35. Вот и сходили на поклон!

– На фига нам эта треклятая плащаница? Двенадцать тысяч экю золотом?! Лучше стырить ящик.

– Кунрат, хоть мы больше и не монахи, ты все же попридержи язык, – вздохнул Дисмас. – Неужели ты не печешься о своей душе?

– Ты же сказал, что это подделка.

– Знаешь… Я не уверен. Может, подделка, а может, и нет. Как бы там ни было, не следует так о ней говорить.

– А дальше что? – спросила Магда.

В апартаментах собрались все, за исключением Дюрера, который отправился на приватную аудиенцию к герцогу Карлу.

– Я видел множество плащаниц, – продолжил Дисмас. – Однако же вот эта – особенная. По всем остальным с первого взгляда можно сказать, что они сделаны человеческими руками, а эта… Изображение едва заметно. Поначалу его не видно, а потом оно внезапно проступает перед глазами! Холст тонкой работы, плетение двойной елочкой, очень плотное. В Базеле мы с Дюрером купили такую же ткань. На холсте отпечаток тела в полный рост. Видно, что это высокий мужчина с продолговатым лицом и длинным, четко очерченным носом. Глаза закрыты. По словам герцога Карла, вблизи можно разглядеть отпечатки римских монет, положенных на веки. Но мы так близко не подходили. В местах пяти ран – кровавые пятна. На лбу кровавый след тернового венца. Руки, сложенные накрест, прикрывают пах. Заметно, что кровоточащие раны находятся не на ладонях, а на запястьях. Это исторически достоверно, потому что пробитые гвоздями ладони прорвались бы под весом распятого тела. Больше всего крови вокруг ран на ступнях. Далее, имеются следы крови от раны в боку, нанесенной копьем Лонгина Сотника. Несколько лет назад я приобрел это копье для Фридриха Саксонского. Рана находится под ребрами с правой стороны. Это также исторически достоверно. Римских солдат учили бить копьем в правый бок противника, так как щит в левой руке прикрывал тело слева. Потеки крови не алые, а оранжевато-коричневые, светлые, как пятна застарелой ржавчины. Само полотно цельное, примерно четырнадцать футов в длину и четыре в ширину. На одной половине отпечаток тела спереди, на другой – сзади, словно на ткань, расстеленную в длину, положили тело и свободным концом накрыли его с головы. И вот здесь возникает вопрос. В Святой земле я слышал от раввинов – еврейских священников, – что, по тогдашним обычаям, для головы покойника использовали отдельный отрез. Более того, в Евангелии от Иоанна прямо говорится о плате, оборачивающем голову погребенного Иисуса, тогда как плащаница представляет собой цельный саван. Какой вывод можно сделать? Никакого. На отпечатке спины отчетливо видны следы сотен ран. Бичевание было изуверским, потому что римляне вплетали в бичи кусочки свинца и осколки костей, которые распарывали плоть в клочья. Бичевание часто приводило к смерти осужденного, однако Иисусу предстояли еще более страшные муки… А потом… – Дисмас сокрушенно покачал головой.

– Что потом?

– Потом случилось нечто невообразимое. В капелле царило благоговейное молчание. Притих даже герцог Карл, до этого болтавший без умолку. У всех на уме было одно: вот она, погребальная пелена распятого Иисуса Христа. Это располагает к молчанию. Так вот, все предавались богочестивым размышлениям. Внезапно тишину нарушили стенания герцога Урбинского. Потеряв всякое самообладание, герцог, обуреваемый чувствами, прерывисто всхлипывал и хватался за грудь – однако же не потому, что ему потребовалась Магдина настойка наперстянки. Нет, он громогласно каялся: «Mea culpa, mea maxima culpa…» – и содрогался от рыданий. Все присутствующие сконфуженно переглядывались. И вдруг… О господи… Герцог Урбинский, как и все мы, преклонивший колена перед святыней, вскочил и кинулся к плащанице! Архидьякон и епископы, что втроем держали развернутую плащаницу за края, переменились в лице, сообразив, что происходит, и оцепенели от растерянности. Ведь герцог Урбинский – племянник папы римского и почетный гость их владыки, герцога Савойского. В общем, после сегодняшнего происшествия никаких итальянских герцогов-сифилитиков к плащанице больше не подпустят.

– А что произошло-то?

– Герцог Урбинский обеими руками вцепился в плащаницу и так стремительно прижал ее к лицу, что архидьякон с епископами не успели ее отдернуть!

– Господи помилуй!

– Вот именно. Вы же видели его рожу в гнойных язвах, густо замазанных слоем белил…

– Фу, мерзость, – поморщился Кунрат.

– Совершенно верно. По выражению лица несчастного герцога Карла было очевидно, что он тоже считает происходящее мерзостью.

– А что дальше было?

