Фольга Зигмунды

– За нами пришли, – сообщила Ягу, входя в раздевалку, и те, кто вошел вслед за ней, не оставляли сомнений в смысле ее слов.

Доку хватило их скупых движений, чтобы понять – всё всерьез. Своих людей он чувствовал спиной – они все сейчас, так же как он, «снимали мерки» с пришедших, оценивали их потенциал.

«Гости» не удостоили группу интереса – видимо, всю необходимую информацию получили заранее, и это невнимание имело целью простую и надежную демонстрацию превосходства, чтобы деморализовать противника до начала активных действий. И ровный голос того, что был за левым плечом Ягу, тоже демонстрировал превосходство в полной мере. Ровный, властный, на одну сотую снисходительный.

– Только за ним, – пояснил он, едва шевельнув подбородком в сторону объекта задержания. Он не мог видеть, но должен был угадать нехорошую улыбку, озарившую в ответ лицо Ягу.

Док резко вздернул подбородок, отвлекая их взгляды на движение, а кончиками пальцев показал Ягу и всей группе категорическое «нет» и «стой где стоишь», в полной уверенности, что никто за спиной ничего такого не выкинул, что все лица, как положено, выражают сосредоточенное внимание к сообщениям командира группы внутреннего порядка, естественную настороженность и немного удивления.

Их было больше – и даже если бы у них не было простого численного превосходства, они были… другие. Док стал бы связываться с такими только в случае, когда уже нечего терять, не идти же, как баран на бойню. Но, похоже, сейчас и был такой случай, а связываться с ними было всё равно ни к чему. Дернись он только – вся группа ляжет вместе с ним.

– Ладно, – сказал Док, обращаясь к Ягу. – Пришли так пришли. Будем гостеприимными.

«Гости» тем временем распахивали дверцы шкафчиков, вытряхивали на пол сумки, ногами двигали их содержимое, разглядывая его с бесцеремонностью хозяев положения. Док знал, что Енц с трудом удерживается от того, чтобы ринуться к его шкафчику, подхватить падающий на твердые плитки фарфор и хрупкий пластик – как будто девочки в самом деле могли разбиться… Могли.

Док поверил в это, когда увидел, что тот, кто вывернул его сумку, и тот, кто был ближе всех к нему, едва не столкнулись лбами, пытаясь поймать разматывавшийся в падении шарф. Конечно, не столкнулись – слишком хорошо выучены. Конечно, поймали. Док услышал тихий-тихий, длинный-длинный выдох совсем близко. Енц тоже выучен неплохо, напомнил себе Док. И мы еще… посмотрим. А пока…

– Вы в куклы играете, мальчики? – с ласковым удивлением пропела Ягу, которая всё еще стояла у двери, но теперь спокойно улыбалась под направленными под нее дулами. И пропела с выговором таким, как будто до сего момента всю долгую жизнь была черной нянькой на белом Юге. Большой толстой старой черной нянькой.

«Мальчики» не снизошли до ответа – с непроницаемыми лицами отводили с фарфоровых лиц канекалоновые пряди: рыжие, черные, белые, всматривались в кукольные глаза. Как будто необходимо было удостовериться. Как будто проводили опознание. Убедившись, что в их руках те, кто им нужен, кивнули тому, кто вошел за левым плечом Ягу. Да, командир, подумал Док. И что дальше?

Док посмотрел в глаза их командиру, сказал, констатируя:

– У вас заложники.

Их командир смерил взглядом Ягу, чуть шевельнул бровью, взглядом отдал приказ своим людям, и спокойно возразил:

– Нет. Она может идти ко всем.

Ягу встретилась глазами с Доком, и он видел, что она поняла всё правильно, как и группа у него за спиной. «У них заложники». Мадлен, Молли и Зигмунда. Фарфоровые, хрупкие и беспомощные в этом обличье. Хотя… Ну, лучше думать, что беспомощные, лучше не надеяться на чудо. Кому как не Доку понимать, что чудес не бывает. Кому как не Доку знать цену любому чуду: самой качественной подделке под реальность и самой жалкой фальшивке. Всё не так, не тогда, не про то. Всё наоборот. Не совпадает. Не годится. Поэтому – никаких чудес, только мы.

Теперь вся группа была в сборе, у него за спиной – и те, другие, перед ним, и девочки у них в руках.

Поэтому он просто повернулся спиной к ним, посмотрел на своих людей, сложил ладони в успокаивающем жесте (пальцами повторил: «заложники»).

– Я пойду с ними. А вы идите по домам. Если можно. Если нельзя… – он развел руками. – Ничего не поделаешь.

