Глава 21

Не уверен, когда именно это случилось, но в какой-то момент нашей жизни на Тараве я перестал пристегиваться. Перестал считать, что только ненормальные заправляют фургоны насосом, который дымится, при этом они (т. е. служащие бензоколонки) еще и курят. При взгляде на кучу трехлеток на несущемся мопеде я больше не удивлялся. Бодибординг под трехтонными волнами, каждая из которых могла поломать мне кости, стал моим любимым занятием. Как и выковыривание мух из глубоких порезов, которые днями не заживали. Тунец, пролежавший четыре дня? Как насчет сашими? Шесть банок пива? Почему бы и нет? Курево?

Хорошо, что оно вообще есть, так почему бы им не воспользоваться?

Я приобрел иммунитет к болезням – не физический, а психологический. Меня ничто не пугало.

– Помнишь консультанта из Новой Зеландии? – сказала как-то Сильвия. – Того, что приехал обучать полицейских? Только что прислали факс из его офиса. Попал в больницу с холерой и лептоспирозом. Решили нас оповестить.

– Что за лептоспироз?

– Что-то, связанное с крысиной мочой.

– Да, не надо было ему пить крысиную мочу… На ужин сегодня морские черви!

Все эти слова накатывали на меня волной и рассыпались брызгами. Холера, лептоспироз, гепатит, проказа, туберкулез, дизентерия, анкилостома, нематоды, солитер, загадочные вирусы, заражение крови – на Тараве было столько болезней, что я решил их игнорировать. Все равно единственным способом предотвратить их было кипячение питьевой воды. А чему быть, того не миновать, думал я. Могло бы быть и хуже. Этим я и успокаивал Сильвию, когда та заболела лихорадкой денге.

– Кажется, я умираю, – проговорила она. – Все кости болят.

– Не умираешь, – возразил я, – умирают только от кровоточащей лихорадки денге.

– Даже таблеток от нее нет!

– Нет. Но, по крайней мере, это не вирус Эбола. Ты лучше расслабься. Недельки через две станет лучше.

Так и случилось.

На Онотоа, одном из далеких южных Гилбертовых островов, считалось обычным делом лакомиться соленой рыбой в манеабе, где под крышей сушилось около полусотни акульих плавников. Посидев в манеабе, я пошел поплавать и, когда на мелководье наткнулся на акулу, просто хлопнул ладонью о воду, и акула уплыла. Акулы меня теперь только раздражали.

Полеты авиакомпанией «Эйр Кирибати» также перестали вызывать ужас – даже после того, как их допотопный самолетик сел на кокосовую пальму во время аварийной посадки на Абайанге. Я в тот момент плыл на Абайанг на самодельном деревянном плоту и, увидев верхушку пальмы, вонзившуюся в крыло самолета, подумал: «Что ж, хорошо, что у нас остался китайский Y-12».

На похоронах я навалил себе щедрую порцию куриного карри. Прямо передо мной лежал труп. На Кирибати был обычай: перед погребением выставлять тело покойника в течение трех дней. Напомню, что Кирибати находится на экваторе. И я взял себе добавку.

Каким-то образом с момента нашего приезда на Тараву прошло два года, и за это время я, можно сказать, тоже стал островитянином. Конечно, я по-прежнему оставался ай-матангом, но мир, из которого я прибыл, стал для меня просто воспоминанием, которое с каждым днем все больше отдалялось. Сильвия тоже привыкла к жизни на Тараве. Когда я ее стриг, она больше не сжималась от страха, что получится плохо. Как и я, она больше не красовалась перед зеркалом. Брала в руки электробритву, которую мы одолжили, чтобы брить мне голову, и больше не переживала, если после стрижки я выглядел как панк с ярко выраженными агрессивными наклонностями. А мне и вовсе было все равно. Нет волос – нет вшей.

Однажды она пришла домой и заявила:

– Я сегодня опять сбила собаку.

– Какой счет? – спросил я.

– Четыре собаки, три курицы.

– А того поросенка забыла?

– Нет, – ответила она. – Его ты сбил.

