26. Шамбери

После завтрака все облачились в монашеские рясы. Памятуя о постыдном отсутствии распятий в Шварцвальде, Дисмас прикупил в Базеле целую дюжину крестов.

– Эта сволочная ряса меня всего искусала. Царапучая, как кошка, – жаловался Ункс. – А это что за фигня? Власяница? Ну ни хрена себе! Кстати, а мы какие монахи?

– Бонифаты, – сказал Дисмас. – Ункс, прошу тебя, придержи язык в Шамбери. Монахи не сквернословят.

– Да ладно! У нас в Клетце был один монах. Как рот откроет, так из него водопадом такое…

– Ункс, я тебе верю, но мы должны вести себя как приличествует добрым монахам. Почему? Да потому. Как только узнают, что мы не монахи, нас убьют. Как тебе такая мотивация? Устраивает? Вот. Еще надо придумать, как нас зовут.

– А им не похер, как нас зовут? – спросил Кунрат.

Дисмас вздохнул:

– Хорошо, оставайся братом Кунратом. Пусть все знают, как тебя зовут на самом деле. А потом найдут и убьют.

– Ладно, придумай мне имя, – завопил Кунрат.

– Я буду брат Лукас, – сказал Дисмас, взяв имя Кранаха, чтобы поддразнить Дюрера. – Ты, Кунрат, будешь брат Вильфред, Нуткер – брат Кутберт, а Ункс…

– Кутберт? – переспросил Нуткер. – Не хочу быть Кутбертом.

– Почему?

– Это пидорское имя.

Дисмас снова вздохнул:

– Кутберт был святым, а не содомитом. Но это твое дело. Какое имя тебе нравится?

– Все равно какое, только не Кутберт.

– Ну, например, Теобальд… Устраивает?

Нуткер пожал плечами, и Дисмас продолжил:

– Ункс, ты будешь брат Зигмунд. Дюрер… ты будешь брат Нарс, в честь святого Нарцисса.

Дюрер злобно зыркнул на него.

– Вот только не надо дуться! Святой Нарцисс был иерусалимским епископом. Он жил во втором веке и однажды превратил воду в лампадное масло. Идеальное имя для художника.

– Впервые слышу про такого.

– От художника никто и не ожидает познаний в истории. Так, Магда, ты будешь сестра…

– Хильдегарда!

Дисмас уставился на нее.

– В честь святой Хильдегарды Бингенской, – пояснила Магда. – Ее еще называют рейнской Сивиллой. Очень праведная женщина. Она никогда не сквернословила.

Из распадка путники вышли на большую дорогу и влились в поток паломников.

Дисмас велел примечать все на пути. Вполне возможно, что придется срочно ретироваться из города, и тогда будет важна любая мелочь.

Сначала дорога шла полями, где трудились монахи из монастыря на холме. Дальше, по берегам реки Лейс, стали попадаться хижины и дома.

Через реку был переброшен мост с каменными опорами и водорезами. Его настил был сложен из толстого бруса.

– На итальянский манер, – заметил Дисмас. – Смотрите, в торце брусьев прорублены захваты. Настил можно быстро разобрать, чтобы остановить неприятеля.

– Как подъемный мост, который не подъемный, – заключил Дюрер.

– Для монахов, которые не монахи.

Они приблизились к воротам Затворников – главному въезду в город. Через ров под городской стеной был перекинут настоящий подъемный мост. У ворот образовался затор: стражники взимали с паломников плату за вход в город, что вызывало бесконечные заминки и препирательства. После недели странствий по высокогорным лесам Божа шум толпы какофонией отдавался в ушах. А уж какая вонь!

Улица у крепостного рва была заставлена палатками и шалашами паломников. На мелких рынках шла бойкая торговля. Здесь продавали и предлагали на обмен всякую всячину: птицу, рыбу, дичь, вино, церковную утварь, целительные бальзамы, эликсиры, тинктуры, настойки и прочие лекарства от всевозможных хворей.

Дисмас с презрением истинного знатока глядел на барыжников, бойко торговавших реликвиями весьма сомнительного происхождения. Он насчитал четыре терновых венца. Целиковых. Копии Шамберийской плащаницы встречались на каждом шагу, любых размеров – от столовой салфетки до пододеяльника. Одна такая копия, растянутая между двумя шестами, почти соответствовала размерам оригинала: четырнадцать футов на четыре. Грубо намалеванный образ Христа отличался чудовищной аляповатостью. Автор этой мазни, он же продавец, гордо стоял рядом, растолковывая зевакам жуткие подробности.

