Ответный матч

В один ненастный ноябрьский вечер я возвращался домой в Пикадилли, и вдруг мое истерзанное совестью сердце затрепетало от ужаса, когда чья-то рука опустилась неожиданно мне на плечо. Я уже подумал, – я всегда это думал, – что пробил мой час, но это оказался лишь Раффлс, улыбавшийся мне среди уличного тумана.

– Вот приятная встреча! – сказал он. – Я высматривал тебя в клубе.

– Да я как раз отправляюсь туда, – возразил я, пытаясь оправиться от своего страха.

Но, увы, это была тщетная попытка, что я отлично видел по веселой улыбке Раффлса и снисходительному покачиванью головой.

– Вместо клуба пойдем-ка лучше ко мне, – предложил он. – У меня есть кое-что интересное рассказать тебе.

Я хотел было уклониться от этого приглашения: тон его голоса уже заранее предсказывал, какого рода интерес представит наша беседа, а против таких именно интересных вещей я и боролся последние месяцы не без некоторого успеха. Я говорил уже раньше и повторяю еще раз, что в целом мире не было для меня человека, до такой степени неотразимого, как Раффлс, особенно когда он бывал в ударе. После небольшой услуги, оказанной нами сэру Бернарду Дебенгаму, мы наслаждались жизнью совершенно независимо друг от друга, и Раффлсу не представлялось ни малейшего повода настраивать себя на тот лад, который бывал для меня так опасен. Благодаря этому со времени нашего расставания я мог подвергнуть себя продолжительному, непоколебимому строгому искусу в добропорядочности.

Будьте уверены, я не отошел бы от такой жизни, если бы мог, и человек, о котором я говорю вам, простил бы мне подобную измену. Я и теперь пытался уклониться от его приглашения, как уже было сказано выше. Но он просунул свою руку под мой рукав и рассмеялся тихим смехом человека, у которого легко на сердце. А пока я рассуждал сам с собой, мы уже поднимались по лестнице в его квартиру на Олбани.

Огонь угасал в камине. Раффлс разгреб его, подбросил свежих углей, засветив предварительно газ. Что касается меня, то я стоял неподвижно, не снимая пальто, до тех пор, пока хозяин сам не стащил его с меня.

– Что ты за человек, право! – шутливо заговорил он. – Можно подумать, что в нынешнюю благодатную ночь я собираюсь предложить тебе совершить кражу. Но если это не так, Банни, то садись в кресло, наслаждайся теплом и располагайся вообще поудобнее.

Он протянул к моей сигаре зажженную свечу и принес мне виски с содовой. Затем Раффлс вышел в переднюю, и я отчетливо слышал, как он задвинул засов у входной двери в ту самую минуту, когда я только что начал приходить в состояние блаженного покоя. Звук задвигаемого засова заставил меня вздрогнуть, а через минуту Раффлс уже пододвигал себе стул поближе к моему и, скрестив руки, искоса следил за моим возраставшим волнением.

– Не помнишь ли ты, Банни, некоего старого холостяка в Мильчестере? – его тон был настолько же ласков, насколько мой резок, когда я отвечал ему утвердительно. – Джентльмена и крикетиста, если ты припоминаешь?

– Я не забыл его.

– Зная, что ты за всю свою жизнь не подал ни разу мяча, я думал, что ты забыл его. Так вот, этот самый джентльмен справился со своим выигрышем довольно благополучно, но прочие игроки попались.

– Бедняжки!

– Не очень-то жалей их. Припоминаешь ли ты того молодца, которого мы видели в гостинице? Цветущий, франтоватый парень, о котором я еще сказал, что он один из умнейших городских воров.

– Помню. Это оказался некто Краушей.

– Да, хотя, конечно, он лишь прикрывался такой кличкой, но пусть будет Краушей. Тебе не к чему жалеть его, старый дружище: вчера вечером он бежал из Дартмура.

– И отлично сделал.

Раффлс улыбался, хотя его брови уже поднимались кверху, а за ними последовали и плечи.

– Ты совершенно прав, это было отлично сделано. Я удивляюсь, что ты ничего не читал об этом в газетах. При сильнейшем болотном тумане наш добрый приятель Краушей отодвинул засовы и выскочил без единой царапины из-под перекрестного огня. Честь ему и слава, я согласен, молодец такого закала заслуживает свободы. Но Краушей сделал еще кое-что и получше. За ним гонялись целую ночь и все-таки не сумели его разыскать. Все это ты прозевал, стало быть, в утренних газетах.