– Архидьякон и епископы пытались высвободить плащаницу из цепких пальцев безумца, но герцог Урбинский ее не выпускал. Он сжимал холст обеими руками и взахлеб рыдал в саван Господень, перемежая всхлипы стенаниями и умоляя Иисуса об исцелении. Я даже испугался, что плащаницу разорвут напополам. Представляете?

Магда перекрестилась.

– Потом Карафа ухватил герцога Урбинского за пояс и с превеликим трудом оттащил от плащаницы. Благоговейной атмосферы как не бывало. Герцог Карл, судя по всему, утратил дар речи и едва не лишился остальных чувств. Видно было, что происходящее не доставляет ему абсолютно никакой радости. А стражи – хранители плащаницы пребывали в совершеннейшей растерянности. Мне по собственному опыту известно, что с хранителями святынь шутки плохи. Эти стражи дают особый обет. Они угрожающе наставили пики на герцога Урбинского, словно намеревались пронзить его насквозь, прямо посреди Святой капеллы. Архидьякон и епископы заполучили-таки плащаницу и, не складывая полотна, с помертвелыми лицами бросились прочь из капеллы. Бегом! Чтобы побыстрее избавить саван Господень от мерзопакостных следов герцога Урбинского… – Дисмас поморщился.

Все ошеломленно молчали.

– Значит, если эта тряпка все-таки настоящая, то герцог исцелился от французки? – неожиданно спросил Нуткер.

Поразмыслив, Дисмас ответил:

– Кстати, об этом я и не подумал. Возможно, это даст нам возможность убедиться в подлинности святыни. И все же, если чуда исцеления не произойдет, это не означает, что плащаница фальшивая. Святыни исцеляют по собственному усмотрению, помогая лишь тем, кого считают достойными.

– Я к ней теперь ни за что не притронусь, – заявил Кунрат. – Не хочу подхватить французку. И не надо говорить, сестренка, что зараза не передается через сопли!

Час спустя в апартаменты вернулся Дюрер.

– Вот и сходили на поклон!

Он швырнул шляпу на стол, уселся и щедро плеснул себе вина.

– Как там их высочество? – спросил Дисмас.

– Держится молодцом, невзирая на то что один итальянский монарх утер свою мерзкую рожу драгоценнейшим сокровищем герцога Савойского. Сперва Карла била дрожь, но, осушив три стакана вина, он пришел в себя. Потом явился архидьякон, весь зареванный, с лицом краснее малины, и доложил Карлу, что плащаницу удалось очистить от скверны. Карл чуть не прослезился от радости. Вообще, он славный малый, этот Карл. Герцог Урбинский изгадил плащаницу незадолго до того, как ее предстоит вывесить на показ многотысячной толпе паломников. На месте Карла Доброго любой другой рубил бы головы направо и налево. А этот выпил четвертый стакан и вздохнул: «Бедняга!» – «Бедняга?!» – переспросил я, а он весь такой: мол, что поделаешь, человека обуяли чувства. И добавил, что это не первый случай, когда при виде святыни гости теряют самообладание или лишаются чувств, но признал, что прежде никто не пользовался плащаницей вместо носового платка. А потом сказал дословно следующее: «Наше сердце разрывается от сострадания». Нет, вы представляете? Да если бы я был герцогом Савойским, то за такое поругание святыни уже собирал бы войска и шел войной на герцогство Урбинское! А заодно и на Флоренцию.

– У Карла нет таких войск, – задумчиво сказал Дисмас. – Он, как истинный христианин, искренне сострадает ближнему.

Воцарилось молчание. Дисмас терзался какой-то мыслью. Наконец он произнес:

– Стыдно красть у такого человека…

– Верно, – заметил Кунрат. – Значит, берем ящик, а тряпку оставляем!

– Я не это имел в виду, Кунрат.

– Да ладно, он закажет новый, – отмахнулся Кунрат. – И тогда по герцогу тоже станут служить поминальные мессы до скончания веков.

Все ландскнехты согласились, что это отличная идея.

Неожиданно у Дисмаса засосало под ложечкой. Подступили дурнота и головокружение, мысли путались, словно в голове бушевала буря. Он встал из-за стола и, сжимая виски, начал ходить по комнате.

– Дисмас, тебе плохо? – встревожилась Магда.

Дисмас словно бы утратил слух. Дюрер шевелил губами, но до Дисмаса не доносилось ни звука. Он слышал иное. Было не разобрать, что именно, но предназначалось это лишь ему. Он смежил веки…

…И перед его внутренним взором предстал лик с плащаницы: глаза, накрытые монетами, длинный прямой нос, окровавленный лоб, израненный терновыми шипами…

– Что с ним?!

– Дисмас! – Магда бросилась к нему, приложила ладони к его щекам. – Дисмас? Дисмас!

«Ныне же будешь со мною в раю…»

– Дисмас!

