Вступление

Хорошо известен тот факт, что Б. Пастернак приезжал в Париж в середине 30-х годов минувшего века в составе делегации на Всемирный писательский конгресс защиты мира и не осмелился увидеться со своей матерью, которая проживала в то время во французской столице в качестве эмигрантки из России. Хлопочущие «о мире во всем мире» советские люди ревностно следили за чистотой своих рядов и настаивали на отречении детей от своих родителей (или наоборот), а также от своих сестер и братьев, если те, от кого публично отрекались, по каким-то характеристикам не соответствовали требованиям, предъявляемым партией к строителям нового мира. Пионеры отважно сигнализировали о своих близких родственниках, которые не спешили отдавать все зерно, выращенное на своей земле, в закрома социалистической родины, а укрывали его в специально оборудованных схронах, дабы многодетная семья не умерла с голода долгой зимой. Комсомольцы на бессчетных собраниях насмехались над своими дедами и бабками, закосневшими в религиозных предрассудках и продолжающими упорно молиться перед иконами, несмотря на то, что храмы к тому времени уже повсеместно закрыли, а священников угнали по этапу туда, откуда не возвращаются. Миллионы людей стыдились своего происхождения, потому что имели несчастье родиться в семьях лавочников, зажиточных крестьян, царских чиновников, дворян, заводчиков, промысловиков. Миллионы людей, стиснутые обстоятельствами, как железными клещами, доживали свой срок и не смели и словом обмолвиться своим внукам и внучкам о том, чем занимались, кому служили до «Великого Октября», дабы внуки и внучки случайно не проболтались кому-то об этом и не испортили себе «биографию». Миллионы людей тщательно скрывали свои родственные связи с теми, кто некогда состоял в монархических организациях и православных союзах, кто принимал активное участие в «белом» движении в пору гражданской междоусобицы, а затем уехал за границу. Родственные связи с «бывшими» никак не поддерживались, но, тем не менее, всегда можно было найти формальный повод в наличии этих пагубных связей или хотя бы возможность восстановления этих связей, и тогда мрачная тень подозрений о причастности к империалистической агентурной сети несмываемым пятном ложилась на самую безупречную репутацию советского человека.

Б. Пастернак, в качестве поэта № 1 молодого социалистического государства (столь почетное звание ему присвоили партия и правительство), не мог не знать, что за ним пристально наблюдают в Париже «компетентные органы». Благоразумно избежав встречи с пожилой женщиной, продолжением плоти которой являлся, поэт, столь ценимый советской властью, выдержал проверку на прочность и ничем не опорочил себя в глазах власть предержащих, угнездившихся в московском кремле. Б. Пастернак находился в расцвете лет, на пике своей карьеры. Он активно участвовал в создании Союза писателей СССР, регулярно публиковал свои сочинения в массовых изданиях, заседал в разного рода президиумах, правлениях на многоразличных слетах и конференциях — являлся «боевым штыком идеологического фронта», если прибегнуть к специфической лексике тех напряженных лет. Естественно, Б. Пастернак пользовался широким набором льгот, поощрений и преференций, которые советские власти предоставляли своим проверенным людям, и «поэт № 1» намеревался и в дальнейшем пользоваться всеми этими льготами, поощрениями и преференциями по завершении Всемирного писательского конгресса. Ведь в Париж он приехал, как официальное лицо, т. е. находился в служебной командировке, а эмигрантские круги являлись частью «проклятого прошлого», с которым советская власть покончила в заново отстроенном государстве раз и навсегда.

Б. Пастернак не был продолжателем традиций русской поэзии, заложенной в первой половине XIX в. блистательным триумвиратом (Пушкиным, Тютчевым, Лермонтовым), не считал себя и иудеем, хотя родился в еврейской семье. Он был ревностным адептом псевдо-церкви, в которую оформилось новообразованное советское государство, и могущество которой стремительно росло, подпитываясь плотью и кровью репрессированных людей, погибающих на каторжных работах. Он был встроен в государственный механизм в качестве «шестеренки», которую приводили в движение исторические решения партийных съездов, публичные выступления Сталина и ближайших сподвижников вождя. И, двигаясь в заданном властями направлении, Б. Пастернак сам приводил в движение другие «шестеренки», с которыми контактировал в ходе своей общественной и литературной деятельности.

В середине 30-х годов XX в. в Советском Союзе происходило замещение «ленинской гвардии» на сталинскую номенклатуру, более пригодную для решения задач индустриализации и повышения уровня обороноспособности страны. Период поругания русского общества, ниспровержения его столпов и устоев завершился ниспровержением самих осквернителей и поругателей. Советское государство поспешно очищалось от многих деятелей Коминтерна, от командиров, сделавших себе стремительную карьеру в годы гражданской войны, от первоначальных чекистов, старательно выполовших все «старорежимные элементы». Кроме того, тщательно уничтожались различные сектанты, упорствующие в своих заблуждениях и все рудиментарные проявления сословного и национального сознания. Кроме кулаков и нэпманов, в расход пошли все так называемые «крестьянские поэты», а также офицеры, которые старались поддерживать между собой связи, сложившиеся еще в царских полках. Создавалась новая историческая общность, существующая в новой топонимике, со своими символами и праздниками, ритуалами и капищами.

Миллионы репрессированных, погибающих от голода и непосильного труда, миллионы «лишенцев», влачащих жалкое существование на обочинах дороги к «светлому будущему», миллионы тех, кто старался не вспоминать о своем прошлом и своих родителях, а также о родственниках, уехавших за границу, составляли маргинальные группы советского общества, пребывающие в плотной тени. Но были и другие миллионы — тех, кто состоял в комсомоле или носил в нагрудном кармане заветный партийный билет, тех, кто числился в армии воинственных безбожников, в передовиках производства, кто занимал посты районного, городского, областного, республиканского или союзного уровней, кто был представлен к наградам и к почетным званиям. Все эти миллионы советских людей искренне верили в то, что строят принципиально новое общество. Они беззаветно, самозабвенно, совершенно бескорыстно отдавали все свои силы, энергию, жар своих пылких сердец всемерному укреплению первого в мире государства рабочих и крестьян. Именно под сенью этого уникального в истории человечества государства последующим поколениям советских людей предстояло жить в изобилии и гармонии, упразднив все перегородки и средостения: сословные, национальные, религиозные, культурные, доселе разводящие людей в тесные и затхлые отсеки беспросветной нищеты или в анклавы праздности и паразитического образа жизни. Скоро, очень скоро в «стране советов» не будет ни преступников, ни дармоедов: каждый человек сполна сможет проявить все свои способности и каждому справедливо воздастся по его трудовому вкладу в драгоценную копилку общественного благополучия.

Все эти радужные упования легко накладывались на мечтательность, присущую славянской душе испокон веков. Несмотря на неослабевающий террор, на тяжелейшие бытовые условия, миллионы советских людей, особенно молодежь, постоянно пребывали в состоянии радостного возбуждения, которое в праздничные дни доходило до безудержного ликования. Именно молодежь, и в первую очередь та ее часть, которая не была обременена родственными узами и которая прошла многостадийную идеологическую обработку, служила властям прочной опорой и с неистощимым оптимизмом смотрела в будущее: строила смелые планы полета человека в космос, или превращения Сибири и среднеазиатских пустынь в цветущие сады, увлекалась чтением стихов революционных поэтов, а также изобретательством новых механизмов и приборов.

Эти парни и девчата с открытыми лицами, смешливые и улыбчивые, приветствовали любые проявления взаимовыручки и не стяжательства, и стремились к жизни в духе коллективизма. Любая обособленность, а, уж тем более, отъединенность от коллектива, советской молодежью категорически не приветствовалась. Искреннее стремление людей «нового покроя» только-только входящих во взрослую жизнь, быть равными среди равных, вполне органично вписывалось в бытие коммунальных квартир, студенческих и фабричных общежитий. Армейские казармы и многоместные больничные палаты, дощатые постройки пионерских лагерей, как и наспех сколоченные бараки рабочих поселков изначально предполагали сверхплотную концентрацию людей, исключающую многоколенную, многочисленную семью с иерархической подчиненностью младших старшим. Значительную долю наиболее сознательной молодежи составляли воспитанники детских домов, школ-интернатов, колоний для малолетних преступников. Миллионы сирот появились в годы гражданской войны, и с тех пор «сиротский прилив» не слабел вследствие последующих голодоморов, раскулачиваний, расказачиваний и прочих крутых мер советской власти. У этих сирот ровным счетом ничего не было своего, многие даже забыли собственные имена, которые получили при рождении или при крещении от своих природных или крестных родителей. Они сызмальства обретали навыки выживать сообща, группой, стаей, отрядом, классом, приучались вырабатывать коллективные решения и беспрекословно подчиняться командам своего вожака или строгого воспитателя-наставника. Отсеченные от всех традиций, от сословно-религиозных предрассудков, одетые во все казенное и накормленные только казенным, эти сироты со временем становились подлинными янычарами XX в., готовыми устранить любое препятствие и сокрушить любую преграду, если на то поступит соответствующий приказ начальника. Эти янычары являлись детищем и гордостью советской власти, на несколько порядков увеличив социальную базу марксистского режима, по сравнению с тем непростым временем, когда немногочисленная партия большевиков дерзко осуществила в обеих русских столицах военный переворот и затем распространила свою жестокую власть на территории всей огромной страны.

Середина 30-х годов ушедшего века примечательна еще и тем, что в эти годы завершилась смена общественного восприятия творческой личности. В прежние эпохи во главу угла ставилось авторство художественного произведения, и создатель шедевра претендовал на звание гения. А в бурное межвоенное время (период между двумя мировыми войнами), которое ознаменовалось возникновением тоталитарных систем, настаивавших на четком разделении людей («наш» — «не наш»), творческих личностей, выражавших симпатии людоедским политическим режимам, практически не осталось. И благодаря усилиям шустрых литературоведов, критиков, филологов, журналистов, партаппаратчиков начиналось создание «живых портретов» из заурядных графоманов, поддерживающих в своих произведениях «линию партии». Изящная словесность (или беллетристика) трансформировалась в неуклюжую прозу, лирика — в набор лозунгов. А вместо творческих личностей появился легион литрабов (сокращенный вариант словосочетания «литературный работник»), деятельность которых оценивается с многих сторон, так сказать, в целокупности. Если поэтами рождаются, то литрабами становятся. Если «искру Божью» в человеке можно угасить, то назначить человека поэтом весьма затруднительно. А вот назначить того или иного любителя плетения словес литрабом и даже ответственным литрабом, вполне можно.

Процесс угашения творческих личностей и создания легиона литрабов начался уже в годы Гражданской войны, когда в столицах заполыхали костры из книг «вредных» писателей. Фигура каждого писателя, мыслителя, будучи даже прославленного во всем мире в качестве «светильника разума» или «гордости всего рода человеческого», тщательно осматривалась и оценивалась на предмет ее пригодности для грядущего нового мира. Для того, чтобы включить того или иного автора-современника в корпус литрабов, учитывались социальное происхождение автора, его религиозные и политические пристрастия, занимаемые должности, степень общественной активности, партийная принадлежность, высказывания в СМИ и даже — в частной переписке.

Гений, в качестве насельника башни из слоновой кости, как редкостный и драгоценный уникум блистательной аристократической культуры, безвозвратно уходил в прошлое на всем европейском пространстве. В те годы в подобных «башнях» доживали свои последние дни Рильке, Волошин, Пуччини. В фашистской Италии и нацистской Германии также будут тщательно фильтровать творческие личности на «годных» и «не годных», на «народных» и «не народных», а в либерально-демократических странах на гуманистов и экстремистов (приверженцев деструктивных тоталитарных идеологий). Но в авангарде этого пагубного процесса шла советизированная Россия. На волнах невиданной доселе политической активности социальных низов возникали совсем иные люди, с иным психическим укладом и составом чувств — более чуткие к требованиям «текущего момента» и к ожиданиям новоявленных вождей, но не способные услышать музыку высших сфер и плохо видящие процессы, идущие под покровом реальности. Высоты творческих дерзаний, глубины противоречивой человеческой жизни для генерации литрабов были практически неведомы: объемное мировосприятие сменилось видением лишь плоских плакатов и восхвалением одномерного человека в качестве апофеоза эволюционного развития живой материи.

Чтобы стать «поэтом № 1» в эгалитарном обществе, где отсутствует иерархическое деление пишущих людей на графоманов, одаренных, талантливых, гениальных, но наличествует размежевание на «сознательных» и «не сознательных», на «передовых» и «отсталых», необходимы исключительное тщеславие, помноженное на старательность. Прежде чем стать «премьер-поэтом», Б. Пастернак очень старался: он неустанно декламировал свои стихи перед сотнями и тысячами изможденных от недоедания и тяжелого труда строителей, заводских рабочих, колхозников. Он издал сборник своих произведений: обложка его книги носила цвет шинели офицера НКВД, разумеется, с обязательной красной звездой. И в этой книге ни одной строчки не было посвящено бесчеловечным условиям крестьян, ставших колхозниками или миллионам погибших от каторжного труда невольников, которые возводили гиганты советской индустрии и были низведены до положения бессловесной тягловой силы. Но в ней присутствовали революционный напор, энергия созидательных перемен и предвосхищение ослепительных вершин грядущего мира, укутанных дымкой расплывчатых метафор.

Создание шедевра требует от автора аскетической сосредоточенности, всецелой концентрации душевных сил на воплощении смелого замысла. Автор ищет тишины и уединения. Так и великие реки обычно зарождаются в укромных местах. Еще автор нуждается во вдохновении, которое, по сути, является благословением небес, необходимым попутным ветром в опасном плавании по неведомых пространствам фантазий, предчувствий, смутных воспоминаний, интуитивных догадок. Однако в Советском Союзе «литраб» не может быть сам по себе, потому что находится на службе у государства, которое и создало цепь «творческих союзов». Всего лишь состоять в таком «союзе» нельзя и просто подозрительно для властей: необходимо занимать активную политическую позицию, систематически встречаться с трудовыми коллективами, выполнять партийные поручения, участвовать в общественно значимых событиях, откликаться на эти события в прессе.

Взирая из XXI в. на голодно-кровавые, кумачово-багряные 30-е годы века минувшего, мы можем бурно негодовать или брезгливо морщиться от царившей в стране вакханалии насилия. Совсем иначе эту вакханалию воспринимали тогда советские люди, увлеченные строительством нового мира. Ведь для того, чтобы попасть в то заветное «прекрасное далеко», стране необходимо было очиститься от всех наносов истории, от всех попутчиков, перерожденцев, не говоря уже о «старорежимных элементах» и откровенных вредителях.

