Глава 22
Из Идзики мой путь лежит на южную оконечность полуострова Кии. Мне предстоит стать свидетелем кангио — зимнего ритуала очищения, проводимого группой строгих аскетов. Вдоль священной тропы, ведущей в Кумано, расположены 48 водопадов. Ритуал заключается в том, чтобы посетить их все, часами простаивая под студеными струями. Я ломаюсь на 17-м. Ноги немеют до такой степени, что я ударяюсь пальцами о подводные камни и даже не чувствую боли, пока не увижу собственные кровавые следы на снегу. Каждый раз заставляя себя встать под ледяной душ, я испытываю мгновенную пульсирующую боль, точно голову проткнули иглой. Самое обидное, что после всех этих мучений просветление так и не приходит. Зато приходит желание побыть в уюте и тепле.
Я возвращаюсь в Осаку, залезаю под 4 одеяла и смотрю в стену. Она ходит ходуном, как будто дышит, колышимая морозным ветром, который свистит в аллее, заворачивает за угол и ударяет прямо во входную дверь. Сжимая в руке чашку чуть теплого чая, мечтаю об Индонезии и Самоа. Там на рынке можно купить не только маринованные овощи, а лед существует только в составе коктейля.
Куда мне не хочется ехать, так это на знаменитое зимнее представление театра кабуки в Куромори, в 500 милях к северу. Морита-сан советовала снять спектакль для моего фильма. К моему ужасу, Куромори находится близ Сакаты — это город в «задней части» Японии, где так холодно, что даже лебеди, прилетающие туда на зимовку, убивают друг друга, уничтожая численность и без того исчезающего вида. Осилю ли я еще неделю в ледяном краю?
Вообще-то, по теории, в Сакате должен быть мягкий, умеренный климат. Однако есть одна геологическая загвоздка. Зимой из Сибири приходят волны холодного сухого воздуха, проносящиеся над Японским морем и смешивающиеся с теплыми течениями, идущими к северу. Там в воздух попадает огромное количество влаги, которая затем оказывается над Японскими Альпами и выпадает в виде снега, высота которого иногда достигает 30 футов. Что же это должно быть за представление, чтобы высидеть его в такой холод? Тем более что пьесы кабуки идут по 7 часов.
Нет уж. Буду сидеть дома.
А потом Адам рассказывает историю, которая все меняет.
«Шесть лет назад я влюбился впервые в жизни. — Адам уплетает скользкую лапшу удон, но на лице его задумчивая улыбка, и мысли где-то очень далеко. — Он был японцем, необыкновенно красивым и милым, умным, забавным, сексуальным, обаятельным, нескучным и настоящим мечтателем. Но увы, у него уже был парень — иностранец, который тогда уехал в отпуск в Австралию. Мой друг сказал, что больше не любит своего бойфренда и между ними практически все кончено. Пришел ко мне домой — тогда там еще не было столько хлама. Мы целую неделю не выходили из комнаты, заказывали еду на дом, днем спали, а по ночам подолгу гуляли в Хиракате. Это было ровно шесть лет назад, в эту самую неделю. Через несколько дней он признался, что в конце недели возвращается к своему парню, а наш роман для него не более чем увлечение. Мое сердце было разбито — я понимаю, что эти слова звучат банально, как строки из плохой книжки, но в ту минуту я чувствовал себя именно так. Оно именно разбилось, я почувствовал, как оно сжалось, а потом взорвалось тысячей осколков. Я даже вызвал такси и поехал в больницу, чтобы доктор проверил, все ли с ним в порядке. По дороге домой я плакал, а потом решил, что буду дорожить каждой минутой, которая нам осталась. Это была чудесная и ужасная неделя — ужасная потому, что мы знали: все это закончится.
