Вечером, накануне того дня, когда должна была состояться запись, я чувствовала себя как в детстве в канун Рождества.

Заснуть было невозможно. Я знала, что, если все пройдет хорошо, проект ждет успех, и это всем нам пойдет на пользу. Я очень рисковала, возложив на звукозаписывающую студию ответственность за качественное выполнение записи.

В проекте участвовали десять музыкантов, и я надеялась, что все они придут. Во время репетиций некоторые из них иногда не являлись, кажется, не было и дня, чтобы кто-нибудь из участников не отсутствовал. Организовывать их – все равно что пасти стаю кошек.

Тем не менее в день записи все было иначе. На углу меня встретил Джамаль, и мы пошли к клубу, где нас всех ждала даладала. Двое не пришли, но, пока мы забирали еду, нам удалось их отыскать. Я заметила, что отчасти явились не те люди, чьи имена указаны на обложке диска. Они были прекрасными музыкантами, но мне хотелось, чтобы имена соответствовали фото. В последний момент я внесла изменения в список, и на следующее утро должна была обговорить их с дизайнером Мэттом. Мы приехали в деревню, где стояли богатые дома, совсем как в Майами. Впервые я видела на Занзибаре такие большие особняки.

– Где же Хасан? – недоумевала я, пока музыканты настраивали инструменты во дворе, на удушающей жаре.

Барабанщик Абдул дремал за столом у бассейна. Я воспользовалась возможностью и заставила всех подписать финальную версию контракта, над которым мы работали всю неделю. Никто не умел читать по-английски, кроме охранника Рами. Раньше я считала его участником клуба, но никогда не видела, чтобы он играл на каком-либо инструменте. Я подумала, что, наверное, Хасан уже в здании, раз дверь открыта, и позвонила ему. Он вышел в арабском костюме – длинная туника поверх брюк.

Мы работали семь часов подряд в душной звуконепроницаемой комнате. Кондиционер слишком шумел, и я его выключила. В студии было жарко, как в сауне, и влажно, как в бане.

Первые две песни – самые важные – сыграли замечательно. Хотя Хасан часто отдыхал и уходил прилечь, помощь от него тоже была: он заставлял музыкантов повторять одну и ту же песню снова и снова, чтобы добиться правильного звучания. Проблема состояла в том, что в этой студии, хоть она и являлась самой современной на Занзибаре, имелись всего две дорожки. Следовательно, у каждого микрофона по пять музыкантов сидели так, чтобы звук получился сбалансированным и всех было слышно. С оборудованием для сведения тоже были проблемы, и переделать какую-нибудь одну часть песни оказалось нельзя. Поэтому из-за единственной фальшивой ноты приходилось переигрывать всю песню.

Следующие две песни исполнили без запинки, но затем возникла проблема: одна нота звучала, на мой взгляд, слишком низко, и мне казалось, что лучше сыграть ее выше. Я настаивала на том, чтобы мелодию изменили, и Хасан встал на мою сторону. Обстановка накалялась, и я стала бояться, что Джамаль просто возьмет и уйдет. К счастью, он поднялся, сделал глубокий вдох, и они в пятый раз сыграли девятиминутную песню без сучка и задоринки.

На репетициях я обычно держалась подальше от Рами, потому что он все время просил меня дать ему камеру. В день записи я решила быть с ним милой и, когда он попросил меня посидеть с ним на улице, из вежливости согласилась.

Он пригласил меня к себе домой, и я спросила, есть ли у него жена и дети.

– У меня пятеро детей, жена работает учительницей. Когда снова приедешь на Занзибар, можешь остановиться у нас. – Он записал имена и возраст детей, а потом сказал (я сначала подумала, что неправильно поняла): – Можешь выбрать кого-нибудь из моих детей и взять с собой в Америку. Вот скоро с ними познакомишься и решишь кого именно.