Он развернул принесенный им с собою номер «Pall-Mall».

– Но вот послушай-ка, что было дальше. Тут помещен рассказ о его бегстве, с описанием одного случая, который ставит его на высшую ступень: «Беглец был выслежен в Тотнесе, где он ранним утром, по-видимому, совершил изумительно-смелый грабеж. Говорят, он пробрался в жилище почтенного Имингворта, священника здешнего прихода, который, проснувшись в обычный час, не отыскал, к удивлению, своего платья. Но в то же утро позднее было найдено платье преступника, тщательно уложенное в комоде. За это время Краушей уже совершил свой вторичный побег. Надеются, однако, что столь заметный костюм даст возможность сегодня же вновь задержать беглеца». Что ты об этом скажешь Банни?

– Без сомнения, он спортсмен в своем роде, – заметил я, вновь принимаясь за газету.

– Более того, – возразил Раффлс, – он артист, и я завидую ему. К священнику и на глазах у всех! Великолепно, великолепно! Но это еще не все. Я только что прочитал в клубе, что было произведено нападение на дороге у Даулиша. Там найден священник в бесчувственном состоянии, футах в шести от дороги. Опять работа его рук! Телеграмма этого не говорит, но дело ясно: он просто-напросто пристукнул еще кого-нибудь, обменялся опять с ним платьем и преспокойно вернулся в город. Разве это не замечательно? Полагаю, что это самая поразительная вещь в своем роде, которая когда-нибудь исполнялась!

– Но зачем же он вернулся в город?

Восторженное выражение в одно мгновение слетело с лица Раффлса. Очевидно, я опять навел его мысль на опасения, возникшие уже ранее в его уме и лишь забытые им при рассказе о подвигах товарища по преступлению в порыве искреннего восторга. Прежде чем мне ответить, он глянул через плечо по направлению к передней.

– Боюсь, – сказал он, – что этот каналья напал на мой след!

И затем Раффлс опять стал самим собою: спокойно-насмешливым, невозмутимо-циничным, подшучивая, по своему обыкновению над общим положением дела и над моим изумлением.

– Но подумай, что ты говоришь! – воскликнул я. – Что может Краушей знать о тебе?

– Немного, но он подозревает.

– Почему же?

– Потому что в своем роде он почти такой же, как и я, потому, дорогой мой Банни, что, имея глаза и шевеля мозгами, он возымеет подозрения. Он видел меня однажды в городе со старым Бэрдом. Он должен был видеть меня вскоре на Мильчестерской дороге и затем на крикетном поле. Я, наконец, знаю, что это действительно так, потому что он писал и говорил мне об этом перед своим побегом.

– Он писал тебе! А ты мне никогда ничего не говорил об этом!

Но неисправимый хитрец ответил обычным вопросом:

– К чему бы это привело, дружище? Это только встревожило бы тебя.

– Ну ладно, что же он говорит?

– Что, к своему крайнему сожалению, он был вынужден скрыться ранее своего возвращения в город, так как предполагал иметь честь лично засвидетельствовать мне почтение. Однако он надеется, что это удовольствие лишь отсрочено, поэтому просит меня не уезжать, помедлив до тех пор, пока он удерет из тюрьмы. Разумеется, он уже знал, как ожерелье леди Мельроз выскользнуло из его пальцев. Он заявил, что человек, который мог завладеть этим ожерельем, оставив остальное нетронутым, пришелся ему по вкусу. Далее высказывалось несколько соображений относительно отдаленного будущего, которое, я опасаюсь, может превратиться в самое ближайшее! Я только удивлен, что он еще до сих нор не явился.

Раффлс снова заглянул в переднюю, остававшуюся по-прежнему темной, причем внутренняя дверь ее была заперта так же тщательно, как и наружная. Я спросил его, что он намерен делать.

– А пусть себе стучится, если пойдет на то. Швейцар ему объявит, что я уехал из города, и в недалеком будущем это окажется сущей правдой.

– Ты уезжаешь сегодня ночью?

– В 7:15, со станции Ливерпуль. Я редко говорю о своих родственниках, Банни, но у меня есть лучшая из сестер во всем свете, она замужем за деревенским пастором в одном из западных графств. Она всегда чрезвычайно радушно встречает меня и заставляет меня читать разные поучения, чтобы вернуть меня к церкви. Я очень жалею, что тебя там не будет, Банни, чтобы послушать мою речь в воскресенье. В этом приходе я обдумал одно из своих лучших предприятий, и во время бури я не знаю более надежного порта. Но пора укладываться. Я хотел только дать тебе знать, куда и почему я отправляюсь, на случай, если ты захочешь последовать моему примеру.

