ГЛАВА 12
Патриарх Уанчако

Мы оказались на перепутье. Капак нган – основная тропа – спускалась к югу по хребту Анд из Кахамарки в Куско. Вторая тропа вела на запад, через предгорья Анд, и соединялась с береговой тропой инков в Чан-Чане, бывшей столице древнего королевства чиму.

Меня манило солнце и морской ветер. И чиму – цивилизация, чьи инженерные и культурные достижения способны были соперничать со свершениями инков. Но между Кахамаркой и морем лежала широкая полоса сухой пустыни.

Побережье Перу – длинная полоса песка и скал. Параллельно побережью несет свои холодные антарктические воды Перуанское течение – на север, почти до самого экватора. Береговой ветер всегда дует на материк, понижая температуру воздуха на суше. Результат – мягкий климат и малое количество влаги, поступающей из океана. Анды на востоке служат барьером, защищающим сушу от дождей. Однако течение, препятствующее выпадению осадков, дарит береговой зоне одно из главных преимуществ, поднимая холодную воду из глубин в верхние слои океана и формируя один из богатейших источников морской жизни на земле.

Порой в бесконечные пески врезаются долины, отводящие воду с высокогорных Анд, впитывающие ее как губка и возвращающие ее в океан. Эти оазисы – плодородные долины рек, с изобилием продовольствия и пресной воды – заселялись в первую очередь. В результате возникли самые развитые цивилизации Южной Америки, например такие, как государство Чимор.

Возникновению Чимора предшествовала другая древняя культура, достигшая зенита в начале VII века нашей эры на берегах реки Моче, там, где сейчас расположен город Трухильо. Моче были развитым и воинственным народом; они завоевали несколько соседних долин и построили ирригационные каналы, способные поддерживать жизнедеятельность пятидесяти тысяч человек. Они охотились на морских львов с тростниковых лодок и на оленей, спускавшихся к водопою. Моче создали систему речного орошения, тянувшуюся на много миль по бесплодной пустыне. Они держали в домах собак и выращивали бобы, кабачки, маис, арахис и перец. Торговля лазуритом привела их далеко на юг, в Чили, а экзотическими позвоночными раковинами – на север, в залив Гуаякиль в Эквадоре. Моче довели до совершенства технику гальванизации, что позволяло им покрывать позолотой предметы из меди. Хотя у них никогда не было письменности, они были одержимы идеей сохранить подробные сведения о своей цивилизации для потомков. Прекрасные скульпторы и ремесленники, они использовали свои великолепные навыки, чтобы составить почти фотографический отчет о своей повседневной жизни. Тонкие чернильные рисунки ужасающих церемоний кровопускания. Вооруженные воины в конических шлемах с гребнями и сверкающих туниках. Мужчины и женщины, предающиеся сексуальным забавам во всех мыслимых позах. Отрубленные головы. Флейты Пана и свирели.

Керамические изделия моче были покрыты таким детальным орнаментом, что благодаря ему стали известны даже болезни, от которых они страдали: венерические инфекции, слепота и, возможно, рак.

А потом, где-то между 650 и 700 годами нашей эры, моче настигла катастрофа. Ливневые дожди, вызванные Эль-Ниньо, смыли их ирригационные каналы, вызвав повсеместный голод. Цивилизация моче канула в бездну. Но, как оказалось, ненадолго.

Через два столетия моче восстали из пепла, возродившись как государство Чимор. Ранние постройки столицы чиму Чан-Чан относятся к 800 году нашей эры. Со временем чиму превратились в самое крупное государство, правившее в Перу до прихода инков. Они завоевали почти тысячу километров (шестьсот двадцать миль) береговых территорий и построили Чан-Чан: прекрасный город с обнесенными стеной храмами, мавзолеями, парками и искусственными лагунами.

Его население почти целиком состояло из ткачей, кузнецов и гончаров.

