***

Тюрьма Маршалтон стояла на Собачьем острове. Это был скалистый, утлый, смертельно негостеприимный кусок суши, на котором в незапамятные времена по указу Хальдер Прекрасной поставили маяк. Маяк снабжался энергией от кристаллов и состоял из высокой башни, здоровенной лампы и защищённого чарами стеклянного фонаря. Обслуживать его полагалось раз в год. После войны, когда о берег Собачьего острова разбился восемнадцатый по счёту корабль, новое правительство вспомнило о погасшем без магической энергии маяке и велело его восстановить. Разумеется, теперь ни о каком "свете божественном" речи не шло: на вершине башни нужно было еженощно разжигать огонь, а стёкла фонаря трескались после каждой серьёзной бури. И требовали ремонта. Восстановление древней техники возложили на арестантов, для которых на острове специально построили барак. Шло суровое время, требовавшее суровых мер, арестантов в Энландрии становилось всё больше, и самых опасных, склонных к побегу преступников всё чаще ссылали на Собачий остров, который был идеальной природной тюрьмой – кусок скалы, круто обрывавшийся в ревущее море.

Сейчас, спустя полсотни лет, остров почти не изменился. Только теперь место барака заняла крепость, в которой томилось бессчётное множество заключённых. Крепость была разделена на две равные части, носившие название Чистый двор и Общий двор. В Чистый двор попадали те, кто мог себе позволить огромные взятки тюремному начальству. За это им разрешалось жить в отдельных камерах с отоплением, видеться с родными, выписывать любые товары с воли, заказывать выпивку, шлюх и опий. Можно сказать, это был своеобразный курорт для богатых – только очень дорогой и без возможности уехать. Те, у кого не водилось денег, попадали в Общий двор. Они жили в камерах того же размера, что и богачи, но по двадцать, по тридцать человек, без воды, в холоде, грязи и духоте. Убийц и насильников сажали вместе с теми, кто попался на краже хлеба в продуктовой лавке. Женщин держали вместе с мужчинами. К больным не водили лекарей. Если начиналась поножовщина, прибегали охранники и избивали всех, кто был в камере, без разбора. Мёртвых поднимали на вершину маяка и сжигали в ревущем пламени фонаря. Каждый день по несколько человек превращались в огонь, который указывал дорогу кораблям. Это называлось "сходить наверх". За год из Общего двора "уходило наверх" до тысячи человек.

– Это наш последний шанс, что ли? – спросила Джил.

Баркас надсадно, как чахоточный, кашлял двигателем, за кормой кипела зелёная пена. Ветер срывал верхушки с лохматых волн, раскачивал ржавое судёнышко, швырял пригоршнями брызги в глаза. Джон стоял, опершись локтями на планширь, подняв воротник плаща до ушей. Было зябко и муторно. Им полагались места в носовой каюте, но там царила особенная, ни на что не похожая судовая вонь: смесь гнилой древесины, старых, заскорузлых от грязи тряпок и креозота. Джон вытерпел четверть часа и вылез на палубу. Джил вообще не стала спускаться в каюту. Как только отдали швартовы, она распустила волосы, расстегнула все застёжки на кардигане и подставила лицо морскому ветру. Сейчас она стояла рядом с Джоном у борта, улыбалась и, похоже, не чувствовала ни холода, ни качки.

– Это не последний шанс, – сказал Джон. – Просто зацепка. Но если ты про "Тайную зарю", то да, больше никого не осталось.

Джил сощурилась, завела трепещущую на ветру прядь за ухо.

– Только тот здоровенный? Который тебя чуть не угробил?

Джон кивнул.

– Только он. И вот этот, к которому едем.

Из-под туч спикировала чайка, сверкнула белоснежными крыльями. Какое-то время она держалась совсем близко с баркасом, так, что было видно частокол маховых перьев и янтарный изгиб клюва. Потом углядела что-то в воде, канула вниз и тут же поднялась – отяжелевшая, неся в клюве серебряную полоску добычи.

– Я читала то досье, – объявила Джил, глядя птице вслед. – Странные они. При богах стали бы монахами. А так... Без толку чудили.

– В том-то и дело, – возразил Джон, запахивая ворот плаща. – При богах они были бы обычными бездельниками. Чтобы попасть в монахи, когда правила Хальдер, нужно было... – он принялся загибать пальцы. – Родиться в хорошей семье, это раз. Пойти в обучение, это два. Не помереть в обучении, это три. Словом, любой подготовленный монах наших магов из "Тайной зари" на завтрак бы жрал. Пачками.

Джил улыбнулась, не разжимая губ.

– А ты?

– Что я? – растерялся Джон.