Раффлс бросил окурок сигары в огонь, потянулся во весь рост и замер вдруг в этой неэлегантной позе, так что я невольно оглядел его с ног до головы, но, проследив за его взглядом, я сам вскочил, как ужаленный. На пороге дверей, отделявших гостиную от спальни, стоял хорошо сложенный человек, одетый в платье с чужого плеча, и отвешивал нам такой низкий поклон, что его крупная голова предстала перед нами в виде правильнейшего шара, утыканного короткими рыжими волосами.

Как ни был быстр осмотр этой эффектной фигуры, но даже такого короткого времени было достаточно, чтобы Раффлс пришел в себя. Его руки были уже заложены в карманы и улыбка играла у него на лице, когда я снова перевел свой взгляд на него.

– Позволь представить тебя, Банни, – сказал он, – нашему достопочтенному коллеге, мистеру Реджинальду Краушею.

Круглая голова качнулась еще раз, затем показался резко очерченный лоб над грубым обритым лицом, совершенно багровым, как я припоминаю, вследствие чересчур узкого воротника. Но в ту минуту я не мог ни к чему отнестись критически, я неожиданно пришел к своему собственному умозаключение и вызывающе повернулся к Раффлсу.

– Опять штуки! – воскликнул я. – Опять один из твоих проклятых фокусов: затащил его сюда, потом завлек меня и хочешь, вероятно, чтоб я присоединился к вам? Будь же ты проклят!

Но моя отповедь была встречена таким холодным взглядом, что я устыдился своих собственных слов, едва они замерли у меня на устах.

– Ты не шутишь, Банни? – промолвил Раффлс, пожимая плечами.

– Господь с вами, – вскричал Краушей, – он ничего не знает, он не ожидал меня, он прав, а вы – шут гороховый, – он подошел к Раффлсу. – Я знаю, и вы иногда валяете дурака, но с гордостью могу сказать, вы делаете это по-моему.

И он протянул Раффлсу свою волосатую руку.

– После этого, – сказал Раффлс, пожимая его руку, – что же мне остается еще прибавить? Вы, наверное, слышали мое мнение о вас. Я также горжусь честью познакомиться с вами. Но каким образом вы сюда попали?

– Вам никогда не догадаться, – сказал Краушей, расстегивая свой воротник. – Поговорим лучше, как мне отсюда выбраться с Божьею помощью, это вот будет дельнее, – шея его была окружена красноватым кольцом, которое он нежно потирал рукой. – Не знаю, долго ли мне придется любезничать с вами, – добавил он, – не знаю даже, как вы ко мне отнесетесь.

– Угодно виски с содовой водой? – спросил Раффлс, когда гость уселся в кресло, с которого я только что вскочил.

– Нет, я не пью этого, – возразил Краушей, – поговорим-ка сначала о деле. Вам ведь, Господь вас помилуй, легко от меня не отделаться!

– Но чем же я могу вам служить?

– Вы это знаете и без меня.

– Скажите же сами.

– Замести следы, вот чем. Это все, чего я желаю от вас, и я отдаюсь в ваши руки. Мы братья но оружию, хотя я теперь безоружен. Да в этом нет надобности – вы слишком умны. Но как бы то ни было, мы – братья, и вы должны видеть брата во мне. Положим, это так. Но вы можете взглянуть на меня по-своему. Вполне предоставляю это вам.

В его голосе звучали миролюбие и покорность. Он нагнулся, оторвал пару пуговиц от ботинок, обутых на босую ногу, и швырнул их в огонь, судорожно распрямляя пальцы на ногах.

– Я надеюсь, вы носите ботинки большего размера, – сказал он. – Я бы, впрочем, и сам их высмотрел, если бы вы дали мне на это время. Я пришел незадолго до вас.

– Вы хотели рассказать мне, как вы попали сюда.

– К чему? Вас мне учить нечему. Кроме того, мне хочется уже выбраться вон. Выбраться из Лондона, из Англии, даже из благословенной Европы. Вот все, чего я хочу от вас, мистер. Я не спрашиваю, как вы за это приметесь. Вы знаете, откуда я явился, судя по тому, что я слышал, знаете, что я намерен делать: я вам только что сказал это. Подробности же дела всецело отдаю в ваше распоряжение.

– Ладно, – сказал Раффлс, – посмотрим, как мы должны тут поступить.