– Надеюсь, у тебя выйдет лучше, – сказал Дисмас Дюреру.

Дюрер презрительно фыркнул:

– Ставлю пять гульденов, что это гишпанец.

– Почему?

– Посмотри, сколько кровищи. Иберийцы просто обожают расчлененку. Жить без нее не могут. Ни один ибериец не в состоянии написать натюрморт с цветами и фруктами, не приткнув рядом сочную свежесрубленную башку. Отними у иберийца красные пигменты: массикот, синопль, кармин, кошениль, терра-розу, охру, марену, сольферино, поццуоли, сиену, киноварь, сурик, амарант и багрец, – и он вскроет вены и станет писать собственной кровушкой. На Иберийском полуострове не было и нет ни единого приличного живописца. Они слишком долго прожили под басурманским игом. С маврами портретов не попишешь – сразу руки отсекут. А вот в остальном они опередили нас на века – и в медицине, и в астрономии, и в математике.

Вся компания подъехала к ксенодохию – приюту для неимущих паломников. Можно было подыскать и более комфортное проживание, но Дисмас решил, что странствующим монахам здесь самое место. Из ксенодохия несло миазмами переполненных выгребных ям, клопами, малярийными испарениями, гнойной язвой, прокисшим вином и заплесневелыми лепешками. Все приуныли, а Дюрер заявил, что ни за что на свете не поселится в этом, как он выразился, задристанном гадюшнике.

Дисмас начал увещевать приятеля. Он напомнил брату Нарсу, что тот принял обет не только нищеты, но и послушания. Брат Нарс ответствовал, что на обеты ему плевать и что он немедленно отправляется на поиски приличного жилья. Дисмас, не расположенный терпеть очередную Дюрерову истерику, скрипнул зубами и предложил брату Нарсу напроситься в гости к герцогу и вытребовать себе апартаменты, сообразные его величию.

Прения продолжались на стабильно повышающихся тонах. Магде пришлось вмешаться, чтобы монахи не принялись прилюдно мутузить друг друга. Она предложила на время устроиться al fresco, в городском саду за углом, неподалеку от ворот Затворников. Все единодушно согласились, сочтя это вполне приемлемой альтернативой соседству с прокаженными, даром что эти несчастные любезны и угодны Господу.

Бивуак устроили под платанами. Здесь продувало ветерком и открывался прелестный вид на реку. Ландскнехтам было велено найти конюшню и запастись провиантом и вином, а заодно и разведать что-нибудь полезное. Дюрер, взбешенный дебатами у ксенодохия, отправился исследовать окрестности в одиночку.

Дисмас и Магда, расстелив одеяло в тенечке, уселись рядышком, будто влюбленные на пикнике. Монашеские рясы несколько портили впечатление.

– Дисмас…

– Лукас. Слушаю, сестра.

– У нас есть хоть какой-то план?

– Есть. Плащаницу будут вывешивать на стене замка, с балкона Святой капеллы. Ежедневно, с шестого по девятый час – именно столько времени длились страдания Иисуса на кресте. Брат Нарс подберется поближе, хорошенько все разглядит, а потом изготовит точную копию на холсте, купленном в Базеле.

– А дальше что?

– Дальше? Дальше… мы подменим плащаницу. Вот и все.

– И как же мы ее подменим?

– Как только брат Нарс нарисует копию – это надо сделать быстро, а брат Нарс не самый расторопный художник, – мы все побежим к стене замка, дождемся, когда вывесят плащаницу… И устроим живую лестницу. Высота стены – футов семьдесят. Или восемьдесят. Если встать друг другу на плечи, то тот, кто окажется на самом верху, дотянется до плащаницы. На самом верху будешь ты, потому что ты самая легкая. Надо хорошенько дернуть за нижний край плащаницы и вырвать ее из рук архиепископа и дьяконов. А взамен швырнуть им копию. А потом… Потом мы все пустимся наутек. Стремглав промчимся по городу, пронесемся по подъемному мосту и скроемся в горах. Вот такой у нас план.

Магда ошеломленно уставилась на него:

– Это…

– Да, он несколько недоработан… – сказал Дисмас. – Точнее, вообще не проработан.

Они умолкли, ради приличия перебирая четки.

– Помнишь, ты говорил, что если реликвия возжелает перенестись, то ничто не сможет помешать перенесению.