В субботу (наш последний день) я должен был идти в театр кабуки с приятелем. Я в слезах проводил своего друга до станции, и мы попрощались, зная, что больше никогда не увидимся. Это был единственный раз, когда я по-настоящему любил, и я был на сто процентов уверен, что такого чувства мне больше никогда не суждено испытать. Мой друг прошел через турникет и сел в поезд. Через три минуты — самые долгие минуты в моей жизни — пришел мой приятель, который не знал о том, что я голубой, и мы пошли в театр. Я надел маску, как обычно, нацепил свою притворную улыбку, но в голове только и крутилась прошедшая неделя, сжигая мне душу. Вокруг все было как в тумане. Мне хотелось просто забыть обо всем, но как я мог забыть любовь всей своей жизни?
В театре у нас были отличные места — четвертый ряд, рядом со сценой. Я впервые смотрел пьесу суперкабуки — это более современный, адаптированный вариант традиционного представления. В пьесе рассказывалось о Кагуя Химэ, принцессе Луны. Она не знала, что такое любовь, и поэтому ее послали на Землю, где она влюбилась в прекрасного принца. В конце принцесса узнала, что ей придется покинуть любимого, вернуться на Луну и потерять все воспоминания о нем. Если же она останется, то и Земля, и ее любимый будут уничтожены. Представь себе эту историю, рассказанную в представлении с великолепными костюмами и спецэффектами — люди, летающие над залом на веревках, краски, яркие, как в бреду. Я как будто попал на Солнце и смог увидеть Землю в совершенно другом измерении. — Он замолкает. — И за все четыре часа я ни разу не вспомнил о нем».
И я решаю ехать.
Прихожу домой собирать вещи и вижу, что в мое отсутствие Джерри закатил запоздалую новогоднюю вечеринку. Гостиная и кухня завалены объедками и стаканами с пролитым вином. Даже моя подушка провоняла застоявшимся сигаретным дымом. На доске для сообщений нацарапано: уехал на несколько дней. Я собираю вещи, открываю окна, чтобы объедки не сгнили, и покидаю этот бедлам.
16 часов в прокуренном автобусе, ночь в Сакате. С неба тихо падают сухие белые хлопья — значит, здесь не так уж холодно. 2 девочки лет по 15 терпеливо ждут, когда загорится зеленый свет. Голые белые ноги торчат из-под коротких школьных юбочек. Отважные жители Сакаты выезжают на скользкий тротуар на велосипедах. Я поражена и немного напугана. Кажется, местные уже приобрели иммунитет к морозу.
Куромори оказывается поселочком на 400 семей. Единственная достопримечательность — завод по производству натто. Театр в такой маленькой деревне — непозволительная роскошь. Для представления каждый год переоборудуют местный синтоистский храм.
В 8 утра в храме уже полно людей, в основном тех, кому за 50. Женщины таскают доски для настила, выступающего прямо в зрительный зал. Они укутаны платками, на носу очки с толстыми стеклами, замерзшими от холода. Мужчины спорят, в каком порядке устанавливать стропила. Несколько человек усердно ворочают лопатами снег, пытаясь докопаться до твердой земли.
Кажется, они чересчур взволнованы предстоящим событием. Организатор же стоит с совершенно невозмутимым видом. Он единственный здесь в костюме и в галстуке.
«Скоро успокоятся», — говорит он.
«Вы тоже будете играть?»
«Нет! — смеется он. — В пьесе принимают участие только те, кто родился в Куромори. А я здесь с 4 лет. Родился в 10 милях к югу».
Однако именно он выбирает пьесу и приглашает актеров. А ведь ролей почти 30. Так что дело это нелегкое, особенно в это время года и при таком морозе.
«Народ соглашается играть в спектакле только ради саке, которое разливают после репетиций», — смеется он.
Меня бы ему одной бутылкой горячительного завлечь не удалось. Ведь ради этого придется выучить несколько часов диалогов на почти непонятном языке. Однако сложнее всего найти троих субтильных мальчиков-подростков, которые согласились бы играть роли прекрасных девушек со всем из этого вытекающим: толстым слоем грима, цветочными кимоно и розовыми бумажными зонтиками. В традиционном театре кабуки все роли играют только мужчины, хотя само это искусство возникло именно благодаря женщине.