– Стал бы монахом? Если бы тогда родился?

Джон усмехнулся:

– Я же единственный сын в семье. Мне по закону нельзя было. Да и то: если бы и родился в те времена, то не здесь, а в Твердыне. Мать оттуда была.

– Помню, – кивнула Джил. – А там как в монахи брали?

– Там принимали всех подряд. Из любого сословия, хоть старших, хоть младших. Даже девочек. В женские монастыри.

– И ты мог пойти, значит, – заключила Джил. – Поучился бы малость. Зато занимался бы всякими волшебными штуковинами.

– Не, – покачал головой Джон, – не пошёл бы. В Твердыне монахам с бабами трахаться было нельзя. Как жить-то?

Джил подумала.

– Так и у нас было нельзя, – сказала она неуверенно.

– Вот я и говорю, – подтвердил Джон. – Не пошёл бы.

– Да ну тебя, – сказала Джил и отвернулась. Джон перегнулся через борт и сплюнул в волны.

– Подгон взяла? – спросил он. Джил хлопнула по небольшой сумке на боку:

– Здесь. Только как бы нам самим там не остаться. С таким подгоном.

В сумке были амулеты. Медицинские: один – от лёгочной хвори, другой – от лихорадки, третий – укрепляющего действия, чтобы залатать дыры в убогом арестантском здоровье. У Морли оказалась свежая партия товара, Джон не стал торговаться, и старый бармен, расщедрившись, добавил к купленным трём амулетам ещё один, обезболивающий, каким раньше частенько случалось пользоваться Репейнику.

– Всё в порядке, – буркнул Джон. – Индюк договорился, кинул через "глазок" весточку местному начальству. У него здесь старые связи, нас никто не будет досматривать.

– Где только у него связей нет, – проворчала Джил. Джон пожал плечами:

– В Разрыве?

– Может, и там, – Джил энергично почесала макушку обеими руками. – Может, и там есть, просто ты не спрашивал. В другой раз, когда тебя в Разрыв закинет... Ты попробуй в песке ямку выкопать. Наклонись над ямкой и шепни: мол, я от Бена Донахью. Пустите домой...

Джон посмотрел на неё. Русалка улыбалась во все клыки, пользуясь тем, что на палубе, кроме них, никого не было.

– Дай-ка сумку, – сказал Джон. – Пускай лучше у меня будет.

Баркас причалил к пристани. Над головой нависала громада тюремной крепости, сложенной из щербатого багрового кирпича. Джон и Джил поднялись по вырубленным в скальном массиве ступеням. Стучать в высоченные, обитые железом ворота пришлось долго; близкий прибой скрадывал звуки, и думалось, что за мокрыми от тумана дубовыми створками никого нет живого. Наконец на уровне глаз открылось окошко, и оттуда стрельнул крайне недоброжелательный взгляд.

– Кто? – спросили хрипло.

– От Бена Донахью, – сказал Джон. – Передайте начальнику стражи, Донахью шлёт поклон.

Окошко захлопнулось. Принялся накрапывать мерзкий ледяной дождик. Джил подставила каплям лицо и зажмурилась. Джон долго щёлкал отсыревшей зажигалкой, тянул в себя скудный дымок пополам с крошками табака. Спустя четверть часа за дверьми залязгало, заскрежетало, и покрытая заклёпками створка поползла в сторону.

– Это вы двое от Донахью? – спросил приземистый, с квадратными плечами человек в полицейской форме. За его спиной виднелся обширный, покрытый лужами двор. Кирпичные отсыревшие стены тюремных корпусов терялись в затянутом дымкой воздухе.

– Точно так, – отозвался Джон, выступая вперёд. – Сыщики, имеем дело до заключенного Винпера. Требуется допрос в связи с делом высокой важности.

Человек в форме оглядел Джона. Не так чтобы смерил взглядом – просто с высокой профессиональной точностью оценивал, сколько можно ждать от посетителя проблем. Оценив, таким же манером посмотрел на русалку. Джил ответила скромной улыбкой (с плотно сомкнутыми губами). Поколебавшись, человек махнул рукой:

– Заходите. Я – майор Балто, командую охраной. Следуйте за мной и не отставайте.

Втроём они зашагали по утоптанному тюремному двору. Дождь усиливался, лупил по плечам, с полей Джоновой шляпы текли струйки. Двор был запутанней любого лабиринта: тут и там громоздились какие-то сооружения, на пути вдруг оказывались стены, забранные по верху колючей проволокой, майор сворачивал то направо, то налево, нырял в тёмные проходы, где с низко нависшего потолка гулко капала на булыжник вода. Навстречу один раз попалась колонна арестантов в странного вида шапках с широкими козырьками. Козырьки были опущены на лица, словно забрала старинных шлемов, закрывая обзор спереди и с боков, так что заключённые могли видеть только носки собственных ботинок. Люди шатались, то и дело раздавался глухой утробный кашель, переходивший в стон. Джил кривила рот, что-то шипела вполголоса.