– Я танцовщица, постоянно в разъездах… – попыталась втолковать ему я. – Я не могу заботиться о чужих детях!

Объяснять, что его предложение абсурдно, не было смысла. Он не отступался и наконец сказал:

– Один американец хотел забрать одного из наших детей. Он должен был прислать мне две тысячи долларов на визу и оформление документов, но так и не прислал. Деньги нужны только на визу. Сам ребенок ничего не стоит.

Он как будто совсем не обращал внимания на мои слова, поэтому я вернулась в дом, где по-прежнему стояла жара.

Долгий рабочий день близился к концу, наша задача была выполнена. Мы устали, но были довольны. Кое-кто из музыкантов признался, что не мог уснуть, волнуясь за выступление.

Я немного вздремнула, но меня разбудил Тарик, который позвонил из больницы.

– Мне очень скучно, – сказал он. – Дай мне телефон моего двоюродного брата.

– Зачем?

Он нервничал.

– Я не смогу уйти отсюда, пока кто-нибудь не заплатит по счету.

– Столько людей многим пожертвовали, чтобы ты мог пройти лечение! Тебе нельзя сейчас уходить!

Он не унимался, но, к счастью, я все равно не знала телефон его брата.

Дверь заклинило, а на пороге я обнаружила Саладина, моего маленького соседа, которому был всего год от роду. Я отнесла его к матери.

– Бывают же люди, – вздохнула Сахар. – Мы отдали малыша другу мужа, а тот, вместо того чтобы привести ребенка обратно к нам, просто бросил его у двери. Нельзя же так…

Она не была ни встревожена, ни расстроена. Если бы подобное случилось в Штатах, родителей могли бы обвинить в преступной халатности.

Мы заговорили о том, как странно подчас ведут себя люди. Пришла Амина, и я рассказала о Рами и о том, как он решил «подарить» мне одного из своих детей.

– Он, верно, с материка. Те любому готовы отдать ребенка, – отозвалась Амина. – Занзибарец никогда не поступил бы так.

Может, Рами думал, что, если его ребенок вырастет в США, со временем и другие члены семьи смогут эмигрировать? Детей превращают в товар, и это не редкость в такой бедной стране, где на первом месте стоит выживание, а не забота об эмоциональном спокойствии детей. А может, Рами просто хотел, чтобы я перечислила ему две тысячи долларов, и вовсе не собирался отдавать ребенка?

Разговор зашел о Тарике, и Амина сказала:

– Занзибарские наркоманы так поднаторели в воровстве, что могут украсть сотовый прямо у тебя из-под носа и ты ничего не заметишь… – А потом она добавила: – Тарик больше других прославился своим воровским мастерством.

– Он никогда ничего не просил у меня, – заметила я.

– Может, рассчитывал на большую добычу перед самым твоим отъездом?

Амина посоветовала назвать Тарику дату отъезда, но уехать раньше. Я задумалась. У него было сколько угодно шансов обокрасть меня, но он ни разу этим не воспользовался. Однако я все-таки была рада, что он лежал в больнице, когда пришло время расплачиваться с музыкантами.

Сахар была иного мнения о Тарике:

– Он уважает тебя, и ты ему небезразлична. Поддержи его, чтобы он изменил свою жизнь.

Неудивительно, что порой у меня возникало пугающее дурное предчувствие. Откуда мне знать – может, Тарик задолжал торговцам наркотиками? Или за нами следил кто-нибудь еще и планировал ограбление, зная, что вину все равно повесят на Тарика? А может, он знал что-нибудь такое, о чем я не догадывалась, и потому подкарауливал меня по углам, чтобы защитить от наркоманов, которые видели во мне легкую мишень?

Абсурдным мне казалось то, что никто, кроме самого Тарика, даже ни разу не намекнул о его зависимости и воровстве. Все знали об этом, и большинство моих соседей видели нас вместе, но никто ничего не сказал – по крайней мере, до тех пор, пока Эмма не узнала все.