Когда мы только приехали на Тараву, Сильвия сворачивала с дороги, чтобы объехать бродячих собак. Это получалось инстинктивно. Но Тарава – маленький остров, здесь каждый миллиметр земли чем-то и кем-то занят. Свернув с узкой дороги, мы рисковали жизнями людей, а ни одна собака этого не стоила. Сильвия, конечно, расстроилась, сбив собаку в первый раз, но на четвертый это стало все равно что наскочить на кочку.

Когда ее коллеги по работе заявили, что в одном из кабинетов в офисе поселились злые духи, Сильвия поступила так, как и следовало любому директору, осведомленному о традициях ай-кирибати. Она организовала изгнание. Так как никто не знал, к какой вере относят себя духи – католической или протестантской, – она пригласила двух священников, чтобы те расправились с ними. Сотрудники Фонда остались довольны.

Постепенно мы поняли, что у нас уже мало общего с консультантами и волонтерами, которые только что приехали на Тараву. Примерно каждые полгода на остров прибывало около десяти новеньких ай-матангов взамен тех, чьи контракты истекли или (что случалось чаще) кто просто не выдержал. Новички казались нам изнеженными, наивными и не готовыми к жизни на Тараве. Встречая их, я всегда задавал лишь один вопрос:

– У вас журналов с собой нет?

– Есть «Пипл».

– Можно почитать?

Однако мир на страницах «Пипл» казался чужим. Я откладывал журнал, шел к Бвенаве и просил его рассказать мне еще немного про Нару Хитрого.

При любой возможности мы ездили на Северную Тараву или на один из дальних островов. И уже не боялись, что нас там забудут. Наоборот, мы даже стремились к этому, потому что, не считая жары, скорпионов и жуткой еды, дальние острова – это настоящий рай. Я уже писал о буйстве красок на Кирибати, и напишу еще раз. На Земле нет другого места, где цвета имели бы такую глубину – от первого рассветного луча, падающего на зеленую ветвь кокосовой пальмы, до последнего луча заката, когда небо становится апока-липтически пурпурным. А синий. видели ли вы тот синий-синий, что бывает лишь в Тихом океане на экваторе? По сравнению с ним голубой период Пикассо кажется пепельно-серым.

Я восхищался жителями этих заброшенных островов. У них были одежда, керосиновые лампы и металлические крючки для рыбной ловли, но жили они по-прежнему так же, как и их предки, – без всякой посторонней помощи. Я был потрясен тем, как эти острова сопротивлялись изменениям. Цементные здания западного образца, построенные на островах для той или иной великой цели, неизменно стояли заброшенными и приходили в упадок. Никто не захотел променять на них традиционные дома и манеабы из дерева и тростника, идеально подходящие для экваториального климата. Традиционные песни и танцы существовали здесь не для развлечения «пакетных» туристов, а чтобы развеселить и занять местный народ в то время, когда сумерки делают дальнейшую работу невозможной. Лагуны здесь были чисты. Их не портили ни разрушающиеся дамбы, ни вечный мусор. Рыбаки в искусно вырезанных каноэ рассекали бирюзовую гладь. Неудивительно, что восемьдесят пять процентов из тридцати тысяч жителей Южной Таравы зовут дальние острова своим «домом». На этих островах еще сохраняется жизненный уклад, исчезнувший почти повсеместно. Он вызывает у меня глубокое уважение.

Однако даже на уединенных островах континентальное влияние проявляется, иногда странным и необъяснимым способом. Того, кто познакомил Бутарирари с записями «Ванилла Айс», надо сурово наказать. Не говоря уж о негодяе, который впервые привез на Тараву «Макарену» – я даже не могу придумать длянего наказание, которое было бы достаточно жестоким! Но именно эти отголоски внешнего мира заставляют островитян высказывать вечную для всех провинциалов жалобу: нам скучно! И очень многие жители дальних островов соблазняются огнями южной Таравы, где у них обычно живет родственник, к которому можно применить обычай бубути. Каждый месяц все больше и больше людей прибывают на южную Тараву, все больше детей появляется на свет. А остров больше не становится. Количество рыбы в воде остается прежним. Народу слишком много, остров маленький – вот почему южная Тарава постепенно превращается в грязную, вонючую дыру.