Мимо проплывали зарешеченные окна, тёмные, подёрнутые мутной коркой грязи. За стеклом порой угадывалось шевеление, удавалось рассмотреть закутанных в лохмотья людей, тесно сбившихся в один смрадный жалкий комок, тощих, больных, дрожащих от холода. В одном окне была драка: мелькали окровавленные конечности, слышались приглушённые вопли. Майор Балто пригляделся, выругался и потянул из-за пазухи медальон в виде ажурного серебристого диска. Поднеся диск ко рту, он негромко выговорил приказ, спрятал медальон и безучастно уставился на то, что творилось за тёмным стеклом. Через минуту в камеру ворвались охранники с дубинками. Балто развернулся на каблуках и пошёл прочь. Джон потянул за рукав Джил, которая всё не могла оторвать взгляда от окна, и они поспешили за майором.

– Ему разве "банши" носить положено? – шепнула Джил на ухо Репейнику. – Чары же сильные.

Джон размашистым жестом cтряхнул дождевую воду с полей шляпы:

– Он на государственной службе. Таким всё положено.

Майор, нетерпеливо хмурясь, поджидал их у вмурованной в стену железной двери.

– Пришли, – сказал он. – Здесь зал для посещений. Проходите.

За дверью оказалось длинное помещение с выкрашенными в тоскливый бурый цвет стенами. Помещение было разделено перегородками на маленькие кабинки – точь-в-точь железнодорожный купейный вагон. У входа дежурил охранник. При виде майора он подобрал живот и торопливо шаркнул каблуками.

– Посетители, – бросил ему Балто. – Пригляди, я сейчас.

Охранник мазнул по сыщикам взглядом, козырнул и уставился прямо перед собой. Балто взялся за ручку двери.

– Пойду распоряжусь насчет вашего Винпера, – сказал он Джону. – Если живой ещё – приведут.

Дверь захлопнулась с лязгом, присущим всем тюремным дверям. Это был холодный, проникающий в самое сердце лязг, который лишал надежды, вселял в душу отчаяние и страх, заставлял плечи опуститься, колени – ослабеть, а руки сами тянулись за спину в ожидании наручников. Впрочем, для охранника, который продолжал пялиться в пространство, это был самый обычный звук. Джил поёжилась. Вдвоём с Джоном они отошли в сторону.

– Слушай, – прошептала русалка, – а зачем им такие шапки? С масками?

– С масками?

– Ну, такие, – Джил показала руками, – на всё лицо.

– А, с козырьками, – Джон понял, что русалка имеет в виду арестантов, которых они видели на улице. – Чтобы не сбежали. И не разговаривали друг с другом. Это государственные преступники, за измену сидят. У них вся жизнь в полной изоляции. Камеры одиночные, мелкие такие душегубки. Свидания не разрешены. На работы выводят в таких вот козырьках, чтобы не видели, куда и с кем идут.

– А что за работы?

Джон скривился.

– Колесо крутить. Здоровенное, высотой в два человеческих роста. Со ступеньками. На ступеньки ногами давишь – оно крутится. И так целый день.

– М-м, – Джил покивала. – А зачем колесо? Воду качать?

– Где как, – хмыкнул Джон. – В одних тюрьмах устроен привод к насосам, в других – пресс для масла. Но чаще всего колесо просто крутится вхолостую. Просто так.

Джил недоверчиво подобрала губы:

– И на кой хрен такое? Это ж дурость.

– Чтобы жизнь мёдом не казалась, – объяснил Джон. – Любая тюрьма нацелена прежде всего на вымогательство. Арестанту должно быть хреново. Зачем? Чтобы он написал на волю родным или ещё кому, добыл денег и купил себе местечко на Чистом дворе. Слыхал, что чаще всего люди ломаются именно на таком колесе. Когда весь день работаешь до упаду, а толку от этого нет. Некоторые даже с катушек съезжают.

– В одиночку-то немудрено, – откликнулась Джил, и они замолчали.

