Глава пятая

Карьеры и карьера

Мы погрузились в машину. Оператор с камерой сел на первое сидение, а я с Жорой и Аней сзади.

– Здесь карьеры чудные, – сказал шофер. – Я там недавно купался.

– Там как раз недавно холерную палочку обнаружили.

– То-то, я смотрю, у меня живот болит.

– Ты сходи на карьеры покакай. Там кустики есть, – посоветовал Жора, а оператор, вспомнив мой рассказ, вставил:

– Только не на шоссе.

Все посмеялись непритязательным шуткам.

– А я бы не бросила парня только за то, что он… ну… покакал на шоссе, – сказала Аня, традиционно покраснев.

– Парню просто не повезло, – согласился оператор.

– Что есть повезло, а что есть не повезло? – задумчиво спросил я.

Когда в детстве я занимался фехтованием, у нас один деятель колол шпагой в мишень. Излишне надавил – шпага переломилась и воткнулась ему наконечником прямо в лоб. Постояла с полминуты и упала. Повезло ему или нет?

– Конечно, повезло, – сказала Аня. – Шпага могла бы воткнуться в глаз.

– Тогда другой пример. Из той же области. Другой деятель фехтовал без бандажа. Знаете, что такое бандаж?

Все знали, что бандаж – это такая штука, которую надевают на яйца.

Плохому фехтовальщику, как и плохому танцору, яйца мешают. А яйца в бандаже мешают даже хорошему фехтовальщику. Уверен, что храбрый гасконец д’Артаньян фехтовал без бандажа. Вот и наш деятель – без бандажа.

Все остальные тоже фехтовали без бандажа – и нормально. А этому противник разрезал мошонку.

– Ужас! – взвизгнула Аня.

– И чего? – засмеялся оператор.

– Ничего. Приехала «скорая», вставили яйца обратно и зашили.

Все помолчали.

– Повезло ему или нет?

– Конечно, не повезло, – сказала Аня. – Бедненький.

Казалось, она сейчас заплачет. Или побежит разыскивать бедолагу с заштопанной мошонкой, чтобы проверить, в порядке ли его агрегат после хирургического вмешательства.

– А, по-моему, повезло, – назидательно сказал я. – Мошонку же заштопали, а могли, предположим, не успеть. К тому же человек нарушил технику безопасности, поэтому о невезении вообще не может быть речи.

– Зачем же вы нам об этом рассказываете? – спросила Аня.

Я не знал – зачем. Я редко знаю, зачем и о чем рассказываю. Но тема везения мне определенно нравилась.

– Все это ерунда, – встрял шофер. – Вот у меня был случай, так это случай. Знакомый пошел к тестю на день рождения и прихватил бутылку шампанского. Открыл он, значит, шампанское, а пробка вылетела, разбила новую люстру и выбила тестю глаз.

– Новый? – спросил Жора.

– Что?

– Глаз, говорю, новый?

– Нет, – сказал шофер. – Глаз старый, но тесть его очень любил.

– Ты его не слушай, – обратился ко мне Жора. – Он вечно всякую чушь придумывает.

– Ничего я не придумал. Истинная правда. Клянусь честью, правда, – несколько старомодно убеждал шофер.

Я давно заметил, что в телебригадах шоферы обычно самые общительные. А корреспонденты, как правило, хмурые и неразговорчивые. По уму, это шоферы должны служить корреспондентами, но то ли природа, то ли начальство всегда что-то путает.

Тем временем шофер рассказал вторую историю.

Завела себе старушка карту в Сбербанке.

– Никому ее не давайте, – сказали старушке.

– Даже внуку?

– Даже внуку.

– Хорошо, – сказала старушка.

– Пин-код запомните и никому его не говорите.

– Даже внуку?

– Внуку в первую очередь не говорите. Внуки – они известно какие, им лишь бы бабкину пенсию пропить.

Заучила старушка пин-код, а в карточке сделала дырку и повесила ее на шею навроде ладанки.

Пошла снимать деньги. Деньги она снять хочет, а карточку с шеи – не хочет. Так и вставила карточку, не снимая.

Карточку автомат принял, а веревка, видимо, короткая была. Ну, бабку за карточку и потянуло. Морду по экрану размазало, бабка стоит, не втыкает, чего делать.

– Вводи, бабка, пин-код, – советует публика.

