7

По сценарию, шестая мотопехотная армия «синих» атаковала Киев с северо-восточного направления. Это и впрямь было наиболее реально, повторяя опыт Второй мировой войны, когда советские войска освобождали Украину.

Полковник Николай Шедченко стоял над картой. Мысли были где-то далеко, упорно не желая возвращаться к предстоящим учениям. Захват Севастополя, оборона Крыма от российского флота, танковые атаки Винницы и Львова… Бред. Если уж, не дай Бог, дойдет до войны между Россией и Украиной, то все сценарии полетят к чертям. Вспыхнут волнения в Донецке, расколется армия, и не поспешит прийти на помощь американский корпус, участвующий в учениях…

Неправда, что война – продолжение политики. Она ее придаток, жалкий и беспомощный. Не собираются, конечно же, Россия и Украина воевать. А вот провести учения, показать друг другу, что они готовы…

Шедченко отошел к окну. Бог с ними, с учениями. «Зеленые» победят, как положено. «Синие» с позором откатятся к Москве. Штатовский военный атташе добродушно похлопает по плечу начальника штаба. Президент лениво подпишет пару указов, раздавая медали и звания героям учений.

Он в этот момент будет на территории «вероятного противника». В маленьком городке Сасове, рядом с плачущей сестрой и непутевым племянником. Он давно не видел Сашку, лет пять, пожалуй. Тот успел превратиться из ершистого паренька в хамовитого юношу, такое впечатление, во всяком случае, сложилось у него из писем сестры. Теперь, правда, это уже не важно – Сашка доигрался-таки со своим мотоциклом. Не просто побился – обгорел, и непонятно уже, удастся ли ему выкарабкаться…

Шедченко никогда не был особо близок со старшей сестрой и тем более с ее единственным припоздалым отпрыском. Пожалуй, многих друзей собственного сына он знал лучше, чем родного племянника, да и считал куда более достойными представителями молодежи. Но вот случилась беда, и что-то защемило в груди, тоскливо и горько.

Словно он виноват в безалаберной жизни сестры, в ее вечных проблемах с мужиками, ссорах с сыном, нищете больницы, где пытаются спасти Сашку…

Что он вообще может в этом мире? Чем способен помочь? Деньгами… не такими уж и большими… каменной физиономией повидавшего смерть вояки?

Но ехать надо. Хорошо хоть, что ему так легко дали отпуск. Многие желают снять сливки с предстоящих учений, и дурак, уезжающий в такой момент, вызывает лишь всеобщее одобрение. Это потом кто-нибудь постарается найти в его поступке политический подтекст… нежелание участвовать в учениях против «условно российского» противника. А пока все сочувствуют глубоко безразличному для них Сашке и делятся историями о чудесных выздоровлениях обгоревших и переломанных.

Плевать. Он не видел сестру пять лет и рискует никогда больше не увидеть племянника. Жена не сказала ни слова, когда он взял деньги, отложенные на новый гарнитур, спасибо ей за это. Вечером он будет в Рязани, к ночи – в Сасове… Может быть, поедет к сестре, может быть – сразу в больницу.

– Коля…

Он обернулся. Диденко, его зам по боевой, стоял в дверях.

– Машина ждет.

Шедченко подхватил туго набитую сумку. Гражданская одежда – смешно было бы разгуливать по России в форме чужой армии, гостинцы, включая воспетое анекдотами сало.

– Спасибо, – пожал он Диденко руку. – Давай не подведи.

Подполковник ухитрился одновременно выразить лицом море эмоций – и что все будет в порядке, и что без комполка они обречены на позорное поражение, и что он безмерно сочувствует чужому горю.

– Разве ж мы не люди… – пробормотал он.

Шедченко кивнул, спускаясь по лестнице. Часовой у знамени проводил его стеклянным взглядом.

Мы – не люди. Мы – военные. Добровольные рабы. Мы должны быть лишены амбиций и чувств. Нас кормят официозными речами и повседневными насмешками. «Одна извилина – и та от фуражки… Зачем мне теперь мозги, раз я полковника получил…» Об этом ли он думал, поступая в Ташкентское общевойсковое училище?

Скорее бы увидеть сестру. Прервать томительное беспокойство… лучше самый трагичный исход, чем это… ожидание.

8

Каждый раз, избавляясь от оружия, Илья чувствовал себя предателем.

