Эпилог

Первое, что он почувствовал, когда пришел в сознание, – это злость.

Не ощущение вины.

И все время, пока он находился в реанимационном блоке медсектора в Первой марсианской колонии, куда его доставили для оказания помощи, это чувство не отпускало его.

Когда после его отправили для дальнейшего лечения и реабилитации на Землю, в Москву, она, злость, полетела вместе с ним, вернее, внутри него.

За время полета Ковалый пытался сначала приглушить ее, а затем проанализировать.

На кого он, собственно, злился? На себя? На Дорова? На Лозински, который летел со своей семьей вместе с ним на шаттле (Венерианскому эксперту нашли замену, а его самого уволили в запас, предоставили хорошую пенсию и отправили на планету).

Или причина злости была в другом? И крылась в его поступках? Тех, которые он совершил, или, что самое страшное, не совершил. Не смог, не успел, не посмел.

Не поддающаяся анализу злость не отпускала его и в столичном госпитале. Все две недели. За это время его навещали родные, бессчетное количество раз приезжала любимая девушка. Но это не смогло убрать это уродливо-въедливое чувство из его души. Новости он практически не смотрел. Несколько раз к нему наведывались из Ведомства, для отчета. Олег ничего не скрывал. Разве что про организацию «Аргус» не упомянул ни слова. Заподозрил в незваных посетителях людей Дорова.

Здесь же, в госпитале, договорился и свел татуировку-часы с запястья, она все равно почему-то отказывалась работать. Новую набивать не стал, вместо этого заказал себе механические на цепочке и с крышкой из чистого серебра.

Пытался связаться Лосько, но сумел найти информацию, что командир Часовых спешно вылетел с космодрома первой марсианской колонии на «Глобалис». Там его следы затерялись. О Дефо вообще никто не знал, даже его лже-брат на «Векторе-7».

Прямо в день выписки он получил сообщение. По-старомодному написанное на бумаге шариковой ручкой и запечатанное в конверт, тоже бумажный. Олег долго сидел на кровати, думая, вскрывать его или нет.

Вскрыл.

Потом быстро собрался, получив выписку от врача и свои вещи со склада, и, никого не предупредив и отключив коммутатор, ушел из больницы раньше, чем за ним приехали родные.

Где-то около двух часов побродил по городу, глазел на людей, на машины, на витрины магазинов, а затем зашел в кафе.

В кафе «Аквамарин» в этот час было немного посетителей. Двое, парень и девушка, сидели за ближайшим к выходу столиком и, то и дело чему-то смеясь, ели мороженое. Одно на двоих. Почти у самой стойки заказов сидела женщина в деловом костюме и, пролистывая на коммутаторе сообщения, медленно, небольшими глотками допивала кофе. Вскоре она закончила, собралась и ушла. Экостакан, который она оставила на столе, стал постепенно съеживаться, уменьшаться в размерах, уплощаться, под конец аккуратно согнулся в несколько раз, пока на столе не появился небольшой темно-коричневый треугольник. При этом наружу не вылилось ни одной капли недопитого напитка.

Олег покосился на свой стакан с недопитым чаем, с отвращением отставил его в сторону. Как и тост с беконом и яйцами, к которому он даже не притронулся. Есть не хотелось.

Хотел достать свои новые часы, посмотреть время, но в последний момент передумал. Откинулся на стуле, заложив руки за голову, приготовившись ждать.

На улице пошел дождь, искажая в своем небесном потоке неоновые огни готовящейся к ночи Москвы.

Звякнули колокольчики над входной дверью. Это девушка и парень покинули кафе. Но не успела дверь захлопнуться и отгородить Олега от звуков города, как внутрь вошел человек.

Высокий, жилистый, с худым, остроскулым, неприятным из-за колючего взгляда лицом. И, несмотря на то, что одет он был не в черный комбинезон, а темно-красный, идеально подогнанный по фигуре костюм и белое длиннополое пальто, небрежно накинутое на плечи, у Ковалого возникло стойкое ощущение дежавю.

Неторопливо мужчина подошел к столику, за которым сидел Олег, отодвинул стул, сел напротив. Прислонил к стенке трость с идеально круглым набалдашником из электрума. Снял шляпу, экономным движением стряхнул с нее капли дождя, положил рядом, на стол.

Ковалый всмотрелся в мужчину получше.

Доров Сергей Николаевич, такой же, как и прежде. Разве что худоба его стала более заметна, лицо осунулось, да под глазами залегли глубокие тени.

– Думали, что я не приду? Думали, сбегу, после всего случившегося? – спросил у инспектора Олег. – Вижу по лицу, что да, так и думали.

Доров, не говоря ни слова, высветил голографическое меню, заказал латте.

– Двадцать три погибших, не считая несколько сотен раненых. Мужчины, женщины. Я просмотрел все имена. Все лица. Они въелись в мою память, вплавились. Теперь я и они – единое целое.

Нет, Олег не кричал. Его голос был ненормально спокоен.

