Участники «Икхвани Сафаа» разрешили мне снять их на видео для моего фильма. Неделю спустя я наконец записала две композиции в стиле башраф, которые так давно хотела услышать, в том числе и «Афкари» – мою любимую песню для танца живота. Вернувшись домой, я включила видеозапись последней репетиции, пустилась в пляс и не могла остановиться! Мне хотелось танцевать по всей квартире, но для этого надо было носить с собой камеру из комнаты в комнату, а тогда я бы не смогла двигать руками.

Эврика! Идея возникла неожиданно – выпустить новый диск и назвать его «Сорок дней и тысяча и одна ночь: мелодии для танца живота, подобранные Тамалин Даллал». В исполнении оркестра «Икхвани Сафаа» с Занзибара. Правда, музыканты «Икхвани Сафаа» были такими традиционалистами, что могли не принять мою идею записать музыку для танца живота, но попытка не пытка. Однако, прежде чем говорить об этом с клубом, нужно было собрать сведения и узнать что к чему.

Не в силах сдерживаться, я рассказала о своей идее Фурахе во время нашего интервью, посвященного кинофестивалю. Он посоветовал обратиться к Хасану, владельцу студии звукозаписи. На следующее утро мы с Хасаном встретились, и он объяснил, что в его студии платят за каждую песню. Поскольку песни у «Икхвани Сафаа» довольно длинные, это поможет мне сэкономить, рассудила я. Он рассмеялся, и мы договорились; в результате каждая песня у нас получилась почти на десять минут.

… Видимо, между Занзибаром и Сиэтлом существует какая-то связь. Все встреченные мною на Занзибаре люди, которые имели какое-либо отношение к США, приехали из Сиэтла, жили там или были оттуда родом. Хасан имел квартиру в Белвью, штат Вашингтон, – всего в нескольких милях от того места, где жила я. Это был эффектный мужчина высокого роста, которому уже перевалило за сорок. Он редко улыбался, но казался спокойным и собранным, а голос его был глубоким и звучным, он успокаивал меня. Хасан согласился помочь мне в переговорах с музыкантами.

…Как-то вечером по дороге в «Икхвани Сафаа» я поведала Тарику о своем плане и высказала сомнение, что такая традиционно настроенная группа, исполняющая музыку, под которую танцевать не принято, захочет участвовать в записи диска для танцев живота. Я тревожилась, как сообщить Тарику, что переговоры возьмет на себя не он, а другой человек – мне было спокойнее иметь дело с профессионалом в музыкальном бизнесе. Когда я наконец рассказала ему об этом, он расстроился, но быстро взял себя в руки и предупредил:

– Будь осторожна: ходят слухи, что этот Хасан – насильник.

Я никогда прежде не слышала, чтобы Тарик говорил о ком-нибудь плохо, и потому была обескуражена.

– Что? – переспросила я.

– Я слышал из надежного источника: он пригласил домой одну певицу и удерживал ее в заложниках, заставляя заниматься сексом всеми возможными способами. Через неделю ей удалось сбежать.

Я заметила, что это, скорее всего, наговоры, но он не унимался:

– Говорю тебе, будь осторожнее с этим Хасаном!

Я спросила, почему же тогда его не посадили в тюрьму, и Тарик ответил:

– Его сестра замужем за важным человеком из правительства. Кроме того, полицейские не станут ничего делать.

Если бы на месте той девушки был кто-нибудь вроде моей сестры Лейлы, Хасана арестовали бы. А то певичка. Никто не будет ничего предпринимать ради такой женщины.

Мне и раньше приходилось слышать, что якобы к женщинам, у которых есть семья и много денег, относятся с уважением, однако девушек из бедных слоев общества, особенно если их некому защитить, нередко эксплуатируют в сексуальных целях. Например, горничных и женщин с запятнанной репутацией. Если такая женщина подвергается насилию, нередко считается, будто она сама навлекла это на себя, и закон не становится на ее сторону.

Я не знала, что и думать. Хасан казался настоящим профессионалом, рассудительным и благоразумным человеком. Кроме того, в США он был почти моим соседом. Если честно, я даже не отказалась бы пойти с ним на свидание, но он говорил, что в США у него есть девушка. Неужели под личиной совершенно нормального человека скрывается чудовище? Я решила не расслабляться, но и не менять планов из-за необоснованных подозрений.

Настал день, когда мы должны были пойти в «Икхвани Сафаа», я позвонила Хасану, но он сказал:

– Я в больнице. Утром мне вырезали грыжу.

– Хочешь, чтобы я тебя навестила? – спросила я.

– Конечно. Встретимся в палате для особо важных персон и обсудим план действий.

Я позвонила Эмме:

– Хасан заболел и хочет, чтобы я его навестила.

– Не может быть!

– Правда! Он в больнице.

Она встревожилась и поехала со мной.

Я думала, что такой состоятельный человек будет лежать в шикарной палате с букетами цветов на прикроватном столике и суетящимися вокруг него медсестрами. Однако палата для особо важных персон располагалась в длинном темном крыле, отдельно от основного здания больницы. Если где на Занзибаре и водились привидения, то наверняка здесь.