– Мы должны… – подтвердил м-р Краушей, комфортно откидываясь назад и делая мельницу своими короткими большими пальцами.

Раффлс обернулся ко мне, и хотя его глаза блестели, но лоб был нахмурен, а в складках губ сквозила решимость, смягчаемая некоторым раздумьем. Говорить он начал совершенно так, как если бы мы только вдвоем находились с ним в комнате.

– Ты представляешь себе положение, Банни? Если наш друг, выражаясь его языком, будет «застукан», то он предполагает зацепиться за тебя и меня. Он достаточно осторожен, чтобы не распространяться об этом, но дело вполне ясно и даже естественно при осложнениях такого рода. Я бы сделал на его месте то же самое. Мы миновали уже подводные камни, а он как раз наскочил на них, все это как нельзя более очевидно. Мы должны участвовать в предстоящей игре, у нас нет возможности ему отказать, да если бы и была, то я все равно бы ей не воспользовался. Наш друг – удивительный спортсмен, он на глазах у всех исчез из Дартмура, и было бы чертовски жаль, если бы он снова попал туда. Да этому и не бывать. Не бывать, если только я придумаю какой-нибудь способ спровадить его за границу.

– Какой хотите, – прошептал Краушей с закрытыми глазами. – Я предоставляю все вам.

– Да проснитесь же и расскажите нам все по порядку.

– Отлично, мистер, только я просто засыпаю на ходу.

И он вскочил на ноги, щуря глаза.

– Полагаете ли вы, что вас проследили до города?

– По всей вероятности.

– А здесь?

– При нынешнем тумане едва ли, если мне хоть сколько-нибудь повезло.

Раффлс направился в спальню, зажег там огонь и возвратился к нам.

– Так вы влезли через окно?

– Вроде того.

– Это дьявольский шик с вашей стороны так находить лазейки. Меня страшно интригует, как вы удрали среди белого дня, хотя и в тумане! Но перейдем к другому. Так вы полагаете, что вас не видели?

– Полагаю, сэр.

– Ладно, положим, что все идет как по маслу. Я произведу разведку и тотчас это узнаю. А теперь, Банни, предлагаю пойти подкрепиться и потолковать о нашем деле.

В ту минуту, когда Раффлс обращался ко мне, я взглянул на Краушея. Он силился подавить свое волнение, но оно ясно сквозило в его побледневшем свирепом лице, в блеске его встревоженных глаз, в судорожном сжимании кулаков.

– А что же будет со мной? – воскликнул он, присовокупляя проклятия.

– Вы подождете здесь.

– Нет, вы не уйдете! – крикнул он и одним прыжком очутился у двери, загораживая ее собой. – Вам не выйти отсюда, черти проклятые!

Раффлс, пожав плечами, обратился ко мне:

– Вот самое скверное у этих профессоров, – сказал он, – они никогда не хотят пошевелить мозгами. Они видят гвоздь и сейчас же бьют по нему, это все, что они видят и знают, и воображают, что мы – то же самое. Не удивительно, что мы пообчистили их за последнее время.

– Не болтай зря, – огрызнулся гость. – Говори, ирод, все на чистоту!

– Справедливо! – согласился Раффлс. – Я буду говорить на чистоту, если желаете. Вы сказали, что сдаетесь мне, предоставляете все в мое распоряжение, и не доверяете мне ни на грош! Я знаю, что мне грозит, если я споткнусь, и все-таки иду на риск. Я намереваюсь приняться за дело. А вы сейчас воображаете, что я пойду и выдам вас. Тогда вы в свою очередь выдадите меня. Вы глупы, мистер Краушей, хотя и улизнули из Дартмура, вам лучше послушать человека умнее себя и повиноваться ему. Я или справлюсь с вашим делом по своему разумению, или не ударю пальцем о палец. Я пойду, куда мне угодно и с кем мне угодно, не спрашиваясь у вас. Вы же должны остаться здесь и вести себя тише воды, ниже травы, должны и на деле проявить столько же ума, сколько на словах, сдав все заботы мне на руки. А если не хотите, если вы достаточно глупы, чтоб мне не верить, так вот вам двери. Ступайте, рассказывайте, что хотите, и черт с вами!

Краушей хлопнул его по колену.