Я бы тоже свихнулся без неё, в одиночку, подумал Джон. Сам как те арестанты: всю жизнь кручу колесо, бегу куда-то, хотя, по сути, не двигаюсь с места. Сколько дел раскрыл? Двадцать? Тридцать? А сколько от этого вышло пользы? Ну, мне-то польза, конечно, была, я деньги зарабатывал. А другим? Может статься, где-то здесь, в Маршалтоне сидят те, кого я поймал. Поймал, думая, что восстанавливал справедливость. И вот они медленно подыхают от холода, голода и непосильного труда. Стоила того справедливость? Стоили того деньги, которые мне заплатили? Будь я проклят, если знаю. Наверное, во всём виновата проклятая способность – читать все мысли подряд. Злые мысли ярче добрых, дурные эмоции бьют больней всего. Оттого-то всё человечество мне видится этаким сборищем уродов. Вот я и занялся сыском, единственным делом, которое позволяет отлавливать тех, кто уродливей прочих. И справедливость тут ни при чём, мне просто так легче жить. Жить в одиночестве, в вечном отчуждении. Единственный человек, которого можно было с огромной натяжкой назвать другом, выгнал меня со службы, едва узнав о том, кто я такой. Нет, я бы точно свихнулся без Джил. Удивительно, как ещё не чокнулся О'Беннет. Я, по крайней мере, могу не дотрагиваться до человека, чтобы не знать, какой бардак творится у него в голове. О'Беннет и такого лишён.

За стеной послышался знакомый, наводящий тоску лязг тюремных засовов. Простучали неровные шаги, заскрипели половицы, кто-то надсадно закашлялся, и в кабинке для свиданий – как раз в той, напротив которой стояли Джон и Джил – открылось полукруглое окошко.

– Теодон Винпер, – грубо крикнули из темноты за окошком. – Обвинен в использовании магических устройств без допуска к эксплуатации, а также в применении таковых устройств в личных целях. Приговорён к тюремному заключению сроком на восемь лет плюс конфискация имущества.

Джон покосился на охранника у двери. Тот стоял, вытянувшись прямо, словно проглотил дубинку, и по-прежнему глядел перед собой. Возможно, он попросту спал: Джону доводилось слышать о мастерах, владевших искусством спать с открытыми глазами. Как правило, подобное мастерство постигалось на втором-третьем году военной службы.

За окошком снова закашлялись. Джон решительно шагнул в кабинку и сел на узкую скамью. Напротив устроилась Джил.

– Винпер? – позвал Джон.

Темнота выпустила бледное лицо, заросшее жидкой бородёнкой. На лице выделялся понурый горбатый нос в точках угрей.

– Он самый, – прохрипел обладатель носа. – Чем обязан благородным господам?

– Ты состоял в магическом ордене, – сказал Джон. – "Тайная заря". Я – сыщик, ищу человека, который был там вместе с тобой.

Винпер на секунду прикрыл глаза дряблыми веками.

– "Тайная заря", – выдохнул он. – Боги, лет-то сколько прошло... Неужто ещё кто-то жив?

– Один из вас точно выжил, – сказал Джон. – Больше того, разгуливает на свободе. Не известно ни имя, ни место, где он живёт. Знаю только, что он уже несколько лет занимается предсказаниями. Встречается с людьми в заброшенных домах на окраине Дуббинга. Якобы вызывает духов... но, думаю, даже ты согласишься, что духов не существует.

Из темноты раздался клокочущий смешок.

– Если бы духи существовали, они бы давно меня отсюда вытащили, – сказал Винпер. – Извиняйте, добрый человек сыщик. Думаю, ничем помочь не смогу. Под ваше описание подойдёт любой маг, которого ещё почему-то не упрятали в кутузку.

– Он огромного роста, – сообщил Джон. – Здоровенный такой громила. Больше ничего не могу сказать. Лица не видел, голоса – и того не слыхал.

За окошком было тихо. Потом снова раздался кашель, полный скрежета и бульканья, словно издававшие его лёгкие были набиты мокрыми булыжниками.

– Стало быть, жив, сволота этакая, – просипел Винпер, переводя дух. – Всех нас погубил, а сам – на воле. Знаю я его, добрые люди. Как не знать. Могу и рассказать малость...

Он замолчал, будто ждал чего-то, и только хрипло дышал, с усилием втягивая воздух. Джон оглянулся – смотрит ли охранник – но того не было видно из-за перегородки. Раскрыв сумку с амулетами, он показал её содержимое Винперу:

– Тут аккурат для тебя. Бери, подлечишься.

Арестант скользнул по амулетам тусклым взглядом.

– На кой ляд мне ваши побрякушки? – выдавил он. – От охраны в жопе прятать?

– Бери все, – подала голос Джил. – Один себе оставишь. Другие отдашь, выкупишь место на Чистом дворе. Они дорогие, авось на месячишко хватит. Поживешь, как человек...

Винпер сплюнул.