Мрачная палата Хасана оказалась большой и пустой, на окнах висели простыни. В таких комнатах только ужастики и снимать. Вокруг никого не было, и я бы с ума сошла от страха, если бы мне пришлось переночевать здесь.

Странно видеть успешного человека, который несколько месяцев в году живет в Белвью, на покореженной металлической койке и с пустой капельницей рядом. Хасан заверил нас, что его проведывают, и сказал, что пролежит в больнице еще два дня, а затем будет отдыхать дома.

Он взял сотовый и позвонил Сауду, председателю «Икхвани Сафаа». Тот свободно говорил по-английски и жил в основном в материковой Танзании. Мы условились, что в переговорах с музыкантами мне поможет Фураха с кинофестиваля. На обратном пути я взяла с Эммы слово: если вдруг я заболею малярией или чем еще, пусть меня отправят в общую палату, где все мучаются вместе.

На следующий день Фураха сообщил, что ему срочно пришлось уехать в родную деревню недалеко от города Аруша. Видимо, растолковать мою идею членам «Икхвани Сафаа» придется все-таки Тарику. Я захватила с собой компьютер и диск с записью своего танца. Тарик был полон идей и любезно согласился помочь мне. К сожалению, он отказался надеть что-нибудь более приличное, чем его болтающиеся мешковатые штаны. Я боялась, что пожилые члены комитета клуба не воспримут меня серьезно, если такой молодой человек будет вести переговоры.

Однако все прошло хорошо. Мы договорились на тех условиях, которые устраивали всех. Возникла только одна проблема: они наотрез отказались записываться в студии Хасана. Я так и не смогла выяснить причину. Они просто повторяли: «Нужно найти другую студию».

Занзибар – маленький и бедный остров, не изобилующий хорошими условиями для музыкального производства. Единственный музыкальный магазин, который мне удалось здесь отыскать, выживал лишь за счет пиратских копий с копий самопальных записей, сделанных на доисторическом компьютере.

Тарик попытался отыскать Бааха, владельца дискотеки «Бвавани» и якобы конкурента Хасана в звукозаписывающем бизнесе. Тот на несколько дней уехал из города, и мне не хотелось ждать. Один человек из группы попытался договориться с музыкальной школой, но цена, которую там назвали, оказалась вдвое выше предполагаемой. Я решила настаивать на своем – пусть работают с Хасаном, или я вообще откажусь от своей затеи. Тарик предложил следующее: если «Икхвани Сафаа» не согласятся, пусть сами ищут студию с такими же расценками, как у Хасана.

Из-за этого проекта у меня началась бессонница. Наконец я позвонила председателю Сауду. Тот ответил: «Без проблем» – и пообещал поговорить с дирижером.

В тот вечер мне пришлось немало потрудиться, общаясь с дирижером оркестра Джамалем. Это был чопорный невысокий человечек с кислым выражением лица. Он отказывался работать с Хасаном и не уставал повторять, что Хасан сделает пиратскую копию диска и деньги никто не получит. Тарик попытался уговорить его, объясняя, что это мой проект, я выступаю в качестве продюсера, поэтому даже если Хасан украдет запись, в проигрыше буду только я. Наконец мы позвонили Сауду в Танзанию, умоляя его о помощи. Сотрудничество с Джамалем обещало быть непростым.

Тарик мне очень помогал: придумывал названия для диска и находил транспорт для сеансов звукозаписи. Студия Хасана находилась в другом городе – пришлось брать напрокат даладалу и организовывать обед для музыкантов. Я никогда не договорилась бы обо всем на суахили, а если бы мне это и удалось, с меня бы взяли плату как с музунгу. К счастью, Тарик знал, что делать. На фотосессию я предложила всем одеться так, как хочется, но Тарик возразил:

– Пусть все оденутся одинаково. Поверь, если они придут в чем попало, это будет полный разброд.

Он попросил их надеть черные или белые костюмы.

Некоторые музыканты не хотели появляться на фотографии, но те, кто не участвовал в записи, вызвались занять их места. Мне же приходилось настаивать, чтобы на фото были те люди, кто играл и чьи имена указаны на обложке.

…На следующий день Тарик постоянно звонил мне с разных телефонов и бросал трубку – так поступают люди, если у них кончаются деньги на телефоне. У меня было много дел, я ехала в офис ZIFF, где работал единственный в городе графический дизайнер Мэтт из Австралии, который согласился сделать обложку и лейбл для диска. Я планировала отправить запись и макет в США, чтобы диск вышел к моим мастер-классам и выступлениям по возвращении домой.

– Пожалуйста, приезжай. Нам надо поговорить, – умолял меня Тарик. Кажется, он нервничал по поводу заказа обеда и аренды даладалы. – Они требуют предоплату.

– Сначала узнай цену, – ответила я.

Тарик вел себя странно. Я заметила, что за последние две недели он сильно похудел, и у меня возникли подозрения. Я боялась, они окажутся правдой. Однажды, предположив, что он принимает наркотики, я спросила его об этом.

– Раньше я курил мариджуану (так произносят слово «марихуана» на Занзибаре), – ответил он тогда; в другой раз он признался, что все еще покуривает.

