Глава 11. Иванов

– Доктор!.. Доктор!.. – переодетый Степанов «Сомов» и лейтенант Мулин, помигивая фонариками, пытались отыскать среди деревьев белое пятно парашюта.

Только что самолет, покрутившись над кострами, сбросил груз и повернул на запад.

– Как они в 41-м до Москвы дошли с такими летчиками, – ворчал Степанов, – два мешка и одного мужика точно сбросить не могут… И ведь наверняка не самые плохие летают: в одиночку переть через линию фронта на тихоходном тарантасе, без прикрытия истребителей – тут ас нужен. А как доходит до выброски – на тебе, мазилы косоглазые! Им только в парке на карусели кататься. Ну, Геринг… ну, толстожопый… вот доберемся до тебя, я тебе припомню наши мучения… Чтоб ты так ложкой в рот попадал, как нам груз сбрасываешь. Слышь, Мулин, а может, они просто халтурят? Мол, мы вас до места довезли, а дальше хоть трава не расти: слезайте, граждане, ваша остановка… А если хотите с комфортом – за дополнительную плату! Ха-ха… Ну, а чем он, рядовой шпион, «подмазать» может? Да ничем, кроме как «большое спасибо» сказать. Вот его, бедолагу, и кидают куда ни попадя. Ну-ка, вон там, кажется, что-то мигнуло…

– Да, свет… Доктор! Доктор!.. Да он это, кому здесь еще фонарями светить. Пошли!

Шагов через пятьдесят они увидели человека, стягивающего с дерева парашютные стропы. Услышав треск веток под ногами, он бросил свое занятие и двинулся навстречу фонарику.

– Ну, наконец-то, доктор! Мы вас так ждали! – почти крикнул Мулин и радостно обхватил парашютиста.

– С приземлением, доктор! – подключился к объятиям Степанов. – А вещички ваши, кажется, немного в стороне должны лежать… Найдем!

– Вы Мулин? – врач вопросительно посмотрел на Степанова.

– Нет, я Сомов, – улыбнулся тот.

– Я Мулин, – кивнул лейтенант, – командир группы. С приземлением, доктор.

– Спасибо! – радости в голосе врача заметно не было. – Долго летели, но, слава богу, без неприятностей; линию фронта миновали удачно. А красивое зрелище, я вам скажу…

– Да, если смотреть сверху, когда в тебя не стреляют, – ухмыльнулся Мулин.

– Ладно, все разговоры потом… Вы себя-то не назвали, доктор, – протянул руку для знакомства Степанов.

– Ах, да, простите, второй раз в жизни прыгал, все в голове кругом идет… Иванов Борис Семенович.

– Пошли, Борис Семенович, нам еще ваш багаж найти надо – и к кострам, нас там уже заждались, и водка согрелась. Пошли! Сгребай парашют…

«Посылку» нашли быстро, и через полчаса Иванов уже знакомился с радистом Платоновым и «дезертиром Мартисовым».

– Соловья баснями не кормят, садитесь, где стоите, Мартисов, наливай! – командовал «Сомов», ухаживая за гостем и командиром. Мулин снисходительно позволял подхалимаж.

– Ну, давайте за встречу, закусим, чем абвер в прошлый раз послал, а потом поговорим. С благополучным прибытием вас, доктор! – Мулин отхлебнул из алюминиевой кружки, поморщился, нюхнул кусок хлеба и полез ножом в банку с тушенкой.

– А вас, Борис Семенович, одного в таком самолете катали? – поинтересовался «Сомов», откусывая огурец.

– Нет, кроме меня, летело еще пять человек.

– Они раньше сошли? – не унимался «Сомов».

– Да, часа за полтора. Хорошо вооруженная группа, все с ППШ. И груз с ними был немалый, тюков 20, если не больше. Долго сбрасывали, я аж замерз… А минут за сорок до моей цели сбросили еще тюков 15. Наверное, где-то рядом действует еще один отряд.

– Наливай, Мартисов, надо доктора согреть, – скомандовал «Сомов».

«Мартисов» разлил водку по кружкам, из мятого, но чистого ведерка достал несколько соленых огурцов, выложил на расстеленную плащ-палатку.