Еще Маяковский пытался себя под Лениным «чистить», и вовсе не потому пытался, что имел «рыльце в пушку», а потому, что его поведение хулигана и разрушителя уже плохо вписывалось в канву тогдашней, быстро меняющейся действительности. После самоубийства «певца революции» в стране прошло немало больших и малых «стирок». На «чистую воду» выводили спецов, пытавшихся сложиться в политическую группировку. На хорошо организованных судилищах требовали чистосердечных признаний от чекистов, которые прежде выказывали чудеса старательности при страшных «перегибах». Чистили и ряды партфункционеров от уклонистов, ревизионистов, фракционистов и оппортунистов, а те, кто выбивались в первые ряды общества, внезапно оказывались в крайне незавидном положении: о них старались и не вспоминать.

Маховик ротации задвинул и «премьер-поэта» Б. Пастернака, переведя его в разряд переводчиков и дачников. Будучи приближенным к высшему партийному и государственному руководству, Пастернак ни слова сожаления не произнес о печальной участи П. Флоренского или Н. Клюева, потому что прекрасно знал о разделении общества на «наших» и «не наших». Но когда он стал хлопотать о судьбе Мандельштама и Тухачевского, казалось бы, о людях, проверенных революционными бурями и всеми годами строительства социалистического общества, то и сам попал в опалу. Ведь он пытался оспорить решение властей, которые не могут ошибаться, будучи ведомыми научными (непогрешимыми) истинами марксизма.

В прежние эпохи «чистый человек» традиционно ассоциировался со священством и монашеством, которых так и называли — клир. Представители клира были обязаны придерживаться благочестивого, добродетельного образа жизни и всемерно подчинять свое тварное существование служению религиозно-этическому идеалу, обретая на путях этого служения свойства праведности, а то и святости. В рассматриваемый же нами период жизни страны, степень чистоты человека определялась степенью его преданности партийному курсу и лично т. Сталину. Раб Божий, как традиционный насельник Русской земли, беспощадно уничтожался, а его заменял раб государства, как системы насилия. Чистый советский человек ничего не имел своего: ни своего мнения, ни своего имущества, ни своей родословной. Его с младых ногтей готовили к тому, чтобы он мог незамедлительно погибнуть, если того потребует выполнение задачи, поставленной вышестоящим руководством. Все, что советский человек получал для своей жизнедеятельности, приходило от государства, и все, что он делал, адресовалось исключительно государству.

Душу ребенка можно сравнить с чистым листом бумаги. Проходя в Советском Союзе различные стадии обучения, душа ребенка густо покрывалась наставлениями и заветами «классиков» марксизма. Чтобы эти высказывания легче впитывались юным сознанием, существовала целая когорта детских писателей, которые рассказывали незамысловатые истории о милиционерах и моряках, о летчиках и кавалеристах, а еще о том, что такое «хорошо», и что такое «плохо». Детские писатели очень высоко ценились властями, потому что замещали своими произведениями байки и сказки дедушек и бабушек — людей из «проклятого прошлого». Детские писатели учили детей тому, как жить в современном советском обществе, Это были воспитатели масс трудящихся, формовщики подрастающего поколения, отсеченного от «преданий старины далекой».

Союз писателей (СП) создавался, как боевой отряд идеологического фронта, как производственная кузница по выплавке образов строителей коммунизма. Прежде чем вступить в ряды такого союза, человек пишущий заручался рекомендациями своих более опытных товарищей по «литературному цеху», а также присягал на верность принципам, изложенным Лениным в статье «О партийной организации и партийной литературе». Игнорирование этих требований автоматически накладывало мрачную тень недоверия на автора литературного произведения, которое, в свою очередь, уже не имело шансов быть опубликованным.

М. Булгаков в своем знаменитом романе «Мастер и Маргарита» запечатлел превращение литературного сообщества в собрание людей, живущих по законам фарса. Но в этом фельетонном фарсе звучали и трагические ноты. Изоляция творческой личности в дурдоме и триумф литрабов означали лишь то, что Слово перестало быть в России носителем сокровенного знания, живоносным лучом, проникающим в потаенные уголки души читателя, а приравнивалось к штыку, или к плевку, или к пинку — стало инструментом запугивания, оболванивания и оглупления.

Вместо сосуда правды слово стало вместилищем лжи, инструментом глумления, средством издевательства. В главной партийной газете не содержалось ни слова правды, ее страницы буквально источали смрад и серу. В любом изложении на ее страницах событий и фактов содержался яд бессовестной пропаганды. Вдыхая дым из труб только что отстроенных индустриальных гигантов, советские люди ощущали себя на острие технического прогресса. Но кроме заводского дыма они постоянно вдыхали и кожей впитывали радиоактивную пыль марксизма, миазмы человеконенавистнической идеологии, понуждающие к постоянной борьбе с бессчетными внешними и внутренними врагами государства. Советских людей неустанно заставляли читать газеты и журналы, в которых каждая заметка и каждое словосочетание прошло фильтр строгой цензуры. В пухлых советских романах правда сердца заменялась правдоподобием в описании деталей быта, а сюжетные линии выстраивались в соответствии с «курсом партии». И эти романы, выходящие массовым тиражом, также обязаны были читать советские люди и даже обсуждать на многоразличных собраниях, демонстрируя свою преданность существующему политическому режиму. Те, кто не был шибко грамотным, обязаны были читать лозунги-агитки, которыми пестрели улицы и площади городов, а также фасады сельских клубов. И еще советские люди были обязаны внимательно слушать радиопередачи.

Это может показаться неправдоподобным, но миллионы строителей коммунизма старательно штудировали «Капитал» К. Маркса, написанный маловразумительным слогом «под Гегеля». Изучение сочинений основоположника псевдо-церкви являлось обязательным для студентов вузов и техникумов, для партийных и комсомольских работников, для политруков и журналистов, для ответственных бюрократов и дипломатов. А наиболее продвинутые марксисты (их тогда называли «идейно подкованными») даже пытались изъясняться таким же «штилем» на квазинаучных симпозиумах и семинарах. Бурный поток романов и повестей, кинодокументалистики и художественных фильмов, театральных и радио-постановок методично укреплял у трудящихся масс презрение к праведному образу жизни, к аристократическому благородству, к предпринимательской инициативе и смекалке, но прославлял любые проявления жертвенного служения советскому государству и лично т. Сталину.

Если прогуляться в наши дни по кладбищам старинных русских городов, то нетрудно заметить полное отсутствие захоронений, произведенных ранее 20-х годов XX столетия. На территориях восстанавливаемых монастырей, а также на участках, примыкающих к возрождаемым храмам, порой извлекают могильные плиты и другие фрагменты надгробий, которые выглядят артефактами давно минувших эпох. А самих могил нет. Прах многочисленных усопших давно выброшен на свалки, превращен в строительный мусор, закатан под асфальт или бетон. Многие старинные погосты стали парками и скверами с непременными чайными, закусочными, танцплощадками и тирами для стрельбы — чтобы жизнь советских людей казалась веселей. Прах великих московских и нижегородских князей также был вытряхнут из нутра кафедральных соборов.

Старинные кладбища, а также погосты в церковных оградах или под защитой монастырских стен уничтожались потому, что представляли собой скопища крестов: деревянных, мраморных, чугунных, гранитных. Великое множество людей некогда тщательно готовилось к последнему месту своего пребывания в этом бренном мире. Те люди исповедовались, причащались, соборовались, отпевались, упокаивались рядом с могилами своих близких и родственников: они уходили в мир иной с твердой верою, что воспрянут из праха в самом расцвете лет, восстанут из этих могил в день второго пришествия Спасителя, а дождались лишь прихода осквернителей могил и хулителей самой памяти деяний тех поколений, которые на протяжении тысячи лет обустраивали Русскую землю.

Исторический опыт крупных европейских стран, созданных великими нациями, подсказывает нам, что революции взрывают буднично размеренную жизнь тогда, когда страна находится на подъеме — в экономике, науках, искусствах. Социальные низы начинают играть возрастающую роль в различных сферах жизнедеятельности общества и, соответственно, пытаются притязать на доминирование в этих сферах. Создается взрывоопасная ситуация, когда достаточно любого повода, чтобы «низы» поднялись на борьбу против «верхов». Власть выборная смело противопоставляет себя власти наследственной и побеждает последнюю. Но по истечении примерно двух десятков лет после социального катаклизма, который неизбежно сопровождается вспышками самого отвратительного насилия и прочими безобразиями, происходит частичная реставрация институтов бывшей, свергнутой формы правления. В чертоги власти возвращаются родственники казненных монархов, а аристократы — в свои замки и родовые имения. «Возвращенцы» развивают активную деятельность в политике, в научных изысканиях, в искусствах, в благотворительных и прочих филантропических организациях, щедро пополняя сокровищницу национального достояния своими шедеврами и свершениями.

В России процессы реставрации практически отсутствовали. В 30-е годы разве что вспомнили о том, что век тому назад убили на дуэли Пушкина, естественно, причислили поэта к галерее борцов с самодержавием. Еще извлекли из небытия полководца Суворова и флотоводца Ушакова, как наглядные примеры для командиров Красной армии победоносных действий: ведь шла полномасштабная подготовка к новой мировой войне. А во всем прочем советское государство прилагало колоссальные усилия к тому, чтобы показать и доказать всем: завоевания «Великого Октября» носят необратимый характер. И поэтому не стоит искать аналогий в Великобритании или во Франции, но есть резон внимательнее присмотреться к турецкой действительности, и, в частности, к Стамбулу, который стал так называться как раз в описываемую нами эпоху, а в предыдущие полторы тысячи лет именовался Константинополем.

Этот город на протяжении восьми веков являлся столицей всего греко-христианского (универсального) мира: из той столицы на Русскую землю и пришел свет православия. Именно образ этого великого города в качестве Второго Рима лег в основу многовековой стратегии русского народа, который отстраивал Третий Рим. Теперь в Стамбуле не высится ни одного православного храма. Знаменитую Софию (православный храм, воздвигнутый в честь божественной мудрости) переделали в мечеть вскоре после завоевания Константинополя турками-османами в середине XV в. Схожая судьба постигла и церковь св. Ирины, которая стоит неподалеку от Софии. Ныне оба эти храма превращены в музеи и стали туристическими достопримечательностями. А купола всех прочих православных церквей снесены. Сохранились разве что крипты этих древних церквей. И греков в Стамбуле пракгически нет. Остатки их общин изгнали из города в середине XX в. Конечно, не сохранилось ни одной из могил византийских басилевсов, а на месте величественного императорского дворца высятся всего лишь жалкие торговые палатки. Константинопольский патриарх ютится в крайне запущенном квартале Фенер, где проживает турецкая беднота: улицы в том квартале грязные, а дома обшарпанные. Могил знаменитых патриархов также не сыскать, а захоронения патриархов, почивших в новейшую историю, находятся на одном из отдаленных островов в Мраморном море, вдали от города. Короче говоря, на протяжении пяти с половиной веков после того, как Константинополь был захвачен иноверцами, шло последовательное, методичное вытеснение или уничтожение всего православного, исконного для этого великого города. И никаких признаков реставраций там не наблюдалось.

Дело в том, что религиозные, мировоззренческие перевороты, к тому же осуществляемые другим этносом, носят более радикальный характер, нежели перевороты социально-политические, имеющие место в историческом русле одного и того же народа. В этом нетрудно убедиться в том же Стамбуле. В историческом центре города сохранились так называемые «цистерны» — подземные водохранилища, которые созданы в раннем средневековье для нужд быстро растущей столицы Византийской империи. Так вот, на постройку самой крупной такой цистерны, для поддержания каменных сводов пошло более трех сотен великолепных колонн, взятых из разрушенных христианами языческих храмов. На отдельных колоннах до сих пор сохранились изображения языческих божеств. Античность была загнана христианами глубоко под землю. А начиная со второй половины XV в. победоносные мусульмане загнали православные церкви в подвалы (крипты), чтобы над городом могли горделиво выситься только мечети. Серп ислама скосил все кресты, а православные храмы, лишившись в своем подавляющем большинстве своих куполов, превратились в приземистые постройки.

Носители другой религии, утвердившейся в городе, не могли равнодушно взирать на остатки или останки религии, которая переживала свои триумфы на данной территории в предшествующие эпохи. Поэтому магометане так старательно и последовательно стирали все приметы и признаки триумфов христианства в Константинополе. И следует признать, что их усилия и старания оказались не напрасными. В современном Стамбуле чтут и всячески охраняют места захоронений дервишей и шейхов, султанов, а также выдающихся мусульманских зодчих, воздвигших на константинопольских холмах грандиозные мечети — всех тех людей, которые закопали глубоко в землю приметы существования прошлой религии и жизнедеятельности другого народа. И действующая власть, уже давно не монархическая, тщательно следит за тем, чтобы прошлое великого православного города не проросло сквозь плотно выложенную брусчатку настоящего Стамбула.

И, все же, мировоззренческие реставрации происходят, но не столь прямолинейно, как политические. Порой они веками и тысячелетиями ждут благоприятного момента, чтобы заявить о себе в полный голос или показать свой жестокий оскал. Несмотря на то, что античность была полностью разрушена христианами и глубоко упрятана под землю правителями Византии, она вновь проступила на поверхности жизни уже в северных городах Италии, причем проступила в то самое время, когда христианская столица (Константинополь) содрогалась под ударами завоевателей-магометан. Итальянцы, а вслед за ними и другие европейские народы, православным иконам противопоставили живописные полотна. Если на иконах изображались лишь лики и кисти рук, а остальная плоть полностью отсутствовала, то на полотнах европейских художников тела библейских пророков и христианских апостолов, персонажей античных мифов буквально пульсировали и светились от переизбытка жизненных сил. Развитие скульптуры позволило европейцам перекинуть мост в давние времена основательно забытой культуры античности и осознать значимость той культуры в качестве сокровенного побудительного мотива к творчеству и поиску новых выразительных средств. Картины и скульптуры до сих пор играют важную роль в культуре европейцев. Ныне этим произведениям искусства отданы лучшие дворцы, а шедевры практически бесценны и являются неразменными национальными достояниями.

