку по рукам и ногам, а пятую цепь обмотал вокруг ее хрупкой шеи. Потом натянул цепи, пока сухожилия Ники не захрустели, и ловко закрепил их на кольях. Девчонка как раз пришла в себя, и теперь в ее единственном здоровом глазу читалась такая буря эмоций, что Бладхаунд вновь не сдержался, гулко рассмеявшись в набирающиеся грозовыми тучами небеса.
О да, сегодня будет дождь.
– По… пожалуйста, – вновь заскулила Ника, превозмогая сводящую с ума боль. – Я не…не понимаю… я случайно здесь… не нужно… прошу вас…
Он слушал, но не вслушивался. Слова не имели значения, в отличие от голоса девчонки, в котором страх ощущался столь явно, что охотник даже удивился. Нередко на этой стадии боязнь уступала смиренному осознанию, и это могло потребовать от него дополнительных усилий. Но сейчас все шло просто идеально. Эссенциал будет доволен.
Бладхаунд поднялся над распростертой жертвой, с минуту задумчиво разглядывал ее, а затем резко нагнулся прямо к лицу девушки. Лайфсейвер дернулась и замолкла. А потом истошно заорала, вкладывая в крик все силы, что оставались в закромах измученного тела. В ответ охотник улыбнулся и быстрыми отточенными движеньями вскрыл ей вены на запястьях и голенях. Последней настал черед выступившей от напряжения вены на лбу. Он резал не вдоль, а поперек, чтобы Ника не умерла в считанные минуты.
Затем он выпрямился и резанул себя по левой ладони. В отличие от человеческой крови, что алой паутиной расползалась по серой гранитной плите под девушкой, кровь охотника была черной. Порча благословила его, и он впитал это благословение вместе с частицей ее запредельной сущности.
Бладхаунд вытянул порезанную руку перед собой и повел ею по кругу, чтобы его кровь перемешалась с кровью девчонки в каждой из ее ран. Это причинило ей обжигающую боль, а ему – непередаваемое наслаждение. Такое наслаждение, что не подарит ни одна блудница мира, ни один самый изощренный наркотик!
А потом охотник внезапно скрылся меж могильных плит, канув во вновь сгустившуюся Нареченную Мглу. Он улыбнулся, понимая, что судьба вновь играет по его правилам. Ибо Лайфсейвер – ту, что должна была спасать жизни – он заставил привести их на закланье. Как драматично!
Он присел у покосившегося деревянного забора в пятидесяти шагах от распятой на плите девчонки и стал ждать. Они придут, уже идут – он чует их. Слышит. И очень скоро – увидит.
Так и произошло. Три дрожащих силуэта медленно вышли из леса. Они инстинктивно жались друг к другу, затравленно озираясь. И вновь запах мочи, застарелый. Кто-то из них обоссался почти два часа назад. А еще запах крови – это Дукс поранился у ремонтного блока, когда со всех ног драпал от животного ужаса, вселяемого Сумеречной Колыбельной.
И все же, надо отдать качку должное – тогда он убегал последним, убедившись, что остальные уже скрылись в чащобе. Вот и сейчас он идет впереди, боится, но изо всех сил старается держать себя в руках. И у него это неплохо получается. Так держать!
Вглядываясь в их испуганные до белизны лица, Бладхаунд подумал, что на самом деле приманка сработала как раз из-за здоровяка. У прочих кишка тонка подставить свою шкуру за другого! Так в этой группе могут только Дукс и Лайфсейвер. Таких вообще мало. Но в том их особая прелесть, ведь лишь благодаря их глупой храбрости охотник может добывать для Эссенциала так много эмонита. Чистого, безупречного.
Он плавно двинулся навстречу обреченной троице, не поднимаясь выше крошащихся плит и остовов изъеденных ветром статуй. Слух и обоняние отчетливо рисовали ауры жертв, и он точно знал, где находится каждый из них. Нареченная Мгла плотно облегала его поджарую фигуру и стелилась позади лохматистым плащом, надежно пряча от мимолетных взглядов насмерть перепуганных глаз.
