Возможно, мне не удается передать весь юмор происходящего, но это действительно очень смешно; странное, но приятное занятие — пытаться распутать клубок. А может, мне просто нравится сюрреалистический этап в моей жизни, потому что я влюбляюсь, а когда влюбляешься — мир всегда кажется прекрасным, какой бы безумной ни была реальность.

Мне всегда нравился Фелипе. Но за этот месяц — август — его участие в саге с домом Вайан сближает нас, как настоящую пару. Ведь его совершенно не касается, что произойдет с этой чудаковатой врачевательницей с Бали. Он — деловой человек Прожил на Бали пять лет, и все это время ему удавалось не слишком близко соприкасаться с личной жизнью и сложными ритуалами балинезийцев — и вот он вдруг идет рядом со мной через грязные рисовые поля и пытается отыскать священника, который выбрал бы для Вайан благоприятный день…

— Пока ты не появилась, моя жизнь была идеально скучной, — все время повторяет он.

Фелипе действительно было скучно на Бали. Он пребывал в апатии и убивал время, как персонаж романов Грэма Грина. Но праздности пришел конец в ту минуту, как мы познакомились. Теперь, когда мы вместе, Фелипе рассказывает мне свою версию истории нашего знакомства, и это чудесный рассказ, который я никогда не устану слушать, — о том, как он увидел меня в тот вечер на вечеринке, я стояла к нему спиной, и, еще прежде чем я повернула голову и он увидел мое лицо, он понял в глубине души: «Это моя женщина. Я сделаю все, чтобы ее заполучить».

— И это оказалось просто, — говорит он. — Мне всего-то понадобилось просить и умолять каких-то несколько недель.

— Ты не просил и не умолял.

— Неужели ты не замечала?

Фелипе вспоминает, как в первый вечер мы пошли танцевать и он смотрел, как меня тянет к тому красавчику из Уэльса. Его сердце упало, когда он увидел, как разворачиваются события, он подумал: «Я так стараюсь соблазнить эту женщину, но сейчас молодой смазливый парень уведет ее у меня, и из-за него в ее жизни возникнет столько осложнений, — а если бы она знала, сколько любви я могу ей предложить».

И это так Фелипе заботлив от природы, и я чувствую, что он словно вертится вокруг меня по орбите, а я — главное направление на его компасе. Он становится моим рыцарем-защитником. Фелипе из тех мужчин, кому обязательно нужна женщина, но не для того, чтобы заботились о нем, а чтобы у него появился кто-то, за кем можно ухаживать, кто-то, кому посвятить себя. С тех пор как они с женой разошлись, у него не было таких отношений и он чувствовал себя потерянным, однако теперь, когда у него есть я, все снова встает на места. Мне очень нравится его отношение. Но оно и пугает меня. Иногда, когда он готовит мне ужин внизу, насвистывая беззаботную бразильскую самбу, и кричит: «Дорогая, хочешь еще бокал вина?» — а я тем временем прохлаждаюсь наверху с книжкой, я невольно задумываюсь, способна ли стать чьим-то солнцем, смыслом чьей-то жизни. Есть ли в моей жизни центр, чтобы я могла стать центром чьей-то вселенной? Но когда я наконец заговорила об этом с Фелипе, он ответил:

— А я просил тебя становиться таким человеком, милая? Просил быть смыслом моей жизни?

Мне тут же стало стыдно за свое тщеславие, за то, что я подумала, будто он хочет остаться рядом со мной вечно, чтобы до конца жизни потакать моим капризам.

— Извини, — ответила я. — Я немножко задрала нос, да?

— Немножко, — согласился он и поцеловал меня в ухо. — Но не слишком. Дорогая, конечно, нам стоит поговорить об этом, потому что от правды не убежишь, — я безумно влюблен в тебя. — Я побледнела, и он быстро обратил все в шутку, пытаясь меня успокоить: — Я говорю чисто гипотетически, конечно. — Но потом добавил совершенно серьезно: — Сама посуди: мне пятьдесят два года. И поверь, я уже успел понять, как устроен мир. Я вижу, что ты не любишь меня так сильно, как я тебя, но, если честно, мне все равно. Ты почему-то вызываешь во мне те же чувства, что мои дети, когда они были маленькими, и от них не требовалось меня любить — это я должен был любить их. Твои чувства зависят от тебя, но я люблю тебя и буду любить всегда. Даже если мы никогда больше не увидимся, ты вернула меня к жизни, а это многое значит. И конечно, мне хотелось бы прожить рядом с тобой всю жизнь. Единственная проблема в том, что я не знаю, что за жизнь будет у нас на Бали.