Чимор процветал, когда инки начали свою великую экспансию. Конфликт был неизбежен. Медленно и непреклонно армии инков продвигались по пустыне, которая не оставляет следов. Но как оказалось, военные действия даже не понадобились. Та самая река, что дала чиму жизнь в пустыне, стала причиной их краха. Император инков Тупак Юпанки попросту отрезал поступление воды в столицу Чан-Чан, и чиму сдались без боя. Когда империя поглотила государство, его технологические достижения распространились по всей стране.

Я была всего в пяти милях от Чан-Чана и с трудом передвигала ноги по беспощадно спаленной солнцем сухой полоске песка, когда набрела на остатки тропы инков. Хотя от некогда высоких стен почти ничего не осталось, сама тропа была хорошо видна. Шириной в тридцать футов, она тянулась прямой линией до горизонта, как доисторическое шоссе. В конце тропы было море.

Уанчако – крошечная точка на северном побережье Перу. Симпатичный городок – пляжи с белым песком, пена прибоя, загорелые до черноты рыбаки, и лодочки из камыша-тоторы. Они были почти точной копией древних суденышек с орнаментом моче, датирующихся 600 годом нашей эры. У них были изящный конусообразный нос и усеченная корма. Рыбаки называли их кабайитос – маленькие лошадки, – ведь именно на лошадок они были похожи, когда скакали по набегающим волнам. В легенде говорится, что кабайитос – потомки лодки из пробковой древесины, которая привезла основателя династии чиму Такаюнаму к перуанским берегам.

Я приехала в Уанчако, чтобы узнать о старинных лодках от рыбаков, которые до сих пор плавали на них. Я также надеялась (втайне), что мне удастся построить собственную маленькую кабайито и научиться ею управлять.

Эльвира была владелицей хостела в Уанчако, который носил вполне соответствующее название «Кабайитос де Тортора». Энергии у нее было через край, как у щенка лабрадора, и обаяния не меньше. Узнав о цели моего прибытия в город, она тут же свела меня с рыбаком по имени Бусо. Он был патриархом пляжа Уанчако. Я застала его за починкой сетей, в окружении четверых из восьми сыновей. У Бусо была мускулистая грудь, он носил очки и был очень силен, хоть и не обладал скульптурными изгибами и резными рельефами, как у культуристов. Я легко могла представить, как он заходит ко мне на кухню, берет холодильник и уносит его, посвистывая себе под нос.

Рыбаки собрались вокруг нас, почтительно прислушиваясь к разговору. Я знала, что, если Бусо откажется работать со мной, можно собирать вещи и отправляться домой. Я поведала ему о своей мечте построить лодку и рассекать на ней волны.

Он молча выслушал меня и покачал головой.

– Женщины, – ответил он, – не выходят в море.

Я попыталась заставить его передумать, подключив все свое обаяние и харизму, но потерпела полный крах и тогда втихую предложила денег. Бусо пощелкал языком, глядя на океан, и, наконец, сказал, что можно сделать и исключение.

Он ушел со стопкой банкнот в руке. Очевидно, в обязанности рыбака-патриарха входило не только знание капризов океанских волн.

Я занималась греблей и даже сплавлялась на каяке, будучи студенткой колледжа. Кабайитос на первый взгляд выглядели неустойчиво, но принцип управления вряд ли сильно отличался. Я залезла в углубление в корме и взяла весло – расщепленную бамбуковую палку со срезанными перегородками. Я направила лодку в прибой, в восторге от того, как она качается на гребнях волн. Все шло хорошо, пока я не развернулась, чтобы оседлать первую волну по пути к берегу. Длинный корпус делал движение вниз по вспененному гребню почти нереальным. При малейшей возможности мой морской конек поворачивался на девяносто градусов и катился как бревно. Бамбуковое весло лишь замедляло неизбежный исход, натирая мои нежные ладони. Несколько неудачных попыток – и появился Бусо; он медленно плыл по ледяной воде. Перепрыгнув в мою лодку, он отобрал весло и сказал, что я сижу в углублении, куда обычно сваливают пойманную рыбу.