О, если бы кто-то из них сфокусировался на нем, то обязательно заметил бы, что в этом месте сумрак обладает неестественной метрикой. Будто чья-то злая воля исказила пространство, изувечила его, вывернув наизнанку. Но страх мешал сосредоточиться и увидеть мир таким, каков он есть. По правде говоря, эти трое безо всякого страха никогда не видели реальность, прячась от нее или сознательно игнорируя всю свою жизнь. И они поплатятся. Они все.
Подобравшись к Нике, Дукс несколько раз дернул цепи, а Мерси склонилась над распятой, с ужасом осматривая ее раны. Женщина оторвала пару лоскутов от своего измазанного кровью и землей платья и попыталась перевязать Нике вскрытые запястья. Та перестала стонать, лишь перескакивала здоровым глазом с одного лица на другое. Девушка искренне радовалась им, и надежда на спасение внезапно вспыхнула в ней ярким пламенем, которое обожгло тонкие чувства Бладхаунда и заставило Нареченную Мглу подернуться конвульсивной рябью. Всего на миг.
И хотя Лайфсейвер потеряла уже довольно много крови, ее все еще можно было спасти. Но – в каком-то другом мире. Что получше этого. В мире, где нет Бладхаунда.
Охотник поднялся из мрака, когда Дукс попытался вырвать из земли один из кольев. Наивная и тщетная попытка! Ибо напоенная Порчей сталь исполняет волю чемпиона тенебрисов, и больше ничью.
Он снял с пояса оба топора и запел. Ветер вновь дул ему в спину, поэтому Сумеречная Колыбельная, подхваченная низким потоком холодного воздуха, мгновенно достигла ушей обреченных. Дукс успел обернуться как раз во время –топоры рассекли пространство со злобным свистом и ударили его в широкую грудь с мерзким чавкающим звуком. Здоровяка отбросило на несколько метров и он шумно ударился спиной об изрезанный ствол высохшего дуба, что одиноко торчал посреди кладбища.
Мерси и Брейн с дикими воплями рванулись в стороны. Ну разумеется, они сразу растеряли все свое мужество, которое по крупицам собирал и поддерживал бедняга Дукс! Но как только его не стало, ужас вновь захлестнул их слабые разумы, впился в души окровавленными когтями и в мгновение ока выцарапал оттуда все, кроме слепого желания бежать. Куда угодно, лишь бы подальше отсюда.
Краем глаза Бладхаунд отметил, что Брейн кинулся обратно в лес, а Мерси шмыгнула в один из проломов в ограде. В тот самый, где он установил капкан. Идеально.
Сам он уже приблизился к Дуксу и с лукавым прищуром смотрел на умирающего качка. А он силен, этот Дукс, действительно силен! Топоры разворотили ему грудину, а удар о дерево сместил несколько позвонков и переломал почти все ребра справа. Причем одно из ребер проткнуло легкое, и как раз поэтому резкие спазматические выдохи покидают окровавленное горло с надсадным хрипом. Говорить он не может. А жаль! Бладхаунд послушал бы его проклятья в свой адрес. Такие никогда не молят о пощаде. Ух!
Охотник протянул ладони к Дуксу, любовно провел ими по рукояткам топоров, а затем резко вырвал их из груди мужчины. Тот попытался закричать, но сразу же крик перешел в глухое бульканье. Его вырвало кровью.
Бладхаунд взял Костю (ведь так его, кажется, зовут?) за шиворот и потащил обратно к плите с распятой Никой. Потащил легко, будто держал за загривок котенка. А ведь в Дуксе килограммов сто, не меньше! Сам охотник высок и широкоплеч, но серьезно уступает здоровяку в габаритах. И все же преимущество в силе казалось очевидным. Что тут сказать, дары Порчи.
Бладхаунд прислонил его к одной из разрушенных статуй таким образом, чтобы качок хорошо видел Нику. Затем охотник подошел к девушке, разорвал на ней кофту вместе с майкой, и несколько раз медленно провел лезвиями топоров по обнаженной груди. Ника застонала. Тихо-тихо. Дукс даже не услышал. Зато увидел ее взгляд – она как раз повернулась к нему лицом. И в этом взгляде, который уже готов был подернуться стеклянистой дымкой посмертия, отразился столь невыразимый ужас, что мужчина мгновенно сошел с ума.