– Вот это речь, – сказал он. – Господь вас помилуй! Когда вы так заговорили, я знаю, с кем я. Отдаюсь в ваши руки. Узнаю человека, который умеет держать язык за зубами – вы молодчина. Я не решаюсь высказаться о другом господине, хотя и видал его с вами за работой, в провинции, но если он ваш товарищ, то, верно, и он молодец. Надеюсь, во всяком случае, джентльмены, вы не будете очень жестокосерды, – и он с плачевным видом дотронулся до своих карманов. – Я бы желал их заткнуть чем-нибудь. Вы во всю свою жизнь не встретите другого такого отчаянного побега.

– Это правда, – согласился Раффлс, – мы позаботимся о вас как следует. Предоставьте все нам и не сидите тихо.

– Идет! – произнес Краушей. – Я посплю, пока вы не вернетесь. Только виски не нужно, пока еще нет. Спасибо! Дайте лишь мне вырваться на свободу и – Господь вас помилуй – я стану опять ходовым парнем.

Раффлс снял с вешалки свое пальто, как сейчас помню, длинное, легкое одеяние, и прежде чем он облекся в него, беглец уже беспечно развалился в кресле. Когда мы уходили, он неясно бормотал еще что-то, грея у камина свои босые ноги.

– А ведь не глупый малый этот профессор, – сказал Раффлс на лестнице, – он даже гений в своем роде, хотя его приемы и кажутся мне немного элементарными. Но техника ведь еще не все, а вылезти из Дартмура и в тот же день пробраться в Олбани – это в общем такая штука, что частности можно и извинить. О, Боже мой милосердый!

Двигаясь по двору, подернутому туманом, мы наткнулись на человека, при виде которого Раффлс тихонько сдавил мою руку.

– Кто это?

– Человек, которого я менее всего хотел бы встретить! Уповаю на силы небесные, что он не слышал моего разговора.

– Да кто же это, Раффлс?

– Наш старый приятель Мэкензи на этом дворе.

Я остолбенел от ужаса.

– Ты думаешь, что он напал на след Краушея?

– Не знаю. Я выясню это.

Не успел я опомниться, как Раффлс уже загородил меня собой, а когда я снова обрел голос, он лишь рассмеялся и шепнул, что смелость города берет.

– Но ведь это безумие…

– Нисколько. Молчи. Вас ли я вижу, мистер Мэкензи?

Сыщик обернулся, испытующе оглядывая нас. При тусклом газовом освещении я заметил, что его волосы подернуты па висках сединой, а лицо мертвенно-бледно, вследствие полученной им тогда раны, едва не сведшей его в могилу.

– У вас лучшая память, чем у меня, господа, – сказал он.

– Надеюсь, вы совершенно поправились, – продолжал мой спутник. – Меня зовут Раффлс, и мы встречались с вами в прошлом году в Мильчестере.

– В самом деле? – воскликнул шотландец, едва не подпрыгнув. – Да, теперь я припоминаю ваше лицо, и ваше также, сэр. Ах, это была скверная история, но она окончилась счастливо, вот что самое главное!

Затем его врожденная сдержанность снова вернулась к нему. Раффлс ущипнул меня за руку.

– Да, окончилась великолепно, хотя не для вас, – сказал он. – А скажите, что нового известно о бегстве главного коновода, того молодца Краушея? Что вы об этом думаете, а?

– У меня есть в руках нити, – отвечал шотландец.

– Вот как! – вскричал Раффлс. – Я того и боялся, что вам снова придется бегать за ним.

Мэкензи качнул головой с сухой усмешкой и пожелал нам доброго вечера в тот миг, когда раскрылось таинственное оконце, и легкий свист донесся до нас сквозь туман.

– Мы должны проследить до конца, – шепнул Раффлс. – Нет ничего естественнее некоторого любопытства с нашей стороны. Скорее за ним!

И мы последовали за сыщиком, но через другой вход с той же стороны, с которой мы вышли, слева от Пикадилли. Мы шли за ним, нимало не скрываясь, и внизу лестницы наскочили на одного из привратников того дома. Раффлс осведомился у него, что случилось.

– Ничего, сударь, – поспешно отвечал слуга.

– Вздор, – заявил Раффлс. – Тут был сейчас Мэкензи, сыщик. Я только что беседовал с ним. Зачем он здесь? Да не таись же, любезный, ведь мы тебя не выдадим, если уж дана такая инструкция молчать.

Парень взглянул очень пристальным взглядом на блестевшее перед ним искушение. Дверь наверху стукнула, и он не устоял.