– За то, что о нас помнят «наши товарищи», – поднял кружку «Сомов» и залпом выпил. – Что там творится-то, в нашем тылу, в немецком? Расскажите, а то у нас здесь одна советская пропаганда, а по радио много не услышишь – Платонов батареи жалеет.

– Всех русских мобилизуют в РОА, к Власову; готовится генеральное наступление. Когда, понятно, не говорят, но, скорее всего, в конце лета. Начальство возлагает большие надежды на ваш отряд, Мулин.

– На наш отряд, на наш, вы теперь с нами, доктор, – уточнил Мулин.

– Да и, видимо, надолго. Мне приказано развернуть здесь госпиталь. Вероятно, предстоят серьезные бои.

– Госпиталь? – оживился «Сомов». – Так это и медсестры будут?..

– А какой же госпиталь без них, – потер руки «Мартисов», – вот это по-нашему, а то мы здесь совсем одичали без баб…

– Без женской ласки, Мартисов, ты ж культурный человек, хоть и живешь в лесу, – укоризненно поправил «Сомов».

– Хватит зубоскалить, у вас одно на уме! – прикрикнул Мулин.

– Виноват, командир, больше не повторится, – притих «Мартисов» и незаметно подмигнул «Сомову»: во дает лейтенант!

– А у вас, я смотрю, строго, – заметил Иванов.

– А как же, у нас если что – командир семь шкур спустит. Когда Волков заправлял, было попроще. А лейтенант прилетел – всем хвосты прищемил! Если так дело дальше пойдет, скоро строевой подготовкой заниматься начнем, – засмеялся «Сомов». – А вы, доктор, от строгости, наверное, там отвыкли?

Иванов вздохнул, внимательно посмотрел на «Сомова» и мотнул головой:

– У меня это «удовольствие» тянется с июля 41-го, как в плен попал.

– Вы о чем? – вроде не расслышал «Сомов».

– О строгости… Налейте, что ли, еще, давно не сидел в такой приятной компании.

– Еще насидитесь, доктор, – по-простецки пообещал «Сомов». – А ты чего, Мартисов? Наливай! Гулять так гулять, теперь нам не страшно – с нами медицина!

Выпили еще, закусили, потянулись к табаку.

– Конечно, не все и в плену складывалось плохо, – начал врач. – Поначалу было трудно, а потом как-то привык. Да и профессия помогала: лечил всех – и немцев, и красноармейцев. Как врачу мне поблажки делали: комнатка у меня в лагере была, зарплата.

– Это где? – спросил Мулин.

– В Гохенштайне, в Восточной Пруссии.

– И что, даже в лагерях выздоравливали? – с недоверием произнес «Сомов».

– Даже в лагерях. В 41-м меня раненого немцы принесли в какой-то сарайчик. Очухался, осмотрелся, увидел одного офицера. Артиллерист, старший лейтенант по фамилии Филькин, повреждены оба глаза. Молодой парень, симпатичный, крепкий и калека на всю жизнь… А потом случайно наткнулся на него в Гродненском лагере, в Белоруссии. Меня уже тогда немцы использовали как врача. Начал заниматься глазами этого Филькина и, что же вы думаете, кое-что удалось: левый глаз стал видеть. Конечно, не так, как раньше, но по лагерю Филькин сам передвигался! А то бы пристрелили его, чтоб не вертелся под ногами…

– Значит, красноармейцев лечили, доктор? Глаза им чинили, чтоб они в нас стреляли без промаха? – прищурился «Сомов».

– Лечил! Что ж меня теперь за это – к стенке? Немцы не поставили, а вы, Сомов, уже, похоже, прицелились!

– Да нет, вы не обижайтесь, доктор, это я так, для острастки, чтоб вы не перепутали, в какой партизанский отряд попали… А немцы и впрямь вас жалели.