На исходе XIX в. дали о себе знать и другие древние божества, надолго придавленные величественными христианскими храмами. Из глубоких подземелий и узких горных расщелин выбрались древние архетипы, напомнив людям о своей бессмертной природе. А в XX в. роль и значимость этих божеств и архетипов проявилась в целом ряде политических систем, среди которых советская система правления заняла, пожалуй, самое заметное место. Данное вступление понадобилось, чтобы показать: октябрьский военный переворот 1917 г. по своим последствиям мало похож на политические катаклизмы, имевшие место в других крупных европейских странах во второй половине II тысячелетия н. э., а больше напоминает радикальный мировоззренческий переворот, религиозный, в своей сущности. Этот переворот и последующие за ним события, заложили основу для системных изменений в стране, касающихся таких фундаментальных институтов, как семья, церковь, общество, личность правителя. Само слово утратило значимость божественного глагола и стало инструментом манипулирования сознания, сжимая объемный русский мир до плоскости. Раб Божий превратился в раба идеологической системы, а свобода морального выбора трансформировалась в жесткую необходимость беспрекословного выполнения команд начальника. Попутно следует заметить еще одно немаловажное обстоятельство. Практически никто из советских историков не называет события, произошедшие в России в 1917 году русской революцией, но все охотно прибегают для их характеристик к названиям месяцев. Первый ее этап называется «февральской революцией» или просто «февралем», а второй этап — «октябрьской революцией» или «октябрем». «Февраль» также именуется «буржуазной революцией», а «октябрь» — «пролетарской».

Если события, имевшие место в Англии в середине XVII в., закрепились в исторических хрониках, как «английская революция», а социальный переворот во Франции, разразившийся на исходе XVIII в., как «французская революция», то завоевание турками Константинополя никто не именует словом «революция», как и гибель античного мира под волнами нашествий варваров. Пытаясь понять истоки зарождения тоталитарного правления в советской России, а также причины крушения этой системы, поневоле обнаруживаешь массу несоответствий с революционным ходом событий, пережитых другими великими европейскими нациями, и находишь немало схожих последствий, какие возникают при завоевании той или иной страны чужеземцами, ведомыми принципиально другим религиозным сознанием. По истечении целого века, прошедшего после того, как обе русские столицы оказались под властью большевиков, приходится вновь и вновь разбираться в нагромождении несоответствий и несуразностей, созданных пропагандистами и лжеучеными. Тем более, что влияние этих несуразностей и несоответствий до сих пор сказывается на самочувствии общества, уставшего от бесплодных усилий строительства химерического нового мира.

Октябрьский переворот 1917 г., повлекший за собой невиданно-неслыханные жертвоприношения, понуждает нас пристальнее всмотреться в облик зачинщиков и вершителей зла, чтобы понять: Что это за люди? Откуда свалилась такая напасть на Россию? Это эссе о палачах, убивавших достойнейших людей, о растлителях молодежи, об оккупантах с пентаграммами на лбу, оставивших след своих сапог в душах миллионов людей. Автор сосредотачивает свое внимание на феномене марксизма, его истоках и сущности, на психологии разрушителей русского общества.

Данное эссе представляет собой попытку рассмотрения диалектики энтропии, ее притягательности для отдельных людей и социальных групп. А подлинные герои, кто решительно вставали на борьбу с агрессивным злом, кто не утратили достоинства и самоуважения за годы торжества мракобесия, будут упоминаться лишь мимоходом, от случая к случаю. Честь и хвала тем немногим столь замечательным героям! Но по истечении века после октябрьского переворота пришла пора назвать многие вещи и события своими именами и дать оценку действиям и поступкам тех, кто кичливо именовал себя «преобразователяvb мира». Именно об этих «преобразователях» и пойдет речь в эссе «Лживый век».

1. Марксизм

Февральская революция 1917 г. (в дальнейшем «февраль») носила ярко выраженный антимонархический характер. Николай II по истечении двух с половиной лет тяжелейшей мировой войны оказался практически в полной изоляции. Его не поддерживали командующие фронтов, и даже рота почетного караула, состоящая из георгиевских кавалеров, отказывалась ему служить. Большинство фракций в Государственной думе настойчиво призывали монарха отречься от престола. В широких социальных слоях муссировались слухи о любовной связи императрицы с Распутиным, а после убийства оного — о том, что Александра Федоровна является немецкой шпионкой.

В России существовали и другие влиятельные силы, которые имели претензии не столько к Николаю II и его августейшей супруге, сколько к династии Романовых в целом. Прелаты РПЦ мечтали о возрождении патриархата и полной независимости от воли имперских властей. Старообрядцы рассматривали властвование Романовых, как «иго антихристово», памятуя обо всех гонениях, притеснениях и прочих несправедливостях, которые перенесли за три века правления этой династии. Националисты с окраин империи настойчиво хлопотали о своей суверенизации. Социалисты боролись за ликвидацию в огромной стране нищеты и бедности, в которых влачили жалкое существование миллионы людей. Женщины (особенно курсистки) активно выступали за равные с мужчинами избирательные права, за легализацию абортов и возможности учиться в университетах.

Схожие умонастроения будоражили общественность в Австро-Венгрии и в Пруссии и даже в Османской империи. Напряженные отношения между «трудом» и «капиталом» существовали в Великобритании и во Франции. Но социальный взрыв в самый разгар Великой войны прогремел именно в России, где раздражение отдельных групп населения и в войсках на текущую действительность достигло нестерпимого накала. В итоге, Хозяин земли русской, отрекся от престола. Революция началась и подобно стремительному половодью, вовлекала в свое бурление различные слои населения не только в столицах, но и на всей территории Российской империи.

Эти бурления вполне сопоставимы с аналогичными событиями европейской истории. Достаточно вспомнить, как английский парламент решительно настроился против своего короля, или как французские простолюдины стали врываться во дворцы и замки аристократии, забыв про почтительность перед благородным сословием. Приведенные аналогии содержат в себе потенции дальнейшего расширения смыслового пространства, если посмотреть на них сквозь призму войны, той войны, которую начинают помазанники Божьи, а завершают уже социальные низы, ведомые смелыми и решительными лидерами-вожаками.

Так война между Францией и Великобританией во второй половине XVIII в. сопровождалась огромными потерями с обеих сторон. Достаточно вспомнить, что от британской метрополии отложились территории в Северной Америке, которые стали называться США, а во Франции разразилась революция, в ходе которой взбунтовавшиеся «низы» казнили королевскую чету и несколько сотен аристократов. Бедствия и лишения, порожденные затяжной, изнурительной войной, ожесточили веселых, отзывчивых на чужое горе санкюлотов, которые не скупились на обвинения в адрес власть предержащих. Довольно быстро из народной толщи, взбаламученной революцией, проступил яркий полководец — Бонапарт Наполеон. Под его водительством, французы, подзабыв о первопричинах своего яростного возмущения, с еще большим энтузиазмом продолжили войну с Британией за мировое господство: заодно завоевали и всю континентальную Европу. Таким образом, революция оказалась всего лишь средством смены национального лидера. Наследственный монарх, представитель славной династии Бурбонов, был заменен на императора из простолюдинов, который решительно повел нацию к вершинам мирового могущества.

Схожую ситуацию можно было наблюдать и в Германии век спустя после завершениях кровопролитных наполеоновских войн. Кайзер терпит поражение в Первой мировой войне и бежит из своей страны, широкие социальные слои находятся в бедственном положении и морально подавлены. Германии необходимо выплачивать огромные контрибуции, экономику рушит безудержная инфляция, флот полностью потоплен, утрачены многие территории. Но появляется вождь, бывший капрал, который сплачивает вокруг себя сначала сотни, потом тысячи и наконец, миллионы людей, и все они с поразительным воодушевлением начинают готовиться к новой войне, чреватой бедствиями и лишениями, многократно превосходящими невзгоды предыдущей войны.

Более мягкий вариант смены доминирующих сил мы наблюдаем в англоязычном мире. Вторая мировая война до предела истощила Британскую империю, вследствие чего от нее стали отпадать обширные колонии, питавшие могущество этой метрополии на протяжении двух веков. Но тотчас возникает новый сильный фигурант в качестве продолжателя британской имперской политики — США, те самые, которые некогда вели войну против метрополии за свой суверенитет и которые дали приют всем страждущим, притесняемым в Европе, всем беглецам и авантюристам. Те самые США, которых буквально принудили к участию в обеих мировых войнах, а после завершения этих войн, американцы осознали себя в качестве неотъемлемой части англоязычного мира, и не только осознали, но и с усердием, достойным иного применения, продолжили имперскую политику, которую уже не в силах была проводить ослабевшая Британия.

Эти примеры из новейшей истории, наглядно показывают, что великие европейские нации не жалеют ни сил, ни средств, ни людей ради создания империй. Причем возмущение социальных низов от тягот вооруженных противостояний с многочисленными и сильными противниками носит всего лишь поверхностный характер. Глубинные причины недовольства — в монархе, неспособном победоносно завершить это противостояние, вследствие чего начинается поиск другого национального лидера, за которым оголодавшие массы готовы идти хоть за край света, не обращая внимания на лишения и угрозу своей гибели. Те самые социальные низы напрочь забывают обо всех тяготах противостояний между крупными государствами, когда видят перед собой вождя из того же культурного слоя, к какому принадлежат сами, и с воодушевлением продолжают то, что не успела или не смогла осуществить «голубая кровь».

Февраль 1917 г. соответствовал этой общеевропейской тенденции смены наследственного правителя на самовыдвиженца, который, скорее всего, проявился бы из генералов или адмиралов. После серии солдатских и матросских бунтов была бы восстановлена дисциплина в армии и на флоте. Также были бы жестоко наказаны различные смутьяны и зачинщики хаоса. Великая война завершилась бы в пользу России уже к лету 1918 г. Но развитие событий в стране пошло совсем в другом направлении. Откуда же взялось это иное направление?

Отречение Николая II в правящих кругах немецкого общества было воспринято, как спасительный шанс, воспользовавшись которым, Германия смогла бы вывести Россию из театра боевых действий и заключить с ней сепаратный мир. Этот сепаратный мир позволял Германии сосредоточить всю свою вооруженную мощь на Западном фронте. Именно на этом фронте США стали разворачивать свою миллионную армию, обеспечивая заметный перевес войск Антанты над немецкими войсками. Оттягивая свой ужасный конец, германский милитаризм породил ужас без конца для России. Германские дипломаты вступили в тайный сговор с большевиками, нацелив последних на захват власти в России, где рушились институты монархии, а ростки нового порядка еще никак не проступили. Немцы снабдили деньгами руководство экстремисткой организации, предоставив тому возможность беспрепятственно достичь пределов обезглавленной империи, чтобы большевики смогли развернуть широкомасштабную агитационно-пропагандистскую компанию, направленную на скорейшее прекращение боевых действий на Восточном фронте.

Как и все прочие радикальные организации, партия большевиков не отличалась многочисленностью и не имела политического веса в России. В то же время, она являлась ответвлением международного марксистского движения, которое уже не одно и не два десятилетия бредило идеей «мирового пожара», способного снести в Европе все институты монархии, клерикализма и буржуазии, дабы на пепелище беспрепятственно начать строительство нового мира. Марксизм не только был заряжен энергией разрушения, но его озаряли отблески давнишней мечты человечества о рае на земле, о справедливом, бесконфликтном обществе, в котором нет деления людей на бедных и богатых, на презираемых и благородных. Эта мечта об обществе, полном изобилия и гармонии, была знакома еще первым христианам, проводившим свои богослужения в мрачных и тесных катакомбах Римской империи. О подобном обществе грезили великие гуманисты эпохи Возрождения. Общество, свободное от власти денег, не раздираемое ни завистью, ни тщеславием пытались построить иезуиты в Латинской Америке, а социалисты-утописты — в Северной Америке. Именно за такое общество сражались коммунары в Париже в последней трети XIX в.

Марксизм также апеллировал к этой давней и заветной мечте, ссылаясь на то, что располагает истинным пониманием хода и цели истории всего человечества. В связи с этим марксизм привлекал к себе немало романтиков, противников любых форм тирании, иерархической соподчиненности различных слоев общества. Так называемый научный подход, отмыкающий секреты эпох, заключался в исправлении системы распределения прибавочного продукта в пользу непосредственных производителей этого продукта. Такое изменение предполагало упразднение института частной собственности, ликвидацию т. н. «паразитических классов», владеющих львиной долей собственности, отмирание государства, семьи и замену христианских добродетелей, не уберегших людей от войн и прочих губительных форм конфронтации, принципами солидарности всех трудящихся и коллективистским сознанием.

Марксизм — это воззрение об антагонизме между уровнем развития производительных сил и характером производственных отношений. Благодаря индустриализации сферы материального производства в ряде европейских стран, относимых к передовым, стали возникать крупные производства, использующие наемный труд тысяч и десятков тысяч рабочих. Именно в сфере материального производства, по мнению Маркса, опиравшегося в своих концептуальных построениях, на труды своих предшественников-экономистов, и создается богатство страны. Но распределение этого богатства носило крайне несправедливый характер. Непосредственные создатели прибавочного продукта (промышленный пролетариат) получали за свой тяжкий труд гроши и прозябали в хронической бедности, а те, кто владели средствами производства (рудниками, фабриками, заводами) присваивали себе львиную долю этого прибавочного продукта, благодаря чему и купались в роскоши.

Возникало очевидное противоречие между уровнем развития технических систем, позволяющих человеку работать все более и более эффективно, и системой распределения плодов этого развития, которое порождало вопиющее социальное неравенство. Нет, Маркс не являлся первооткрывателем политической экономии. Эту отрасль человеческих знаний создали до него английские экономисты (У. Петти, А. Смит, Д. Рикардо и др.). А когда Маркс только входил во взрослую жизнь, в Европе уже сложилось довольно мощное социалистическое движение, нацеленное на переустройство системы распределения материальных благ в пользу беднейших слоев населения. В быстро растущих европейских городах рабочий люд действительно жил в унизительной тесноте, а кварталы состоятельных людей разительно отличались от трущоб. Социалисты упорно искали пути сглаживания социальных противоречий. Маркс же выдвинул тезис о возникновении объективных предпосылок к тому, что классовая борьба будет только усиливаться, вследствие чего промышленный пролетариат выступит «могильщиком буржуазии».

Классовая борьба, в ходе которой трудящие массы закопают глубоко в землю состоятельное меньшинство, конечно же, не могла носить мирный характер. Предполагалась целая серия восстаний в крупных индустриальных центрах, какими становились многие европейские столицы. Не исключалась и диктатура пролетариата, которая должна была возникнуть после коренного слома существовавшей политической системы. Подобные взгляды Маркса и его последователей получили особенно сочувственный отклик в среде анархистов, настаивавших на необходимости физического устранения столпов тогдашнего общества.

Но радикализм Маркса проявился не столько в обосновании необходимости классовой борьбы и диктатуры пролетариата — все это было лишь средством создания подлинно бесклассового общества, в котором все одинаковы по своим доходам и расходам, где нет не только частной собственности, но и семьи и церкви. Такое общество не нуждается в армии и государственных границах. Движение к подобному обществу и было объявлено конечной целью истории человечества. Причем, сама заданность этого движения в строго определенном направлении объяснялась действием объективно действующего закона смены общественно-экономических формаций. Другими словами, «закон» действует вне зависимости от волеизъявления отдельных людей и целых народов. Точно также люди не властны остановить вращение земли вокруг солнца. Подобная объективизация экономических процессов в европейском обществе, действительно сотрясаемом кричащими противоречиями, уже содержала претензию на монопольное владение истиной в последней инстанции.