– Это было вот как, – прошептал он. – Сегодня после обеда пришел один господин нанимать комнату, и я послал его в контору. Один из лакеев отправился показывать ему незанятые помещения, и тот господин наткнулся на кучу медной посуды, которая и теперь еще тут. Тогда он послал лакея за управляющим, дескать, ему надо переговорить с ним кое о чем, а когда они пришли, того молодца уже и след простыл. Прошу извинения, сэр, но он прямо-таки пропал из глаз.

И привратник поглядел на нас блестящими глазами.

– Что же дальше? – спросил Раффлс.

– Так вот, сэр, посмотрели это они кругом, посмотрели да и махнули на него рукой, решили, что он раздумал, заперли комнату и ушли. Так все и оставалось до тех пор, пока с полчаса тому назад я не принес управляющему его любимейшую газету «Star». Минут так через десять управляющий прибежал бегом с записочкой в руках и послал меня с ней на извозчике в Скотланд-Ярд. Вот все, что я знаю, сэр, ей-ей. Теперь наверху медную посуду убрали, там сыщик и управляющий, они думают, что этот субъект спрятался где-нибудь тут недалеко. Я знаю, что они так думают, но кто он таков и чего им от него нужно, это мне невдомек.

– Очень интересно! – воскликнул Раффлс. – Я пойду спрошу сам. Идем, Банни, тут будет потеха!

– Прошу извинить меня, мистер Раффлс, но про меня вы ничего не скажете?

– Нет, не скажу, ты добрый малый! Я не забуду тебя, когда дело коснется спорта. Спорта! – прошептал Раффлс, когда мы ступили на лестницу. – Да ведь это бесценнейший спорт и для тебя, и для меня, Банни!

– Что ты намерен делать?

– Не знаю еще. Теперь не время думать. Надо приступать к делу.

И он постучался в закрытую дверь. Полисмен отворил ее. Раффлс прошел мимо него с видом такой значительной особы, что я успел проскользнуть за ним прежде, чем полицейский пришел в себя от недоумения. Ничем непокрытые половицы стучали под нашими ногами, в спальне мы застали нескольких офицеров, разглядывавших оконную раму с фонарем в руках. Мэкензи первый поднял голову и смерил нас взглядом.

– Могу я спросить, что вам угодно, господа? – сказал он.

– Нам угодно помочь вам, – весело отвечал Раффлс. – Мы уже имели однажды это удовольствие, и вот этот самый мой друг поймал молодца, ускользнувшего от всех остальных, и задержал его. Во всяком случае, это дает ему некоторое право посмотреть на происходящую забаву. Что же касается меня, то, правда, я только помог вам добраться до дома, но я надеюсь, дорогой мистер Мэкензи, что вы ради старого знакомства позволите мне принять участие в предстоящей охоте. Я лично могу пробыть здесь в любом случае лишь несколько минут.

– Так вы немного увидите, – проворчал сыщик, – потому что виновника тут нет. Констебль, ступайте станьте внизу у лестницы и ни под каким видом не позволяйте никому больше подниматься наверх, ни под каким видом. Эти же господа могут в конце концов нам оказаться полезными.

– Как это мило с вашей стороны, Мэкензи! – с жаром воскликнул Раффлс. – Но что тут такое? Я расспрашивал привратника, прежде чем подняться к вам, но ничего не мог выжать из него, кроме рассказа, что кто-то пришел посмотреть комнаты и после того его больше не видали.

– Мы ищем одного человека, – сказал Мэкензи. – Он скрывается где-нибудь тут в закоулках, или я дал порядочного маху. Вы проживаете в Олбани, мистер Раффлс?

– Да.

– Ваши комнаты близко отсюда?

– Через один этаж.

– Вы сейчас оттуда?

– Да, только что.

– И весь день вы оставались дома?

– Нет, не весь.

– В таком случае я буду вынужден обыскать и ваше помещение, сэр. Я готов перерыть в Олбани все комнаты до единой! Наш приятель, по видимому, отправился на чердак, однако, он оставил гораздо больше следов снаружи, чем внутри дома, но мы его разыщем где бы то ни было, хотя бы мне пришлось все тут разгромить.

– Я оставлю вам свой ключ, – с полной готовностью отвечал Раффлс. – Я не обедаю дома и оставлю его вам у швейцара внизу.

В безмолвном изумлении я затаил дыханье. Что могло значить такое безумное обещание? Оно было дано вполне добровольно и было убийственно для Краушея, в нескрываемом ужасе и отчаянии я схватился за рукав Раффлса. Мэкензи же, бросив ему несколько благодарственных слов, отвернулся к подоконнику, и мы могли незаметно скользнуть через отворенные двери в соседнюю комнату. Окно последней выходило во двор, оно было еще открыто, и пока мы с напускной беспечностью смотрели в него, Раффлс начал меня успокаивать.