– Ни хрена вы не понимаете, барышня. Чистый двор – это место для фраера, у кого на воле есть богатые родичи или друзья. Которые станут каждый месяц исправно башлять, чтоб его не перевели в общие камеры. За меня никто не впряжётся, а, стало быть, и на Чистый двор мне путь заказан. Так что ваши амулетики у меня просто отнимут. И ещё в карцер бросят, чтобы другим неповадно было такие передачи брать. Так что уберите своё добро. Без того тошно.

– Что ж тебе надо? – спросил Джон, затягивая ремень сумки. – Платить за тебя у нас не выйдет. Сами не богачи. Вытянуть отсюда – и подавно. Чем тебе потрафить?

Темнота вновь разразилась тяжёлым лающим кашлем. Откашлявшись, Винпер сморкнулся в два пальца и выдохнул:

– Табачку бы. Найдётся? Хорошо бы с запасом, а то в камере делиться заставят.

Джон и Джил переглянулись. Русалка, хмурясь, покачала головой. Джон пожал плечами, раскрыл сумку и достал из внутреннего кармана заботливо укрытый от дождя кисет. Тот был ещё полон: Джон захватил побольше на обратную дорогу. Под пристальным взглядом Джил он протянул кисет в окошко. Винпер протянул худую паучью лапу, сцапал подношение и мгновенно запрятал кисет в зловонные глубины арестантского одеяния.

– Благодарствуйте, – сказал он натужно. – Ну так чего вы хотели знать?

– Да всё хотели, – отозвалась Джил. – Как зовут того дылду. Каков на рожу, какие приметы. Где искать. Что можешь – то и расскажи. Не торопись, время есть. Не кури только прямо сейчас, ага? А то сдохнешь раньше, чем расскажешь.

Винпер отмахнулся.

– Я так и так скоро подохну, – возразил он. – Хоть покурю нормально перед смертью. Слышьте, а у вас того... Бумаги не будет?

Джон, вздохнув, раскрыл портсигар, прикурил самокрутку, перехватил ближе к дымящемуся концу и протянул в окошко. Винпер взял курево двумя пальцами – осторожно, как святыню. Жадно затянулся, на пару секунд задержал дыхание и с благоговением, изо всех сил сдерживая спазмы, выпустил дым. Джил выбранилась под нос.

– Ну так вот, – огрубевшим голосом начал Винпер. – Звали его Фрэн Харрингтон, у нас его все знали как Фрэнниона Всепособного. Сам себе выбрал такое имя. Он и правда был способный, потому как лучше него со всякими древними раритетами никто не мог работать. А мы и собрались-то как раз из-за старой техники. Магической техники, конечно. Это была вроде как наша основная цель – сохранить наследие богов.

– БХР же есть, – заметила Джил. – Они этим и занимаются. Собирают магические диковины. Изучают, восстанавливают.

– И много мы с того имеем? – насмешливо каркнул Винпер. – БХР – правительственная организация, госпожа сыщик. Прибирают к рукам остатки былой мощи. И обращают на усиление правящей верхушки. Почти все раритеты, которыми они занимаются – это либо оружие для армии, либо очень нехилые медицинские агрегаты для богатеев. Боевые жезлы, генераторы метаморфоз, амулеты против всех хворей разом. Слыхал, где-то есть даже молодильная установка: кладут туда человека на ночь, и к утру он скидывает десять лет. Да только нам, обычным смертным, ни в жизнь этого всего не видать. Поэтому-то и собирались общества вроде нашего. Чтобы разыскать то, что не успели прибрать к рукам молодчики из БХР, и обратить на благо людям. Простым людям, а не всяким чинушам и миллионерам.

Он присосался к самокрутке, поперхнулся и снова начал кашлять.

– Да-а, – протянул Джон. – Теперь понятно, за что вас ловят и сажают.

– А вы как думали? – задыхаясь, проговорил Винпер. – За карточные фокусы? За гадание на чайных листьях? Мы были реальной конкуренцией Безопасному Хранилищу. Там, наверху, конкуренции не любят.

– Давай-ка ближе к делу, – попросил Джон. – Про нашего общего знакомого. Как его – Харрингтон Всепособный?