К середине XIX в. эпоха гуманизма вошла в полосу усугубляющегося кризиса. Формирование наций настаивало на эгалитаризации общества в рамках каждой нации, бурный рост городского населения предопределял развитие мещанской культуры. Время, этот неутомимый ткач, создавало новую паутину социальных отношений, которые уже не вмещались в традиционные формы управления государством. Соответственно возникали разнообразные мечтания, в истории человечества связанные с сознанием самого справедливого гармоничного общества, а перенаселенность городов порождала человеконенавистнические умонастроения. Время перемен всегда связано с переоценкой, как прошлого, так и с упованиями на будущее. Соответственно возникает множество вариантов наступления столь возжажданного будущего.

Ч. Дарвин предпринял попытку научного обоснования появления многообразных видов флоры и фауны, создав теорию, опрокидывающую откровения древних мудрецов о божественном происхождении жизни. Он увидел механизм эволюции живой материи сквозь призму «естественного отбора». А сам «естественный отбор» срисовал с поля конкурентной борьбы между предпринимателями. Предпринимательская среда тогдашней Великобритании увлекла пылкое воображение молодого естествоиспытателя, и он наложил опыт развития капиталистических отношений на далекое прошлое планеты, когда возникали и множились различные виды растений, рыб, птиц и животных. Это был взгляд из «дня сегодняшнего» в далекое прошлое растительного и животного миров.

Что касается Маркса, то он смотрел на «день сегодняшний», не только опираясь на труды английских экономистов и французских социал-утопистов. Его учение о необходимости классовой борьбы и объективно действующем «законе» питали воды подземного мира, которому не нашлось места в мире греко-христианском.

Власть подсознательного над человеком велика. Зачастую человек совершает поступки, которые не хотел бы совершать, или неотвязно думает о том, о чем ему не хотелось бы думать. Доказывая необходимость классовой борьбы, которую должен развязать промышленный пролетариат индустриализированных стран, Маркс волей-неволей видел в промышленном пролетариате Новый Израиль — силу, способную освободить трудящиеся массы от оков нищеты, эксплуатации, социально-политического неравенства. Как человек, родившийся и выросший в центре Европы, он охотно пользовался плодами эпохи Просвещения и подвергался сильному влиянию леволиберальных интеллектуальных течений, но, как потомок ортодоксальных иудеев, не мог не думать о карликовом мире, которому принадлежал с первого дня своего рождения. Он рассуждал об одном, а полагал иное. Об этой «подкладке» блестяще написал Бердяев:

«Марксизм есть не только учение исторического или экономического материализма о полной зависимости человека от экономики, марксизм есть также учение об избавлении, о мессианском призвании пролетариата, о грядущем совершенном обществе, в котором человек уже не будет зависеть от экономики, о мощи и победе человека над иррациональными силами природы и общества… И активным субъектом, который освободит человека от рабства и создаст лучшую жизнь, является пролетариат. Ему приписываются мессианские свойства, на него переносятся свойства избранного народа Божьего, он новый Израиль. Это есть секуляризация древнееврейского мессианского сознания. Рычаг, которым можно перевернуть мир, был найден. И тут материализм Маркса оборачивается крайним идеализмом».

Одеваясь, разговаривая, думая как европеец, Маркс, тем не менее, был ведом архетипом своего народа. В качестве радетеля и защитника всех «униженных и оскорбленных» он мог без передышки полемизировать с Прудоном или с Бакуниным, но в качестве нано-жителя (жителя карликового мира) он мечтал проложить дорогу в достойное будущее для своего народа. Именно в этом видел свое призвание и предназначение Маркс — носитель раздвоенного сознания, которое сформировалась в еврейской среде задолго до его рождения. Лишь благодаря такому раздвоению евреи научились внешне применяться к нравам, обычаям и политическим режимам тех стран, где проживали, и в то же время сохраняли причастность архетипу своего народа.

Архетип, слагаясь в древние времена из религиозных представлений, определенных легенд и мифов, позволяет обособляться одному племени от других племен, т. е. служит фундаментном индивидуализации сообщества людей, вступающих на свой исторический путь уже в качестве исторической общности. В свою очередь, архетип сам активно формирует облик данной исторической общности и в значительной степени определяет ее дальнейшую судьбу. Судьба еврейского народа — это длинная череда пленений и насильственных включений в состав огромных империй в качестве вассалов; это также длинная череда депортаций, изгнаний и других форм гонений; это жизнь в рассеянии и распылении. Находясь в странах персидско-мусульманского или греко-христианского миров, евреи везде чувствовали себя на постылой чужбине. Однако они были твердо убеждены в том, что им необходимо претерпеть, превозмочь все испытания и лишения, и дожить до того дня, когда божество, ниспосылающее на них все эти тяготы, вознаградит своих верных сынов сторицей и жестоко накажет всех обидчиков «избранного» народа.

Усиление влияния древних, дохристианских архетипов коснулось в XIX в. не только евреев, но и многие европейские народы. Так британцы и скандинавы охотно возрождали к жизни полуфантастические сказания и мифы о всемогущем Одине и вечном царстве воинов-героев. Писатели с богатым воображением прославляли пиратские деяния древних викингов, облаченных в шкуры животных и с железными рогатыми шлемами на головах. В континентальной Европе многие выдающиеся композиторы часто обращались в своем творчестве к дохристианским эпохам: Верди в опере «Тоска» — к событиям, имевшим место в Древнем Египте, Вагнер — к сказаниям о легендарных Нибелунгах. Появлялись закрытые общества почитателей фаллических культов или культов Пеннорожденной Афродиты. Влияние древних архетипов проявлялось по-разному: в создании гениальных произведений искусства и откровенно ремесленных поделок, в возникновении разного рода теософских, ариософских и спиритуалистических обществ или кружков, и в марксистском движении тоже.

Несмотря на свой международный статус, руководство марксистских «интернационалов» являлось практически мононациональным, сугубо еврейским. Многие евреи именно в марксистском движении увидели средство обретения своей родины путем создания справедливого, бесклассового, нехристианского общества, не нуждающегося в государственных границах. Ведь каждый еврей живет надеждой, что когда-то наступят такие времена, когда все народы и особенно державные народы падут ниц перед сыновьями Израилевыми, а сами «сыны» станут подлинными правителями всего человечества. Эта надежда может рядится в разные одежды, принимать разные формы своего внешнего проявления, но ее сущность неизменна для меняющихся поколений нано-жителей грекохристианского мира. Евреев объединяет и сплачивает не «почва» и даже не «кровь» (кто только не пользовал их женщин в годины бессчетных гонений, из-за чего отцовство зачастую носило анонимный характер), а вера в свою богоизбранность. Марксизм насквозь пропитан этой надеждой, к тому же он содержит в себе хмель праведного гнева и сладость долгожданного мщения всем тем, кто веками называли представителей «избранного» народа не иначе, как «нехристями», «пархатыми жидами» или «презренными иудеями». Именно евреи становились «прирожденными» марксистами, страстно мечтая перевернуть универсальный мир с ног на голову.

Идеи бонапартизма, шовинизма вперемешку с надеждами на построение общества свободного от христианских норм морали и разных форм насилия, зародившись в революционной и постреволюционной Франции, получили широкий резонанс во всей Европе и даже на других континентах. Всколыхнулись национально освободительные движения народов, некогда насильно включенных в состав обширных империй: греки восстали против турок, итальянцы стремились сбросить с себя австрийское иго, а поляки — власть императора российского; ирландцы не хотели более терпеть на своих исконных землях англичан, а вся Латинская Америка стремилась отделиться от своих метрополий: Испании и Португалии. Вследствие своего многовекового распыления в разных странах, преимущественно в европейских, и отсутствия «своего угла», евреи видели себя свободными, уважаемыми людьми лишь при условии коренного переустройства всего греко-христианского мира, который в XIX в. вошел в полосу турбулентности, в результате ослабления своих нравственных устоев и таких опоронесущих конструкций, как монархия и церковь. Не меняться нельзя. Любое общественное явление либо развивается, либо деградирует, а деградируя, отмирает. Стагнация и застой, конечно, оправданы — но лишь в качестве «заморозки» — чтобы хирургическая операция прошла менее болезненно. Поэтому марксизм стал возможен и превратился в радикальное общественное движение вследствие нравственного кризиса, переживаемого греко-христианским миром.

Умонастроения, связанные со смутным подозрением того, что вся долгая история человечества и в особенности история христианских обществ является длинной цепью скорбных заблуждений, трагических ошибок, нелепых затей, а в каждом старинном семействе, гордящимся своей родословной и своей ролью в истории отдельной страны или всей Европы, обязательно запрятан «скелет в шкафу», сложились не сразу и не под воздействием высказываний какого-то одного любомудрствующего вольнодумца, а явились как бы своеобразной паутиной, сотканной множеством событий, имевших место в различных сферах тогдашнего европейского общества. Неординарные натуры находились в сложных отношениях с «высшим светом», с правителями, с самим Богом, впадали в депрессию, обнаруживая смыслоутрату на путях традиционного протекания человеческой жизни. И эти умонастроения были горячо поддержаны и взлелеяны евреями, как жителями другого — карликового мира, вынужденного ютиться на обширных пространствах огромного греко-христианского мира в качестве чужеродного и всеми презираемого вкрапления. Практически во всех европейских странах во все века их бурной истории, евреи были вынуждены терпеть многоразличные невзгоды, потому что они другие — не такие, как христиане, и вообще мало похожи на европейцев, как внешне, так и своим стилем жизни. И вот, наконец, христиане осознали, что ошибались, уразумели то, что видели и понимали все не так, как надо.

В отличие от цивилизаций, предполагавших крайне жестокие формы насилия и подчинения в человеческих сообществах, универсальные миры стали возникать менее трех тысячелетий тому назад вследствие учений мудрецов, призывающих людей и особенно правителей, к нравственному совершенствованию. Можно сказать, что миры держатся на честном слове великих Учителей человечества. Как правило, каждый универсальный мир стремится сложиться в империю, на обширной территории которой заблаговременно устраняются очаги межплеменных, международных и межгосударственных войн, а если и имеют место вооруженные эксцессы, то они рассматриваются как локальные мятежи, которые быстро ликвидируются. Стержнем каждого универсального мира является нравственный закон, а жители мира воспринимают себя и окружающих людей, как существа нравственные. Несмотря на универсализм учений, созданных царствующими мужами (ведь эти учения определяют мысли и поступки множества людей, слагающегося в череду сменяющихся поколений) миры имеют вполне определенные границы своего распространения, схожие с границами климатических зон. Но если климатические зоны меняются с Севера на Юг, то миры располагаются в последовательности с Востока на Запад. Восток — это китайский и индийский миры, а Запад — это персидско-мусульманский и греко-христианский миры.

Кроме миров существуют карликовые миры (конечно, это всего лишь метафора), у которых также имеется устойчивое онтологическое пространство, являющееся центром притяжения для жителей этих миров. Карлик — это такой же человек, только гораздо меньших размеров. Обычно карлики играют маргинальные роли в человеческом обществе. Карликовые миры не развились до универсальных миров из-за стечения неблагоприятных обстоятельств и своих индивидуальных особенностей. К карликовым мирам относятся: еврейский, армянский, цыганский и японский. Им присуща племенная обособленность, которая со временем обрела определенную морально-этическую подкладку. Жизнь — антиномична, парадоксальна, непредсказуема. Жители карликовых миров, будучи непоколебимо уверены в своей исключительности и своем превосходстве над всеми другими людьми, заслужили свою неординарную судьбу, но судьбу незавидную. Их непомерное самомнение, скорее всего, проистекало из рудиментарного убеждения, которого придерживались жители древнейших «островных» царств, некогда возникших в «океане» первобытной жизни.

В очень далекие эпохи многотрудного выделения из стихии первобытной жизни первых государств, жители этих государств, вполне естественно смотрели на представителей соседних с ними племен, как на существ более низкого порядка, а себя воспринимали в качестве любимцев или избранников богов. Так, японцы могли впасть в подобное самообольщение из-за отъединенности от гигантского массива евразийского суперконтинента. А евреи — перенять идеи своего превосходства и своей избранности у египтян, а точнее, смешавшись с египтянами-солнцепоклонниками (приверженцами учения фараона Эхнатона), которые были вынуждены бежать из страны, притесняемые приверженцами традиционных религиозных воззрений этой североафриканской цивилизации. В итоге, евреи оказались выкидышем истории, которую уже творили могущественные универсальные миры.

Смысловое пространство мира — исключительно влиятельная духовная субстанция. Каждый человек стремится жить в своем мире и готов нести все тяготы подобного существования. В обратном случае существует угроза перестать быть собой, а перестав быть собой, легко уподобиться животному или насекомому. Лишь в мире есть пути обретения бессмертия, есть место преемственности поколений. Перейти в другой мир — это значит стать совсем другим человеком. Такие случаи бывают, но всего лишь в качестве исключений. Принадлежность человека к определенному миру возникает с момента его рождения и сопровождает этого человека до его последнего срока. Жители карликового мира к тому же убеждены, что они и только они живут правильно, а все остальные люди заблуждаются, все воспринимают не так как надо. А так как обитатели карликового мира вынуждены терпеть со стороны жителей универсального мира презрительное или настороженное отношение к себе из века в век, то их неприязнь ко всему роду человеческому или к жителям какого-то конкретного универсального мира становится наиболее устойчивым чувством.

А теперь представим себе, что эти «островитяне» слышат растерянные голоса, доносящиеся с «материка»: мол, мы не так обустраивали общество, как нужно, не так воспринимали саму природу человека и его предназначение… И жители карликового мира уже перестают чувствовать себя неправедно оттесненными на обочину большака истории, а воспринимают себя оракулами, изрекающими истину, великанами среди лилипутов, вразумителями глупцов и поводырями слепцов. Они испытывают огромное воодушевление, их самооценка растет не по дням, а по часам. Ведь они терпели притеснения и гонения только потому, что века и тысячелетия упорно придерживались мнения, что сама история человечества движется не так, как следовало бы, и потому неразумные народы столько сил потратили на ожесточенную борьбу между собой, на пагубные вымыслы, презирая и притесняя подлинных носителей и выразителей истины. Но, наконец-то, европейцы устали блуждать, наконец-то осознали, что уперлись в монолитную стену, оказались в тупике и принялись беспомощно озираться по сторонам в поисках того, кто укажет им выход из сложившейся ситуации, кто поведет их за собой из кошмарного сегодня в «светлое завтра». Эмансипация евреев, последовавшая вскоре после революционных событий во Франции и закрепленная кодексом Наполеона, была воспринята «избранным» народом за торжество истины, ранее грубо попранной христианскими вымыслами. Тяжесть политических катаклизмов в Европе, внутринациональные междоусобицы, голодные бунты, массовые казни, гибель сотен тысяч людей в беспрерывных военных кампаниях только повышали самооценку евреев в качестве единственно возможной и конструктивной силы мировой истории.