А бабка-то с размазанной по экрану мордой цифр не видит, тычет пальцами наугад.

Ввела два раза – оба неправильно.

– Давай, – говорит ей мужик, – я тебе введу. Ты мне только номер скажи.

– Не скажу, – говорит бабка. – Мне в Сбербанке велели никому пин-код не говорить.

И вводит третий раз. И опять, конечно, неправильно.

Когда три раза вводишь неправильный пин-код, автомат карточку заглатывает.

Автомат – он же дурак, он не знает, что тут бабка на привязи стоит. Он карточку вместе с бабкой заглатывает. Точнее – душит бабку веревкой. Так бы и задушил, если бы наш шофер не подскочил и не пережег веревку зажигалкой. Вот это действительно повезло бабке. Не попадись наш шофер, гнить бы ей на кладбище, где ей, по правде сказать, и место.

– Чего ты гонишь?! – не вытерпел Жора.

– Он эту историю в интернете прочитал, – заявил оператор.

– Честное благородное слово, – поклялся шофер, – сам там был и сам пережег зажигалкой, чтобы спасти старушку от верной погибели.

Все поежились от неловкости за шофера.

– А мне вот с карьерой не везет, – робко сказала Аня.

– Какие твои годы! – успокоил Жора.

По-моему, глупое успокоение. С карьерой либо везет, либо не везет. А годы здесь совершенно ни при чем.

Мне, например, тоже с карьерой не везет. Я, например, нигде в штате не задерживаюсь. Дольше всего я работал в штате одной спортивной газеты. Полтора года. Правда, за три приема. Три раза устраивался, отрабатывал по полгода и увольнялся.

Газета, надо сказать, была странная. Ее содержал миллиардер Т***. Так-то миллиардер жил в Австралии, но имел дачу. А соседом по даче числился наш главный редактор. Он – за шашлыками – и уломал миллиардера запустить амбициозный проект – спортивную газету, которая утерла бы нос «Спорт-Экспрессу» и прочим гигантам спортивной журналистики.

Миллиардер Т*** когда-то владел футбольным клубом «Зенит», так что к спорту был неравнодушен. Ну и повелся на дешевый развод. Хотя поначалу развод был не слишком дешевым.

Всем сотрудникам назначили ту зарплату, которую они попросили. Здесь-то и выяснилось, кто есть кто. Те, которые понаглее, выпросили побольше. А кто поскромнее – поменьше. И всем утвердили, чего выпросили. Отсюда мораль: быть скромным экономически невыгодно. Человек на рынке труда стоит столько, сколько он попросит. И не центом меньше. А главное – ни центом больше. Я, к сожалению, оказался скромным.

Впрочем, корреспонденты, получившие маленькие зарплаты, отбивали свое заграничными поездками. Для читателей газета считалась спортивной, а для корреспондентов – туристической. Корреспонденты старались не вылезать из-за границ и успевали только менять страны пребывания и отели, причем исключительно пятизвездочные.

– Мы не ради удобства, – говорили они, – а исключительно ради престижа газеты. Корреспондента, как известно, по отелю встречают.

И до отеля, кстати, провожают, когда он нажрется до поросячьего визга.

Один товарищ поехал в Европу на матч Лиги чемпионов. А возвращаться не хотел. Не нравилось ему, знаете ли, в матушке-России. Он на неделю застрял в Будапеште. Не бог весть какой город, но все же заграница. Признан, между прочим, лучшим для проживания городом в Центральной Европе. Да и отель корреспондент выбрал, как всегда, самый престижный.

– Дуй назад, – слали корреспонденту эсемески. – Чего ты делаешь в этом Будапеште?

– Здесь проходит чемпионат Европы по женскому водному поло, – отвечал корреспондент и напрочь отказывался вернуться. Вместо себя он присылал репортажи с чемпионата Европы по женскому водному поло.

Их не ставили. Кому интересно водное поло, да еще женское?

– Надо бы хоть один поставить, – сказал я главному редактору. – Надо же хоть как-то оправдать его пребывание в Будапеште.

– Пребывание мы ему не оплатим, – заявил главный редактор.

– Поздно, – сказали главному редактору. – Бухгалтерия уже все оплатила.

– Тогда мы не заплатим невозвращенцу гонорары за его идиотские репортажи, – нашелся главный редактор.