– Фрэнни был психом, – проворчал Винпер и осторожно, неглубоко затянулся. – Напрочь трогался умом, когда ему в руки попадали раритеты. Мы ведь как их доставали? Устраивали экспедиции по развалинам старых монастырей, искали схроны. Кое-что удавалось скупать по деревням. Знаете, бывает, что в войну дед какого-нибудь крестьянина упёр с поля боя трофейный огнежог. Этот огнежог валяется у крестьянина на чердаке и ржавеет, потому что в хозяйстве его не применишь, а сдать государству жалко. И тут приходим мы. Предлагаем нормальные деньги, обещаем не выдавать полиции. Многие соглашались... Так вот, Харрингтону удавалось влёгкую запускать все эти старинные хреновины. Больше никто не решался. Они ведь опасные, фонят, инструкции нет. Страшно было любую кнопочку тронуть. Мы, конечно, были энтузиастами своего дела, но не самоубийцами же! А Фрэн надевал свою дурацкую мантию, запирался с раритетом в какой-нибудь брошенной халупе, принимался его рассматривать, крутил, вертел, чуть не обнюхивал... Потом что-то нажмёт, что-то повернёт, бац! И штуковина заработала. Талант.

– Или просто придурок, – вставила Джил. – Только сильно везучий.

– Везучий – не то слово, – согласился Винпер. – В конце концов эта его вера в собственное везение нас всех и угробила. Загорелось ему найти некую вещицу. Не помню, что именно она могла делать, помню, что страшно могучая хрень, если верить Фрэну, конечно. Подбил нас собраться и пойти её искать в подземную лабораторию под древней церковью Хальдер. Мы и пошли. Да только, когда явились на место, столкнулись нос к носу с агентами БХР, которые как раз вылезали из той лаборатории. Фрэн, мудила, начал палить в них из жезла, завязался бой. Они, конечно, были лучше вооружены и подготовлены: настоящие правительственные вояки. Наших всех положили, остался только я. И – если вам верить – сам Харрингтон. Ему, видно, удалось бежать, везучему говнюку. Ну, а меня схватили... и вот я здесь.

Он вновь заперхал, болезненно кривя заросшее грязное лицо.

– Приметы, – напомнил Джон. – Как он выглядит? Нарисовать, конечно, не сможешь...

Винпер отхаркался и сплюнул.

– Не художник, уж извиняйте, – сказал он, ухмыляясь дрожащими губами. – А примет особых, пожалуй, не было. Вот только рост огромный. Патлы седые всегда носил ниже плеч, бородища кустом. Седой, заросший, высоченный хер.

– Глаза какого цвета? Зубов, может, нет? Родинки, шрамы? – допытывался Джон.

– Глаза... Не помню уже. Обычные глаза, вроде, серые. Зубья все на месте, во всяком случае, те, которые было видно. Родинок заметных не припомню. Шрамы... А, ну да. Его тогда ранили в лаборатории. Всадили заряд из жезла прямо в спину. Он упал, я ещё подумал – конец Фрэну, так ему и надо, падле. Дальше уже не видел, меня скрутили и бросили мордой в пол. Признаться, до сегодняшнего дня его дохлым считал. Живучий оказался, гад.

– То есть, у него шрам на спине? – буркнул Джон. – Охренительная примета, ничего не скажешь.

– Может, он после этого и онемел, – предположила русалка. – Тяжёлое ранение ведь.

– Может, и так, – Джон устало потёр переносицу. – Больше ничего не сможешь припомнить, Винпер? Где он может скрываться, где жил раньше?

Арестант развёл тощими руками:

– Мы ж специально такие вещи в секрете держали. Вдруг одного схватят, а он остальных заложит, и пойдёт по домам облава. Одно могу сказать: была у него любовь к заброшенным домам. С раритетами всегда работал именно в таких местах, все сходки созывал где-нибудь на окраине, в старых складах или фабриках. Вроде как нравилось ему такое.

– Это я уже понял, – процедил Джон. Его разбирала досада. Визит в Маршалтон обошёлся недёшево, двух третей аванса, выданного О'Беннетом, как не бывало, да и жаль было впустую потраченного времени. Амулеты, понятное дело, пригодятся самому, но кто вернёт потерянный день?

Загремели подкованные шаги, за спиной Винпера открылась дверь. В окошко дохнуло гнилым сквозняком, Винпер поднялся со стула и, повинуясь окрику, покорно шагнул прочь из каморки. Напоследок он оглянулся и выкрикнул:

– Господа сыщики! Желаю удачи! Найдите эту сволочь, засадите надолго! Он всем...

Послышался глухой удар, Винпер захрипел и смолк. Дверь закрылась. Джон и Джил поднялись со скамеек. Больше здесь ловить было нечего.

– Пожалуйте на выход, – буднично произнёс дежурный охранник. Лязгнул засов, Джон шагнул через порог и вышел на улицу. Дождь не прекратился, даже, кажется, лил сильнее. Джил запрокинула голову, зажмурилась, слизнула с губ дождевую влагу.

– Ну что, домой? – спросила она негромко.