Но эта грязная, вонючая дыра была нашей Южная Тарава стала нашим домом. Мы знали, как жить на этом острове, которого даже нет на некоторых картах. Как и ай-кирибати, мы стали фаталистами. Мы перестали верить в то, что можем контролировать наш мир. Каждый день приносил с собой неожиданности, и это было прекрасно. Я то плавал с гигантской мантой, то сгибался пополам от боли в животе, пока паразиты устраивали в моем желудке вечеринку. Дни могли быть хорошими или ужасными, но скучными они не были никогда. Когда я просыпался утром, то первой мыслью было: и что теперь? Я самый ленивый в мире адреналиновый фанат, поэтому жизнь на Тараве мне хорошо подходила. Мне ничего не приходилось делать. Здесь все случалось само собой.

Поэтому когда контракт Сильвии подошел к концу, мы не знали, что делать. Сильвия могла бы работать здесь вечно. Она не отчитывалась ни перед кем, кроме спонсоров. У нее были хорошие проекты. Сотрудники Фонда народов были самыми добросовестными служащими на Кирибати. Работа ей нравилась. А вот моя книга, наоборот, не клеилась. Я понял, что, кто бы что ни говорил, книги сами не пишутся. Этот путь я уже прошел. Каждый день я говорил: ну давай же, книга, пишись! Но книга не писалась. Она просила: дай мне сюжет. Сюжета у меня не было, а когда пишешь роман – это проблема.

Но меня не волновало, что книга простаивает. Тарава вообще имеет тенденцию разбивать вдребезги любые профессиональные амбиции. Разумеется, мои профессиональные амбиции могли бы разбиться и о перышко колибри, но устремления любого человека непременно изменятся, если его мир уменьшится до размеров полоски земли посреди Тихого океана. Когда-то я мечтал стать зарубежным корреспондентом «Нью-Йорк таймс». Теперь же пределом моих мечтаний было научиться разрубать кокос так же ловко, как ай-кирибати.

Мы могли бы остаться здесь, думал я. Я мог бы преподавать или присоединиться к иностранной индустрии гуманитарной помощи. Возможностей было много. Я планировал сплавать подальше на виндсёрфере. Был уверен, что доплыву до Абайанга. До Майаны, конечно, будет сложнее, но можно найти кого-нибудь, кто будет сопровождать меня на лодке.

Я мечтал научиться строить традиционное каноэ ай-кирибати. Исследовать отдаленные острова. Вот, например, рассказывают, что Абемама славится искусством орального секса – не мог же я не изучить эту культурную особенность. Возможно, время от времени, чтобы спастись от островной лихорадки, мы могли бы путешествовать «Эйр Науру» в более отдаленные места, к примеру на Самоа.

– Но если мы останемся, – заметила Сильвия, – то вернуться потом не сможем.

И она была права. Если бы мы задержались на Кирибати еще, то культурный шок, который нам предстояло испытать по возвращении, стал бы смертельным. Впервые приехав на Тараву, мы смеялись над рассказами об ай-кирибати, которые путешествовали за границу – как правило, не дальше Фиджи. Один островитянин неделю прожил в отеле и так и не понял, как работает лифт. Другой серьезно травмировался при сходе с эскалатора. Один парень, ездивший на Гавайи, по возвращении страшно жаловался на холод. Но теперь, когда и мне предстояло возвращение на далекие берега, я больше проникся проблемами ай-кирибати, столкнувшимися с миром за пределами рифа. Если честно, приметы цивилизованной жизни меня теперь даже немного пугали. Жизнь на Тараве была так понятна. Еда бралась из океана, вода – с неба. Кокосы – хорошо, но если долго стоять под кокосом и он упадет на голову, возможно, будет плохо. Распорядок дня зависел от прилива и отлива. В запретные места ходить было нельзя. И всегда было время. Я научился справляться с этим миром. Я понимал его. по крайней мере, почти всегда. А уезжая с островов, я отправлялся в неизвестность. Я знал, что в континентальном мире мы будем плавать, как щепки в океане.