Да, он понимал, что поработавший ствол – единственная, по сути, ниточка, по которой его могут найти. Но превращать оружие, безотказное, надежное, пристрелянное, в горстку ржавеющих в земле деталей – это давалось ему куда с большим усилием, чем нажатие на курок.

Постепенно он смирился. Понял, что в этом есть своя высшая справедливость – оружие должно уходить вслед за клиентом. Как бы там ни было, а жизнь человека дороже четырехсот граммов стали. Ему было даровано забирать чужие жизни, не оставляя взамен своей. Что ж, значит, расплату понесет пистолет.

Но по крайней мере оружие заслужило прощание.

Илья разобрал и аккуратно вычистил «ПМ». Собрал, вщелкнул обойму. Положил на стол, одиноко стоявший посреди комнаты. Замер, склонившись над пистолетом, фиксируя его в памяти, заслоняя этой картинкой – холодный металл на чистом столе – ту, недавнюю, где растянувшийся на полу клиент провожал его угасающим взглядом.

Его квартира производила странное, слегка безумное впечатление.

Бронированная дверь в грязном подъезде бетонной многоэтажки казалась достаточно солидной, чтобы скрывать апартаменты, достойные клиентов Карамазова. Однако за ней была лишь грязноватая квартира с разрушенной стеной между двумя комнатами, со стенами, оклеенными рыжими газетами советских времен, узкой тахтой у стены, письменным столом и книжным шкафом посреди нелепо пустого пространства. «Соневские» видеодвойка и музыкальный центр на полу казались материализованной галлюцинацией. Не знавший циклевки паркет был завален картонными папками с выбивающимися из них машинописными страницами. Работа редактором в хиленьком частном издательстве давала Илье и прекрасное прикрытие, и избыток свободного времени.

Все остальное Илья получал иным путем.

Он стоял над пистолетом минут пять. Потом прошел к окну, выходящему на огромный безлюдный двор, аккуратно задернул шторы. Минуту возился в темноте, извлекая из-под картонных папок с творениями наивных писак знакомую на ощупь папку с несколько иным содержимым. Уселся на тахту и включил тусклое бра.

За эти секунды он изменился. Снятые брюки разительно меняют мужчину.

Если бы перед Ильей стал выбор, какую из тайных сторон его жизни предать гласности, он выбрал бы ту, с пистолетом в руках. Но только не это… не фотографии, наклеенные на картонки, сложенные стопкой в папке с ботиночными шнурками.

Фотографии, которые он разглядывал, были черно-белые, на тонкой пожелтевшей бумаге, того скверного качества, которое дают только совковая порнография и офсетная печать в газетах. На фотографиях были девочки – много девочек в возрасте от пяти до двенадцати лет, не стесненных никакой одеждой. Осыпавшиеся бумажные волокна делали фотографии мутными, похожими на непристойный ребус, но Илью это не пугало. Он всегда отличался хорошим воображением.

Сейчас Илья уже не видел раскрытой папки. Глаза его смотрели сквозь бумагу – в то темное далеко, заглянуть куда рискуют немногие, а помнят о своих наблюдениях единицы. Капелька пота застыла на лбу, поблескивая под спутанными волосами, как крошечный третий глаз.

Там, в темном далеке, была такая же зашторенная комната, только на расправленной кровати Илья был не один. Девочка сидела рядом – маленькая девочка в коричневой школьной форме, забытой всеми много лет назад. Илья – там, за незримой гранью, раздевал ее. Медленно и красиво, стягивая кружевной фартучек, юбку, колготки…

Он шумно выдохнул, неподвижный, как статуя, лишь пальцы не прекращали заученной в детстве игры. Рука с зажатой папкой начала мелко подрагивать…

Там, в темноте, он стянул с девочки майку и положил ладони на узкие бедра. Сейчас…

«Дурак! – сказала девочка в темноте. – Не трогай!»

Илья издал то ли стон, то ли вздох, заваливаясь на кровать, чувствуя, как ослабевают руки. Папка с фотографиями стала смешной и противной. Он отшвырнул ее на пол и полежал минуту, прикрывая ладонями пах и чувствуя, как спадает возбуждение.

– Хо-ро-ша-я, – по слогам произнес он, цепляясь за уходящие фантазии.

Но из темноты, куда он так хорошо научился заглядывать, никто не ответил. Илья потянулся, пошарил по заляпанной стене, выключил бра. Через несколько секунд он спал.