Мне понадобилась пленка для видеокамеры, и, если бы ее купил Тарик, я сэкономила бы несколько долларов. Я решила: пусть это будет проверкой – если ему нужны наркотики, он возьмет деньги и не принесет пленку. Это все равно лучше, чем если потом случится что-нибудь более серьезное.

У меня было плохое предчувствие. Я волновалась за него, поскольку он действительно оказался хорошим парнем. Однако меня тревожило и то, что запись и аренда студии стоили немалых денег. Если он принимал наркотики, все участники проекта рисковали.

Я вручила ему ровно столько денег, сколько требовалось, и мы разошлись. Целый день я то впадала в уныние, то начинала сердиться. Тарик был прекрасным человеком с большими способностями. Неужели он растрачивал свою юность понапрасну? Может, он помогал мне лишь для того, чтобы получить процент от моих покупок? Но почему тогда он не украл мою камеру или ноутбук, когда мы вдвоем бродили по темным улицам? Он знал, сколько денег и когда я должна заплатить оркестру. И каким бы хорошим он ни был, если бы ему потребовались наркотики, он мог сделать что угодно.

В моей голове царила неразбериха, когда я пыталась сосредоточиться на компьютере Мэтта и тексте обложки. Я молила Бога: если Тарик и вправду принимает наркотики, пусть я узнаю об этом сейчас. Мне не хотелось отказываться от его услуг безосновательно, но я не желала также ставить под угрозу наш музыкальный проект.

Сидя за чашкой капучино в дорогом кафе, я позвонила Эмме и расспросила ее о пропущенной вечеринке.

– Я встретилась с человеком, который знает Тарика, – сказала она. – Он просил предупредить тебя, что Тарик наркоман и ты должна быть осторожной.

После этого я много раз перезванивала ей и спрашивала, как мне лучше поступить.

– Ничего не говори ему в лицо, – посоветовала она. – На Занзибаре страсти могут разгораться быстро. Просто подыгрывай ему, будто ничего не знаешь, и постепенно попытайся от него избавиться.

Такое поведение было не в моем стиле.

На следующий день я направлялась в «Икхвани Сафаа» и, как обычно, заблудилась. Тарик нагнал меня и принес пленку – ровно столько, сколько я просила, и вел себя совершенно нормально. Я же сразу сказала:

– Я знаю, что ты принимаешь наркотики.

Он тут же признался, что когда-то прошел лечение, но потом снова сорвался.

– Поэтому я и ездил в Кению. На Занзибаре таких клиник нет.

Вернувшись на Занзибар, он несколько месяцев ничего не употреблял. Срыв начался с бокала пива, за которым последовал «косячок», затем «косячок» с примесью героина. Он думал, что сможет остановиться, но всего лишь после одной затяжки подсел снова. Теперь ему требовалось все больше наркотика каждый день. На Занзибаре доза героина стоит всего доллар. Раньше Тарик кололся, а после клиники перестал, но боялся, что начнет снова. Он сказал, родные знают о его зависимости. Они очень расстроены, но все равно дают ему деньги на покупку героина, пока не появится возможность снова отправить его в Кению. Позднее я узнала, что на Занзибаре в большинстве семей есть по крайней мере один наркоман, и иного варианта, кроме как покупать таким людям наркотики, просто нет. Иначе наркозависимые непременно нарушат закон, их арестуют, а это повлечет за собой еще больше неприятностей. На Занзибаре наркомания считается большой проблемой – нет ни клиник, ни служб доверия.

Тарик проводил меня до дома «Икхвани Сафаа» и хотел зайти, чтобы помочь на фотосессии. Я расстроилась, и тому было много причин: грусть, страх, ярость оттого, что меня обманули, злость на саму себя за то, что не поняла раньше. Я сердилась на всех жителей квартала, которые наверняка знали, что мой друг – наркоман, но не сказали ни слова. Мне нужно было сосредоточиться на моем проекте, но даже одного взгляда на Тарика оказалось достаточно, чтобы в голове закрутился водоворот противоречивых мыслей. Когда я сказала ему, что не нужно идти со мной в клуб, он обиделся. В конце концов я согласилась заглянуть к нему попозже и продолжить наш разговор.

Музыканты пришли в белых рубашках, которые не мешало бы погладить, черных брюках и галстуках-бабочках. Двое не явились, потому что не захотели быть на фотографии. Мне пришлось долго уговаривать виолончелиста, чтобы он заправил свою жеваную рубашку в брюки, ребята же пытались поправить ему воротник и галстук. Потом он явно был счастлив переодеться в старую уютную футболку и поношенную шляпу.

После репетиции я попросила ударников задержаться и поработать над барабанным соло. Работа переросла в вечеринку. К моему изумлению, один из солистов, Башир, исполнил танец живота! Затем Башир и еще один солист барабанщиков Абдул вызвались проводить меня до дома. Я решила не просить их отвести меня к Тарику, потому что мой визит к нему в такой час непременно породил бы ненужное любопытство. Бродить в одиночку по темным улицам тоже не хотелось, поэтому в тот вечер к Тарику я так и не попала.