В умелых руках Бусо лодка рассекала океанские волны, как скальпель хирурга. Он вывел ее дальше от берега к большим волнам, затем прыгнул через борт и указал мне направление к берегу, по-отечески улыбнувшись.

Я поймала последнюю волну, благополучно вынесшую меня на берег. Бусо вышел из воды; он дрожал. Подхватив лодку весом двести пятьдесят фунтов, он взвалил ее на плечо и ушел.

Я взяла весло и побежала следом.

– Завтра, – сказал он, сдавленно дыша под весом кабайито, – мы построим твою лодку.

Наутро мы с Бусо и его сыном Карлосом отправились за тростником. Мы шли над отметкой прилива, где песчаная кромка резко обрывалась, превращаясь в ряд глубоких, вырытых вручную ям – каждая размером с плавательный бассейн. В них росли мясистые зеленые стебли камыша-тоторы. В каждой яме — поса – произрастало достаточно камыша, чтобы в год построить пять кабайито. Это было неплохо, ведь в среднем лодка имеет срок жизни лишь несколько месяцев, прежде чем ежедневная борьба с океаном возьмет свое.

Бусо вручил мне косу, и я с опаской ступила в густую болотную жижу. Стебли нужно было срезать под углом не выше двух дюймов над уровнем воды, оставляя позади зловещие острые колья, точь-в-точь как в ямах-ловушках времен войны с Вьетнамом. Я шла вперед, стоя по колено в грязи, срезая тростник и сваливая его в кучу. Что-то скользнуло по моей ноге.

– Здесь кто-нибудь водится? – спросила я Карлоса, с трудом делая вид, что меня это не очень-то и волнует.

– Крабы, – ответил он. – Ну и змеи бывают.

– Какие змеи?

Он кивнул подбородком в сторону океана, не прекращая работы.

– Морские. Их приносит приливом.

Морские змеи – самые ядовитые в мире. Я поджала пальцы ног и продолжила срезать тростник.

Накосив три больших снопа, мы перенесли их на песок и разложили на солнце. Обычно процесс сушки занимал две недели; сочные зеленые стебли твердели и постепенно обретали цвет спелого маиса. Но Бусо явно не хотел, чтобы мы так долго путались у него под ногами, и сразу отвел нас к куче уже подсохшего камыша чуть дальше. Мы собрали и почистили стебли, а затем отнесли их обратно на узкую улочку, где стоял дом Бусо.

За входной дверью был не дом, а кроличий садок: два этажа крошечных клетушек и огромная кухня, способная накормить целую армию. Собственно, так и было: семеро из десяти детей Бусо по-прежнему жили под его крышей. Все сыновья, кроме двоих, стали рыбаками, а две дочери вышли замуж за рыбаков. У кого-то была уже своя семья; кроме этого, в доме жили несколько сирот, которых Бусо подобрал на пляже, точно доски, выброшенные на берег. Он шепотом считал: «Двенадцать, четырнадцать, восемнадцать, двадцать три,» Всего двадцать пять ртов, которые нужно было ежедневно кормить. Чтобы свести концы с концами, он держал маленький огородик чуть дальше от берега и свинью в кирпичном загоне рядом с кухней.

Вышла его жена – теплая, кругленькая, молчаливая и все успевающая.

– Королева Уанчако, – нежно говорил он о ней. Ее глаза при этом исчезали в складках улыбки.

Карлос сунул два пальца в рыбьи глазницы и помахал тушкой перед носом четырехмесячного малыша, сидевшего в детской коляске.

– Учите следующее поколение рыбачить? – спросила я.

– Нет, нет, – ответил он, поспешно бросив рыбину в кучу. – Это же девочка.

В гостиной висела одна черно-белая фотография – маленький мальчик в миниатюрной тростниковой лодке.

– Вы рано начали, – заметила я, узнав в четырехлетнем рыбаке Бусо – те же широкие скулы, та же улыбка. Тот кивнул.