В 1603 году синтоистская жрица по имени Идзумо-но-Окуни исполнила в Киото намеренно откровенный танец, доведя зрителей до дикого экстаза. Ее примеру последовали другие, добавляя к рискованному выступлению комические скетчи и эротические сцены. Самые предприимчивые актрисы пользовались возбуждением зрителей и по совместительству оказывали им интимные услуги. Это не понравилось сёгунату правителя Токугавы, и в 1629 году женщинам запретили принимать участие в кабуки. Все женские роли отдали мужчинам, которые достигли в изображении противоположного пола таких высот изящества и совершенства, что даже гейши начали просить у актеров совета в вопросах моды и этикета. Вскоре труппы кабуки стали выступать по всей стране, а в бедных деревнях, где развлечений было не так уж много, начали ставить собственные представления. Кое-где, как в Куромори, традиция прижилась и процветает по сей день.
Начало пьесы через 48 часов, и вся деревня при деле. В углу сидят 2 старушки, обложившись отрезами ткани, которые волочатся по полу, как широченные кринолины. Они отклоняются назад и вытягивают руки, продевая нить в иглу, прибирают ткань и делают 1 из 10 000 идеальных стежков.
Так как никто не хочет отращивать самурайский хвостик или выбривать кружок посреди макушки, в ход идет несколько коробок париков. 2 парикмахера работают с превеликим усердием, вытряхивая из облезлых шиньонов мышиный помет и втирая в искусственные волосы специальное масло. Женщины выстроились в линию и вытаскивают из чулана длинные бруски пенопласта. Пенопласт предназначается для зрителей: сидеть придется на снегу.
Вся стена увешана фотографиями. На одном из снимков изображена вся труппа, действие спектакля происходит как будто напротив заснеженного кладбища. Я присматриваюсь повнимательнее, и оказывается, что надгробия — это на самом деле зрители, съежившиеся, как эскимосские собаки в буран. Похоже, все настоящие самураи сидят в зрительном зале.
Вечером возвращаюсь в промозглую комнату гостиницы и читаю средневековые японские пьесы. Весь пол прожжен сигаретами, но я это едва замечаю. Японский Шекспир Тикамацу переносит меня в параллельный мир, возникающий из ниоткуда на фоне голых стен и облупленной краски.
Героиня пьесы — храбрая Масаока, кормилица, пожертвовавшая жизнью собственного ребенка ради спасения Цурутиё, сына хозяина и повелителя. В первой сцене отец Цурутиё вынужден отойти от дел преждевременно — сказываются годы беспутной жизни. Титул принимает его юный сын. Такая ответственность ставит мальчика в очень опасное положение, и Масаока под предлогом болезни держит его на женской половине.
Масаока обучает своего сына пробовать еду маленького господина Цурутиё, которая может быть отравлена. Она готовит пищу, раскладывая рис в чашечки для чайной церемонии, чтобы мальчикам не доставалось слишком много и они всегда были немного голодны.
Злодеи к тому времени избавляются от всех членов семьи, кроме маленького Цурутиё. Они подсылают шпионку — жену высокопоставленного слуги — с отравленными пирожными. Сын Масаока набрасывается на еду первым, как его и учили, и съедает одно. Яд действует немедленно; мальчик падает на пол и корчится в муках. Злодейка достает нож и убивает его, чтобы скрыть свое отвратительное предательство. Даже глядя, как умирает ее сын, Масаока остается бесстрастной. Ее спокойствие вводит заговорщиков в заблуждение, и они начинают думать, что она поменяла мальчиков местами и им все-таки удалось умертвить Цурутиё. Они решают, что Масаока на их стороне, и вручают ей тайный свиток с именами всех преступников.
Оставшись в одиночестве, Масаока предается горестному плачу. Злодейка втайне наблюдает за ней. Она бросается на Масаока, но та без промедления наносит удар ножом.
В тот самый момент появляется огромная крыса и хватает свиток. В конце концов возникает мужчина со свитком в зубах и исчезает в небе.
Конец истории, признаться, недоработан, но он хотя бы не такой зловещий, как в «Двойном самоубийстве в Сонэдзаки». В этой пьесе речь идет об Охацу, куртизанке из знаменитого чайного домика в Киото. Она тайно влюблена в Токубэи, служащего из соседнего магазина. Токубэи не выходит на работу уже несколько недель. Охацу переживает, но не подает виду.