– Все идет превосходно, Банни, делай, что я тебе скажу, и предоставь остальное мне. Мы хоть и прижаты к стене, но я все-таки не отчаиваюсь. На твою долю выпадет обязанность липнуть к этим молодцам, особенно если они будут шарить в моих комнатах. Они не должны совать носа дальше, чем нужно, и если ты будешь тут, они так и сделают.

– Но куда же ты сам денешься? Не хочешь же ты посадить одного меня на мель?

– Если я поступаю так, то лишь затем, чтобы в надлежащий момент пустить козыри. Кроме того, в комнате есть такие предметы, как окна, а Краушей – человек, способный отважиться на риск. Ты должен верить мне, Банни, не первый день ты меня знаешь.

– Ты уже уходишь?

– Некогда терять время. Не отставай от них, старый друг, но ни под каким видом не давай заподозрить себя, – его рука на мгновение опустилась ко мне на плечо, затем он оставил меня у окна и прошел через комнату. – Мне уже пора уходить, – доносились до моего слуха его слова, – но мой друг останется здесь до конца. Я же потушу газ в своих комнатах и оставлю ключ там, внизу у констебля. Желаю вам благополучного исхода, Мэкензи, это единственное, чего я могу пожелать.

– До свидания, сэр, – послышалось в ответ озабоченным тоном, – весьма благодарен.

Мэкензи все еще хлопотал у окна, я же стоял у другого, переживая смешанное чувство страха и злобы, несмотря на то, что я прекрасно знал Раффлса с его неистощимой находчивостью. До сих пор я всегда приблизительно знал, что он предпримет в данном случае. В этот раз я, по крайней мере, не мог и вообразить какой-нибудь способ, преисполненный хитрости и отваги. Раффлс вернется в свою комнату, предупредить Краушея и выпустит его? Нет, там есть такие предметы, как окна. Тогда к чему же Раффлс оставил нас? Я перебрал в уме множество средств и наконец остановился на кэбе. Окна спальни выходят в узкий переулок, они расположены не особенно высоко, человек может выскочить из них на кузов кэба, даже когда тот движется, и может быть увезен из-под самого носа полиции! Я представлял себе Раффлса, правящего кэбом, неузнаваемого во мраке ночи. Картина эта вырисовалась в моем мозгу в тот момент, когда он прошел под окном, поднимая воротник своего длинного пальто и направляясь в свою комнату. Картина эта не покидала еще мое воображение и когда он проходил обратно, передавая стоявшему внизу констеблю свой ключ.

– Мы напали на его след, – проговорил знакомый голос за моей спиной. – Он полз на чердак, это ясно, только как он мог выбраться из этого окна – вот что для меня тайна. Мы прежде осмотрим все здесь, и пощупаем все, что можно, от самого карниза. Лучше, если вы отправитесь вместе с нами, коли угодно.

В Олбани, также как и везде, верхний этаж отдается прислуге: тут целый ряд маленьких кухонь и каморок, которые нанимаются многими – и Раффлсом в том числе – вместо чуланов. Эти каморки оказались, разумеется, так же пусты, как и комнаты под ними, и это произошло на наше счастье, потому что мы сплошь заполнили собой все пустое пространство, так как теперь к нам присоединились управляющий и еще один жилец, которого он притащил к весьма явной досаде Мэкензи.

– Созовите уж лучше целый квартал, по кроне с физиономии, – сказал он. – Ну, ступайте, друг мой, на крышу, чтоб было одним меньше, берите свою долю в осмотре.

Мы все столпились около маленького оконца, которое Мэкензи попытался раскрыть. С минуту не доносилось ни звука, кроме поскрипыванья и шарканья полицейских сапог о темные каменные плиты. Затем вдруг послышался радостный крик.

– Что еще? – отозвался Мэкензи.

– Веревка, – услыхали мы, – веревка прицеплена к трубе за крючок!

– Господа, – завопил Мэкензи, – вот каким образом он влез наверх: он воспользовался для этого стержнем от телескопа, я бы никогда этого не подумал. Какой же длины веревка, мой милый?

– Совсем короткая. Я держу ее.

– Не доходит ли она до какого-нибудь окна? Спросите его! – закричал управляющий. – Он может увидеть это, если перегнется через перила.

Мэкензи повторил тот же вопрос. После некоторой паузы последовал ответ: «Да, доходит».