Бладхаунд нанес девушке еще несколько ран, на задворках сознания отмечая встопорщившиеся соски безупречной формы. Забавно. Он давно заметил, что соски у женщин напрягаются и деревенеют лишь в двух случаях – при вожделении и на пороге смерти. Любовь и гибель – так близко! Сколько еще между ними общего? Верно, больше чем думают многие.
Услужливая память тут же напомнила, что эрегировать соски могут на холоде, при ПМС и еще в некоторых случаях. Бладхаунд отмахнулся от этих мыслей. Все не то, и совсем не романтично!
Охотник обошел свою жертву по кругу, оказавшись за головой девушки. Он встал перед ней на колени, отложил топоры и опустил руки на лицо Ники. Затем глубоко вдохнул, а на выдохе произнес темную молитву, одновременно вставляя свои пальцы меж зубов обреченной. Ее челюсти неловко попытались сомкнуться, безрезультатно. Он медленно развел их и продолжал разводить, пока не послышался хруст.
Он разводил их все дальше. В какой-то момент Ника внезапно пришла в себя и громко закричала. Вопль перерос в рычание, хрип, и наконец – в пустой трубный звук покидающего легкие воздуха. Потом прекратился и он – кровь заполнила трахею и девушка начала задыхаться. Но ее тело дергалось рефлекторно, сама она уже была далеко.
В последний миг жизни Лайфсейвер смотрела на своего убийцу широко раскрытым глазом. Это мгновение должно было подарить свободу ее измученной душе, но вместо этого навеки заточило ее в Храме Тайн, в бессрочном рабстве у не ведающего жалости Эссенциала.
Бладхаунд стал проводником для нее, и за те короткие секунды, пока душа Ники проходила через его душу, влекомая потоком Порчи в бесконечную тьму на изнанке Вселенной, он прожил всю ее жизнь. И он заплакал, зарыдал как дитя, не в силах сдержать эмоций. Это случалось с ним каждый раз. И это было восхитительно.
А потом он также внезапно умолк, поднял заплаканные глаза на Дукса. И настал черед здоровяка. Его Бладхаунд распял вверх ногами на мертвом дубе. Мертвое к мертвому. Так по-философски, не правда ли? Он вырвал у Кости язык и вспорол живот, в итоге мужчина захлебнулся собственными внутренностями.
Затем охотник неспешно приблизился к Мерси. Оказалось, что капкан по какой-то чудесной причине не перерубил девушке ногу, как это было с Доджером. Берцовые кости продолжали крепиться к бедренной сухожилиями, хотя коленная чашечка превратилось в сплошное красное месиво, щедро сдобренное костяными осколками. У Мерси недоставало сил, чтобы развести зубья капкана, но вырвать ногу она тоже не могла – ее пугала боль, что придет вслед за окончательно разорванными сухожилиями.
Подойдя к ней вплотную, Бладхаунд недовольно скривился. Выходит, страх перед болью оказался сильнее, чем страх перед ним? Так не пойдет! За это пусть и ненамеренное, но жестокое оскорбление он отволок стонущую и неустанно вырывающуюся бедняжку к реке и утопил. По частям.
Остался Брейн. Кажется, на самом деле его звали Фред. Фред Смит. У него была свояIT-контора, разрабатывающая ПО для военных дронов. Парень поднялся с нуля, сам. Достойно похвалы? Едва ли. Ведь ему был уже сорокет, но ни жены, ни детей, ни даже друзей. С точки зрения охотника, этот мозговитый кусок дерьма был абсолютно бессмысленнен.
Написать прогу, чтобы беспилотник мог сбросить бомбу на мирный город с тысячами невинных жителей – не такая уж великая сложность! Бладхаунд знал, о чем говорит. А вот привести в этот мир нового человечка и вырастить из него достойного члена общества – это действительно непросто. И дано далеко не каждому.