Меня это тоже беспокоит. Понаблюдав за экспатами, живущими в Убуде, я с полной уверенностью могу заявить, что такая жизнь не для меня. Все, кто живет в этом городе, — люди с одинаковым характером — европейцы и американцы, — которых так потрепала жизнь, что они совсем опустили руки и решили зависнуть на Бали на неопределенный срок. Ведь здесь можно снимать потрясающей красоты дом всего за двести баксов, взять себе молоденького балинезийского любовника или любовницу, пить до полудня, не вызывая осуждения окружающих, и даже зарабатывать кое-какие деньги, занимаясь, к примеру, экспортом мебели. Но в общем и целом, эти люди занимаются здесь одним и тем же: обеспечивают себе такую жизнь, в которой с них никогда и никто больше ничего не спросит. И не думайте, что это отбросы общества. Нет, речь идет об очень достойных людях разных национальностей, не лишенных таланта и интеллекта. Но такое впечатление, что все, кого я здесь встречаю, когда-то были кем-то (как правило, имели семью и работу); теперь же их объединяет лишь отсутствие одного качества, от которого они отказались полностью и навсегда: амбициозности. Стоит ли говорить, что пьянство тут весьма распространено.

Разумеется, чудесный балинезийский городок Убуд — не худшее место на Земле, где можно прожигать жизнь, не обращая внимания на течение времени. В некотором роде Убуд напоминает такие городки, как Ки-Уэст во Флориде или мексиканскую Оахаку. Большинство экспатов даже не могут толком ответить на вопрос, как давно они здесь. Мало того, они даже не знают, сколько времени прошло с тех пор, как они переехали на Бали. Впрочем, они не уверены и в том, живут ли здесь вообще или нет. Они существуют вне времени и пространства, ни к чему не привязаны. Кому-то нравится думать, что они живут здесь временно, переключив мотор на холостой ход на светофоре и поджидая смены сигнала. Но, когда встречаешь человека, прожившего здесь семнадцать лет, невольно задаешься вопросом: а реально ли вообще отсюда уехать?

Их праздная компания очень приятна — долгие воскресные дни за бранчем, шампанским и разговорами ни о чем. И все же в таком окружении я чувствую себя, как Дороти на маковых полях в стране Оз. Будь осторожна! Не усни на поле дурманного мака, иначе так и продремлешь здесь всю жизнь!

Так что же станет со мной и Фелипе? Теперь, когда я и Фелипе, похоже, превратились в «мы с Фелипе»? Недавно он признался: «Порой я жалею, что ты не заблудившаяся маленькая девочка, которую можно было бы подхватить на руки и сказать: пойдем, теперь ты будешь жить со мной, я стану заботиться о тебе до конца жизни. Но ты не маленькая девочка. Ты женщина, у тебя есть карьера, есть амбиции. Ты — как улитка: носишь свой домик на спине. Ты должна сохранить эту свободу как можно дольше. Но я вот что хочу сказать: если тебе нужен твой бразилец, он здесь. Я принадлежу тебе».

А я не уверена, что это мне нужно. Я знаю, что в глубине души мне всегда хотелось услышать от мужчины обещание заботиться обо мне вечно, и прежде никто мне ничего подобного не говорил. В последние несколько лет я перестала искать такого человека и научилась сама говорить себе эти теплые слова, особенно когда мне страшно. Но услышать их теперь от человека, который говорит так искренне…

Вот о чем я думала вчера ночью, когда мы с Фелипе уснули. Свернувшись рядом с ним калачиком, я размышляла, что с нами будет. Какие у нас перспективы? Что делать с расстояниями, разделяющими нас, где мы будем жить? Не говоря уж о разнице в возрасте. Хотя, когда на днях я позвонила маме и призналась, что встретила очень хорошего человека, но — «не падай, мам, — ему пятьдесят два», ее это совершенно не смутило. Она лишь ответила: «Ну знаешь, Лиз, у меня для тебя новость. Тебе тридцать пять». (Отличное замечание, мам. Такой древней старухе, как я, вообще повезло хоть кого-то найти!) Но, если серьезно, меня не пугает разница в возрасте. Мне даже нравится, что Фелипе намного меня старше. Мне это кажется сексуальным, это так., по-французски.

Так что же с нами будет?

И почему меня это волнует?

Неужели я до сих пор не поняла, что бессмысленно беспокоиться о будущем?

И вот спустя какое-то время я отбросила все мысли и просто обняла Фелипе, пока он спал. Кажется, я влюбляюсь в него. А потом уснула рядом с ним, и мне приснились два очень ярких сна.

В обоих была моя гуру. В первом сне она сказала мне, что закрывает ашрамы и больше не будет выступать, учить и публиковать книги. Она выступила перед учениками в последний раз и сказала: «Я долго учила вас. Вы получили все, что нужно, чтобы стать свободными. Теперь пора вернуться в мир и начать жить счастливо».

Второй сон окончательно развеял мои сомнения. В нем мы с Фелипе ужинали в шикарном ресторане в Нью-Йорке. Перед нами стояло вкуснейшее угощение — отбивные из барашка, артишоки, хорошее вино, — и мы весело болтали и смеялись. Тут я посмотрела через зал и увидела Свамиджи, учителя моей гуру, который умер в тысяча девятьсот восемьдесят втором году. Но тут он был живой, собственной персоной в модном нью-йоркском ресторане. Он ужинал с друзьями, и, похоже, им тоже было очень весело. Мы переглянулись через зал, Свамиджи улыбнулся и отсалютовал мне бокалом.

А потом этот усохший индийский старичок, за жизнь не произнесший почти ни одного слова по-английски, очень отчетливо прошептал, обращаясь ко мне с другого конца зала: