ЗАНЗИБАР

«Где же спа?» – недоумевала я, оглядывая захудалую рыночную площадь, по которой летали пыль и голубые мусорные мешки. Как далеки были мои представления об экзотической стране специй и великолепных дворцов от того, что я увидела. В Интернете Занзибар фигурировал исключительно как шикарный туристический курорт. Может, я села не в ту лодку?

Пока я раздумывала, с неба мне под ноги плюхнулась акула. Вообще-то, она упала с крыши даладалы – грузовичка, который на Занзибаре является общественным транспортом, – но я не привыкла к тому, чтобы на крышах грузовиков ездили рыбы. Двое мужчин забрали акулу и принялись поспешно рубить ее на куски, чтобы затем продать на рынке Дараджани.

С неба закапало, а затем мелкий дождик обернулся ливнем. Под ногами было столько грязи, что мои широкие брюки-колокол тяжелели с каждой минутой, а кроссовки невозможно было разглядеть под толстым слоем вязкой глины. В животе закапризничал вчерашний ужин.

Парни, торчащие у входов в лавки, пытались со мной подружиться, выкрикивая: Джамбо! и Мамбо! («Привет!» на суахили). Джамбо – приветствие для иностранцев; мамбо – для своих. Меня вдруг осенило, что английское выражение mumbo jumbo, наверное, и образовалось из приветствий, услышанных туристами на улицах говорящих на суахили стран. Я вежливо отвечала, но не хотела, чтобы кто-нибудь из этих многочисленных бездельников увязался за мной. Тарик, юноша, похожий на Уилла Смита, только с более выразительными, черными, как у араба, глазами, оказался самым настойчивым. Заметив, как я позеленела, он спросил:

– Ищете что-нибудь?

Съеденный накануне кальмар решил устроить бунт у меня в животе, и мне срочно нужен был туалет. Тарик отвел меня к себе домой, а потом снова спросил:

– Может быть, вам еще что-нибудь нужно?

Он оказался вежливым, и, чуть помедлив, я выпалила:

– Мне нужна музыка!

Я попыталась объяснить, что мне нравится одна песня, которая исполняется под арабский мотив. Тарик ответил, что музыка, которую я ищу, называется таараб и он мог бы показать место, где репетируют музыканты, исполняющие песни как раз в таком стиле.

Мы пошли по узким мокрым улицам и наконец очутились у старого дома с расшатанной деревянной лестницей. Дом выглядел заброшенным. Когда мы добрались до последнего этажа, я вдруг подумала, что, наверное, совсем из ума выжила, раз согласилась пойти в такую дыру с совершенно незнакомым человеком. Мы взобрались на пустую крышу, в центре которой лежал промокший насквозь поролоновый матрас.

– Здесь они играют, только нужно приходить вечером.

Я решила, что попала в западню, и стала оглядываться в поисках пути к отступлению, но в этот момент вышла женщина и сказала несколько слов на суахили.

– По воскресеньям репетиций нет, приходите завтра, – перевел Тарик.

Квартал назывался Малинди, а в доме, где мы побывали, репетировал клуб и оркестр «Икхвани Сафаа» («Братья любви»).

В Доме чудес, бывшем дворце, где теперь находится музей, можно узнать почти все об истории и культуре Занзибара. Музыке таараб было посвящено несколько экспозиций. По-арабски таараб означает «быть взволнованным или очарованным песней» или «перенестись в другую реальность при помощи музыки». Таараб появился на Занзибаре в 1870-х – в то время султан Сайид Баргаш ибн Саид приглашал в свой дворец музыкантов из Египта. Будучи ценителем египетской классической музыки, он отправил в Египет местного музыканта по имени Мухаммед Ибрагим, чтобы тот обучился игре на кануне (на суахили — ганун). Этот красивый струнный инструмент похож на арфу, только его кладут на колени или на специальный столик.

На Занзибаре музыкальный клуб – место, где собираются ценители хорошей музыки, сочиняют, учатся играть на музыкальных инструментах и исполняют песни. «Икхвани Сафаа» основали в 1905 году под влиянием приезжих турецких музыкантов. Это самая старая африканская группа, и все известные занзибарские исполнители в свое время побывали ее участниками.

Зная, какое важное место занимает «Икхвани Сафаа» в мире исполнителей таараба, я хотела пойти на репетицию в первый же вечер, но понятия не имела, какой из извилистых переулков выведет меня к их дому.

Путеводители и даже табличка в моей гостинице строго наказывали туристам не гулять по темным переулкам ночью. К счастью, по пути я наткнулась на Тарика, и тот продиктовал свой телефон.

– Он вам пригодится, поверьте…

В лабиринтах переулков, по которым мы пробирались к штаб-квартире «Икхвани Сафаа», стояла кромешная тьма, я даже не видела, куда ставлю ноги. Я знала, если что-то случится, то ничего не смогу сделать. Почувствовав мое беспокойство, Тарик не удивился. Как мне вскоре предстояло узнать, у него на все был один ответ: «Это ничего». Он произносил эту фразу таким тоном, будто утешал ребенка, ободравшего коленку.

Во второй раз поднявшись по шаткой лестнице, мы увидели трех мужчин, переворачивающих матрас. Они указали нам на комнату, которая напоминала класс: грифельная доска, инструменты, микрофоны и ряды деревянных скамеек. На стенах висели давние фотографии участников оркестра, раскрашенные вручную. Потолок был типичный, полосатый, с балками из мангрового дерева (раньше его повсеместно использовали в строительстве). Между грубо отесанными, выкрашенными черной краской балками проглядывала белая штукатурка.

Потоки жаркого воздуха от потолочного вентилятора разгоняли тропическую влагу, словно окутывавшую нас мокрым одеялом. Комната напоминала занзибарский филиал кубинского «Буэна Виста Сошиал Клаб».

К сожалению, в этот вечер у музыкантов было собрание, поэтому они предложили нам вернуться завтра.