Открыв глаза, Дисмас увидел, что все взволнованно смотрят на него.

– В чем дело? – спросил он.

– Налейте ему вина.

Дисмас огляделся:

– Что вы на меня все так смотрите?

– У тебя такой вид… совсем как у герцога Урбинского за миг до того, как он бросился к плащанице, – сказал Дюрер.

– Со мной все в порядке. А что ты сейчас говорил?

– Что я очень умный малый, – объявил Дюрер.

– Ну это я все время от тебя слышу, – хмыкнул Дисмас.

– Я придумал, как все сделать.

– Что сделать?

– Да плащаницу же, дурень! Что же еще? Гентский алтарь, что ли?

Неожиданно Дисмас ощутил невероятную слабость. Он совершенно обессилел. И почему он лежит на полу? Почему все склонились над ним? Странно…

– В чем дело? – спросил он.

Магда присела на корточки, приложила ладонь ко лбу Дисмаса:

– У тебя жар.

– Господи Исусе! – завопил Ункс. – Французка! Все назад!

– Ункс, не валяй дурака! – оборвала его Магда. – Никакая это не французка.

Она дала Дисмасу воды. Он большими глотками осушил кружку и, не вставая с пола, спросил Дюрера:

– Ты знаешь, как изготовить плащаницу?

– Знаю.

– Отлично. Остается только придумать, как ее подменить.

– Погоди, – вмешалась Магда. – Ты же только что говорил, что стыдно красть ее у Карла…

– Нет, все верно, – сказал Дисмас. – Мы должны ее выкрасть. Это очевидно.

– Ничего не понимаю…

– Плащаница желает перенесения.

Все уставились на него.

– Она изъявила мне свою волю.

– Он переутомился, – вполголоса сказал Дюрер Магде.

– Нарс, я пока еще не лишился рассудка. Теперь я точно знаю, что плащаница хочет быть перенесенной.

Все недоуменно переглянулись.

– Она желает перенесения, дабы спастись от притязаний герцога Урбинского, – пояснил Дисмас.

– Что ж, если бы я был Иисусом, то мне тоже не хотелось бы, чтобы мой саван служил носовым платком трухлявому итальянскому герцогу, – сказал Дюрер. – Тем не менее…

– Мы устроим перенесение плащаницы, – твердо сказал Дисмас. – А потом вернем ее Карлу Доброму.

– Ну уж нет! Нет, нет и нет, – возразил Кунрат. – Какой в этом смысл? Чего ради мы должны, рискуя жизнью, сперва похищать святыню, а потом отдавать ее назад?!

– Вот оно, чудо, – промолвил Дисмас. – Не всякий день доводится воочию узреть Промысел Божий.

В глазах у него потемнело, и он потерял сознание.

Голоса. Женский и мужской. Совсем рядом. Что-то приятно холодило лоб. Дисмас хотел открыть глаза, но это требовало непомерных усилий. Он прислушался, не поднимая век.

– С ним прежде такое бывало? – спросил женский голос.

– Ни разу, – ответил мужской.

– Парацельс упоминает о таких случаях. Он когда-то был военным лекарем. Сначала мозг не в состоянии воспринять случившееся, а потом внезапно наступает шок. Иногда шок проявляется в необычной форме.

– Куда уж необычнее, если ему плащаница вещает.

– Ну, если неделю провисеть на крючьях, продетых сквозь уши, ноги, руки…

Дисмас открыл глаза:

– Что происходит?

– Ты упал, – сказала Магда. – Как ты себя чувствуешь?

Дисмас приподнялся на локтях:

– Нормально. Мне приснилось, что… А где остальные? Который час?

– Глубокая ночь. Ты долго спал.

Дисмас посмотрел на Дюрера:

– А ты почему не спишь?

– Потому и не сплю, что о тебе беспокоюсь.

– Ты что-нибудь помнишь? – спросила Магда.

– Нарс объявил, что знает, как изготовить плащаницу.

– И все?

Дисмас пожал плечами:

– Ну да. А что?

Магда ласково улыбнулась и погладила его по голове:

– Ничего.

– Пока ты нежился в объятиях Морфея, я придумал, как подменить плащаницу, – заявил Дюрер.

Дисмас сонно посмотрел на него:

– Ну и?

– Герцог Карл устраивает еще одну живую картину. В канун явления плащаницы народу.

– И что?

– Догадайся, на какую тему будет картина?

– Понятия не имею. Апофеоз живописца Дюрера?

– Апофеоз живописца Дюрера ты еще увидишь, – хмыкнул Дюрер. – А темой герцогского представления будет Тайная вечеря! Угадай, кому отвели роль возлюбленного ученика Иисуса Христа?

– Эх, жаль, что главная роль тебе не досталась! Ты же знаешь ее назубок.

Дюрер обернулся к Магде:

– Горячка миновала. Он в своем уме. Как ни досадно.