Енц смотрел на него. А Зигмунда в руках «гостей». И Бобби, с трудом разглаживая сморщенное лицо, смотрел на него. А Мадлен… Тир переводил взгляд с него на пучок рыжего канекалона, едва заметно дергал губами. Неужели так и видит в рыжей кукле своего неудавшегося сына? Как так случилось, задал себе риторический вопрос Док, как так вышло, что все породнились и перелюбились со всеми, как это так получилось? И что будет теперь? Вот и посмотрим, вот и узнаем.

Он вернул «гостям» свое внимание, и как раз вовремя, чтобы успеть пронаблюдать нелепое действо.

Откуда ни возьмись появился рулон тонкой алюминиевой фольги – самой обычной, кулинарной. Один из «гостей» отмотал солидный кусок и ловко обернул им куклу с седыми волосами. Обернул, обжал поплотнее – получилось что-то вроде серебряной мумии. Док почувствовал внутри себя как будто запоздалый панический вскрик, беспомощно оборвавшийся, когда слои фольги сомкнулись, не оставив малейшего просвета. Тут же новый лист фольги покрыл Калаверу – короткий шелест, быстрые движения ловких рук, обрывок очень грязного испанского ругательства.

Док спиной почувствовал, как напрягся Тир, когда фольга зашелестела над последней остававшейся на свободе куклой. Но Тир удержался. Рванулась Рыжая. Рванулась, как живая, как ребенок, не разбирая времени и пространства, не соизмеряя сил, не понимая своей хрупкости. Доку показалось, что она впилась зубами в руку державшего ее бойца – где надо вцепилась, расчетливо, так что рука дрогнула, пальцы разжались непроизвольно, и маленькое тело в ворохе оборок вывернулось и полетело – тяжелой головой вниз, на выложенный плиткой пол раздевалки.

Док мог поклясться, что глаза не обманывают его – тренированный видеть то, что видит, и отдавать себе отчет в этом, он видел, как брызнули в стороны осколки пластика, вылетела, завертелась на полу сложносоставная механика разноцветных глаз, всё в одно мгновение, не уследишь, но это было именно так, Док видел.

Одновременно он видел другое: как Рыжая, подобрав юбки, бежит, скользя на гладких плитках, бежит к двери в зал и не может добежать до нее. Как будто дверь находится всё время чуть в стороне, и Рыжая пытается выправить курс, и бежит левее, и снова промахивается, и берет правее, и дверь снова не на оси, и это длится бесконечность, и Док наблюдает и наблюдает, как будто сам за собой – как он всё бежит и бежит за своей надеждой и как всё время промахивается, и снова бежит, и снова немного мимо. Самую малость, самую непреодолимую малость.

В конце концов командир гостей одним неуловимым движением заступил путь беглянке и подобрал ее с пола, и Док заметил, что показывает своим – стоять, и опустил руку. Тир не подвел, не шелохнулся.

Командир шагнул обратно, сжимая в кулаке тонкое пластиковое тельце, протянул упаковщику. Тот накинул фольгу на круглую голову куклы и начал подгибать края, и только тогда кулак разжался. Всё в том же раздвоении восприятия Док слышал хруст осколков под рифленой подошвой командирского ботинка, слышал злой выдох Рыжей из-под фольги.

Держись, Док. Увидимся в аду.

Так она сказала, и у Дока не оказалось времени размышлять, что она имеет в виду.

Изображение на экране мелькало и дергалось, как на черно-белой, начала прошлого века, пленке. Бастер Китон, комик без улыбки, желчно подумал Док, наблюдая себя, ползущего вдоль кирпичной стены по бесконечной лестнице в бесконечное небо. Следом, носом в его подошвы, Бобби. Стена везде, кроме стены ничего не видно, только сразу над ней – небо, но никак не понять, насколько высока стена. Перспектива искажена, понял Док. Откуда это снято? Док не мог понять даже, видит он себя сверху, снизу или это взгляд прямо из стены, потому что одновременно он видел небо где-то вдали над собой, и Бобби, как приклеенного к его ботинкам – что ж он дистанцию не держит? – и свое напряженное лицо с отсутствующим взглядом. Док видел это одновременно и не мог понять, как это помещается в пленку и в его голову. Это не было наложением кадров. Картинка на экране была совсем простая, черно-белая, дрожащая и – одновременная, Док не мог найти более подходящего слова. Это все было более чем странно. Включая то, что Док не помнил этой лестницы и этой стены, да и небо, если присмотреться, было какое-то не такое. Док не мог разобрать, кучевые на нем облака или перистые, или всё оно затянуто сизой грозовой тучей, или абсолютно безоблачно.