– Девяносто процентов терраформов пришли в негодность. Сущность их деятельности – воссоздание экосферы планеты – тоже понесла потери. Процесс терраформирования приостановлен на неопределенное время. Из-за угрозы обрушения купола Вторая марсианская колония закрыта. Персонал перевезен в Первую и на орбитальные станции. Тот, который решил и дальше работать на Марсе. Большинство вернулось на Землю.

Доров все так же молча достал из внутреннего кармана пальто небольшую бумагу с голографическими знаками и подписью чернилами в самом низу документа. Положил на стол, пододвинул Олегу.

– Что это? – Ковалый взял документ, быстро просмотрел. – Приказ о моем увольнении из Ведомства в связи с профессиональной непригодностью. То, что я как раз хотел получить. Могу теперь идти на все четыре стороны. Хотя, наверное, вы не дадите мне этого сделать. Ведь так, Уорд?!

Доров никак не отреагировал на свое настоящее имя. С его стороны стола открылось отверстие, через которое появился закрытый стаканчик с кофе. Он взял его, открыл крышку, сделал глоток, посмотрел на Олега.

– За те недели, что я не видел вас, вы изменились, Ковалый, – наконец произнес он. – И надо сказать, я доволен этими изменениями. И удивлен.

– Это чему же?

– Вашему прогрессу. Тому, что вы стали меньше подходить для этого мира.

– И что это означает?

Голос Ковалого все еще оставался спокоен. Но где-то на глубине, на самом дне, клокотала хорошо сдерживаемая ярость.

– Конкретно для вас это означает, что у вас появился выбор, Ковалый.

– Выбор? Какой такой выбор? Например, стать убийцей десятков людей или нет? И не говорите, что все погибшие – это несчастные случаи, которые произошли в результате неисправностей оборудования на ближайших к эпицентру взрыва станциях. Я и так это знаю. Напрямую, от моей руки, не умер никто. Но я отдал приказ Еве. Я. А мог и не отдавать. Так что выбор был у меня всегда.

– Это отчасти правда, – чуть наклонил голову Доров, признавая правоту собеседника. – Но только отчасти. Потому что вы не обладали всей полнотой информации, даже тогда. Разве вы могли предположить, что все произойдет именно так, а не иначе. Была вероятность, что ничего не получится. И Обмен состоится. Несмотря на жертвы. Тогда это был бы самый плохой исход для этого мира. Для этого Марса. Но все случилось так, как случилось. И еще кое-что. Теперь вы знаете то, что знают лишь несколько десятков человек во всей Солнечной системе. Что существуют два мира, связанные между собой.

– Теперь уже нет, – отрезал Олег.

– Я не был бы так уверен. Термоядерная бомба лишь приостановила процесс Обмена. Возможно, на десять лет, возможно, на сто. Я не знаю. Никто не знает.

– Значит, все произойдет снова.

– Такая вероятность существует.

– Что с Дефо?

– Я изменил его статус: теперь он активный агент.

– А с Иваном Андреевичем?

– Он теперь работает на меня.

– Слишком много знал?

– Слишком.

– Обходитесь без лишней крови?

– Насколько это возможно.

– Как это понимать?

– Матиас Рейхард, от него пришлось избавиться.

Тот рыжий, вспомнил Олег.

– Так в чем же мой выбор? – спросил он после продолжительной паузы.

Странно, но он чувствовал, как в процессе разговора с Доровым его злость, от которой он никак не мог избавиться, нет, не ушла… приросла к нему, став частью души бывшего инспектора Ковалого, практически растворившись в ней. Олегу стало легче. Наверное, ему просто нужно было выговориться.

К этому времени Доров успел допить кофе.

– Вы можете дождаться, когда я выйду отсюда один, спокойно допить свой остывший чай, съесть тост. И пойти домой. К семье. К девушке. Я предоставлю вам такую возможность… А можете выйти через эту дверь вместе со мной. Вы не потеряете ничего, ваша любимая останется с вами, семья никуда не денется. Конечно, вы отдалитесь от них. Возможно, со временем настолько далеко, что потеряете навсегда. Возможно. Но взамен в любом случае вы станете аргусом, неспящим стражем, тайно охраняющим этот хрупкий мир от тех, кто его не достоин. Если пойдете со мной.

– Райт вы тоже предлагали сделать выбор? – напрямую спросил Олег Дорова.

Инспектор чуть заметно улыбнулся.

– Я не успел. Она вообще не любила долгие разговоры. Райт пошла за мной не задумываясь.

– И погибла.

– Погибла, да… Через двенадцать лет после сделанного ею выбора. И мне очень будет ее не хватать. Как и вас, бывший младший инспектор Ковалый, если вы не согласитесь принять мое предложение.

Доров встал, надел шляпу, взял трость, повернулся и медленно направился к выходу.

– Подождите! – крикнул ему в спину Олег, останавливая у самой двери. – Дайте допить чай.

В двадцать три часа три минуты в ночную Москву, в дождь из кафе одновременно вышли двое, чтобы тут же затеряться в многолюдном потоке города-мегаполиса.

На Земле.

В Солнечной системе.

Во Вселенной, в которой они были всего лишь незначительными крупицами материи, ничего не значащими и не способными что-либо изменить.

Но, уверен, они не брали в расчет такие масштабы.