Кроме мастурбации, у Ильи Карамазова были и другие увлечения. Он любил играть в преферанс, смотреть по телевизору «Утреннюю звезду» и находить клиентов. С заказчиками у него проблем не было – те находили Илью сами.

Если бы у наемных убийц имелась табель о рангах, то Карамазов занимал бы первое место уже много лет. Причина была банальной – Илья не просто исполнял заказ, он сам организовывал всю процедуру. Ему лишь называли имя – не требовался даже адрес. Клиент мог скрываться, мог покинуть город или страну – Илью это, казалось, нисколько не волновало. А человек, способный найти кого угодно, требовался всем. Несколько раз к нему даже обращались молодые люди, чья короткая стрижка и безукоризненная вежливость наводили на смутные предположения. Но Илья никогда не занимался догадками. Даже когда искал клиента.

Именно поэтому он был до сих пор жив.

…Илья спал. Скользил по граням сна, то погружаясь в разноцветный туман видений, где было все, кроме маленьких девочек и выстрелов, то выныривая в беспамятство. Но, странное дело, он понимал, что спит. И ждал, ждал чего-то, приближающегося, как после получения заказа.

Но ведь он никого не должен убить? Не так ли?

Во сне Илья летел по темным коридорам, бестелесный, что было невыносимо обидно. Он гордился своим тренированным, сильным телом, на которое так безуспешно заглядывалось бабье, гордился хорошей реакцией, отличным глазомером…

Сейчас его тащило, как щепку в водосточной канаве, и выбраться он был не в силах. Оставалось покориться. Оставалось ждать.

– Смотри, – шепнула темнота.

Карамазов застонал во сне. О, это был очень знакомый сон. Еще с тех времен, когда он искал клиентов не для последнего расчета, с тех времен, когда его оружием было лишь собственное тело, а заказчиками – мелкие «деловые», которых он ныне побрезговал бы убивать.

Так было перед каждой акцией – но ведь сейчас он ни на кого не работает. Не правда ли?

– Ты мой, – шепнула Тьма. – Пора платить.

Впереди разгорался свет… нет, не свет – просто темнота изменила яркость. Так может светиться ночь.

– Шестеро…

Он увидел лица – так ярко, как не случалось даже при самых удачных заказах. Предельно четкие, словно выплавленные из темноты, только почему-то двоящиеся.

– Ты поймешь, – сказала Тьма. – Они опасны по-своему. Они не уступают тебе.

Илья попытался зажмуриться – но не было ни век, ни глаз. Темнота несла его по кругу, заставляя заглянуть в каждое лицо.

– Заказ, – шепнула Тьма, и в бесплотном голосе дрогнула ирония. – Пора платить по счетам.

Он не мог ответить, не мог закричать, но в этом и не было нужды. Темнота пропитывала Илью насквозь, она знала все, что он хотел сказать.

– Ты мой. Убей их.

…Илья проснулся с криком. Кошмар еще не отпустил, и лампочка бра, как в страшных снах, зажглась тускло и беспомощно.

– Я ни на кого не работаю, – прошептал он, озираясь.

Заказ выполнен. Деньги получены. Он не собирается подчиняться собственному бреду. Можно отдыхать, пока не наскучат видеокассеты, купленные на черном рынке, и папка со старыми фотографиями. Пока ему не предложат обслужить еще кого-либо…

И Тьма, которая всегда шептала – где и как, промолчит.

И киллер, разучившийся убивать, станет просто человеком, знающим слишком много. Клиентом… кого-то другого, к кому придет Тьма.

– Сука! – закричал Илья, тонко всхлипывая. – Стерва!

Но темнота уже спряталась за гранью сна. Она не слышала – или не считала нужным отвечать слуге.

Тихонько подвывая, Карамазов схватил со стола пистолет. Замер, борясь с желанием высадить всю обойму в окно, в ночь. Он не собирается подчиняться!

…Но патроны надо экономить, шесть клиентов, и по два выстрела… и почему-то еще раз умножить на два… патроны придется докупить…

– Гадина, гадина, – садясь на пол, прошептал Илья. – Ты притворялась, тебе тоже что-то надо, вам всем от меня что-то надо…

Они все суки. Все. Только девочки хорошие. Только девочки… на фотографиях… хорошие… девочки…

Илья распластался на полу, потянулся к картонной папке. Схватил ее, всхлипывая уже тише.

Девочки… хорошие…