И всё это нужно было если не понять, то хотя бы вобрать в память, чтобы учитывать в дальнейшем. Происходящее на экране было не менее важно, чем металлическое кресло, к которому Док был пристегнут ремнями по рукам и ногам. Не менее важно, чем трое серьезных людей в строгих костюмах с маленькими круглыми значками на лацканах – Док знал, что по краю красивой вязью струится надпись «Архитектурное бюро “Максель и партнеры”», и что никто никогда не видел Макселя, вот эти трое и есть партнеры, а сколько их всего, знают, наверное, только они сами. Происходящее на экране было не менее важно, чем то, что девочки сейчас находились где-то в закоулках базы, упакованные алюминиевую фольгу, лишенные связи с Доком и, скорее всего, между собой.

Несомненно, всё это было связано одно с другим, но как? Док предпочел молча ждать разъяснений. Но дождался только зрелища собственного падения в пылающую пустоту по ту сторону стены, где в невидимом пламени таял город, слишком похожий на тот, в котором Док жил и любил.

Экран погас.

– До этого момента, – сказал один из серьезных людей, – всё шло по плану. В соответствии с расчетами. С такой пугающей точностью, какой вообще не бывает. А дальше…

Док смотрел в пустой экран.

– Дальше тоже, можно сказать, всё соответствует расчетам, – это уже включился серьезный номер два. – За исключением одного момента. Правда, этот момент каким-то образом растянулся на девять лет. Там, – серьезный человек кивнул в сторону экрана, – один момент. Здесь – девять лет и… уже четыре месяца. Там эксперимент застыл в одной точке и никуда не движется. Здесь – успешно завершен девять лет и четыре месяца назад. Если верить календарю. Некоторым из календарей, потому что не все совпадают. Что скажешь, Док?

– Я?

– Ты. Именно ты.

– А почему именно я? Ваши умники выдумывают черт знает какие эксперименты, а отвечать должен подопытный кролик? Я не в курсе даже, какова суть и цель опыта. Я не знаю, ни что это за стена, ни куда ведет эта лестница, ни за каким чертом я туда полез. Я вообще там не был.

– Ты был там, Док, – сказал третий партнер. – Ты и вся группа.

Док поморщился.

– Так это всё – просто макет реальности? Всего-навсего? И ничего не было?

– Ну, кое-что было. Даже большая часть всего этого. Не было Клемса. Этот поворот сюжета целиком на твоей совести. Мы… не додумались бы, знаешь. По тебе и не скажешь, что ты питаешь слабость к мужчинам.

– У вас устаревшие представления, – пожал плечами Док.

– Потом появились куклы, – не смущаясь, продолжал второй партнер. – Их не было вначале. Откуда они взялись? Может быть, ты в детстве играл в куклы? Почему этого нет в досье? Почему, черт возьми, в твоем чертовом досье вообще ничего нет?

– Я не играл в куклы, – уточнил Док. – Я в машинки играл. Клемс, кстати, тоже. Мы дрались из-за машинок. В детстве.

– Да не было никакого детства. Никакого чертова детства у чертова Клемса. Пока его к черту не убили в этом чертовом Климпо, его не было вообще, ты понимаешь?

– Нет, – признался Док.

Второй партнер неожиданно успокоился, сел ровно, поправил лацканы.

– Что будем делать, Док?

Док приподнял бровь.

– Что будем делать? – повторил второй партнер.

– Я не понимаю, что вы имеете в виду. Я делаю то, что мне приказывают. Не надо спрашивать у меня, что делать. Это ваше.

– То, что тебе приказывают? – недоверчиво переспросил первый партнер. – И кто тебе приказал устроить этот бардак на базе? Когда уже никто не понимает, по какому времени живем, какой день недели, месяц и год, какова численность и состав групп, кто командир и кого из психологов повесить за попустительство и халатность?

– Никого, – четко ответил Док. – Отдайте девочек – и я постараюсь навести порядок.

– Наведешь порядок? А ты можешь? Ты понимаешь, что здесь к чему?

– Нет. Но я постараюсь разобраться.

– Было бы здорово, Док. Да вот только никто на это не пойдет.

– Причина?

– Ты – лицо заинтересованное.

– В чем же это я заинтересован? – хмыкнул Док.

– В сохранении статус-кво.

– Не понял.

– Клемс… или та сущность, или видимость сущности, которую ты называешь Клемсом – или персонаж твоего бреда – возник в этом бардаке. И существует в нем. Логично предположить, что только в нем он и существует. Бардак, рассинхронизация базы, многослойность и многомерность происходящего – необходимое условие его существования. Если наведем порядок, его больше не будет.