– Домой, домой, – прокряхтел Джон, нахлобучивая шляпу на лоб. – Прокатились ни за хрен собачий.

Джил огляделась.

– А где этот, который нас сюда вёл?

– Майор-то? – Джон тоже окинул взглядом длинный тюремный двор. – А боги дохлые его знают. Пойдём так, небось не заблудимся.

Они поплелись туда, откуда пришли. Занятый раздумьями, Джон не сразу заметил, что из-за стен доносится человеческий шум: гомон, далекие выкрики, топотанье. Вместе с Джил они добрели до углового высокого здания, за которым, как помнилось, надо было повернуть налево; повернули, обнаружили низкую арку с тоннелем; из тоннеля вышли к стене с колючей проволокой сверху. Куда идти дальше, Джон забыл. Поспорили, решили бросить жребий по-нинчунски, на пальцах. Джон выбросил "камень", у Джил вышла "вода". Заспорили ещё жарче, выясняя, что сильней. Джон считал, что камень останавливает воду, и нужно идти направо, Джил говорила, что вода точит камень, и надо налево. Пока они препирались, шум за стенами стал сильней, можно было уже различить отдельные голоса. Джон прислушался и понял, что происходит нечто скверное. Джил, видимо, сделала тот же вывод.

– Что там за дела творятся? – спросила она хмуро. Словно бы ей в ответ, щёлкнул выстрел. Кто-то завопил, раздалось ещё несколько выстрелов, почти слившихся воедино. Между кирпичных стен шарахнулось эхо.

– Вот дерьмо, – сквозь зубы прошипел Джон, расстёгивая кобуру. – Пойдем поскорей.

С револьвером в руке он быстро зашагал вдоль стены – как и собирался, направо. Джил, тихо ворча горлом, поспешила вслед. Крики были слышны всё ближе и ближе. Через полсотни ре в стене открылась арка, заглянув в которую, Джон понял сразу две вещи. Первое – что верно выбрал направление, поскольку из арки были видны знакомые окованные ворота на волю. Второе – что на волю им этой дорогой не выйти.

Тюремный двор превратился в поле боя. Похоже, драка, которую пытался усмирить майор Балто, переросла в бунт, потому что арестанты вырвались на свободу, и теперь двор был заполнен оборванными, окровавленными людьми, сражавшимися с охраной. Тюремщиков было меньше, они палили в толпу, но на место тех, кто был подстрелен, лезли новые – из сорванных с петель дверей, из окон с выломанными решетками. Заключённые орали, свистели, размахивали отнятыми у охраны дубинками. На земле лежали тела, вода в лужах была красной. Джон стиснул зубы.

– Назад, – бросил он, отпрянув за угол арки. Они побежали обратно вдоль стены. Джил была впереди, Джон хотел крикнуть ей, чтобы держалась за ним, но не успел. Из бокового тоннеля, откуда они вышли, показались арестанты. Их было много – целый поток смердящих, тяжело дышащих, жадных до крови хищников. Джон стал стрелять. Трое человек упали, толпа перевалила через них и устремилась к сыщикам. Джил попятилась, скаля клыки. Арестант, замахнувшийся на неё дубинкой, обмяк и повалился грязным кулём на землю, другого она сцапала за голову и, крутанув, сломала шею, но ещё четверо схватили русалку и прижали к стене. Начали сдирать одежду. Джил завыла, принялась лягаться, щёлкать зубами – без толку, нападавшие брали числом. Джона тем временем окружили: боязливо, на всякий случай сторонясь разряженного револьвера. Бородатый, с гнилыми зубами мужик, гикнув, взмахнул палкой. Джон перехватил его руку, отобрал палку, толкнул бородача, треснул по черепу. Ткнул другого в горло, третьему попал по ребрам – слабо, на излёте. Почувствовал обжигающий удар в плечо. Отскочил, завертел головой, увидел, как падает Джил. Прыгнул к ней, споткнулся о выставленную ногу и упал сам.

Всё кругом вдруг стало прозрачным и хрупким, как сделанные из стекла часы. Как остановившиеся часы. Он видел искажённые, грубые лица над собой, занесённые дубинки, готовые опуститься ножи в руках. Видел Джил, сомкнувшую клыки на чьём-то запястье, брызги крови, застывшие в воздухе, как россыпь рубинов. Видел себя, лежащего на земле, заслонившегося рукой от удара. Видел тучи, равнодушно сеявшие дождь над Собачьим островом, видел кирпичные стены и клубки колючей проволоки. Видел это всё не своими глазами, а глазами арестантов. Потому что был у каждого из них в голове.