– Доучился до третьего класса, а потом – в море.

– Почему? – спросила я, ожидая услышать историю о финансовых затруднениях или семейной трагедии.

– Никогда не хотел учиться, – ответил он, пожав плечами. – Мне больше нравилось море. Грести на лодке. Плыть по волнам. В море я всегда знал, что делать.

Его равнодушие к урокам не прошло незамеченным для учителей, которые регулярно вызывали его на ковер. «Разве ты не хочешь стать врачом, юристом, профессионалом?» – спрашивали они. «Я и есть профессионал, – отвечал я. – Я рыбак».

За годы, которые другие провели, зубря Платона и извлекая квадратные корни, Бусо изучил океан и все его переменчивые настроения. Он узнал все о рыбе, что плавает там, где кончаются волны, и о штормах, накатывающих иногда из-за горизонта и обрушивающихся на берег с яростью разгневанного бога. И постепенно его начали уважать за понимание океанских глубин. Теперь ему было шестьдесят; с толстыми пальцами и глазами, которые уже подернулись молочной пленкой от постоянного созерцания сверкающих вод, он был бесспорным мастером, патриархом моря.

Мы позвали троих его сыновей и вышли на улицу строить лодку. Их движения были армейски выверенными; лишь годы изготовления и ремонта недолговечных суденышек могли привести к такой точности. Один из сыновей сортировал камыши на длинные и короткие, другой сидел в сторонке и вырезал бамбуковое весло. Бусо и его старший сын Карлос оборачивали пучки стеблей истрепанной бечевкой со старой лодки. Они ходили кругом, туго затягивая каждую связку, пока их руки не побелели и бечевка не отпечаталась на их мозолистых пальцах. От моих предложений помочь они лишь отмахивались.

– Женщины не строят лодки, – бурчал Бусо.

Под их умелыми руками постепенно вырисовывались грациозные линии кабайито. Короткие пучки укладывались с внутренней стороны длинных, и две половинки соединялись веревкой. Немногим больше часа – и лодка была готова.

Бусо согласился на все мои условия, кроме одного: так и не пустил меня рыбачить с мужчинами. Сначала он решил посмотреть, как я несу свою лодку к воде. Потом я должна была успешно проплыть на ней по высоким волнам.

Пляж находился в целых трех кварталах. Моя новенькая лодочка весила почти вдвое легче, чем промокшие кабайито после захода в море. И все же ее вес был почти сто сорок фунтов, а длина – два моих роста.

Бусо поправил мою спину, как нужно, и помог поднять и установить лодку на плече. Ее передняя и задняя части были идеально уравновешены. Я вдруг поняла, что, несмотря на упрямую позицию по отношению к женщинам и рыбалке, Бусо на самом деле хочет, чтобы у меня все получилось.

А дальше было легко.

Мое первое плавание. Я выплыла на глубину и приготовилась сразиться с прибоем. Подождала, пока набежит средняя волна – достаточно большая, чтобы произвести впечатление на Бусо, но и не слишком большая, чтобы дело окончилось гипсом. Оседлала лодку – недаром ее называли «лошадкой» – и с силой вцепилась ногами. Ничего не произошло. Волна прокатилась мимо. Собравшиеся на берегу цокали языками и качали головами.

Я попробовала еще – на этот раз на большей волне. Ничего. Украдкой проверила, не бросил ли кто за борт якорь. Оказалось, якорь все же был – мои ноги. Они так мощно тормозили лодку, что ее словно привязали к столбу.

Тогда я подобрала стопы и вытянула их вперед. Центр гравитации при этом поднялся так высоко, что следующая волна неизбежно должна была вынести лодку к берегу. Я попробовала еще раз. И еще. Когда, наконец, кабайито задвигалась в нужном направлении вместе со мной в качестве штурмана, я получила ускоренный курс обучения по теме «как не надо управлять лодкой».