– Кто им нужен, того они жалеют, кормят, лечат. В Гохенштайне был один барак. Стоял отдельно от остальных, за тремя рядами колючей проволоки. Назывался «Зондерлагерь 74». Обслуживали его исключительно сами немцы из лагерного госпиталя. Там содержалось четыре советских генерала и с полсотни старших офицеров. Летом 43-го привезли туда тяжело раненного майора-летчика. Смотрю – несут его в наш лазарет, рядом идут два гестаповца. Принесли, и ко мне: «Иванов, будешь оперировать! И смотри, чтобы летчик был жив. Если умрет – пойдешь вслед за ним». Я поковырялся, зашил, говорю: «Его надо оставить в госпитале». Гестапо ни в какую! Видать, тот майор важнее генералов был. «Будешь ходить и лечить его там!» – в «Зондерлагере» то есть. С месяц я каждый день наведывался к летчику, все хотел поговорить, узнать, кто он, откуда. Но гестаповский офицер не отходил от нас ни на шаг, и попробуй, заикнись с этим летчиком о чем-то, кроме ранения – к стенке! Так и сказали…

– И что же это за летчик такой был?

– Ходили по лагерю слухи, то ли сын, то ли племянник чей-то из кремлевской верхушки…

– Ты смотри… А сами-то немцы знали, кто он такой? – заинтересовался Платонов.

– А черт их разберет, может, и знали, может, подозревали, – Иванов изрядно захмелел. Он становился все разговорчивее, часто курил. – Они смешные, немцы. В Гродненском лагере дело было. Приходит как-то ко мне переводчик гестапо с чернявым военнопленным. «Иванов, – говорит, – посмотри-ка внимательнее и скажи, не еврей ли этот лупоглазый?» Я плечами пожал, сказал, что медосмотр такого диагноза не ставит. На следующий день этот гестаповец приводит ко мне еще пару новеньких. «А эти не евреи?» – спрашивает. Я опять плечами пожал, не могу, говорю, определить. Тогда этот хмырь из гестапо ко мне – «а ты сам, Иванов, не из евреев?». Я не выдержал, пошел к немецкому врачу Шульцу, сказал на свой страх и риск, что если еще раз ко мне приведут кого-нибудь на предмет определения национальности, я не буду оперировать, пусть отправляют назад в лагерь. Шульц посмеялся, но с кем-то из лагерного начальства поговорил, больше я этих гестаповцев в госпитале не видел. Хотя недели две боялся, что уж если придут, то наверняка за мной… Выпьем, что ли?..

– А вы откуда родом, доктор? – поинтересовался «Сомов», разливая по кружкам водку.

– Из Одессы.

– А-а… Так вы сами-то…

– Слушай, Мулин, – перешел на «ты» доктор, – у тебя здесь гестапо, а не разведгруппа абвера.

– Да он шутит, – успокоил Иванова лейтенант, – он у нас артист.

– Это точно, – подтвердил «Сомов», – я и спеть, и сплясать… и даже фокусы могу…

– А ну, покажи, – попросил врач.

– Пока не время, еще не пели, а фокусы у нас после песен… «По диким степям Забайкалья…» – неожиданно сильным, приятным голосом затянул «Сомов».

– «Где золото роют в горах!» – подхватила компания.

– «Бродяга, судьбу проклиная», – попытался пробасить доктор.

– «Тащился с сумой на плечах», – пропели все хором.

– Вот, вот, и я про суму, – перекрикивая песню, возник «Мартисов», – вы тут пока пойте, а мы с Платоновым пойдем, багаж разберем.

– Там новые батареи должны быть, а нам через два часа на связь выходить, утро скоро.

– «Бродяга Байкал переехал, навстречу родимая мать!» – разносилось по лесу, наполненному предрассветной свежестью.

Со стороны могло показаться, что у костра на привале собрались охотники, чтобы отдохнуть в дружеском, мужском кругу. Гулянка удалась на славу, лица отливали малиновым цветом, глаза озорно искрились, улыбки не сходили с губ. «…Ах, здравствуй, ах, здравствуй, мамаша!»… А зверь?.. Ах, да, зверь… Пусть гуляет зверь до следующих выходных…

Наблюдатель, объявись он невзначай в этом лесу, оцепленном бойцами спецбатальона «Смерш», не ошибся бы: на полянке и впрямь уселись в кружок охотники, правда, один из них еще не знал, что он и есть добыча, что Управлением контрразведки 2-го Прибалтийского фронта ему отмерено еще от силы полчаса ощущать себя равным среди поющих, смеющихся, наливающих…