За неполных полвека, складываются не только марксистский интернационал, но и политический и символический сионизмы. Политический ставит своей задачей создание суверенного государства, в котором предстоит жить евреям, а также людям с примесью еврейской крови. Символический сионизм еще более амбициозен: он стремится к доминированию в финансовой и информационных сферах христианских обществ, а также к созданию благоприятных условий для решающего влияния в этих странах на выборных политиков, которые заменят наследственных монархов. Эти три направления развернут между собой острую полемику, порожденную «нетерпением сердца» из-за медлительности перемен в европейских странах, но и охотно будут взаимодействовать между собой. Различия в тактических задачах и средствах их решения, не могли заслонить общности стратегической цели, заключающейся в решительном перевороте всего греко-христианского мира в пользу принципиально нового правящего меньшинства.

Необходимо отметить, что резко возросшая интеллектуальная, общественная, деловая активность евреев имела место только на пространствах греко-христианского мира. В странах персидско-мусульманского мира такой активности не наблюдалось. По сути, европейские евреи всего лишь откликались на процессы, которые происходили в греко-христианском мире. Не будет лишним перечислить наиболее значимые из этих процессов.

Утрата, сначала Константинополем, а затем Ватиканом роли «вершителей судеб» для христианских народов оставила вакантным место «вершины» этого мира. И вскоре появляются претенденты на то, чтобы сделать столицы своих государств подобной «вершиной». Западным европейцам всегда была присуща состязательность, которая в большой политике трансформируется в борьбу за мировое господство. В этой борьбе активно участвуют Испания и Португалия, Франция и Голландия, Англия и Россия. Во второй половине XIX в., т. е. с большим опозданием в эту многовековую тяжбу вступает Пруссия. А к концу того же века, евреи, ставшие заметным явлением в разных сферах жизнедеятельности европейского общества, также начинают идентифицировать себя в качестве великой нации или сверхнарода, и также включаются в борьбу за мировое господство, прибегая в этой борьбе к весьма специфическим приемам и средствам.

Вполне резонно задаться вопросом: неужели обособленная религиозно-этническая общность, не имеющая «своего угла» и около двух тысяч лет пребывающая в распылении, то есть весьма дробная общность, численность которой вряд ли достигала 1 % но отношению к численности населения всего греко-христианского мира, могла ставить перед собой такие цели?

Самосознание каждой исторической общности в значительной мере помечено мифами, как и многие поступки взрослого человека зачастую определяются событиями и впечатлениями, вынесенными из своего детства. В основе еврейского мышления лежит миф о царе Давиде. Вкратце этот миф можно пересказать следующим образом. По возвращении из египетского плена на землю обетованную, евреи более века продолжали влачить там жалкое существование: ютились в окрестностях Иерусалима в землянках и ветхих хижинах, занимались скотоводством и торговлей ремесленными поделками. Селиться в Иерусалиме (основан в незапамятные времена то ли гиксосами, то ли филистимлянами) евреям не позволяли. Тогдашние жители Иерусалима, преимущественно филистимляне, относились к евреям с нескрываемым презрением, как к бродягам, пришедшим, невесть откуда. Ведь евреи еле-еле вырвались из «Дома рабства» — Египта, и затем несколько десятилетий неприкаянно скитались по бесплодной пустыне, прежде чем каким-то образом получили от правителей Ханаана разрешение поселиться в окрестностях Иерусалима, видимо, для выполнения самых тяжелых работ, связанных с обустройством тамошней городской жизни. Во все времена более благополучные оседлые народы в качестве принимающей стороны относятся к беженцам не лучшим образом. И особенно презрительно относятся к иноверцам. Но, нуждаясь в дешевой рабочей силе, готовы терпеть этих беженцев, предоставляя им для жительства неудобицы и пустыри. А беженцы (в нашем случае — евреи) после долгих и мучительных мытарств, получив хоть какой-то приют, первоначальны были рады и этому. Но затем, они начинают сравнивать себя с оседлыми, благополучными филистимлянами и обнаруживать массу несправедливостей, которые вынуждены терпеть от представителей того самого благополучного народа. Неизбежно вспыхивают конфликты. Стычка между молодым пастушком Давидом и гигантом Голиафом всего лишь один из таких многочисленных конфликтов, но он приобрел символическое значение.

Юный Давид явно уступал по физической силе могучему Голиафу и не имел никаких шансов выйти победителем в противоборстве с богатырем-филистимлянином. Но пастушок умел пользоваться пращей, возможно даже, именно он изобрел это метательное оружие, которое и ловко применил против своего противника. Камень из пращи попал в голову гиганту и тот замертво свалился наземь, а субтильный Давид, благодаря своей смекалке, обрел в глазах евреев ореол непобедимого бойца. Вскоре они выберут его царем, который поведет свой народ на решительный штурм Иерусалима. Штурм так же окажется успешным, и правители Иерусалима будут вынуждены разрешить евреям жить в этом городе. Там впоследствии развернется острая политическая борьба, в ходе которой победителем окажется сын Давида по имени Соломон, который станет правителем Иерусалима и затем царем всего Израиля. С тех пор Иерусалим предстает уже основным пристанищем для евреев, которые из жалких беженцев-скотоводов превратились в уважаемых горожан.

Установка на то, что «малое» (бесподобный Давид) благодаря определенной ловкости и смекалке может одним ударом в голову свалить ненавистного великана (Голиафа), утешала многие поколения евреев в годы тяжких испытаний и послужила мощным катализатором для их общественной, интеллектуальной активности после того, как им разрешили при Наполеоне покинуть пределы своих гетто в европейских городах. С одной стороны, марксизм являлся порождением эпохи осознания многими европейцами необходимости социальных преобразований, направленных на смягчение условий жизни и работы для беднейших слоев населения. С другой стороны, марксизм крайне обострил это умонастроение требованием ликвидации эксплуататорских классов и самого государства. Маркс охотно разглагольствовал о материализме, воспринимая себя оракулом истины, пророком нового времени. А когда пророк глаголет, то ощущает, что сам бог отверзает его уста, или «кто-то водит его рукой», когда он изводит бумагу, доказывая правоту своих теоретических построений.

Политический сионизм также развивался в русле национально-освободительных борений, которые вели европейские националисты против имперских или державных народов, пылко мечтая о создании своих независимых государств. Здесь также «малое» героически противостояло «большому». Но отличие евреев от малых европейских народов заключалось в том, что последние давным-давно жили на своей земле и хотели всего лишь одного — выйти из-под власти крупных, державных народов (или великих наций) и жить своей жизнью. У евреев не было своей земли на протяжении всей христианской истории, а к концу XIX в. «мировая теснота» стала для всех неоспоримым фактом. И поэтому политическим сионистам для обретения своего «угла» или «национального очага» требовалось кого-то подвинуть с насиженных земель.

Национально-освободительные движения малых народов по сути своей вели к раздроблению империй, сложившихся в Европе в предыдущие века. Но, как это обычно и бывает, одной идее противопоставляется другая. Так идея единосущного Бога порождает идею дьявола, противостоящего всеблагому началу. Тезису национально-освободительной борьбы с имперскими супостатами противопоставляется антитезис создания Соединенных Штатов Европы и, фактически, сверхнации. Развитию идеи создания сверхнации способствовал позитивный опыт США, которые быстро развивались, а бывшие эмигранты охотно именовали себя американцами. Интеграция больших и малых европейских народов в одну историческую общность позволила бы убрать множество средостений между этими народами, и тогда бы устранились причины, приводящие к войнам и прочим кровавым конфликтам: были бы подрублены корни шовинизма и меж конфессиональной нетерпимости.

Перспективу создания сверхнации вполне органично дополняла идея сверхчеловека: ведь те личности, которые возьмут на себя бремя управления столь огромным сообществом, не могут быть заурядными людьми, а должны обладать исключительно выдающимися свойствами и качествами. Но критический анализ 15 вековой европейской христианской истории практически не выявлял подобных правителей. Требовались люди принципиально нового типа, нового мышления и активисты символического сионизма были уверены в том, что именно они и только они как раз и подходят для столь почетной миссии.

Столпы Византии на протяжении долгих веков пытались сложить из многих народов одну историческую общность — христианскую, и всю свою деятельность концентрировали на обожении жизни. Появление праведников и Божьих угодников, поклонение их нетленным мощам, освящение основных этапов человеческой жизни (рождение, взросление, создание семьи, прощание с миром живых), обустройство намоленных мест (храмов и монастырей, священных могил и родников) есть следствие этого могучего движения, делающего упор на миссионерскую и пастырскую деятельность. Далеко не все получалось у ромеев. В частности, вместо одной общности появилось несколько церквей (церковь — это тело Христово), а пределы самой империи, вместо того, чтобы естественно расширяться за счет приобщения к свету православия все новых и новых народов, наоборот, неуклонно сжимались. Европейцы, в ходе своего исторического становления, многое переняли у ромеев. Но продолжало сказываться и варварское прошлое европейцев, которые предпочитали придерживаться конфронтационного стиля поведения. Благочестие и праведность ими не отрицались, но победителем неизменно оказывался сильнейший. Вот почему европейская история представляет собой беспрерывный перечень больших и малых войн, кровавых религиозных расколов, свирепых преследований и последующих жестоких искоренений всех проявлений язычества и, наконец, широкомасштабные войны за мировое господство.

Целенаправленное принижение значимости и величия Византийской империи европейскими правителями, прелатами католической церкви, лидерами протестантизма и затем учеными-историками породило иллюзию того, что конфронтационный стиль в отношениях между народами или между разными слоями общества — это единственно возможный стиль отношений. И евреи, проживая в разных европейских странах, не могли не напитаться этим духом борьбы (или не стихающих войн). Теснясь в гетто, придавленные отчужденностью, подозрительностью и презрением всех тех, кто стремился придерживаться стези христианских добродетелей, евреи, молча, копили свои обиды. Ведь их свойства, их несхожесть с европейцами являлись признаками «избранности», а в реальности превращались в причину всяческих притеснений и гонений. Плохое отношение к богоизбранным являлось в глазах евреев только подтверждением того, что сами европейцы живут совсем не так, как следовало бы жить благочестивым людям. Либерально — демократические тенденции в европейском обществе, редуцирующие величие, а затем и просто значимость традиционных правящих кругов, позволили евреям выдвигать свои теории переустройства общества, в котором они жили в качестве чужеродного вкрапления. А конфронтационный стиль, перенятый у европейцев, как и марксизм, содержащий в себе пафос борьбы за социальную справедливость, сконцентрировали в себе заряд разрушительной энергии. Раз вся христианская история состоит из «темного средневековья», захватнических и колониальных войн, то необходимо отречься от всей этой истории и всех тех, кто вершил эту историю.

Многовековое презрение подавляющего большинства (жителей универсального мира) к меньшинству (к нано-жителям), у которого нет никакой возможности выразить свое возмущение и свой гнев на сложившийся порядок взаимоотношений между людьми, неизбежно порождает у этого меньшинства яды в психике. Чтобы сохраниться в качестве своеобразной исторической общности, это меньшинство вынужденно претерпевать тотальную людскую неприязнь к себе, и оно ее претерпевает с помощью постоянного самовнушения о своей избранности, а также о неразумности и невменяемости тех, кто выказывает избранному меньшинству свое пренебрежение. Чтобы показать недалеким и неразумным людям из универсального мира их неискоренимые порочные наклонности, презираемое меньшинство специализируется на ростовщичестве (ведь те, кто гоним пагубными влечениями, всегда нуждаются в деньгах), а также активно занимается продажей алкоголя, содержанием притонов для азартных игр и, конечно, борделей. Яды в психике имеют свойство не только накапливаться, но и очищаться, становиться беспримесными. Этим ядам могут позавидовать пауки и змеи. Несчастливая судьба, повторяющаяся из поколение в поколение, становится питательной средой для возникновения человеконенавистнических умонастроений, которые нуждаются в интеллектуальном оформлении, чтобы стать действенным орудием меньшинства, сражающегося за более достойную жизнь.

Евреем движет ненависть к окружающей действительности, в которой ему нет достойного места, но он вынужден всячески угождать «сильным мира сего»: даже будучи выпущенным из тесного гетто еврей продолжает чувствовать себя взаперти. Ему буквально не хватает воздуха, потому что львиную долю этого воздуха забирают те, кто поклоняется чуждым святыням и придерживается чуждых ценностей. Чтобы «быть», а не оказаться бесследно растворенным в сутолоке городской жизни, нано-житель просто вынужден «активничать», и потому всюду, где только может, развешивает свои тайные знаки, подтверждающие его наличие в этом противном мире; знаки адресованны для «своих» и понятные только «своим». Да, он — двуязычен, двуличен, двойственен, неуживчив, но все эти свойства приобретены им за века прозябания на чужбинах. Он ищет и находит «своих», чтобы вместе бороться за правду своего маленького мирка.

Вот почему евреи спешат собраться под знамена «интернационала». Будучи подданными разных монархий или гражданами разных демократических государств, они искренни в своей солидарности и в своем противостоянии всему греко-христианкому миру, который, по их мнению, давно «прогнил». Они выступают как тираноборцы, но их главный враг — это Назарянин, считавший их бога дьяволом. Они горячо выступают против угнетения малых народов великими нациями, против привилегий аристократов, против различных форм эксплуатации, но втайне мечтают о мессианской роли еврейского народа, который увенчает собой правильно устроенное общество. Маркс для них гениален потому, что нащупал путь, по которому они войдут в светлое будущее в качестве победителей и триумфаторов.

Некоторых европейцев коммунистический интернационал привлекал к себе как раз вследствие того, что создатель и идеолог этой весьма радикально настроенной организации являлся евреем. Сочувствующие марксизму европейцы полагали, что реализация теории правильного распределения прибавочного продукта позволит создать подлинно справедливое общество. Ведь христианство первоначально также было нацелено на создание эгалитарного общества, свободного от «шкурного» интереса, но братские отношения оказались непрочными из-за возникшего деления на знатных и простолюдинов, на богатых и бедных. В итоге, любовь к ближнему, провозглашенная христианской церковью, неудержимо сменилась повсеместной враждебностью. Деградация христианской морали и угасание религиозного чувства у европейцев вполне закономерно возвышало в их глазах марксизм в качестве нового руководства для обустройства грядущего общества.