– Так оно и есть, – кивнул Дисмас. – Но это касается только подлинных реликвий. Загвоздка в том… Вернее, одна из загвоздок в том, что я сомневаюсь в подлинности плащаницы. А другая загвоздка в том, что, даже допуская подлинность святыни, следует понять, угодно ли Иисусу, чтобы Его саван покинул герцога, прозванного Карлом Добрым, и достался кардиналу, которого следует прозвать Альбрехт Не-особо-добрый.

Магда задумалась.

– Но если плащаница фальшивая, то зачем она Альбрехту?

– Может быть, он внушил себе, что она настоящая, – вздохнул Дисмас. – Хотя, по-моему, эту миссию он возложил на меня с иной целью.

– С какой?

– Отправить меня на смерть и не рассориться из-за этого с Фридрихом.

Дисмас хотел рассказать ей о своем тайном плане, но под платанами было слишком благостно для таких мрачных разговоров.

Вскоре вернулись ландскнехты и Дюрер, нагруженные снедью и выпивкой: пиво, вино, колбасы, хлеб, жареные каплуны… Дисмас ехидно заявил, что нищенствующим монахам не до́лжно чревоугодничать. Впрочем, он проголодался не меньше остальных, поэтому вместе со всеми набросился на еду.

По южной дороге к мосту через реку подъехала роскошная процессия: конница, пехота, прислужники, штандарты, карета за каретой…

– Король, что ли? – проурчал Ункс, вгрызаясь в каплуна.

– Нет, не король, – сказал Дюрер. – Похоже, герцог. Скорее всего, из Италии. Гербов на штандартах пока не разобрать. Может, из Венеции. Ишь ты, с какой свитой! Прямо целое войско.

Колеса карет громыхали по настилу моста.

– Может, это Лоренцо, герцог Урбинский, – гадал Дюрер. – Он, как и его дядюшка, любит путешествовать с комфортом.

– А кто его дядюшка?

– Папа римский.

– Понятно.

– Между прочим, вам известно, чем занимается папа? – спросил Дюрер.

– Наверное, заступничает перед Господом за род людской, – предположил Дисмас.

– Охотой он занимается, – усмехнулся Дюрер. – И больше ничем. Может, уделяй он побольше времени делам Церкви, то договорился бы с Лютером полюбовно. А другая его страсть – зверинцы.

– Зверинцы?

– А то! Будто Иисус заповедал апостолам идти по свету и устраивать зверинцы! Воистину папа следует по стопам Рыбаря и постоянно вляпывается в кучи навоза. Он обожает слона-альбиноса по кличке Ганно… Папа ведь из рода Медичи. Я с ним встречался. Милый дядька, даром что извращенец, как все итальянцы, – презрительно поморщился Дюрер. – Климат у них такой.

– Тициан, папа римский… Надо же, какие у тебя знакомцы, Нарс! – поддел его Дисмас.

Дюрер отрезал ломтик яблока.

– Если это и вправду Лоренцо, папский племянник, то вам, дурачье, выпала большая честь лицезреть процессию этой великовельможной особы.

– Подумаешь, какой-то там герцог! – фыркнул Нуткер.

– Видишь ли, любезный мой Нуткер, Лоренцо – глава Флорентийской республики. А его дядюшка, папа римский, недавно затеял войну, чтобы добыть племяннику еще и герцогство Урбинское. Так что теперь Лоренцо владеет четвертью италийских земель. А советником у него Макиавелли.

– А это еще кто? – спросил Дисмас.

– Эх ты, знаток истории! – укорил его Дюрер. – Макиавелли, он… В общем, он мыслитель, помимо прочего. Он написал трактат об управлении государством.

– И как же управляют государством? – спросил Дисмас.

– Не знаю, я трактата не читал. Мне бы с Агнессой управиться, а для этого нужен не трактат, а розги.

– Интересно посмотреть, как ты будешь управляться с Агнессой. Розгами, – хохотнул Дисмас.

– Между прочим, Макиавелли советует избавляться от врагов, не дожидаясь, пока они избавятся от тебя.

– Дельный совет, – одобрил Кунрат.

– А Лоренцо хворает, – продолжал Дюрер.

– Что с ним?

– Ну он же итальянец…

– Французка?

– Итальянцы называют эту хворь французской болезнью, а французы – итальянской.

– Тебе же нравятся итальянцы, – напомнил Дисмас. – Ты все время в Италию ездишь.