Он размышлял об этом сухо, на автомате, пока фокус его внимания концентрировался на хаотичных мазках беспредельного ужаса, которые Брейн оставлял за собой, убегая обратно к лесному поселку. Бладхаунд крался параллельным курсом, двигаясь в тенях меж сутулых стволов, а потом средь уродливых скелетов давно брошенных жилищ.
Охота всегда приносила ему наслаждение и… умиротворение, а вовсе не азарт, как утверждала писанина желтушников! Для обычных людей пространство между отдельными объектами выглядело пустым, но Бладхаунд видел мир иначе. Для него запахи, звуки, дуновения потревоженного воздуха, блики на периферии зрения переплетались между собой, образуя ежесекундно меняющийся лабиринт. Великолепный в своем утонченном хаосе.
А сам он был Астерием в этом кносском лабиринте жизни. Такой же преданный всеми и одинокий. Но вместе с тем – такой же прозревший! Познавший суть. Истину. Благословленный Порчей и тенебрисами, что обретаются в Храме Тайн за гранью реального.
Наконец, погоня ему наскучила и он не глядя метнул один из топоров в темноту. Топор прошуршал через кукурузные стебли, за один удар сердца преодолев почти тридцать шагов. В ответ раздался сдавленный крик, но не боли, а страха – оружие ударило в бревна гнилого сруба, возле которого крался Брейн, пришпилив мужчину к стене за капюшон толстовки. Фред бешено задергался – флис трещал, но не рвался.
Медленно подбираясь к последней жертве через зловещее трепетание кукурузы на ветру, Бладхаунд подумал, что не такой уж он и умник, этот Брейн. В панике дурак не догадался сделать очевидное – расстегнуть молнию и попросту сбросить толстовку.
– Нет! Прошу! – завизжал мужчина, когда темная фигура выросла перед ним из густого сумрака.
Бладхаунд лишь покачал головой. Ну вот опять.
– Послушай, послушай меня! – лепетал Фред, пока охотник выдергивал из стены топор и демонстративно осматривал его широкое лезвие в свете луны. – Ты ведь разумный человек, я вижу! А разумным людям нужны деньги, ведь так? Ну, чтобы о них не думать! – он нервно хохотнул, но тут же осекся, не увидев на лице охотника даже намека на улыбку.
– Короче, я ведь богат! – вскричал он, падая перед Бладхаундом на колени. Прямо в грязь.
Охотник по-собачьи склонил голову на бок, с интересом изучая это отвратительное создание, решившее купить себе шанс. Начал накрапывать дождь. Ну наконец.
– И хотя в списках Херста меня нет, – Брейн не переставал говорить, – но это не важно! У меня достаточно денег, чтобы обеспечить тебе любую жизнь! Я даже могу купить остров, хочешь? Сам подумывал над этим, но… – он судорожно сглотнул, наблюдая, как Бладхаунд достает из-за пояса второй топор.
Охотник же в этот момент подумал, что оригинальность должна быть вознаграждена. Ведь этот ничтожный типчик – несомненно богоявленный король в своем офисном королевстве – действительно пытается выторговать свою жизнь. И чем? Деньгами! Личным островом! Такой тупости Бладхаунд давно не видел. Но это хотя бы что-то кроме мольбы и проклятий.
– Беги, – тихо прошептал он, и его губы непроизвольно растянулись в дьявольской улыбке.
– Ч-что? – не понял Брейн. Он продолжал стоять перед Бладхаундом на коленях. Земля вокруг под усиливающимся дождем начала превращаться в черное месиво.
– Беги, – повторил охотник еще тише, указав одним из топоров на кукурузное поле у себя за спиной. – Если добежишь до противоположной стороны, будешь жить. Обещаю.
В голове Брейна что-то щелкнуло, он перестал скулить и рванулся прочь от этого жуткого монстра. Почти сразу упал, поскользнувшись, звучно обрушился на землю и пропахал носом несколько метров. Не заметив крови на губах и сломанной переносицы, мужчина вскочил и снова побежал через кукурузу. Бладхаунд захохотал ему вслед.