Одним из серьезнейших заблуждений европейцев являлось их убежденность в том, что еврей Маркс шел на смену еврею Христу, т. е. выступал в их глазах объектом замещения меркнущею религиозно-этического идеала. Если Назарянин был мучеником, то создатель интернационала выглядел энергичным вождем, защитником всех «униженных и оскорбленных». В связи с этим распространенным заблуждением не будет лишним привести историческую справку.

Две тысячи лет тому назад евреи жили в Иудее — крохотной области, заселенной людьми, исповедующими иудаизм и ведущими свое происхождением от «колен Израилевых». Иерусалим являлся столицей той области. Долгое время Иудея входила в состав империи Александра Великого, но после распада империи, обрела независимость и сразу же (эпоха правления Маккавеев) стала проводить экспансионистскую политику, приобщив к своим владениям Галилею, Идумею, Перею. Население оккупированных территорий незамедлительно подвергалось приобщению к иудаизму — неукоснительному следованию предписаниям Торы. В захваченных городах возводились синагоги, приезжали из Иерусалима раввины, чтобы вразумлять тамошних жителей и следить, как подневольные люди соблюдают требования «закона». Рожденных младенцев, конечно же, нарекали иудейскими именами.

Именно в такой семье, насильственно приобщенной к иудейской религии и проживающей в вассальной Галилее, рос мальчик по имени Иисус, который, достигнув 30-ти лет, приступил к своей исповеднической миссии в качестве последовательного противника иудаизма. Своими проповедями он нес жителям Иерусалима «не мир, а меч», и называл себя Назарянином, подчеркивая то, что не имеет никакого отношения к Иудее. Назарянин и его ближайшие сподвижники из Галилеи разговаривали исключительно на арамейском языке, который пережил халдейскую, персидскую, греческую империи, а также владычество Маккавеев (ко времени Христа Иудея и прилегающие к ней территории уже входили в состав Римской империи). Однако Назарянин и его сподвижники не столь тяготились владычеством Рима, сколько религиозным гнетом, исходящим от Иудеи. Проводниками этого гнета являлись раввины, а символом духовного угнетения — Иерусалимский храм, заново отстроенный незадолго до рождения основоположника христианства Иродом Великим — царем Иудеи. Назарянин проповедовал свои взгляды преимущественно в Галилее. Образ рыбы в качестве одного из первых символов формирующегося религиозного движения появился отнюдь не случайно. В Галилее находилось крупное озеро, и многие последователи Христа были простыми рыбаками. А Иудея не располагала ни одним крупным водоемом. Другими словами, галилеяне, последователи молодого проповедника, подчеркивали, что они принципиально отличны от иудеев. Если Назарянин и захаживал в Иерусалим, то только затем, чтобы выразить свое возмущение порядками, царившими в главном городском храме и чтобы бросить в лицо иудеям: «Ибо ваш отец дьявол!» Именно поэтому все правоверные иудеи и воспринимали его как богохульника. Назарянин ставил под сомнение «богоизбранность» иудеев, т. е. пытался лишить их сознания своего превосходства над всеми остальными людьми. Вот что возмущало жителей Иерусалима превыше всего и понуждало их истерично требовать от прокуратора Рима жестокой казни для смутьяна.

Маркс, получив европейское образование, решительно дистанцировался от ортодоксального иудаизма, искренне считая эту религию пережитком далекого прошлого. Но ведь его подлинное имя было Мордехай Леви. Будучи внуком раввина, он и воспринимал себя «одним из своего народа». А будучи выходцем из карликового мира, он не мог избавиться от тысячелетних упований жителей того мира. Называя себя то философом, то экономистом, то общественным деятелем, то революционером, Маркс фактически создавал обновленное религиозное учение о «законе», которому должны подчиняться уже не только иудеи, но и все жители универсального мира. И те европейцы, которые считали его учение истиной, соответственно превращались в «приобщенных» марксистов.

Согласно воззрениям Маркса, Россия никак не подходила для роли футурплощадки, где следовало бы начать возводить здание принципиально нового общества. Промышленный пролетариат составлял ничтожную долю среди жителей гигантской империи, а основная часть населения занималась земледелием. Поэтому нет ничего странного в том, что РСДРП (российская социал-демократическая рабочая партия) появилась всего лишь на рубеже XIX–XX веков, когда марксистское движение в Европе уже давно сложилось в разветвленную, международную организацию левого толка. Новички из России в этом движении долгое время находились на положении «двоечников», потому что были из империи, не входившей в число стран, созревших для пролетарской революции. И действительно, РСДРП, в качестве крохотной партии, с большим опозданием включилась в подготовку мировой революции: можно сказать, ее члены запрыгнули на подножку последнего вагона уже отходящего поезда, который направлялся в «светлое завтра». С интеллектуальной стороны социал-демократы из России также выглядели небезупречно в глазах лидеров марксистского интернационала: казались всполошенными самоучками, неисправимыми провинциалами, не умеющими грамотно выстраивать полемику со своими оппонентами. К тому же ветераны-марксисты еще помнили необузданного Бакунина. Тот немало испортил крови Марксу и его ближайшим соратникам, сочтя интернационал сугубо «жидовской организацией», которая имеет мало общего с подлинным освобождением народов Европы от тирании монархий и церкви. Если спонсорами интернационала преимущественно являлись еврейские банкиры, то марксисты из России пользовались финансовой поддержкой промышленников и купечества из старообрядческой среды. Эта взаимосвязь тоже казалась странной. Сами старообрядцы были крайне далеки от концепций марксизма: они являлись ревностными почитателями Христа и древнерусских традиций, а их поддержка «принципиальных революционеров» проистекала из-за неприязни нуворишей-раскольников к династии Романовых. Именно православные раскольники являлись настоящими зачинщиками и организаторами событий 1905 года, а марксистов рассматривали всего лишь, как боевой отряд, готовый к проведению наиболее жестокий акций.

И без того микроскопическая РСДРП довольно быстро разделилась на два крыла («большевиков» и «меньшевиков»), и каждое крыло стремилось играть свою роль как в международном марксистском движении, так и в политической жизни России. Но вследствие своего экстремизма, эта партия была запрещена в православной империи и перешла на нелегальное положение, а ее руководство постоянно проживало за границей, снабжая своих немногочленных соратников статейками о «текущем моменте» и задачах предстоящей революции. Ничто не предвещало того, что этот «микроб» превратится в смертельную угрозу для России. Ведь для того, чтобы «микроб» стал реальной силой, требовалась определенная питательная среда. Подавляющему числу жителей православной империи казалось, что такая питательная среда отсутствовала. Однако благодушные обыватели заблуждались. В России жили разные люди, в том числе и такие, которые испытывали к своей родине весьма специфические чувства.

Человеку присуще испытывать к своим родителям чувство благодарности, уважения и любви. Юноши влюбляются в девушек, женщины в мужчин, создают семьи, заводят детей, порой надрываются на непосильной работе, за которую берутся, чтобы прокормить свое потомство. Конечно, не везде и не всегда отношения между детьми и родителями, между супругами и вообще между разными полами бывают радужными. Случаются и бури и трагедии, о которых любят рассказывать романисты. Но, в общем и целом, люди инстинктивно стремятся жить друг с другом в мире и согласии.

Также всем мужчинам и женщинам присуща любовь к своим родным местам — к отчему дому и вишневому саду за ним, к осиновой рощице возле реки, к песням и хороводам вокруг костров в июньские вечера или к катаниям на санках в пору святок. Эта любовь связана с первыми удивлениями и открытиями прекрасного в окружающем мире, с первыми свершениями и даже с первыми огорчениями.

Любовь к родине не всегда бывает столь локальной и поверхностной, потому что связана с верованиями и традициями, которые входят в плоть и кровь человека вместе с его сознанием. Просвещенные натуры к тому же гордятся историей своего народа, его правителями и легендарными предводителями и прочими выдающимися личностями.

Но встречаются и совсем другие люди, например — нетрадиционных сексуальных ориентаций. У них — иной спектр переживаний и увлечений. Есть дети, которые никак не могут ужиться со своими родителями, не говоря уже об уважении к тем, от кого произошли. Существуют и женоненавистники или мужененавистницы. Первые, как правило, склонны к истязаниям своих жертв, а вторые — к отравлениям. Встречаются и детоубийцы и мизантропы и некрофилы.

«Свинцовые мерзости жизни» способны угашать в людских душах добрые чувства к своему отечеству и освобождать место для дурных чувств. Если Чаадаеву было больно за свою «безмолвную» страну, не подарившую, по его мнению, ни одной яркой мысли всему человечеству, то Печерин признавался: «Как сладостно родину ненавидеть…». Покинув Россию, он принял католичество и провел остаток своих дней в итальянском монастыре.

Поводы для подобной ненависти возникали разные, вплоть до того, что блистательные стороны европейской жизни никак не могли закрепиться в русских городах. И климат суров и характер у людей тяжелый. А тут еще всякие нелепости и несуразности на каждом шагу. И с дорогами просто беда…. Когда террорист с бомбой в руках пытался устранить того или иного столпа империи, который мешал ему жить и дышать, то он, как правило, не задумывался о своей дальнейшей судьбе. Бомбист был всецело увлечен ролью судьи или освободителя, а когда попадал под топор закона, как убийца и разрушитель, то его незавидная доля вызывала острое сочувствие у тех, кого возмущало дремотное состояние общества или уже упомянутые «мерзости» со свинцовым послевкусием. Сочувствующие террору люди, воспринимали его поступок не как преступление, а как подвиг. И если после такого подвига политическая система в стране оставалась недвижимой, то число ненавистников отечества уже разрасталось как бы само по себе, точно заразная болезнь.

Этим людям становились противными уважительное отношение детей к своим родителям, и даже любование прудом, замершим тихим майским вечерком. Они и слышать не хотели о каких-то победах русского оружия или о гениальных личностях, прославивших страну. Тотальное отрицание действительности делало их несчастными, потому что ожесточало их сердца, выстужало их души. Им хотелось избавиться от своего несчастья, и они понимали, что смогут сделать это, лишь разрушив всю страну. Им был никто не интересен, кроме тех, кто также отличался взвинченностью и раздражительностью, и также был решительно настроен против своего отечества. Между подобными людьми возникала взаимная комплиментарность, присущая всяким злоумышленникам и поганцам. В этой среде марксизм обретал благоприятные условия для своего распространения и утверждения себя в качестве руководства для самых ожесточенных действий.

2. «Февраль» — «октябрь»

К началу XX в. русское общество накопило большой запас прочности для своего дальнейшего развития уже не в качестве периферийной, а определяющей силы всего греко-христианского мира. Гениальные писатели и композиторы значительно расширили онтологический объем бытия русского общества. Восток универсального мира возрождался после многовекового забытья и благодаря блестящей плеяде мистиков-богословов, философов, публицистов, стремившихся дать свою интерпретацию высотам и глубинам человеческой жизни. Появились довольно мощные группы ученых, конструкторов, изобретателей. Имена выдающихся биологов, создателей оригинальных летательных аппаратов, сложных металлических конструкций ныне сияют недосягаемыми вершинами для современных отечественных исследователей тайн материи.

Сложились и предпринимательские корпорации, которые быстро осваивали правила и законы прибыльного товарно-денежного обращения. Стремительно развивалась соответствующая рыночная инфраструктура (банки, профильные биржи, коммерческие училища), благодаря которой деловые люди осваивали финансовые инструменты привлечения и последующего перетока капитала. Сформировался пласт зажиточных крестьян, который обеспечивал продовольствием не только империю, но и успешно реализовывал свою продукцию в других странах.

Бурные изменения происходили практически во всех сферах жизнедеятельности русского общества, и, естественно, не могли не порождать определенных напряжений и противоречий между сословиями. Многие деятельные, инициативные люди переживали ломку представлений о характере власти и ее роли в дальнейших судьбах огромной страны. Предпринимательский слой (от зажиточных крестьян до крупных заводчиков и промысловиков), обретая экономическую мощь, активно претендовал на участие в политике и настаивал на легализации выборных процедур в органы власти. Купцы и подрядчики не жалели средств на благотворительные цели, благодаря чему благоустраивались городские территории, появлялись сиротские и вдовьи дома, возникали новые театры и галереи произведений изящных искусств. Однако лишь единицы из этого слоя попадали в правящий класс, а остальные традиционно продолжали числиться в «низах». Именно эти люди, достигшие определенных успехов на избранном поприще деятельности, наиболее всего страдали в монархической России от давно сложившейся системы сословных отношений. Они хотели быть уважаемыми людьми, влиять на судьбы своей страны, но духовенство и аристократия по-прежнему смотрели на них как на «посадских холопов», отличающихся от всех прочих торговцев и мещан лишь суммами нажитого капитала.

Если обратиться к опыту европейских революций в Нидерландах (XVI в.), в Англии (XVII в.), Франции (XVIII в.) то везде обнаруживается схожая коллизия. Из толщи социальных низов, благодаря развитию товарно-денежных отношений, выдвигаются оборотистые дельцы, которые стремятся сломать наследственный принцип властвования выборными процедурами наиболее достойных людей с точки зрения всего общества. В Нидерландах в роли «низов» пребывали все голландцы, находившиеся в вассальной зависимости от испанской короны. В Англии и во Франции социальный взрыв происходил вследствие конфликта «среднего класса» с правящим слоем. В ходе революций немаловажную роль играла религиозная ориентация противоборствующих сторон. Сражаясь с католической Испанией, голландцы не могли не стать убежденными протестантами. Английские антироялисты, стоило им только заполучить возжажданную власть, немедленно осквернили могилы всех королей, некогда вовлекших племена, населявшие Британские острова, в поток истории. Французские революционеры вообще пытались переоборудовать католические соборы и аббатства в храмы Красоты и Разума. Практика подобных реорганизаций не исключала оргий, пьянства и глумлений над христианскими святынями.

К чему приводят национальные революции? Объем святоотеческой культуры существенно сжимается, но, тем не менее, религиозная жизнь не замирает: повсеместно сохраняются традиционные обряды (крещение, венчание, отпевание). Функционируют с обновленным преподавательским составом школы и университеты. Аристократическая культура перестает доминировать в стране, но, тем не менее, продолжает оказывать могущественное влияние на искусство, науку, архитектуру: быстро восстанавливаются закрытые дворянские общества или клубы. Зато экономическая жизнь вырывается на «оперативный простор», где вместо колокольного звона или боевого клича звенит призыв: «Обогащайтесь!» Разного рода предприимчивые люди стремятся быть на виду, пытаются всеми правдами и неправдами пробраться в первые ряды общества и кое-кому такие попытки вполне удаются. Подобные везунчики начинают выступать примером для подражания миллионов молодых людей, которые только-только входят во взрослую жизнь. Дух Справедливости витает над обществом незримым арбитром, поощряет новые возмущения и протесты униженных и оскорбленных и последующие уступки со стороны власть предержащих.