– Его и так нет, – глухо возразил Док.

– Где-то нет, где-то есть. И пока ты мечешься по этим лоскутам реальности, ты иногда, в той или иной форме, встречаешь его. Но как только порядок восстановится…

– Класс! – восхищенно выдохнул Док.

– И чему ты так радуешься?

– Тому, что, пока всё так, у меня есть надежда. Навести порядок вы, очевидно, не в состоянии, иначе уже навели бы. Мне навести порядок не дадите. Значит, в любой момент это может произойти: я попаду в ту версию происходящего, где Клемс жив. Да хоть сейчас. Кто-то из ваших… специалистов стукнет меня как следует… или вколет какой-нибудь дряни, а я и провалюсь туда. Что мне сделать, чтобы ускорить процесс? Плюнуть вам в лицо?

Партнеры переглянулись. Первый и второй отступили в сторону, третий, почти неотличимый от них, выступил вперед.

– Ты не понимаешь, Док. Ты решил, что мы враги. Это ты зря. Давай я объясню тебе, в чем твоя ошибка.

– А хочешь, я объясню вам, в чем ваша? – спросил Док. – Вот чип – это вы зря. И дрянью меня накачивали – зря. И девочек зря забрали. Я вот только одного не понимаю, и это не про вас. Черта ли я вам доверился, душу продал или что там надо было сделать, чтобы стать вашим охотничьим псом. Черта ли я вам служу, если вы так косячите.

– Да нет же, Док. Ни черта ты не понимаешь. Не должна вся огромная махина – база, люди базы, все мы, и город вокруг, и всё это – не должно всё держаться на одном гвозде. Какой бы ты крепкий ни был. Как бы ни крутил всё вокруг на себе. Не удержишь. Не удержишь, Док. Нет. Ты думаешь, только тебя раскидало на варианты? Тебя интересует, что стало с семьей Тира? А он твой боец, между прочим, который за тобой идет… куда угодно – и кого угодно порвет. А ты за него – что? Как там его ребенок?

Док смотрел, как третий партнер печально качает головой, и не верил ни одному слову. Партнер продолжал.

– Они ведь все сегодня были готовы что угодно сделать по твоей команде. Шансов у них не было ни одного, но они были готовы.

– Это их работа, – отрезал Док.

– Да. А твоя? Ты знаешь, с кем спит Енц?

– Я не спрашиваю об этом.

– И не спрашивай. А знать должен. Впрочем, после того, как ты сам таскал по всей базе полуразложившегося зомби…

– Нет.

– …Тебя, видимо, такие мелочи уже не волнуют. Как и то, что Гайюс отстранен и… Как специалиста мы его потеряли, но надеюсь, его хотя бы вылечат.

– Нет.

– В квартире Бобби обнаружены следы человеческих жертвоприношений. Ты случайно не знаешь, в честь какого божества он служил свои черные мессы?

– Нет.

– Да.

Третий перевел дыхание, сделал несколько шагов в одну сторону, в другую. Как будто собирался с мыслями или успокаивал себя.

– И это твои бойцы, это наш специалист. Это очень, очень крепкие ребята. Я даже не начинал еще рассказывать, что творится в городе. Хочешь, расскажу.

– Нет. Ладно, я верю. Просто верните девочек. Я разберусь.

– Ты просто расскажи, как ты это сделал, Док.

Они не понимают, думал Док. Они не понимают. Это сделал не я. Это Бобби. Это Ягу. Это все, кто любит… меня, всех нас.

Это не я… Не я один. Это я и Бобби. Я и Ягу. Я и Тир. И Данди. И Енц, господи, Енц, любовник смерти! И его смерть, его Смерть, его трепетная и страстная Зигмунда Фрейда, сирота, удочеренная любовью. И безумное и прекрасное тибетское божество Магдалина или как там ее теперь, ненасытная кровопийца, нежная, жадная и ревнивая. И Молли, дитя, бунтарка и заводила, предводительница банды безумных кукол. Надо же, их трое, а я, выходит, всадник на черном коне. А ребята? А Гайюс-Рене-кофе-сэндвичи-Камилл? Ну, какой апокалипсис, такие и всадники. Как меня угораздило? Что нас связало? И не вспомнить теперь.

Но он помнил: кровь, кошмары, смерть, любовь. Одиночество. Надежда.

Где выход? Там же, где и вход? Или – идешь сквозь ад, так иди до конца? Как мы поймем, что ад кончился? Там нас встретит ангел Кристина с младенцем на руках? И Клемс, которого нет и не было, но который должен быть.