Он появлялся то с одной стороны, то с другой. А иногда возникал прямо перед Фредом. И наносил быстрые скупые удары – умник даже не мог различить движения рук охотника, но после каждой такой встречи на теле мужчины оставалась еще одна хирургически точная кровавая полоса, довольно глубокая, чтобы из нее пошла кровь, но недостаточно, чтобы она шла быстро.
И когда Фред уже различал впереди меж толстыми кукурузными стеблями залитый мутно-серебристым светом луг, Бладхаунд, намеренно отставший от него, метнул один из топоров. Лезвие с хрустом вошло Брейну в крестец и тот, нелепо взмахнув руками, повалился с застывшим на губах надрывным криком. Но, надо отдать ему должное, не сдался. Последний эскейпер продолжил ползти вперед, цепляясь разодранными в кровь руками за мягкую податливую землю. Ему оставалось не больше трех метров. Он сделал невероятное усилие, зарычал от напряжения и все же выбрался с кукурузного поля.
Лежа на колючей мокрой траве, Брейн смеялся. Тихо, но искреннее. Он потерял много крови, его крестец треснул, а безумный марафон через кукурузу лишил организм последних резервов. У него не осталось сил. Но он победил. Черт возьми, он выиграл гонку у самой смерти!
От внезапной боли тело мужчины прострелила шоковая судорога – это Бладхаунд вырвал из него свой топор. Затем охотник нагнулся, ухватил жертву за плечо и резко перевернул на спину. Фред толи закричал, толи заплакал, щуря воспаленные глаза под обстрелом ледяных капель.
– Ты же сказал… – выдохнул он. – Если я добегу…
– И я не солгал, – пожал плечами охотник, доставая из рюкзака ритуальные колья из металла, закаленного в крови безумцев. Они дважды послужили ему сегодня, но нужно еще одно подношение. Эссенциал позволяет ему убивать двоих по собственному желанию, но трое должны умереть через ритуал, чтобы освободиться и вознестись в Храм Тайн.
– Тогда… – Брейн попытался подняться, но боль от раздробленного крестца накатила с новой силой. И вместе с этой волной пришло понимание неотвратимости. Мужчину вновь охватил неконтролируемый ужас.
– Тогда что ты делаешь? – спросил он одними губами. От страха у него пропал голос. Бладхаунд часто видел такое.
– Выполняю свое обещание, – терпеливо пояснил охотник. – Ты действительно будешь жить. Вечно. В Храме Тайн. И каждый миг твоей бесконечной жизни будет проникнут таким ужасом и таким страданием, что сегодняшний день покажется тебе твоим лучшим отпуском.
Брейн больше не стонал и не извивался. Он безучастно взирал на то, как Бладхаунд подтаскивает его к высохшему колодцу и вбивает колья в каменную кладку. Потом охотник зазвенел цепями – Фред продолжал смотреть на него отстраненно, но все это напускное безразличие не могло обмануть Бладхаунда. Он чувствовал тенета страха, душившие саму суть этого низкого человека. И охотник упивался этим непередаваемым ощущением…
– Ты так думаешь? – неожиданно спросил Бладхаунд, взглянув через плечо. Он говорил с Эссенциалом и, услышав утвердительный ответ, пришедший вместе с шепотом ветра сквозь неумолимое стрекотание дождя, удовлетворенно хмыкнул.
– Пусть будет так, – он усмехнулся и стал приматывать цепи к конечностям Брейна. – Хотя в этот раз я бы предпочел взять язык.
Охотник обвязал цепями руки, ноги и шею мужчины, затем стал натягивать их в разные стороны, а когда закончил, Фред оказался подвешен над черным оком колодца ровной пятиконечной звездой.
– Где поправить? – Бладхаунд вновь обернулся через левое плечо. Эссенциал пояснил, и охотник кивнул, соглашаясь с его указанием. – И правда неровно.
Он чуть подтянул цепь, удерживавшую правую руку Фреда, и тот внезапно понял, насколько безумен его убийца. Ведь рядом никого не было. Никого! Маньяк разговаривал с пустотой!