Русская революция, начавшись на исходе зимы 1917 г. развивалась по такому же сценарию, но вскоре этот сценарий был брошен в «корзину» вследствие октябрьского вооруженного переворота, который ныне охотно называют «насильственным прерыванием течения жизни русского общества». Не будем вдаваться в подробности переворота, но зададимся вопросом: почему европейский сценарий революции не получил в России развития, а был заменен неким иным сценарием, опиравшимся на сочинения «классиков» марксизма? Ответ очевиден. В ход русской революции сумела вмешаться международная террористическая организация, которая и осуществила захват власти в стране.

XX в. породил немало международных экстремистских организаций. Несмотря на существенные различия в политической, идеологической, религиозной и прочих ориентаций, экстремисты имеют одну схожую черту: они совсем не ценят человеческую жизнь, как свою, так и чужую — всегда готовы умереть ради некоей картины, запечатленной в их сознании, но для которой, увы, пока нет места в окружающей действительности. Разумеется, всегда готовы положить миллионы чужих жизней, лишь бы эта картина воплотилась в реальность. В мирное стабильное время действия этих организаций (похищения людей, казни заложников, террористические акты) выглядят особенно возмутительно. Но в условиях когда страны, привыкшие причислять себя к «цивилизованному сообществу», находятся в состоянии тяжелейшей, истребительной войны, направленной на полное истощение сил противоборствующей стороны, почерк экстремистских организаций не столь бросается в глаза, как политикам, так и обывателям: просто люди претерпеваются к массовым убийствам на полях сражений и к казням предателей, шпионов, диверсантов и прочих подозрительных личностей. Легитимные правительства, посылающие в бой армии, и новоявленные вожди, нацеливающие своих боевиков на самые решительные действия, одинаково обильно проливают человеческую кровь, и в этом отношении вполне сопоставимы между собой. Однако вернемся к революционной ситуации, сложившейся в стране в начале 1917 г., и постараемся дать расширенное истолкование историческим потрясениям, кратко изложенным на первых страницах данной главы.

Революции зреют годами и даже десятилетиями. Нетрудно представить себе широкую глубоководную реку, скованную на долгие зимние месяцы крепким, толстым льдом. Но весной, когда начинается таяние снега, тысячи ручейков устремляются к той реке и подпор воды неудержимо возрастает. Ледовый панцирь истончается, трескается, возникают полыньи, а затем льдины приходят в движение, и с шумом, ломаясь и дробясь на более мелкие части, плывут вниз по течению, чтобы раствориться в небытии. Полноводная река зачастую выходит из своих берегов, выворачивает с корнями деревья, рушит дамбы и сминает дома, несет гибель людям. Все эти периодически возникающие ущербы привычны. Революции случаются гораздо реже и проистекают из человеческих страданий. Впрочем, эти страдания носят своеобразный характер.

Революционные ситуации возникают вследствие болезней роста. Страна вступает в период быстрого, а порой и бурного подъема экономики, развития науки, расцвета искусств, стремительного повышения самооценки у отдельных групп населения, традиционно причисляемых к социальным низам. Именно эти группы населения из «низов», успешные в новых для общества сферах деятельности (торговля, мануфактурное производство, паровой транспорт, полиграфия, театральная деятельность и т. д.) наиболее остро испытывают возрастающий груз страданий. Чем они успешнее, тем мучительнее их страдания. Будучи известными или состоятельными людьми, они по-прежнему относятся к низшим кастам (или сословиям). Вследствие своей деловой, общественной, творческой активности эти люди добивались богатства, известности, уважения и даже почитания в своей среде, но в глазах власть имущих, титулованной аристократии, высшего духовенства продолжали оставаться людьми «второго сорта». В связи с этим русское общество страдало и страдало давно, а самые жестокие страдания претерпевали люди, чьи возможности значительно расширились, но возросло и число точек соприкосновения с различными, трудно преодолимыми препонами, предубеждениями, предрассудками, имевшими место в православной империи.

Продолжая развивать пример с замершей рекой в начале весны, мы понимаем, что когда подпор воды возрастает, то наибольшее давление испытывают как раз верхние слои, упирающиеся в низкий свод льда. Если вода в этом процессе предстает динамичной силой, направленной на преобразование внешнего вида реки, то ледовый панцирь, наоборот, выглядит неподвижным, инертным, косным — пережитком уже минувшей зимы.

Несмотря на то, что многие староверы сколотили себе немалые состояния, они упорно продолжали ходить в мужицкой одежде, предпочитать мужицкую пищу и строго придерживались своих древле православных обрядов. Они жертвовали большие суммы на благоустройство городских территорий, спонсировали деятельность театров, не имеющих статуса «имперский», строили железные дороги, верфи, владели банками и прекрасно знали о том, что в глазах прелатов РПЦ являются «раскольниками», а Двор их воспринимает всего лишь как разбогатевших мужиков.

Актрис драматических театров, различных певуний и танцовщиц, киноактрис и циркачек Церковь, вкупе с высшим светом, привычно считали «дамами полусвета», т. е. публичными (или доступными) женщинами, принципиально ничем не отличающимися от хорошо оплачиваемых куртизанок. Их подозревали в склонности к развратному образу жизни, в связях с революционерами-террористами: даже многие близкие родственники не поддерживали никаких отношений с «лицедейками» и «акробатками».

Многие модернисты стремились воздвигать новые алтари в храмах искусства, для чего не жалели ни своей молодости, ни своего здоровья, но официальные круги отказывались воспринимать их поэтами, художниками, режиссерами, композиторами, скульпторами, а считали хулиганами, мазилами, шарлатанами, какофонистами и бракоделами. Многие, действительно талантливые литераторы, мыслители, журналисты постоянно сталкивались с цензурой, а порой и с кулаками активистов организаций, стоящих на традиционалистских консервативных позициях, и страстно мечтали о гражданских свободах, какими уже широко пользовались граждане многих европейских стран.

Элиты национальных окраин, особенно иноверческих окраин, грезили о наступлении таких времен, когда не будут подчиняться приказам царских генерал-губернаторов и других наместников, а станут прислушиваться только к волеизъявлениям своих народов, и отделятся от России государственными границами. У евреев своих иконных земель, входящих в ареал Российской империи, никогда не было, и потому евреи мечтали о том, чтобы им разрешили жить в городах Великороссии, куда их не допускали. Так как империя стояла незыблемо и свои устоявшиеся правила и порядки меняла крайне неохотно, то представители национальных меньшинств чувствовали себя как бы в заточении, а империю воспринимали как тюрьму. Страдали дворяне и священники, сталкиваясь с участившимися случаями неуважения к себе «низов» общества. Страдали революционеры, отбывающие после свершения тяжких преступлений длительные сроки на каторге. Императорская семья страдала из-за тяжелой наследственной болезни наследника престола. Страдал Двор от экстравагантных выходок «божьего человека» Распутина.

Великая война погнала по просторам империи новые волны страданий. Миллионы убитых и покалеченных оставили своих детей без кормильцев. Особенно острые моральные страдания та война причиняла марксистам, которые, являясь гражданами стран своего проживания, оказались мобилизованными на фронты и были вынуждены убивать друг друга вместо того, чтобы объединиться и сокрушить своего исконного врага — правящий класс Европы.

Без всякого преувеличения, можно утверждать, что наиболее активная часть тогдашнего общества жаждала социальных перемен в России. И вот, эти перемены начались — в конце февраля 1917 г. Гучков был отнюдь не случайным человеком, который прибыл в царский поезд с текстом отречения Николая II. Он был делегирован для этой миссии Государственной думой, как последовательный оппозиционер правления Романовых. Не следует забывать, что Гучков относился к «федосеевцам» — к радикальному старообрядческому толку «беспоповцев». А сопровождавший его Шульгин представлял собой молодую Россию, которая видела свое будущее без Николая II в качестве своего правителя.

Революции происходят не потому, что страдания населения достигают в определенные исторические моменты «точки кипения» и в чертоги власти входят здравомыслящие филантропы, готовые облегчить эти страдания, изменяя порядок вещей в соответствии с сокровенными чаяниями обездоленных, обобранных и униженных предыдущей властью. «Точки кипения» возникают довольно часто и обычно порождают разные формы возмущения, порой доходящего до откровенных бунтов. Подобных бунтов в истории каждой крупной страны происходило немало. Однако мы знаем немало периодов массовых, жесточайших страданий, когда не происходит каких-либо крупных конфронтационных конфликтов. В начале 20-х годов, или в начале 30-х годов все того же XX в., все на той же Русской земле миллионы людей гибли от голода: ели своих детей и трупы своих близких родственников. Доходили до полного расчеловечивания, до безумия, но почему-то не предпринимали серьезных попыток свергнуть власть, доведшую огромные людские массы до столь унизительного, жалкого состояния.

Революции вершатся, когда в обществе оформляются новые социальные группы, которые способны сменить правящий слой и взять на себя ответственность за судьбы народа, которому принадлежат душой и телом. Толчком к смене власти, конечно, может послужить некое протестное движение или спонтанное возмущение, но не они являются определяющими, а выступают всего лишь поводом для того, чтобы новые люди, претендующие на властвование, заявили о своем моральном праве править обществом. Состоятельные старообрядцы, в подчинении которых находились тысячи рабочих; студенчество и другая образованная молодежь, лица творческих профессий, сосредоточение коих наблюдалось только в обеих русских столицах, в качестве самых активных групп русского общества наиболее остро желали перемен в империи. Парламент, прелаты РПЦ, многие генералы, пресса сочувственно относились к этим умонастроениям и, оказывая возрастающее давление на государя императора, принудили его отказаться от продления своей исторической миссии в роли помазанника Божьего и стать частным лицом. Николай II, не желая быть причиной кровопролития и ненужных жертв, подписал «бумагу» о своем отречении. Революция стала действительностью.

В отличие от разного рода народных волнений и возмущений, отречение царя от престола — явление исключительное, потому что выхолащивает сакральный смысл помазания представителя правящей династии на власть, и предполагает новые процедуры вхождения во власть людей с некими иными характеристиками. При любой революции, даже самой бескровной, трансформационный спад в стране неизбежен: ведь рушатся или серьезно видоизменяются одни государственные институты, а другие, способные заполнить образовавшиеся бреши в меняющейся политической системе, пока еще не созданы или не апробированы на практике.

Если период «брожения умов» порождает различные радикальные теории обустройства общества, экстравагантные направления в искусстве, то период «социального брожения» неизбежно потворствует разнузданию страстей и распущенности нравов. Когда оба вида этих «брожений» совмещаются во времени, то река жизни не только выходит из своих берегов (или из границ своего исторического русла), но и вспенивается, покрывается бурунами, воронками и несет на своих волнах изрядное количество мусора. Половодье в стране, где зима длится целое полугодие — дело нешуточное, а чреватое множеством неприятных сюрпризов.

Распахиваются двери тюрем и даже домов для сумасшедших, а их узники воспринимаются общественностью в качестве жертв тирании рухнувшего царизма. Легализуются экстремистские организации и партии радикал — революционеров всех толков и направлений, которым прежний режим не позволял свободно общаться с народом посредством митингов, публикаций своих газет и брошюр, а также посредством проведения манифестаций, мистерий и прочих зрелищных акций. В столицы стекаются люди, которым прежде не дозволялось находиться в крупных русских городах: из сибирских деревень едут ссыльные, из-за заграницы — политические эмигранты, из-за перечеркнутой «черты оседлости» прибывают жиды, которые категорически не желают дольше зваться жидами, а хотят называться евреями. Малороссы настаивают на том, чтобы их именовали украинцами, а черемисы — марийцами. Даже проститутки требуют более уважительного отношения к своей деятельности, идентифицируя себя в качестве работниц, оказывающих специфичные, но крайне необходимые общественные услуги.

Страна бурлит и пенится, тем временем, продолжая воевать с тремя крупными государствами и нести неизбежные многочисленные людские потери. Любая затяжная война источает смрадное дыхание смерти, принуждая живых терпеть это дыхание. А революции, наоборот, будоражат воображение, и горячат кровь, особенно, у мечтательных и романтичных натур. Но в любом обществе, в любые эпохи наличествуют прирожденные садисты, убийцы, прочие извращенцы и выродки. Все эти типажи, как и многоразличные деструктивные секты, и прочие сомнительные сообщества, обычно ведут подпольный образ жизни, но именно они наиболее чутко реагируют на дыхание смерти. Для многих из них, война — мать родна. А политические пертурбации, тем более, такие системные, какими являются революции, открывают перед ними головокружительные перспективы, вследствие снятия всех запретов и табу.

Кроме этих неприглядных типажей, в иерархическом обществе есть слой, который называется «чернью»: босяки, бродяги, пропойцы, голытьба. Эти люди, ничего не имеющие за душой, но охочие до чужого добра, не столь алчны в своих побуждениях, как профессиональные грабители, и не столь изощренно жестоки, как извращенцы, но их привлекает в революциях другое: возможности принизить или растоптать то, что в прежние эпохи считалось недосягаемо высоким. «Чернь» так и зовется потому, что готова, при любом удобном случае, очернить белое, испачкать чистое, осквернить святое, испоганить благородное. В отличие от «идейных» участников террористических группировок, «чернь» труслива, всегда ожидает «порки» от старых или новых «хозяев жизни», но стремительно наглеет, чуя волю. Эти люди обычно пребывают за «скобками» определенного культурного пространства, у них крайне размыты представления о долге или о каких-то обязанностях перед обществом, а пределом их мечтаний является безнаказанность самых разнузданных и неприглядных поступков.

Отречение царя не могло не сказаться на субординации в армии и флоте: дисциплина стремительно падала. Многие солдаты и матросы переставали подчиняться своим офицерам. Дезертиры с фронтов наполняли собой улицы русских столиц. Некоторые из дезертиров участвовали в расправах над своими непосредственными командирами и прекрасно понимали, какие последствия их ждут в случае возврата страны к прежним порядкам.

РСДРП(б) не играла видной роли в февральских событиях 1917 г. вследствие своей микроскопичности. Многие ее активисты томились на каторге, а руководство, пребывая далеко заграницей, занималось публицистической деятельностью в промарксистском духе, тиражированием своих размышлизмов и переправкой соответствующих газет и брошюр членам партии, находящимся в России. В соответствии с воззрениями Маркса, огромная православная империя еще только переходила от феодализма к капиталистическим отношениям, и требовался значительный период времени, чтобы эти отношения приобрели антагонистический характер, пригодный для созревания революции пролетарской. Перед марксистами стояла более актуальная задача: скорейшее преодоление дезинтеграции подлинно «идейных» течений, очень прискорбной дезинтеграции, вызванной Первой мировой войной (крах II интернационала стал неоспоримым фактом), консолидация всех сил, способных вести борьбу с буржуазными правительствами и превращение империалистической войны в очистительный «мировой пожар». Этот переход от вооруженного противоборства европейских держав к классово-освободительной войне трудящихся всей Европы, направленной на повсеместное сокрушение традиционных властных институтов, мог состояться лишь в том случае, если марксистское движение станет «третьей силой», новым, невиданным доселе фронтом борьбы. А правительства стран «германской оси» (Пруссия, Австро-Венгрия, Турция) и правительства стран Антанты окажутся по другую линию этого фронта и будут сметены революционным вихрем, ибо такова воля объективного «закона» смены общественно-экономических формаций. Однако реалии тех лет не внушали большого оптимизма последовательным марксистам. Мировая война продолжала полыхать, а очаги «мирового пожара» (пролетаркой революции) никак не разгорались.