Да, там были кондиционеры, рестораны и книжные магазины. Там были врачи. Круглосуточное электричество. Неограниченное количество воды. И туалеты. Много туалетов. Еще там были семья и друзья. Никто из них ни разу не приехал навестить нас на Кирибати. Тем, у кого было время, не хватало денег. Тем, у кого были деньги, не хватало времени. Главная проблема всех американцев. За время нашего отсутствия мы пропустили бесчисленное количество свадеб, несколько похорон, рождение наших первых племянников и племянниц. Я подумал о тех немногих ай-матангах, что прожили на Кирибати долго, и понял, что все они разорвали прошлые связи – или намеренно, или случайно. Изолированность Кирибати не допускает иных вариантов.

Именно внезапное появление на Тараве одного из таких «пожизненных» ай-матангов наконец вынудило нас принять решение. На остров вернулся Полумертвый Фред. Двадцать лет он прожил на северном Табитеуэа. Я и раньше слышал о Полумертвом Фреде, о Банановом Джо и еще нескольких персонажах, живших на дальних островах, как и их предшественники-моряки. Однако правительство Кирибати решило депортировать тех иностранцев, которые просрочили визы. Полумертвый Фред просрочил визу на девятнадцать лет. Много лет назад он приехал на Кирибати с Маршалловых островов, где работал по контракту Министерства обороны. Но, что называется, решил стать поближе к народу и поселился на одном из островов Кирибати, где еще сохранился традиционный уклад. Там он женился на нескольких юных невестах. Так в качестве приданого у него появилась земля, на которой он стал добывать копру. Жизнь пошла своим чередом, и двадцать лет прошли как-то незаметно. Спустя двадцать лет на острове Поножовщины Фреду сообщили, что пора бы вернуться на родину, в США. Он не был дома со времен диско.

На Тараве Полумертвый Фред остановился у Майка. У Майка останавливались все ай-матанги. Если когда-нибудь окажетесь в экваториальной части Тихого океана и вам негде будет остановиться – идите к Майку. Привезите ему что-нибудь почитать, желательно сёрферский журнал, – и можете оставаться хоть до старости. Полумертвый Фред был не прочь воспользоваться этим гостеприимством. Правительство Кирибати хотело депортировать Фреда на Маршалловы острова, однако правительство Маршалловых островов верно заметило, что Фред родом не оттуда и, согласно международному закону депортации, депортировать можно только в страну гражданства. Однако правительству Кирибати не очень-то хотелось раскошеливаться на билет до США. Поэтому вопрос оставался открытым, пока у Полумертвого Фреда чудом не обнаружился отец во Флориде, который согласился заплатить за авиабилет.

Но «Эйр Науру», как обычно, отменили рейсы. Их самолет застрял в Австралии, где его опять задержали за неуплату счетов. Тем временем Полумертвый Фред ошивался дома у Майка. Там я и обнаружил его однажды днем. Фред сидел перед экраном компьютера, совершенно завороженный им. Как и все жители Кирибати, Майк научился добывать вещи каким-то чудом. В один год ему удавалось раздобыть жесткий диск. Через три года – монитор. Потом, через год или два, до него дошел слух, что скоро на Тараву приедет очередной иностранец, и он послал телеграмму с перечнем всего того, что невозможно достать на Тараве (то есть практически всего, что человечество придумало со времен изобретения колеса). Так у Майка появилась видеоигра под названием «Дум», или «Глум», а может, «Бум». Короче говоря, когда я вошел к Майку, то увидел Полумертвого Фреда, совершенно околдованного этим чудом – компьютерной игрой.

Полумертвый Фред не зря заслужил такое прозвище. У него был такой измученный вид, что труп по сравнению с ним казался бы пухленьким и розовощеким. Высокий, длиннорукий и длинноногий, с черно-серой длинной бородой, он выглядел почти так, как выглядел бы Робинзон Крузо, если бы пробыл на необитаемом острове чуть дольше. На нем были шорты, которые в любой другой стране мира давно бы выбросили в помойку или порезали на тряпочки. Рубашки у него не было, и обуви тоже. Хотя минуточку. вообще-то, я тоже был без рубашки и босиком. Как и Майк.