– Можно я на недельку в Монте-Карло смотаюсь? – спросил наглый баскетбольный обозреватель. – Обещаю репортажей не слать и на гонорары не претендовать.

– Надоели вы мне, – сказал главный редактор и спустился в ресторан Кержакова.

Главный редактор во всех сложных случаях спускался в ресторан Кержакова, находившийся в том же здании, что и редакция. Говорили, что этот ресторан принадлежит знаменитому форварду «Зенита» Александру Кержакову. Может, он и кому другому принадлежал, но водку там исправно наливали.

– Вы сегодня пишете авторскую колонку? – спрашивали главного редактора после утренней летучки.

– Обязательно, – говорил он. – Только нужно, чтобы тема в голове отлежалась. А чтобы лучше отлежалась, я пока спущусь к Кержакову водочки выпью.

Возвращался главный редактор ближе к ночи.

– Чем вы тут занимаетесь? – кричал главный редактор. – Уволю всех к чертовой матери! Такую газету испоганили! Из конфетки сделали говно!

Надо сказать, он был прав. Утром, с похмелья, он совсем не мог на газету смотреть, а вечером глаза раскрывались. Тем не менее помощница главного редактора брала его в охапку и уносила домой. Потом они и жить вместе стали.

Но главного редактора сослали в Москву. Поднимать московскую редакцию. До подъема в столице продавалось по три тысячи газет ежедневно. После подъема и модернизации стала продаваться тысяча.

Я говорил, что продажи надо довести до 999 экземпляров. Тогда издание можно не регистрировать, и никакой закон нам не писан.

Зато главный редактор развелся с женой и женился на помощнице. Она родила ему ребенка. Говорят, он остепенился. Хоть какой-то прок от этой газеты.

А я работал литературным редактором. Пытался переписать хоть сколько-нибудь по-русски то, что сочиняли наши журналисты. Они русским языком не владели. В нашем спорте сейчас много иностранцев. Иностранными языками наши журналисты владели. Я сам слышал, как они разговаривают по-английски, по-чешски и по-французски. А русским совсем не владели.

Отличительные черты спортивного журналиста – безграмотность и серость. Не всех, конечно, но почти всех.

Один раз мой напарник правил текст про бобслей. Скучный текст. Потому что про бобслей интересно не напишешь. И напарник со скуки вставил в текст фразу: «Из такого виража не вырулил бы даже Козлевич».

Автор текста, разумеется, не читал «Золотого теленка». И фильм не смотрел. Он пришел с претензией:

– Какой еще Козлевич? Чего ты мне ерунду всякую вписываешь?

– Адам Козлевич – это польский бобслеистист, – невозмутимо ответил мой напарник.

Автор, пристыженный, ушел.

Под вечер вернулся. Бледный, измученный, с кругами под глазами.

– Я обшарил весь интернет, – сказал он. – В сборной Польши по бобслею нет Козлевича.

– Значит, я напутал, – сказал мой напарник.

Автор бобслейного текста настрочил кляузу гендиректорше.

– Что еще за Козлевич? – спросила она моего напарника, вызвав к себе в кабинет.

– Вы тоже не знаете Козлевича? – удивился напарник.

– Я не обязана знать всех польских бобслеистов, – гордо ответила гендиректорша, вскинув голову.

– Козлевич – это персонаж из «Золотого теленка».

– А что такое «Золотой теленок»? – спросила гендиректорша.

– Вы серьезно? – спросил мой напарник.

Гендиреторше стало неловко.

– «Золотой теленок» – это, наверное, такой приз для бобслеистов? – предположила она. – Как «Золотой мяч» для футболистов?

– Типа того, – не стал спорить напарник.

– Видите, – не без гордости заметила гендиректорша, – я тоже кой-чего в спорте понимаю.

Несмотря на полное незнание русского языка, наши авторы писали заковыристо. Изящно. Их не смущало, что каждое предложение в тексте могло начинаться со слов «После того как». «После того как судья дал свисток, началась игра. После того как красные перешли на половину поля синих, синие отошли на свою половину. После того как красные подали с фланга, они забили гол. После того как синие разыграли мяч с центра поля, красные перехватили мяч». И так 18 предложений.

Зато ни один автор никогда не написал бы дважды пошлое слово бразильцы. В поиске синонимов их фантазия, словно олимпийская идея, не знала границ. Бразильцы были: южноамериканцами, желто-зелеными, пентакампеонами, кудесниками мяча, соотечественниками Пеле, уроженцами страны кофе и мулатов и даже – совсем загадочное – мастерами футбольной ламбады.