– До войны в Москве жил и работал на эстраде Миша Зайцев, – вспомнил Иванов, едва умолкла песня. – Мастер на все руки… Вот как Сомов: и спеть, и сплясать, и выпить, и закусить. А потом война, плен. В Гродненском лагере Миша сначала работал санитаром, а потом собрал джаз из пленных. Что это был за джаз!.. Утесову не снилось!.. Играли они не за деньги, за жизнь… Летом 42-го… да, в августе, Гродненский лагерь расформировали, я попал под Белосток, а Зайцев со своим джазом – в Гохенштайн. Там я его и встретил в феврале 43-го. К джазу прибавилась еще и драматическая труппа, целый театр!.. Сам Зайцев веселил лагерную публику клоунадой. На концерты приходило все начальство с любовницами. Инструмент в оркестре был отменный, костюмы – с иголочки, тоже не лагерными портными сшиты. Про всю эту эстраду стало известно в Берлине, так оттуда пришел приказ вывозить Зайцева с его джаз-бандой на гастроли. Они объездили все лагеря Восточной Пруссии…

– Вот это плен! Курорт! – причмокнул «Сомов».

Иванов ухмыльнулся, поднял глаза на «Сомова» и с грустью сказал:

– Не завидуйте, Сомов, курорт был по вечерам, а днем Зайцев и его артисты работали лагерными полицейскими, выносили из бараков трупы и закапывали их на свалке, за оградой…

– М-да… – протянул Мулин, – а где он сейчас, Зайцев?

– Перед отправкой я встретил его в разведшколе, он командовал взводом. Правда, под другой фамилией.

Все обернулись на шум. Из-за кустов показались фигуры Платонова и «Мартисова». Платонов нес какую-то закуску, «Мартисов» – пачку газет.

– Вот, распотрошили сундучок нашего доктора. – Платонов выложил на «стол» продукты.

– А я избу-читальню сейчас открою. Газета «Правда», не абы что! – «Мартисов» помахал увесистой пачкой.

– Дай посмотреть! – потянулся «Сомов». – Ух ты, настоящая! «Орган Центрального Комитета и МК ВКП(б)». Та-ак, «Да здравствует великий советский народ, героическая Красная Армия и Военно-Морской флот, изгнавшие захватчиков из нашей страны, ведущие борьбу со сталинской кликой!» Ленин. Ну, дают! Это где ж такую печатают, а, доктор?

– Спросите у другого доктора.

– У какого?

– У Геббельса. Это из его поликлиники.

Газеты разошлись по рукам. Даже Платонов отложил свои батареи и уткнулся в строчки.

– «Указ Президиума Верховного Совета СССР, – вслух прочитал Мулин. – Об изменении в печатании изображений тов. Сталина И.В. 1. Вследствие причисления Святейшим Синодом товарища Сталина И.В. к лику святых, все изображения, портреты и бюсты товарища Сталина И.В. впредь выпускать с изображением сияния вокруг головы». Председатель Президиума Верховного Совета СССР М. Калинин, Секретарь Президиума М. Горкин. Москва. Кремль.

– А вот, смотри: «Со всех концов страны. Тбилиси. Среди жителей города большим успехом пользуется новая пьеса молодого драматурга Вакушвили «Последний день Иосифа». Билеты распроданы на два месяца вперед», – зачитал «Мартисов».

– А вот еще, из Вашингтона, от Моргана – Сталину: «…Разрешите Вам сообщить, что постановлением нашей общины Вы зачислены в нее как почетный еврей. Мне также поручено выяснить Ваше желание в отношении церемонии обрезания, о чем прошу сообщить». Ха-а!..

– Пока ребята читают, мне нужно кое-что вам сказать, – позвал Мулина Иванов.