– Спросите его, до какого окна! – заорал управляющий в сильнейшем возбуждении.

– Он говорит, до шестого от края, – отвечал чрез минуту Мэкензи, втягивая свою голову в плечи. – Я бы хотел взглянуть на эту комнату с шестым окном от края.

– Комната мистера Раффлса, – сообщил управляющий после минутного соображения.

– В самом деле! – воскликнул Мэкензи. – Тогда нам не представится ни малейшего затруднения. Он оставил внизу свой ключ.

Слова эти были произнесены очень сухим, но многозначительным тоном, который уже и в ту минуту мне не понравился, казалось, подобное совпадение поразило шотландца, как нечто особенное.

– Где же мистер Раффлс? – осведомился управляющий, пока мы всей гурьбой поднимались наверх.

– Он отправился на обед, – ответил Мэкензи.

– Уверены вы в этом?

– Я видел, как он уходил, – вставил я.

Мое сердце билось отчаянно. Я не решился бы повторить сказанного еще раз. Но все-таки я продолжал свой путь во главе нашей маленькой процессии, и действительно – я переступил порог – этот Рубикон моей жизни – вторым. Переступая его, я застонал, так как Мэкензи, внезапно попятившись, больно отдавил мне пальцы. Через секунду я понял, в чем дело, и вскрикнул громче прежнего.

Перед камином, растянувшись во весь рост, лицом кверху лежал человек с небольшой ранкой на белом лбу, из которой капля за каплей сочилась кровь и заливала глаза. Этот человек был ни кто иной, как Раффлс!

– Самоубийство! – спокойно произнес Мэкензи. – Нет, вот кочерга, – скорее тут пахнет убийством, – он опустился на колени и почти весело покачал головой. – Даже не убийство, – продолжал он с оттенком отвращения в деловом тоне, – всего только нанесение раны, и у меня даже возникает подозрение, что не она свалила юношу с ног, от него так и разит хлороформом!

Сыщик вскочил на ноги и впился в меня своими непроницаемыми серыми глазками. Мои глаза были полны слез, но я смотрел на него без всякой тени смущения.

– Мне послышалось, вы сказали, что он ушел? – спросил сурово Мэкензи.

– Я видел его длинное пальто и думал, что оно одето на нем!

– И я мог бы поклясться, что это тот самый господин, когда он передавал мне ключ! – то был огорченный голос констебля, раздавшийся из задних рядов. Мэкензи, весь бледный, до самых губ, повернулся к нему.

– Хоть бы вы, проклятые полицейские, думали о чем-нибудь, – зашипел он. – Какой твой номер, разиня? Р. 34. Так слушайте вы, мистер Р. 34! Если этот джентльмен умрет, вместо того, чтобы прийти в себя, пока я говорю с вами, знаете ли, кем вы сделаетесь? Виновником в убийстве, ты, поросенок в мундире! Знаешь ли, кого ты пропустил сквозь пальцы? Краушея – того самого Краушея, что вчера убежал из Дартмура. Клянусь Богом, это сделали вы, Р. 34, и если он ускользнет от меня, а затравлю тебя на смерть!

Искаженное лицо, сжатые, трясущиеся кулаки – таков был вид этого спокойного человека в пылу битвы. Так проявилась новая черта в характере Мэкензи, черта, которую стоило отметить и подумать над ней. Через минуту он уже скрылся из нашей группы.

* * *

А нелегкая это штука проломить свою собственную голову, – признавался Раффлс немного позднее. – Гораздо легче полоснуть себя по горлу. Хлороформ – другое дело, когда применяешь его на других, то знаешь дозы в совершенстве… Так ты и в самом деле думал, что я скончался? Бедный мой цыпленочек, Банни! Надеюсь, Мэкензи видел выражение твоего лица?

– Видел, – отвечал я. – Только я не высказал ему всего, что он мог бы заметить.

– Это отлично. Ни за что в свете я не хотел бы, чтоб он пропустил это зрелище. Не думай, дружище, что я трус, потому что боюсь Мэкензи, и ведь ты знаешь, нам либо выплыть, либо потонуть вместе.

– А теперь мы должны еще плыть или тонуть с Краушеем в придачу, – заметил я с горечью.

– Только не мы, – возразил с убеждением Раффлс. – Старый Краушей – истинный спортсмен и отнесется к нам так же, как мы отнеслись к нему. Вдобавок, мы теперь квиты, и я не думаю, Банни, чтоб мы когда-нибудь повстречались с профессором.