– Верните девочек. Мы разберемся. Обещаю.

– Невозможно, Док. Никто не станет тебя бить, никто не станет ничего тебе колоть. Но ты заснешь – и где окажемся мы все при твоем следующем пробуждении?

Док слегка прикусил губу. Ответил сдержанно:

– А если не собираетесь бить и колоть, зачем пристегнули?

– И не только пристегнули. Еще и голову фольгой обмотаем. Чтобы чертов самозваный демиург во сне не сотворил еще пару тройку свихнувшихся реальностей, по которым нам потом за ним гоняться. Просто никто уже не знает, чего еще можно от тебя ожидать, Док. Никто не знает. Может быть, это не ты сошел с ума, а мы все – каждый на свой лад. И наши галлюцинации перепутываются и застревают друг в друге. Но никто из нас не мог бы придумать Клемса. Поэтому мы считаем, что это твой бред. Поэтому ты здесь, а мы пойдем разбираться со всем чертовым дерьмом там, снаружи. Вот, полюбуйся.

Один из партнеров взмахнул рукой с пультом, и на экране снова замелькали пятна света, задвигались линии и фигуры. На этот раз, похоже, чередовались изображения с внешних камер. Док моргнул несколько раз, чтобы убедиться: он видит то, что видит. Улицы, сходящиеся к башне с часами, неузнаваемо преобразились. Стены домов покрыл плющ, лианы оплели фонарные столбы, между крышами протянулись плети виноградной лозы. Среди буйной зелени порхали создания невероятных форм и расцветок: крошечные колибри и гигантские бабочки, огромные, как опахала восточных царей, райские птицы и невероятные пернатые змеи. Сами же улицы как будто раздвинулись ввысь и вширь, теперь на тротуарах и мостовых толпились не прохожие, а дивной красоты храмы и дворцы, пирамиды, мавзолеи, башни, маяки, триумфальные арки. Посреди площади – Док никогда не замечал, что она так велика, – в каменной чаше колыхалась светлая вода. Маленькие водометы по краям чаши создавали волны, и множество парусников качались, то сталкиваясь, то расходясь.

Над всем этим неимоверным и невероятным великолепием на тонких, как у гигантских насекомых, ножках-ходулях шествовали огромные расписные слоны. Они не помещались в улицы и парили над ними в окружении нарядных монгольфьеров.

– О, черт, – сказал Док. – О, боже. Что это?

Трое партнеров молча посмотрели на него и вышли, а потом он услышал за спиной металлический шорох фольги.

В пространстве алюминиевой фольги, в затоне, куда не проникает течение вселенной, в тихой заводи, в мертвой воде небытия три головы дружно повернулись к нему. Три пары глаз – пластиковые, стеклянные и нарисованные на фарфоре – уставились на него с радостным азартом.

Три тонких голоска слаженно хихикнули, как будто репетировали, готовясь к его прибытию.

– А они и не знают, что вся фольга на свете обматывает одно единое пространство.

– И мы не знали! А теперь знаем.

– Мы назвали этот эффект «фольга Зигмунды», как бутылка Клейна и лента Мебиуса.

– Как кот Шредингера!

– Как Пифагоровы штаны!

– Как правило буравчика!

– Это не фамилия.

– А я думала…

– Нет.

– Ладно. Как закон Ома.

– Нужно называть предметы.

– Хорошо. Как кубик Рубика!

Переговариваясь так, они вскарабкались по его ногам, пробежали по рукам, по плечам, с удивительной ловкостью расстегивая пряжки на ремнях, держащих Дока.

– Число Рейнольдса!

– Это сколько?

– Не знаю! Оно безразмерное.

– Девочки, – воскликнул Док, проглотив изумление. – Какие вы умные.

– Мы огого, – милостиво согласилась Молли и нетерпеливо дернула Дока за указательный палец. – Давай, пойдем отсюда куда-нибудь туда. Без тебя мы не смогли бы, а с тобой мы можем почти всё. Пойдем наружу.

– Знаешь, что там творится? – остановил ее Док. – Какой-то чертов апокалипсис в цветочек.

– И в птичку! – в тон ответила Молли. – И в бабочку.

Калавера мрачно кивнула:

– Мне нравится, когда в цветочек.

– Это не апокалипсис, – уточнила Мадо. – Это фантасмагория.

– Так вы знаете?

– Еще бы! Давай, пойдем, Док, а то уже началось, а нам еще надо всё это устроить. Давай, не тормози.

– Множество Мандельброта, – сказала Мадлен.

– Да, – сказала Зигмунда. – Именно.