– Я там не развратничаю, а изучаю художественное мастерство. С итальянскими живописцами не сравнится никто на свете. Разумеется, в Европе найдутся мастера, которые…

– А можно поконкретнее? – фыркнул Дисмас.

– Но итальянские нравы… Добродетельности у итальянцев нет. Nessuno. Даже сам папа – содомит.

– Ты прямо как Лютер, – сказал Дисмас.

Дюрер пожал плечами:

– Правды не скроешь. Говорят, у папы… – Он покосился на Магду. – Ну, это не тема для пристойной беседы. Скажем так: он страдает от неприглядных последствий своих противоестественных увлечений.

– Да-да, я тоже слышал, – заявил Кунрат. – У него в жопе незаживающий свищ от постоянных перепихов.

– Со слоном, – добавил Ункс.

Ландскнехты чуть не лопнули от хохота.

Головная карета процессии подкатила к воротам Затворников. Загудели рога. Дисмас встал, утирая с подбородка куриный жир.

– Пошли поглядим на твою великовельможную особу.

Солдаты отгоняли паломников от ворот. Дисмас и остальные решили подобраться поближе, чтобы хорошенько разглядеть знатного гостя. Ландскнехты прокладывали дорогу, не по-монашески рьяно расталкивая толпу локтями.

Конный герольд во главе процессии вздымал гербовый штандарт. На гербе красовались черный орел с алмазным перстнем в когтях, угнездившийся в герцогском венце на черном с золотом рыцарском шлеме, и золотой щит с шестью алыми шарами.

– Так и есть, герб Медичи, – сказал Дюрер. – Это Лоренцо.

– А зачем там красные шары? – спросил Кунрат.

– Никто толком не знает, что именно они символизируют. То ли вмятины на щите, полученные в великих сражениях, то ли знак ростовщика, то ли вообще пилюли. Предки Медичи были аптекарями, поэтому и получили такое прозвище. Итальянское слово medici означает «лекарь».

– Я и не подозревала, что аптекарское дело такое прибыльное, – заметила Магда.

Карета Медичи остановилась. Из ворот Затворников выступила свита герцога Савойского. Обе процессии смешались в шорохе бархата и шелков. Начался церемониальный обмен любезностями, поклонами и расшаркиваниями. Придворные толпились у герцогской кареты, раскланиваясь друг с другом. Наконец дверца распахнулась. Из кареты вышел Лоренцо де Медичи, герцог Урбинский.

– Ох, бедняжка! – воскликнула Магда.

Изъязвленное лицо Лоренцо покрывал толстый слой жирных белил. Проморгавшись на свету, герцог одарил вельмож улыбкой, потом воздел левую руку и вяло помахал толпе. Правая рука стискивала грудь.

Герцог благосклонно выслушивал приветственные выклики, как вдруг лицо его исказилось от боли. Потирая грудь, он скрылся в карете. Процессия двинулась по подъемному мосту и через ворота Затворников въехала в Шамбери.

– Он не жилец, – вздохнула Магда.

– Откуда ты знаешь? – спросил Дисмас.

– Видел, как он хватался за грудь? Ему очень больно. Болезнь уже добралась до сердца. Герцогу поможет эликсир из пурпурной наперстянки. Этот цветок растет здесь, в Божских горах. Помнишь, мы видели?

– Да, – кивнул Дисмас.

– По-латыни его называют Digitalis purpurea, а в Англии – лисьей перчаткой. Этот эликсир как раз англичане изобрели.

Обдумав услышанное, Дисмас сказал:

– У герцога, которому принадлежит четверть Италии, наверняка есть лекарь, которому это известно. А может, и не один, а целых двадцать.

– Ну, не знаю. Он все равно хватался за грудь.

И правда хватался.

Ранним утром Магда, Кунрат и Нуткер отправились в Божские горы на сбор наперстянки. Вернулись они на закате, с полными котомками цветов, роняющих лиловые лепестки. Ункс ворчал себе под нос, что ландскнехтам негоже заниматься девчачьим делом.

Дисмас с Дюрером целый день искали жилье. Они скинули монашеские рясы и переоделись в мирское, чтобы не вызывать лишних подозрений. Как и следовало ожидать, на всех постоялых дворах заламывали самые безбожные и мародерские цены.

– Вот оно, истинно христианское милосердие, – буркнул Дисмас.

После долгих поисков удалось найти жилье близ церкви Святого Антония, в умеренно сыром полуподвальном помещении, где не слишком докучали крысы.