Два часа я барахталась в прибое. Бусо стоял на берегу, широко расставив ноги и заложив руки за спину; он то качал головой, то улыбался, как гордый родитель.

Лишь оказавшись на берегу и столкнувшись лицом к лицу с шеренгой рыбаков, цокающих языками, я поняла, какой переполох вызвала.

– Не обращай внимания, – проговорил Бусо и хлопнул меня по спине. – Завтра поедем на рыбалку!

В четыре утра я уже сидела в кабайито, отчаянно пытаясь не врезаться в другие лодки и побороть тошноту. Сын Бусо орудовал веслом. В конце концов, я решила не ехать на рыбалку на своей новой лодке. Это бы был самообман чистой воды. Одного только взгляда на мощные бицепсы и мускулистые плечи рыбаков было достаточно, чтобы понять: одна я доплыву до места рыбалки лишь через день после того, как они забросят сети.

Море за линией прибоя было зеркально-гладким. Утренний туман лежал на воде плотной тяжелой завесой; небо и море превратились в сплошное серое пространство, в котором мы плыли, словно в пузыре, как мне казалось, бесконечно, без направления и цели. Я чувствовала себя глупо, сидя в углублении, куда обычно складывали рыбу, словно была ненужным грузом. И наблюдала за Бусо, который с легкостью вел лодку по воде. Казалось, ему совсем несложно двигаться на одной скорости с сыновьями. Наверняка они им гордились.

Его сын Карлос улыбнулся, подтверждая мои мысли, но добавил:

– В прошлом году он чуть не погиб. С тех пор мы его одного не отпускаем.

Как-то утром Бусо вышел в море в одиночестве, несмотря на то что накануне вечером захворал. С ним случился внезапный приступ рвоты и диареи; его так трясло, что он на миг потерял сознание и упал за борт. С трудом забравшись обратно в лодку, он лежал там, дрожа от холода, пока не взошло солнце.

– У него совсем не осталось сил; даже весло едва мог поднять. Доплыв до берега, тут же упал без чувств. Нашли его на пляже. Оказалось, холера. Целый месяц болел.

– А он знает, что вы за ним присматриваете?

Карлос глянул на меня через плечо, улыбнулся и покачал головой.

– Мы незаметно, по очереди. Нас же семеро.

В клубящемся тумане начали вырисовываться невнятные силуэты других рыбаков. Все стояли на якоре кормой к волнам; конусообразные носы колыхались по маслянисто-гладкой воде. Бусо с Карлосом развернули длинную сеть и закинули ее меж своих лодок. Мы медленно поплыли по ветру, таща сеть за собой. Бусо приветствовал других рыбаков, подшучивал над их уловом, родственниками и лодками. Я потянула за сеть, скорее чтобы подразнить его, чем сделать что-то полезное. Он автоматически хлопнул меня по руке.

– Женщины, – сказал он громко, чтобы другие рыбаки услышали, – жарят рыбу, а не ловят ее.

– Пап, кажется, я сирену поймал! – крикнул Карлос и тем самым навсегда покорил мое сердце. Может, в следующем поколении рыбаков Уанчако уже не будет таких безнадежных шовинистов?

С другой стороны, мой зад замерз от сидения в ледяной воде, а руки посинели от холода. Возможно, не такая уж это плохая идея – возиться у теплого очага и жарить рыбу.

Лодка Бусо называлась «Маэстро» – учитель, а Карлос был «Учеником». Они с Бусо работали почти в телепатической тишине. Если Бусо и отдавал приказы, то неслышно, и Карлос подчинялся без малейшего колебания. Бусо не скрывал своей гордости за сыновей, мастерски обращавшихся с лодками. Его жизнь была полна радости, которую редко встретишь на лицах офисных клерков и работающих родителей, чьи дети предоставлены сами себе. И я подумала, что, несмотря на холеру, несмотря на предостережения школьных учителей, Бусо, пожалуй, все же сделал правильный выбор. У него было то, о чем в той или иной степени мечтает каждый из нас.