– И давно он так сидит? – шепотом спросил я Майка.

– С тех пор, как электричество включили.

– Это же часов пять назад было. Майк кивнул.

– Он умеет разговаривать? – спросил я.

– О да, – ответил Майк. – Когда электричество выключают, говорит без умолку. Ничего не понятно, конечно. Но говорит.

Мы стояли и смотрели на Фреда. Это было захватывающе. Фред был так занят поиском оружия, которое позволило бы ему спасти принцессу из темницы, куда ее запер злой колдун, что вообще не замечал нашего присутствия. И я мог понять, отчего у него голова кругом. Двадцать лет, проведенных на острове одной из самых отдаленных островных групп, были посвящены удовлетворению основных потребностей. Надо было постоянно оглядываться, ведь не зря Табитеуэа прозвали островом Поножовщины, – и вдруг ему открылась альтернативная реальность видеоигры.

– Он сумасшедший? – спросил я Майка.

– Не думаю. Но и нормальным его можно назвать с натяжкой.

По непонятной причине меня встревожил вид Полумертвого Фреда, уставившегося в компьютерный экран. Я не знал почему. Я никак не мог понять, что же меня так беспокоит, пока вдруг не осознал, что… смотрю в зеркало.

Я понял, что сам стану таким, если останусь на Кирибати чуть дольше, – потерянным человеком, оторванным от родной земли, иностранцем, приспособившимся к странным реалиям островной жизни, но все равно остающимся чужаком. Человеком, потерявшим связь с миром за кромкой рифа, а возможно, и с собственной головой. Полумертвый Фред был моим будущим.

– Поехали домой, – сказал я Сильвии тем вечером.

– Пора уже, правда? – спросила она.

– Да. Пора возвращаться.

Через два месяца мы стояли в международном аэропорту Бонрики, ссутулившись под тяжестью десятка с лишним ожерельев из ракушек, с цветочными гирляндами на головах и кучей циновок в багаже. Почти всю прошлую неделю мы провели в манеабе, где одна прощальная вечеринка в нашу честь сменяла другую. Прощание на Кирибати – дело серьезное, видимо потому, что прощаются навсегда. Если уж кто и уезжает с Кирибати, то вряд ли когда-нибудь вернется. В аэропорт нас пришла проводить половина Таравы. Разумеется, так бывает каждый раз, когда самолет улетает – полострова собирается, просто чтобы поглазеть на это чудо – самолет. Тем не менее мы были тронуты, что столько людей пришли нас проводить. Пришли сотрудники Фонда народов и все члены их семей. Все плакали, не стесняясь. Я угостил их кокосами.

– Вы для нас стали как родные, – сказал Бвенава, – но теперь пришло время вернуться к вашим семьям в мире ай-матангов. Мы будем помнить вас. Вы хорошие ай-матанги. И вы нас вспоминайте, и эти острова под солнцем.

Да уж, не забудем, пообещали мы.

Мы подошли к самолету и, поднимаясь по трапу, обернулись и увидели всех этих людей, собравшихся за забором. Они больше не были для нас чужаками из экзотической страны, а стали друзьями. В последний раз мы помахали им на прощание и вошли в самолет, «Боинг-737» «Эйр Науру», где на нас тут же обрушился культурный шок.

В самолете был кондиционер.

Мы заняли места – это были мягкие, удобные сиденья, которые откидывались, стоило только нажать кнопочку. Это само по себе уже было приключением. Самолет взлетел с приятным ревом и свернул к югу, к Фиджи, а мы прижали носы к иллюминаторам и в последний раз взглянули на Тараву, прежде чем она исчезла через долю секунды.

– Мы это сделали, – проговорила Сильвия. – Побывали на краю света.

– Да, – ответил я, охватывая взглядом голубую бесконечность Тихого океана. – Как думаешь, на Фиджи есть чизбургеры?