– Я знаю, что он думает, – ощерился Бладхаунд, в очередной раз покосившись за плечо. – Он ведь не видит тебя, владыка. Он слеп. Как и все они. Но я подарю ему Освобождение.
И когда охотник склонился над Брейном, едва не коснувшись его лица своим, тот наконец заорал. Он просто кричал, даже не думая о том, какие эмоции вкладывает в этот крик. Страх, отчаянье, ненависть, непонимание. Там всего было в достатке. И этот великолепный коктейль станет лучшим подношением тенебрисам!
Бладхаунд сжал его дергающуюся голову сильными руками, отчего череп Фреда затрещал и он сразу заткнулся, боль лишила мужчину дара речи. Затем охотник, продолжая улыбаться, вплотную приблизил свои губы к правой глазнице жертвы и обхватил ее точно присоска. Он с силой втянул в себя воздух, а вместе с ним – глазное яблоко Брейна. Тот вновь неистово завопил, а Бладхаунд сплюнул глаз на землю и небрежно отер губы тыльной стороной ладони.
– Теперь второй, – констатировал он. – Не можешь же ты явиться в Храм Тайн одноглазым? Это неуважительно, ведь там глаз нет ни у кого.
И он проделал ту же отвратительную процедуру со вторым глазом Брейна, который лишь чудом не потерял сознание от непередаваемой боли. Хотя, чудом ли? Ведь умник не видел, как рваный саван Нареченной Мглы, игнорируя неистовый ливень, сгустился вокруг колодца и несколько призрачных щупалец проскользили по испещренному трещинами камню, туго обвив его грудь.
О да, именно Порча не давала ему провалиться в спасительное забытье! Ведь чтобы перейти в Храм Тайн, нужно сохранять сознание. Только так можно миновать порог смерти и оказаться за пределами брошенного Творцами мира. Бладхаунд называл это Вратами.
Он оставил Брейна истекать кровью над колодцем, а сам направился в сторону ветхого домика, что слепо глядел выбитыми окнами на кукурузное поле. Черное сердце охотника тихо напевало Сумеречную Колыбельную, а его душу обуял покой, который люди не испытывают даже в посмертии. Он не оборачивался, хотя знал, что это невероятное зрелище – как Эссенциал забирает душу смертного в свою обитель. Но Бладхаунд боялся привыкнуть к невыносимо прекрасному явлению, поэтому, когда ему хватало воли, намеренно упускал его из виду. Чтобы в следующий раз насладиться вдосталь!
Он толкнул дверь с облупившейся серой краской и та с протяжным скрипом отворилась. Войдя в дом, Бладхаунд осторожно прикрыл дверь за собой, отсекая шум дождя и рев обезумевшей души, лишь сейчас осознавшей, что агонизирующее и полное боли тело было куда лучшим пристанищем, чем то место, куда она теперь отправляется.
Дом был абсолютно пуст, исключая простой деревянный стул, пугливо замерший посредине единственной комнаты. Стул выглядел хрупко и едва ли мог выдержать вес Бладхаунда, но все же выдержал, когда тот тяжело опустился на него, положив окровавленные топоры на пол. Охотник откинул голову назад, упираясь шеей в жесткую спинку, прикрыл глаза и глубоко вздохнул.
Он славно потрудился сегодня. Эссенциал будет доволен. Порча и остальные тенебрисы будут довольны. И он сам – тоже доволен. А значит – пора отдохнуть.
Бладхаунд вновь глубоко вздохнул и… открыл глаза уже в другом мире. Он осторожными движениями размял затекшую шею и приподнялся с синхронизационного ложемента. Что есть силы зажмурился, прихватив переносицу пальцами, затем резко открыл глаза, тут же сощурившись от неяркого света люминотонов, которые угловатой паутиной разбегались по потолку и стенам Клуба.
– Ну что я могу сказать, – пробасил у него над ухом Виктор. – Ты превзошел сам себя, чертов безумец! Думаю, ни у кого нет сомнений, что после этой кровавой бани ты точно попадешь в финал!