Был чемпионат мира по футболу. Играли японцы с австралийцами. Отчет о матче поручили написать мальчику, который считал, что в русскую литературу новый Гоголь явился. И этот Гоголь – он.

Отчет был таким: «В первом тайме разъярившиеся самураи своими ятаганами в куски искромсали австралийских кенгуру». Таким образом автор хотел сказать, что первый тайм закончился со счетом 1:0 в пользу сборной Японии. Очень образно, хотя не очень ясно, откуда у самураев взялись ятаганы, которыми, как известно, воевали турецкие янычары.

Далее следовало продолжение. «Во втором тайме кенгуру, оправившись (это после того как их ятаганами в куски искромсали!), копытами размозжили головы расслабившимся самураям». Сей пассаж означал, что во втором тайме австралийцы перехватили инициативу и выиграли 3:1.

Представьте себе картину. Сидит себе под сакурой расслабившийся самурай. Пьет сакэ. И вдруг – откуда ни возьмись – появляется безумный кенгуру и копытом выписывает ему прямо в бубен. Тут, япона мать, и харакири не поможет.

По странному стечению обстоятельств, каждый автор считал себя гением, а газету – полным фуфлом. Поэтому к себе они относились трепетно, а к работе – достаточно безразлично.

Помню, делали мы справочник к этому самому чемпионату мира по футболу, где самураи с кенгуру схлестнулись. Каждой сборной посвящался разворот. С фотографиями всех игроков. Начинали с итальянцев. Верстальщик взял фотку Фабио Каннаваро, размножил ее и сделал макет разворота. Чтобы поглядеть, как смотрится. И, конечно, забыл. И остальные, конечно, забыли.

Справочник вышел из печати. Красивый. Глянцевый. С итальянского разворота на читателя весело смотрели 23 одинаковые физиономии. Нет, вру – 24. Еще тренер. И все как один – Каннаваро. Все бы ничего, но итальянцы, как назло, стали тогда чемпионами мира.

– Вы бы лучше с Анголы начинали, – советовали верстальщикам. – Их все равно никто не знает.

– Или с Южной Кореи. Они, один хрен, одинаковые.

Но итальянский разворот – это были еще цветочки. Ягодки же гнездились на самом первом развороте. Текст про историю чемпионатов мира начинался так: «Даня, я тут какую-то херню понаписал. Времени особо не было, так что ты почитай, может, чего исправишь».

Даня, видимо, читать не стал. Исправлять – тем более. Переправил электронное письмо сразу на верстку. А верстальщики – они вообще ничего не читают. Так и поставили вместе с припиской. Причем приписку красиво выделили жирным шрифтом. Хочешь – не хочешь, а начинаешь читать с «Даня, я тут какую-то херню понаписал».

Удивительно, но справочник имел успех, в том числе коммерческий. Потому что красота дизайна всегда перевесит качество контента. Внешняя форма важнее внутреннего содержания. Закон общества потребления. Запоминайте и учитесь.

А меня со временем перевели в отдел PR. С сохранением обязанностей литредактора. Отдел PR был странным даже на странном фоне нашей странной газеты. Мы забивали газету галиматьей, в сравнении с которой даже женское водное поло выглядело вполне пристойно.

Каждое утро я строчил текстики. «Турнир шахматистов-олигофренов в Калининском районе». «Безногие бегуны берут старт у Пулковских высот». «Новая забава богачей: бадминтон без волана».

– Зачем нам шахматисты-олигофрены? – спрашивал я у начальницы. – Мы даже про нормальных шахматистов ничего не пишем.

– От нормальных нам ничего не перепадет.

– А олигофрены нынче при деньгах?

Мне не верилось в богатство шахматистов-олигофренов. Я верил в их богатство по отдельности. Шахматистов – отдельно и олигофренов – отдельно. Шахматисты – люди состоятельные, об этом все знают, а уж к олигофренам деньги так и липнут. Именно к ним, как правило, и липнут. Но объединенный вариант – шахматисты-олигфрены – доверия не вызывал.

– Олигофрены разместят наш баннер, – объясняла начальница. – Это прекрасная реклама. Знаешь, сколько у нас олигофренов?