И вот, на этом пасмурном фоне официальные представители властей монархической Германии вступают в контакт с руководством партии большевиков, предлагая всемерную поддержку карликовой партии экстремистского толка и нацеливая последнюю на усиление политической дестабилизации в России ради скорейшего прекращения военных действий на Восточном фронте. Еще никогда, ни одно правительство не рассматривало марксистов в качестве политической силы, с которой можно вести хоть какие-то переговоры. И вдруг одна из саvsх молодых партий в европейском марксистском движении — социал-демократическая рабочая партия большевиков из России удостаивается такой чести. Да, в руководстве партии нет никого от «наковальни» или от «сохи», т. е. из рабочей среды, а само определение «рабочая партия» содержит всего лишь символическое значение своей причастности к «низам» общества. В руководстве партии находятся такие люди, которые палец о палец не ударили ради процветания страны, в которой родились и выросли, но готовые свои жизни положить для разрушения этой страны во имя туманного утра некоей фантастической грядущей жизни. Для кайзеровской Германии, предельно истощенной войной на два фронта, большевики, нацеленные на предстоящую диверсионную работу в глубоком тылу противника, вполне подходили для усугубления политической нестабильности в России. Не будем вдаваться в моральные оценки этой сделки: войны красят лишь победителей. А победа обычно достается лишь тем, кто использует все имеющиеся в его распоряжении средства и возможности.

Руководству большевиков надлежало незамедлительно прибыть в Россию, где рухнули все запреты на проведение любых форм политической деятельности, и развернуть там широкую агитационную кампанию в армии и на флоте, а также в крупных городах. Диверсанты должны были склонить солдат и матросов, а также часть обывателей к мысли о необходимости разрыва союзнических отношений со странами Антанты и быстрейшего заключения сепаратного мира с Германией. Для заключения «спасительного мира» годились любые средства: проведение забастовок в индустриальных центрах, организация акций массового неповиновения солдат и матросов, пропаганда идей бесперспективности и бессмысленности продолжения «кровавой бойни», дискредитация общественных деятелей и властей — сторонников войны «до победного конца». Не исключались различные провокации и теракты, направленные на сбои в снабжении городов продовольствием. Особая ставка делалась на срыв мобилизационных компаний в России, благодаря чему регулярные части не могли бы получать пополнение, необходимое для продолжения активных боевых действий.

Что касается самих большевиков, то они вряд ли воспринимали себя в качестве диверсантов — наймитов кайзера. Они ехали в Россию с «благой вестью»: мировая война ведется в интересах правящих классов, которые видели свои армии всего лишь как «пушечное мясо» и как средство реализации своих захватнических планов. Именно эта истребительная война наглядно показала простым людям неутолимую алчность и весь цинизм как наследственных монархий, так и буржуазных правительств — вот кто подлинные враги трудящихся масс, вынужденных убивать друг друга из-за повелений своих властителей.

И действительно, война, уже длившаяся около трех лет, в полной мере явила миллионам людей свой неприглядный лик. В города бесконечным потоком прибывали обезображенные, искалеченные раненные. Тысячи солдат задыхались под действием губительных газовых атак, а неубранные с полей брани трупы пожирались полчищами расплодившихся крыс. Живые же воины кормили своей плотью вшей и страдали от других «окопно-траншейных недугов». Та война, где впервые применялись гигантские пушки, пулеметы, авиация, где люди стремились зарываться в землю вместо того, чтобы горделиво гарцевать на скакунах, разительно отличалась от предыдущих крупных войн, многократно воспетых поэтами и сказителями. Сражения превратились в жуткие «мясорубки», а трусы и храбрецы одинаково превращались в жалкие останки, зачастую разорванные на отвратительные куски. О каком достоинстве можно вести речь, когда на тебя наползает ядовитая хмарь или пули летят с неба смертоносным дождем? Воинам зачастую казалось, что весь мир сошел с ума, породив столь изощренные средства массового убийства людей.

Русский человек не внимателен к тяготам и лишениям, будучи уверенным в том, что все невзгоды преходящи, как и плохая погода. Ему присуща убежденность в наличие Руководящего Начала, которое даже трудной жизни придает определенную целесообразность. Поэтому и живут подчас в таких суровых условиях, которые другим европейцам кажутся невыносимыми. Переняв от Византии практику обожения жизни, русские люди были более всего озабочены возможностями вести праведный образ жизни, а обретение удобств зачастую воспринимали за проявление слабостей человеческой натуры. Практика обожения жизни привела к появлению множества святых источников и намоленных мест. Отсюда проистекало и религиозное отношение к самой необъятной Русской земле, как к святой и к государству, как к Богом данному. Из поколения в поколение множество мужчин надсаживалось от непосильного труда, когда валили лес для возведения детинцев или для своих изб, когда оборудовали засеки или корчевали пни, чтобы засевать расчищенные участки злаками. В великом множестве гибли жители Русской земли от пожаров или от набегов кочевников, умирали от голода в засушливые или холодные годины, но, тем не менее, упорно возводили храмы и обустраивали монастыри, сосредотачивались в одном месте для грозных битв, постились и молились, трудились и молились, бились с неприятелем и снова молились, воспринимая свою непритязательную жизнь как богоугодное дело. И дикая, суровая окружающая действительность постепенно преображалась, хорошела от растущих городов, сияла от крутобоких куполов православных храмов: нравы людей смягчались, а могущество правителей неудержимо расширялось за пределы, некогда казавшиеся недосягаемыми. В том мире люди пели свои раздольные песни и совершали свои тягуче медленные, но необычайно красивые обряды. Без всякого удержу веселились в редкие праздники, конечно и пьянствовали в те дни без всякой меры и озорничали: «чудили» с охотой и даже с упоением — но и обязательно искренне каялись во всех своих нелепых прегрешениях и проступках. Всякое случалось.

Великая война, сорвавшая миллионы мужчин со своих насиженных мест и собравшая в полки и армии на западных границах необъятной империи, стремительно разрушала привычную картину мира, в котором эти мужчины привыкли находиться. Они оказались вдали от своих родных очагов — и надолго. Все им было непривычно и чуждо на тех землях, которые они были вынуждены защищать согласно геополитическим планам высокопоставленных стратегов. Успешные наступления неожиданно обрывались и оборачивались постыдными отступлениями ради выравнивания линии фронта. Между тем каждый день требовал все новых и новых жертв. Зарываясь в землю, подобно жукам или червякам, мужчины взывали к Всевышнему или сжимались в тугие нервные комки дрожащей плоти и отупело пережидали очередной артобстрел. А когда артобстрел завершался, то поспешно выползали из своих нор для отражения очередной атаки противника. И после всех передряг, те, кого не задела «коса смерти», поневоле задавались вопросами: Неужели Богу было угодно создание стольких механизмов для убийства? Неужели правители, будучи не в силах своими армии осилить друг друга, не могли договориться «по-хорошему» и вместо этого обрекли миллионы людей на жалкое прозябание в окопах?

В качестве нравственного существа, человек, облаченный в шинель и с винтовкой в руках, все чаще отказывался видеть хоть какую-то целесообразность всему тому, что происходило на его глазах. Но мужчинами продолжало двигать чувство долга, священное правило верности данной присяги. Внутренний императив загонял вглубь сознания неудобные вопросы, подразумевающие горькие ответы.

Отречение Николая II не могло не откликнуться сильнейшим брожением в армии и флоте. Значит, что-то делалось не так, как надо, далеко не так, раз помазанник Божий отшатнулся от своей промыслительной роли. Если мир впал в безумие, то не разумнее ли постараться как-то отгородиться от этого мира? Коли не стало силы спасающей, то спастись можно, лишь рассчитывая на себя и на своих ближайших боевых товарищей. А тут, как раз, словно чертик из табакерки, появлялся некий агитатор и раздавал прокламации, газетки или брошюрки, в которых говорилось о том, что мир уже давно погряз в пороках и его необходимо полностью разрушить, чтобы освободить место для ростков всего нового и самого прогрессивного. Агитатор говорил о том, что пора, давно пора простым людям самим строить свое благополучие и добиваться своего счастья, а не ждать понапрасну подачек от самодержцев и правительств, или уповать на защиту «сил небесных». Там, наверху ничего нет, кроме прозрачного воздуха. Пора, давно пора воткнуть штыки в землю или направить их против своих командиров, посылающих простых людей на верную смерть.

Влиятельные политические группировки, склонившие государя императора к отречению от престола, безусловно, стремились к продолжению войны до победного ее завершения, и для подобного оптимизма имелись веские основания. Но отказ династии, которая три века правила необъятной страной, от своей дальнейшей исторической миссии, не мог не откликнуться смущением умов, растерянностью, а порой и отчаянием во всех слоях русского общества, а также ликованием всех тех, кто чувствовал себя в империи «невольными пленниками». И вот, уставшие от войны солдаты и матросы, читают в агитках и прокламациях: мол, все то, что раньше считалось позором и тягчайшим преступлением, отныне воспринимается «всеми прогрессивными людьми» проявлениями отваги и высочайшей доблести. Неподчинение своим непосредственным командирам и организация судилищ над ними, дезертирство и склонение к дезертирству своих товарищей, братание с противником, отказ от всех христианских обрядов, изгнание священников из своих частей — вот что должны противопоставить солдаты и матросы всем тем, кто продолжает звать войска в бой, а фактически толкают людей на бессмысленную гибель.

Появляется иная трактовка смелости и героизма: низкое и прежде недопустимое возвышается до акта справедливости и до смелого поступка. Действительность угрюма, тягостна и порой отвратительна, но отрицая ту действительность, «человек с ружьем» становился не на путь преодоления ее неприглядных сторон, а ступал на скользкую дорожку полного разрушения неприглядной действительности и оказывался поборником хаоса и анархии.

Руководство партии большевиков, доставленное немецкими политиками в Петербург, развило бешенную деятельность, направленную на дестабилизацию и без того шаткой политической ситуации в стране. В Россию устремляются другие марксисты: кому-то достаточно для этого пересечь Черное или Балтийское моря, а кому-то — Тихий океан. В весенне-летний сезон 1917 г. происходили судьбоносные процессы, которые повлияют на весь ход дальнейшей Великой войны. На Западном фронте разворачивал свои части экспедиционный американский корпус, существенно усиливая боевой потенциал союзнических англо-французских войск, а в крупные города Великороссии буквально со всех сторон происходило проникновение марксистов, притязающих стать «третьей стороной», дабы превратить войну между великими нациями в мировую классовую войну. Из украинских и белорусских «мистечек» в русские столицы устремлялись революционно настроенные евреи, чтобы пополнить собой ряды радикальных партий (эсеров, бундовцев, большевиков, меньшевиков и просто анархистов или анархо-синдикалистов), и принять активное участие в освобождении всех трудящихся от оков эксплуатации. Каторжники и ссыльные были не прочь поквитаться со своими давними обидчиками. Многое, невозможное прежде, становилось возможным. «Третья сторона» в крупнейшем международном конфликте не представляла собой новый фронт с армиями, оснащенными грозной боевой техникой и соответствующим тыловым обеспечением. Марксисты всех мастей и направлений даже не являлась единой коалицией, но разнонаправленность их действий все же складывалась в единый вектор, нацеленный на полное разрушение Российской империи.

За каких-то полгода (с апреля по октябрь 1917 г.) численность партии большевиков увеличилась на порядок и достигла четверги миллиона человек. При каких условиях карликовая партия экстремистского толка может так быстро укрупниться и стать внушительной политической силой? Только при росте радикальных настроений в самых широких слоях общества.

Временное правительство обнаруживает, что изоляция царской семьи и приближенных к этой семье привела только к возгонке злобы и ненависти горожан к тем, кто пытался управлять страной в нелегкий период становления новой легитимной власти. Даже обыватели охотно совершали многоразличные преступления и, тем самым, противопоставляли себя всем тем, кто стремился наладить общественный порядок и выстроить новую властную «вертикаль». Революция не может обойтись без вспышек насилия, без омерзительных персонажей, без упадка нравов. Проведение свободных демократических выборов в стране и созыв Учредительного собрания тогдашним политическим деятелям виделся спасительным рубежом и даже благополучным завершением переходного периода. Однако стремительно росло число тех, кто не желал далее нести тяготы мира, в котором живет, и хотел полного разрушения этого мира, всех его ценностей, основ, устоев. Таких крикунов пытались хоть как-то утихомирить и обуздать, объявить вне закона. Но в стране фактически были упразднены все законы, действовавшие при царизме, а новые еще не были выработаны. Все вокруг отличалось шаткостью, переменчивостью, зыбкостью.

Антивоенная пропаганда неудержимо усиливала свой напор, подобно морскому приливу. На гребне волны этого умонастроения пребывали марксисты, которые совсем не походили на пацифистов. Они отнюдь не источали миролюбие, а буквально клокотали от ярости: они хотели изменить жизнь народа к лучшему и для этого призывали народ встать на путь бессчетных разоблачений, ниспровержений, искоренений. Их лидеры являли собой ярко выраженный тип психопатов, которые неустанно заряжали своих соратников фанатичной верой в наличие неких научных истин, утверждающих, что этот мир давно прогнил и потому обречен на слом, как обречены все те, кто готов защищать этот мир и его ценности.

Сложно отыскать какой-то документ, проясняющий первотолчок, побудивший большевиков совершить вооруженный переворот в Петрограде. Германское правительство, естественно, нетерпеливо ждало заключения сепаратного мира с Россией. Но руководители большевистской партии, несмотря на рост своей популярности среди городского населения, а также в армии и на флоте, фактически являлись политическими изгоями и вряд ли могли склонить будущее Учредительное собрание к решению о выходе страны из состояния войны с Германией. Да и сроки созыва такого собрания оставались весьма туманными. Однако правители Германии не располагали какими-то действенными рычагами нажима на лидеров большевиков, которые к осени 1917 г. пользовались альтернативными источниками финансовой поддержки своей деятельности, в частности, от американских и европейских банкиров еврейского происхождения.