наша взяла ответят гады за Винпера за всех задавим бабу поймали бабу хочу бей дави первым буду ногами замесим глаза вырежу всех перевешаем где кухня пожрать воля наконец воля баркас захватить бабу раздевай домой скорее отсидимся всех утопим как я его раскатал юшка наружу навались братва дубину дайте вломить жрать охота на чистый двор богатеев резать подыми револьвер бей до смерти всё спалим по кирпичику разнесём в пыль растопчем поквитаюсь за десять лет рви ломай пику в бок бритвой по роже огня сюда дави фраеров наше время наша воля вернусь в город найду суку да да да победа

Они словно бы кричали все разом, и Джон кричал вместе с каждым из них. Их мысли были его мыслями, их головы – его головой. Сознания двух десятков людей сплелись в одну паутину, в одну сеть, в центре которой был Джон. Сеть ненавидела его и Джил, сеть жаждала плоти, крови и смерти. Тогда он изо всех сил рванулся – вверх, к свету, к дождливому небу.

И разорвал её.

Арестанты взревели – одновременно и на разные голоса, будто свихнувшийся дирижёр дал сигнал хору безумцев. Дубинки и ножи выпали из рук. Кто-то схватился за голову и рвал волосы, кто-то упал на колени, хрипя, теребя лохмотья на груди, кто-то согнулся пополам и блевал желчью. Потом они так же разом умолкли и один за другим осели наземь. Будто каждый вспомнил нечто важное, требующее тишины и покоя, и прилёг отдохнуть. Больше никто из них не двигался и не дышал. Джон перекатился набок, вскочил, бросился к русалке. Та поднималась на ноги, с яростным удивлением глядя на валявшихся подле неё людей.

– Ты как? – прохрипел Джон, сграбастав её за плечи.

– Цела, – бросила Джил, запахивая на груди порванный редингот и оглядывая его с ног до головы. – А сам?

– Нормально вроде, – ответил Джон. Джил хотела спросить ещё что-то, но из тоннеля послышался знакомый голос:

– Эй! Сыщики!

Джон обернулся и увидел майора Балто. В правой руке тот держал винтовку, левой делал широкие округлые жесты. За стеной вновь загрохотали выстрелы – мощно, слаженно, залпами.

– Давайте за мной! – проревел Балто, отступая вглубь тоннеля. – Подкрепление пришло, сейчас будет жарко!

Джон схватил за руку Джил, подобрал с земли револьвер и последовал за майором. В тоннеле валялись тела – не так много, как осталось лежать у стены, но тоже порядочно.

– Бунт? – спросил Джон, поравнявшись с Балто.

– Зарвались, сволочи, – ответил тот. – Говорят, конвойные кого-то из этих подонков неудачно пустили в расход. Из-за кисета табаку, или вроде того... Вздор. Остальные узнали, и пошло-поехало. Ничего, сейчас всех ребят под ружьё поставил. Перестреляют, как вшивых собак. Посидите пока у меня. И чтоб больше ни шагу без сопровождения, Хальдер вашу мать! Ещё гражданских жертв не хватало.

– Ладно, – ответил Джон. У него кружилась голова. Винпер, табак... Холера, не то, потом. Что сейчас произошло? Он сделал что-то? Как он это сделал? И что именно? В висках стучало, память расползалась, как дырявая сеть. Сеть! Была сеть. Вроде паутины. И он... разорвал её. Разорвал внутри их голов. Внутри всех. Как?!

Они вышли на свет, во двор. Балто выдернул из-за пазухи медальон, забормотал, не оборачиваясь, на ходу энергично тыча винтовкой в воздух.

– Джонни, – сказала Джил, – ты же ранен!

Он глянул туда, куда она показывала. Плечо и впрямь горело, рукав плаща был перечёркнут косым разрезом с рваными краями. Отстав от широко шагавшего майора, Джон стянул плащ. Рубашка была мокрой, липла к коже. Джил разодрала порезанную ткань, показалась рана. Не слишком опасная, неглубокая, длиной с палец, она пересекала плечо выше бицепса, и из неё медленно текла кровь. Джон не сразу понял, что это кровь, стёр ладонью, но из раны потекло опять, и сомнений не осталось. Он стряхнул капли на землю, они тут же смешались с дождевой грязной водой, распустились в луже дымчатыми разводами. Невдалеке снова грянул залп, заметался между кирпичных тюремных стен и унёсся в пасмурное небо. В небе, словно эхо выстрелов, шевельнулся гром. Дождь припустил с новой силой.

– Джонни... – прошептала Джил. Он во все глаза смотрел на собственную руку, словно бы залитую молоком. Молоком странного, жемчужного оттенка.

Его кровь была белого цвета.