Наконец Токубэи появляется с плохими вестями. Его дядя так доволен его работой, что договорился о женитьбе юноши на молодой наследнице. Токубэи хочет отказаться от предложения, но его жадная мачеха уже приняла богатое приданое от родителей невесты.
Токубэи с трудом уговаривает мачеху вернуть приданое. По дороге домой он встречает старого друга, который сильно нуждается в деньгах Токубэи соглашается дать ему взаймы при условии, что долг будет выплачен через 3 дня. Друг берет деньги и исчезает. В конце концов дяде юноши приходится выплачивать приданое, а Токубэи приказывают уехать из Киото и никогда не возвращаться.
В этот момент появляется непутевый друг и отрицает, что Токубэи когда-либо давал ему взаймы. Он говорит, что расписка якобы подделана. Отчаявшийся Токубэи нападает на него, и начинается драка.
Позднее предатель приходит в чайный домик Охацу и пытается выкупить ее теми же деньгами, которые украл у ее возлюбленного.
Под покровом ночи Охацу выходит из комнаты, одетая с ног до головы в белое и сжимающая в пальцах острую бритву. У входа в чайный домик она встречает Токубэи, и они уходят, чтобы вместе покончить с собой. После их побега дядя юноши узнает правду о том, что произошло. Но Токубэи и Охацу не подозревают о том, что их репутация оправдана и уходят в свое последнее путешествие в лес Сонэдзаки. Там Токубэи закалывает Охацу, после чего убивает себя.
Сюжеты пьес могут показаться абсурдными, но в XVIII веке представления кабуки были сродни сегодняшним выпускам новостей. Прослышав о свежем местном скандале, драматурги меняли имена и даты, и через несколько дней пьеса была готова. Как и Шекспир, Тикамацу писал о проблемах простых людей, приукрашенных для эффекта парой отрубленных голов, потерянными мечами, проданными в публичный дом женами, реками саке и крови. В основном персонажи разрывались между мучительными требованиями долга и обязательствами, с одной стороны, и эмоциями и личными стремлениями, с другой стороны. Положительные герои необязательно должны были обладать высокими моральными качествами, на первом плане всегда стояла верность господину. Редко кто доживал до последней сцены, подпорченную репутацию по большей части удавалось восстановить лишь посмертно. Особенно доставалось женщинам (точнее, мужчинам, игравшим женские роли): то жене приходилось продать себя в публичный дом, чтобы оплатить долги мужа или спонсировать его очередную вендетту; то любимая подруга соглашалась выйти за отвратительного старика, чтобы ее возлюбленный смог вернуть меч, хранившийся в его семье поколениями. Способными на такие геройства женщин делали беспрекословное подчинение конфуцианским законам и полная зависимость от мужчин.
В 3 часа ночи моральные ценности феодальной эпохи уже становятся для меня само собой разумеющимися. Конечно, Масаока должна была пожертвовать жизнью сына. Это был единственно правильный выход. Завтра я приду в себя, но сегодня все кажется абсолютно логичным.
День премьеры. Храм набит битком. Такое впечатление, что костюмы и парики примеряет половина деревни. Может, кроме меня, зрителей и не будет?
Дети в подсобке: им гримируют личики, руки и ноги. Мамы крепко завязывают банты у чад на талии, покрывают руки и ноги толстым слоем розовой краски, красят угольно-черным губы и глаза.
Старушка, все эти дни шившая костюмы, наконец уснула, прислонившись к стене. Голова склонилась на грудь, руки спокойно лежат на коленях. Между указательным и средним пальцами по-прежнему зажата игла.
На втором этаже курит один из главных актеров. Его голова обтянута резиновой шапочкой, лицо покрыто бело-голубой краской. В Куромори он выступает уже 20 лет. Начинал подростком и не хотел играть, как все, но с тех пор прошел долгий путь.
Он вынимает сигарету изо рта.