– Думаю, что полгорода.

Олигофрены размещали баннер, но, увлеченные шахматными этюдами, газету не покупали. А обычные читатели прекращали ее покупать, потому что не хотели читать про олигофренов.

Я понимал, что своими руками гублю проект. И от этого пил. Я и до этого пил, но от этого – гораздо сильнее.

Вообще-то во всем виноват закон, запрещающий продавать бухло после одиннадцати.

Раньше люди пили спокойно и уверенно. Возьмут бутылку. Возьмут другую. А потом, бывало, разойдутся.

Закон посеял страх и беспокойство. Мы в спортивной редакции начинали пить вечером. Я нередко и с утра начинал, а остальные обычно вечером. Работать-то приходилось допоздна, часов до двенадцати. Пока там разные матчи по европейскому времени закончатся, пока про них напишут – глядишь, и полночь на дворе.

Нельзя же встречать полночь всухую. Без пятнадцати одиннадцать мы посылали гонца.

– Одну брать или две? – неизменно спрашивал гонец.

И ему с завидным постоянством говорили:

– Бери три. На всякий случай. Вдруг не хватит, а после одиннадцати не продадут. В крайнем случае, не допьем – на завтра останется.

Такого, конечно, ни разу не бывало, чтобы не допили.

В общем, мне надоело бухать, править чужие тексты и сочинять статьи про безногих спринтеров. В третий раз я уволился окончательно и бесповоротно. Хотя редакцию вспоминаю с теплотой. Правда, моих дружков-алкашей оттуда уже выгнали. Они с пьяных глаз затеяли переворот, но дозу не рассчитали. Решили сместить главного редактора, договорившись с гендиректоршей, но забыли, что гендиректоршу они тоже решили сместить. Путч подавили, а путчистов турнули взашей.

– Зря вы уволились, – покраснев, сказала Аня. – Надо было добиваться другой должности.

– Начальственной? – уточнил я.

– Начальственной.

– Начальственные должности тоже не по мне.

– Я вам не верю, – неожиданно твердо заявила Аня. – Вас просто выгнали с работы за пьянство.

– Неправда. За пьянство меня выгнали с другой должности. И, между прочим, с начальственной.

Работал я три месяца главным редактором «Новой газеты в Петербурге». Редактировал пару-тройку местных полос, которые мы вставляли заместо московских.

Скука, скажу вам, смертная. Тексты усыпляли унылой оппозиционностью. Поначалу я читал письма читателей. А потом увидел, что мой редакторский стол прислонен к стене. На стене я провел черту. Сантиметров на десять выше стола. Читательские письма и материалы я складывал под черту. Когда они достигали черты, я выкидывал их в мусорную корзину.

Как-то я пришел на работу с похмелья. В полной, так сказать, недееспособности. И решил почитать газету, которую редактирую. Обычно я читал только питерские полосы, а тут решил почитать всю.

Настроение, и без того паршивое, испортилось окончательно и постепенно приближалось к критическому. Воровство, убийства, злоупотребления властью в такой консистенции, как в «Новой газете», и здорового человека доведут до суицида, чего уж говорить о похмельном неврастенике.

Я дошел до последней полосы. Текст про выпускной вечер.

«Наконец-то, – подумал я, – прочитаю про что-то светлое и радостное. И пусть этот материал плеснет живительный бальзам в мою израненную душу, поскольку в израненное тело я уже плеснул живительного джин-тоника».

Я вспомнил свой выпускной. Ощущение счастья, которое вдыхаешь полной грудью. Искренние благодарности учителям. Клятвы никогда не забывать друг друга. В общем, я вспомнил все. До того момента, как под утро начал блевать с балкона.

Автор материала тоже вспоминала свой выпускной. «Какие надежды роились тогда в наших душах, – восхищалась автор материала. Судя по датам, моя ровесница. – И что вышло? Людка стала проституткой, Серега спился, Сашка четвертый год зону топчет. Вспомнишь выпускной и заплачешь».

– Тьфу, блядь, – сказал я и тоже заплакал, хотя никто из моих одноклассников не спился, не стал проституткой и даже не имеет судимостей.

И я плакал, и пил джин-тоник, и снова плакал, и снова пил, но уже водку. Через неделю мне сообщили, что я уволен. В это время я почему-то находился на даче. Нет, работа в оппозиционном издании не для моей ранимой души.