Остальные одобрительно зашумели – сегодня Клуб набился битком. Но никто из присутствующих даже не притронулся к аниматическим ложементам – весь последний час ребята напряженно наблюдали за игрой Марка на голо-экране, который по просьбам трудящихся Виктор развернул во всю стену.
И скажем честно, тут было, на что посмотреть! Никто из почти ста двадцати миллионов профессиональных игроков в Офферинг не играл за Бладхаунда так, как это делал Марк Свартальв. Его охотник был последователен, фанатичен и никогда не совершал ошибок. На десяток шагов впереди самого хитрого эскейпера!
– Да ладно тебе, – Марк отмахнулся от слов Виктора, который тем временем ловко отключал от активного ложемента нейрокиты. – Не нам решать. А вердикт судьи озвучат завтра.
Он пробежал сощуренными глазами по лицам друзей и знакомых. Те сразу заулыбались и зааплодировали. Некоторые подходили, чтобы пожать руку, другие хлопали по плечу и что-то восхищенно бормотали. Он не прислушивался, но благодарно кивал.
Образ игрового персонажа – Бладхаунда – быстро улетучивался из сознания. Через полчаса марк едва вспомнит, что вообще делал в игре. Но сохранятся записи. Судейская коллегия еще не раз пересмотрит их прежде, чем вынести решение.
И все же, направляясь к выходу из Клуба, Марк не сомневался в словах Виктора, которые – и он не мог этого отрицать – льстили ему. Он действительно отлично отыграл роль сумасшедшего убийцы, продавшего свою душу темным силам. И конечно после такой игры он попадет в финал! А потом станет Чемпионом Восьмого Сезона.
Марк махнул кому-то на прощанье, пожал чью-то вспотевшую от волнения пятерню, и вышел из Клуба. Розоватый закат больно лизнул по глазам и на мгновение ослепил. Было на удивление свежо, легкий ветерок приятно холодил кожу на щеках и предплечьях. Марк наполнил грудь смесью горячего асфальта и цветущей сирени, подошел к парапету и посмотрел на свой родной город.
На закате Арк-Сити всегда особенно красив.
Марк достал витаминизированную сигарету и мощно затянулся. Он решил постоять тут еще пару минут, наслаждаясь послевкусием удачной игры. Вдруг подумалось: а мог бы он делать так же в реальном мире? Убивать, мучить, вкушая боль обреченных жертв, как долгожданный десерт? Что за чушь, конечно нет! Ведь здесь он ни какой-то мистический безумец, а талантливый нейро-дизайнер, глава отдела в перспективной компании.
А еще – любящий муж, которого дома ждет красивейшая женщина на свете! Само собой, Даша уже приготовила ужин и скорее всего наворачивает десятый круг по узким тропинкам парка, что клубится раскидистыми грабами и тисами прямо напротив их дома. Небольшого двухэтажного коттеджа, который Марк достроил в прошлом году и они – наконец то! – выбрались из съемного жилого блока.
Помимо красавицы-жены дома его ждет почти дописанная книга, права на которую уже готово купить одно престижное издательство. А на рабочей почте висит официальное приглашение в Ассоциацию Сетевого Регицида, ведь он вчера победил в местечковом турнире, к собственному удивлению не получив ни одного поражения. Как говорится – мелочь, а приятно!
Но главное – во дворе их дома качается на веревочных качелях самая улыбчивая милаха на земле. Его шестилетняя дочка Лара. Лучшая ученица в классе, которой, похоже, передался его удивительный талант интуитивной мнемопластии. Уже сейчас она рисует такие многомерные пейзажи, что на выставках в городской галерее многие до сих пор не верят в авторство ребенка.
Марк тихо усмехнулся и бросил бычок на разгоряченный за день асфальт. В течение пятнадцати минут инабумага полностью истлеет и обратиться в ничто. А он к этому времени уже припаркует свой старенький Венанди у дома и с искренней улыбкой на устах войдет в него. Чтобы дарить тепло и любовь самым дорогим людям на свете.