«Когда-нибудь я стану великим актером, как Дансиро!»
Его глаза сверкают, точно он на секунду переносится из маленькой заснеженной деревни на огромную сцену кабукидза в центральном Токио.
«По профессии я торговец. Где еще мне доведется разыгрывать произведения искусства на настоящей сцене, перед живыми зрителями?»
Он прав. В большинстве японских театров кабуки актеры проходят долгое и строгое обучение. По правде говоря, оно такое долгое, что начинать нужно в детстве, прежде чем ребенок научится ходить. Знаменитые династии актеров кабуки насчитывают по 17 поколений. Семейные секреты актерского мастерства передаются от отца к сыну — совсем как у мастеров самурайских мечей или у ремесленников-гончаров.
Актер, играющий главную детскую роль, — сын нашего торговца. Может, и у него в семье зародилась актерская династия?
«Ничего подобного. — Он смущенно отводит глаза. — Я всего лишь торговец». Но украдкой все же смотрит на сына, который одевается, выучивая последний диалог. Гордая родительская улыбка озаряет его лицо.
Я спешу на улицу, чтобы занять хорошее место на пенопластовой подстилке. Зал постепенно наполняется людьми. Зрители или в возрасте, или, наоборот, совсем дети. Они снимают обувь, выставляют на снег бутылки саке и термосы с зеленым чаем и готовятся провести долгий день на морозе.
Я вспоминаю предостережения Адама: «Запомни самое главное; не смейся над преувеличенными жестами, дурацкими костюмами, вульгарным гримом и гипертрофированно писклявыми голосами. Не переживай, что не понимаешь ни слова из диалогов, — их никто не понимает. В кабуки сюжет развивается медленно и не всегда имеет смысл. Выучи его заранее, хотя обычно актеры играют только свои любимые сцены. Оденься потеплее».
Адам смотрит мне в глаза: внимательно ли я слушаю? «Мой любимый момент в кабуки — это когда актер принимает гипертрофированно выразительную позу, косит глаза и стоит так несколько секунд».
Раздвигается занавес.
Девушка отвергает поклонника, тот впадает в ярость и убивает ее. Молодой герой Ясуносукэ клянется отомстить. Он убивает злодея и бежит из города. Конец первого акта. Он длился 3 часа.
Пальцы прилипли к камере. Отдираю их вместе с кожей. Ладони окоченели и побелели. Пьеса продолжается. Я сверяюсь блокнотом: похоже, актеры решили пропустить второй акт.
Содержание третьего акта: наш герой Ясуносукэ вырос и стал алкоголиком. До него доходит слух, что друг попал в беду. Он спешит на выручку («спешит» — в стиле кабуки), но приезжает слишком поздно. В приступе ярости, напоминающем эффектно поставленный танец, Ясуносукэ убивает 19 злодеев. Конец спектакля.
Начиная с полудня идет снег.
Завтра настил уберут, а пронумерованные доски отправятся обратно в чулан. Потные парики погрузят в деревянные коробки вместе с промасленными расческами. Пенопластовые подстилки переберутся на чердак, а деревянные мечи — все разом в большую бочку.
Но в эти 2 дня вся жизнь в Куромори сосредоточена вокруг храма. Жителей притягивает сюда, точно гигантским магнитом. Маленькая деревня становится не просто скоплением домов с заводом по обработке соевых бобов посередине. Ее жителям выпадает возможность сбросить груз повседневных правил и обычаев, надеть самурайский парик, повесить на пояс сверкающий меч и пройтись туда-сюда по сцене. Они ненадолго становятся звездами — как Рэндзан, барабанщик тайко. И для этого не надо годами усердно учиться. В эти дни жители Куромори могут размахивать руками и принимать эффектные позы, им под силу умертвить 19 злодеев всего за 2 минуты. Серость и предсказуемость настоящего сменяется драматическим прошлым, эпохой самурайских мечей и чести, самопожертвования и героических поступков. Ради этого стоит поучить диалоги и пару дней постоять на морозе.
И возможно, тот маленький мальчик когда-нибудь захочет стать актером кабуки, как папа.