Они отошли на несколько шагов от почти погасшего костра, Иванов закурил, выдохнул дым и наклонился к уху лейтенанта:

– Помимо организации госпиталя, мне поручено провести несколько террористических операций против руководящих работников Великолукской области. Вы мне должны в этом помочь. Взрывчатка, все необходимое – в грузовых тюках. И самое главное – приказано искать место для партизанского аэродрома. Скоро к нам будут прилетать начальники, проверять работу, отправлять нас в отпуск, на курорт… Хотите на курорт? В Ниццу? Это во Франции. Я с удовольствием! Одесса – это не курорт, я там жил, я знаю…

Мулин быстро взглянул на «Сомова», тот поймал его взгляд и незаметно кивнул.

– У вас при себе какое оружие? Мы все-таки на чужой территории, – спросил Мулин Иванова, стараясь не вызвать подозрений.

– Вот, – Иванов с готовностью достал «вальтер» и протянул его Мулину.

Тот вынул магазин, передернул затвор, заглянул в ствол, щелкнул бойком.

– А еще что?

– Нож, и все, – доктор извлек из чехла финку и тоже протянул Мулину.

– Руки, Иванов! – неожиданно резко скомандовал Мулин. – Вы арестованы.

Иванов рассмеялся, поднял руки и попытался обнять Мулина.

– Руки в гору! И не шевелиться, иначе пристрелю как собаку, – крикнул оказавшийся рядом «дезертир Сомов». – Банкет окончен, концерт тоже.

Иванов, посмеиваясь, наблюдал, как «дезертир Мартисов», всю ночь разливавший водку, проворно и абсолютно трезво обыскивает его, извлекает из «пистончика» именные часы отца, прячет в свой карман.

– Смешно, Иванов? – удивился Платонов.

– Меня предупреждали, что Мулин может устроить проверку, я даже ждал ее, но думал, это произойдет раньше.

– А какая разница, раньше или сейчас?

– Ну, если бы сразу стало ясно, что я не тот, меня можно было и не приглашать за стол, вам бы досталось больше… Ха-ха, – пьяно веселился Иванов.

– Нам было с вами интересно, доктор, мы узнали много нового, – съязвил Степанов, выходя из образа хмельного «дезертира Сомова».

– А-а… я догадался… это как раз тот фокус, который вы обещали, – хлопнул себя по лбу врач.

– У вас прекрасная память, доктор. Надеюсь, она не подведет вас на допросах, – ответил Степанов.

– Да, память у меня хорошая. Кстати, часы, которые вы у меня забрали, – память о моем отце. Немцы мне их вернули, когда брали в плен… Не забудьте, пожалуйста.

– Следователь разберется, а сейчас – по машинам, – скомандовал Степанов.

Иванова слегка подтолкнули и повели через кусты. Он шел, снисходительно улыбаясь, готовый аплодировать удачно разыгранному спектаклю с проверкой. Но когда миновали заросли лесного орешника и вышли на полянку, где стояли два армейских «Виллиса», а в стороне покуривали автоматчики, Иванов почувствовал, что у него подкашиваются ноги.

– Это тот самый фокус, который я вам обещал, доктор, – усмехнулся Степанов и крикнул: – Ребята, заводи, поехали!

Из донесения Начальнику Главного Управления контрразведки «Смерш», комиссару госбезопасности 2-го ранга тов. Абакумову:

На первом допросе задержанный Иванов показал, что из разговоров пилотов самолета, осуществлявших его доставку к месту выброски, понял, что накануне в квадрат, расположенный в 40–50 километрах от базы агентурной радиостанции «Бандура», была выброшена группа агентов немецкой разведки в количестве 5–7 человек, экипированная в форму военнослужащих Красной Армии, с легким стрелковым оружием, портативной радиостанцией.

Полагаю, что данная группа может быть использована противником для проведения инспекции «отряда Волкова – Мулина». Нами приняты меры к поиску и задержанию указанной группы.

Прошу Ваших указаний по дальнейшему использованию агентурной радиостанции «Бандура».

Начальник УКР «Смерш» 2-го Прибалтийского фронта генерал Железников

Начальнику УКР «Смерш» 2-го Прибалтийского фронта генералу Железникову.

Принять все необходимые меры к розыску и задержанию группы агентов немецкой разведки, выброшенных в квадрат 56-34 и способных дезорганизовать работу агентурной радиостанции «Бандура». Радиоигру продолжать, охрану «базы», передатчика и участников операции усилить.

Абакумов