Дорогая Мэри Шелли!

Идет урок некрологии для продолжающих. Ученики склонились над сочинениями, теребя свои кляпы. За окном тусклым пурпурным пятном солнце опускается над мертвыми деревьями. Унылое зрелище. Я предпочитаю чернильную черноту ночи.

Я всегда презирала спиритуалистов, относящихся к потустороннему миру собственнически, будто мертвые – принадлежащая им антикварная фарфоровая сахарница. Такие медиумы полагают, что покойники при любом удобном случае будут только рады оторваться от обмена любезностями с Людвигом ван Бетховеном и Покахонтас, чтобы плеснуть на потомков эктоплазмой. Но у мертвых полно своих забот, знаете ли. Горе и вина живущих к ним не относятся.

Но помилуйте, как тогда объяснить то, что произошло сегодня? Послеобеденный час; время гимнастики для миндалин под присмотром мадам Однажды. Я беседую с матерью, приехавшей в гости к одной из учениц. Это дама с большим мясистым носом в пенсне; очевидно, она страдает расстройством пищеварения. Тут новенькая, Финстер, вламывается ко мне в кабинет – иначе и не скажешь, – давится, драматичным жестом хватается за горло и низким, резким, несомненно, мужским голосом произносит: «Я, кажется, велел тебе не трогать мои ложки!» Миссис Вудбридж, взвизгнув, лишается чувств, а придя в себя, немедленно выписывает чек на оплату годового обучения для своей дочери. Я торопливо убираю его в стол, пока она не передумала, и выпроваживаю девочку, пообещав, что за ужином та получит лишнее печенье.

– Это был он! Мой покойный отец! – твердит миссис Вудбридж. Но я-то знаю, что это неправда. Откуда мне это знать?

Потому что голос принадлежал не ее отцу, а моему.

Миссис Шелли, мне ли не знать, какими обманчивыми могут быть ожидания; как под действием ожиданий незнакомые звуки и картины трансформируются в обрывки воспоминаний о семейной идиллии. Но я никак не ожидала услышать голос отца; более того, я не хотела его слышать. Дитя мое, анадиплосис – это повторение…

Простите, малышка Апшоу задала мне вопрос, и я потеряла нить. Впрочем, я не в духе и продолжать сегодня, пожалуй, не стану. Возможно, завтра снова возьмусь за перо.

(На следующий день, рано утром.)

Возможно, я ошибалась, и голос принадлежал не моему отцу. Но когда дело касается мертвых, я редко ошибаюсь. Хотя нельзя исключать всякие вероятности. Могут же быть другие отцы, которым так же, как и моему, нравятся ложки и садизм. Если подумать, это два весьма распространенных хобби. Но зря я взялась за перо; на востоке горизонт уже порозовел. Близится рассвет, самое ненавистное мне время. Небо расслаивается, кровоточит, впуская очередной мерзкий день. Хочется лечь и уснуть.