Глава 7

У Юстаса десять лошадей. Он первым признается, что столько лошадей для маленькой фермы – абсурдное излишество и баловство, но ничего не может поделать: слишком уж животные хороши.

Меня с детства окружали лошади. Я росла среди людей, которые умели с ними обращаться. У дедушки были в конюшне чистопородные скакуны, а я работала на ранчо, хозяин которого содержал в идеальной форме семьдесят пять коней, не прикладывая к этому видимых усилий. Но что касается врожденного дара общения с лошадьми, никто из них не мог сравниться с Юстасом. Лошади его слушали. Они следили за каждым его шагом. Когда он гулял по пастбищам, лошади прекращали щипать траву и провожали его взглядом. Они замирали, словно ждали, когда он что-нибудь скажет: гарем преданных наложниц, горстка девиц на выданье, которые надеялись, что он их заметит.

И это особенно удивительно, если учесть, что в детстве Юстас вообще не видел лошадей, а первый конь появился у него всего десять лет назад. Юстас долго оттягивал этот момент – ведь лошади требуют особого ухода, а для их содержания нужна большая территория и немало денег. Когда живешь охотой и собирательством, самому прокормиться легко, а вот кормить еще и лошадь – это сложнее. Но он всегда знал, что однажды у него будет конюшня. Это тоже входило в его грандиозный план. К примеру, он купил старинную тягловую косилку еще за несколько лет до того, как у него появился луг, который нужно было косить, или лошадь.

Когда он наконец расчистил на Черепашьем острове большую площадку под пастбище, он приобрел у соседа-фермера большую старую кобылу першеронской породы, чтобы учить детей кататься и возделывать землю. Лошадь была медленной и неуклюжей, но даже рядом с этим унылым существом у Юстаса закипала кровь. Ему хотелось большего. И вот он купил себе крепкую молодую тягловую лошадь по кличке Бонни и на ее примере научился понимать образ мыслей лошади, чувствовать ее тревогу, принимать решения за долю секунды и уверенно отдавать приказы. Нашел он и двух учителей-коневодов – старожила гор, фермера по имени Хой Морец, который мог укротить любую лошадь традиционными методами, и юного меннонита по имени Джонни Рул, умение которого общаться с лошадьми на интуитивном уровне Юстас считал непревзойденным. Юстас приезжал на уроки на своей лошади, а потом оставался и наблюдал, как Хой и Джонни работают с животными, смотрел и учился. Те считали его идеальным учеником: он был внимателен, талантлив и все схватывал на ходу, потому что интуитивно понимал значение старой народной мудрости «Бог дал человеку два уха и один рот, чтобы тот слушал и помалкивал».

С помощью Бонни Юстас возделывал землю и перевозил тяжести: лошадь была сложена как раз для такой работы. Это был настоящий буйвол в лошадиной шкуре, и Юстас не мог на Бонни нарадоваться. Но он также загорелся идеей совершить путешествие верхом на большое расстояние. Время от времени он седлал свою крепкую кобылу и уезжал в горы, чтобы прочувствовать, каково иметь лошадь в попутчиках несколько дней. Юстасу очень нравились такие приключения, но Бонни была предназначена совсем для других дел. Слишком уж она была медленной и неповоротливой. Тогда Юстасу и захотелось купить себе настоящую скаковую лошадь. Проворный мотоцикл, а не гигантский бульдозер, каким была Бонни. И вот, посоветовавшись с наставниками и получив их согласие, в 1994 году он купил Хэсти – чистокровного морганского скакуна, чемпиона по выносливости. Хэсти вполне соответствовал своему имени. К тому же, когда Юстас его купил, это было уже обученное животное. Бонни Юстасу приходилось учить самому, но Хэсти сам стал его учителем. Юстас учился внимательно и быстро, и вскоре он и Хэсти стали общаться на равных и притираться друг к другу как пара. Они вместе совершали длительные путешествия и спускались с гор на побережье Северной Каролины. Как Юстас и ожидал, ему пришлась по душе физически сложная задача поддерживать высокую скорость передвижения на неровной местности, когда нет никаких гарантий безопасности. Однако он не рассчитывал, что обычные американцы, которые встречались ему на пути, будут проявлять к нему такой живой интерес. Лошадь и романтика путешествия верхом притягивали людей больше обычного.

Реакция была удивительной и неизменной. Первого января Юстас проезжал по побережью через одну из бедных деревень Северной Каролины. Ветхие мрачные жилища, трейлеры, ржавые машины во дворе. Проезжая мимо одной из лачуг, он заметил во дворе какое-то оживление. Несколько десятков людей – все они были чернокожие и бедные – собрались на большой семейный праздник. В холодном январском воздухе ощущался аромат жареного мяса. Стены небольшой постройки гудели и тряслись от топота празднующих. Заметив Юстаса – грязного, бородатого, спустившегося с гор белого парня на лошади, с ружьем поперек седла, – люди засмеялись, захлопали в ладоши и стали кричать: «Давай к нам!» И вот Юстас заехал на лошади во двор, прямо в гущу семейного праздника. Его задушили в объятиях и приветствовали, как двоюродного брата, приехавшего издалека. «Родственники» столпились и по очереди начали просить прокатить их. У людей было столько вопросов! Все хотели знать, кто такой Юстас, что у него за утопические идеи и куда он едет. Его так накормили ветчиной, пирогами, капустой, кукурузным хлебом и напоили пивом, что он не мог пошевелиться, а потом отпустили восвояси, отправив ему вслед делегацию провожающих. Те кричали «С Богом!», пока не отстали.

Юстас полжизни потратил, пытаясь достучаться до каждого американца в отдельности и разрушить стену непонимания, и для него этот случай стал откровением. Эта незапланированная встреча принесла много радости, и он знал, что его никогда не позвали бы на праздник, не будь с ним лошади. Юстас исходил всю Америку пешком, исколесил автостопом, на товарных поездах и на машине – но, лишь путешествуя верхом, смог по-настоящему сблизиться с людьми. Так вот в чем секрет, подумал он.

И решил, что пора планировать конный поход через континент.

Юстас хотел объехать всю Америку на лошади и решил взять с собой своего брата Джадсона. Джадсон Конвей был прекрасным попутчиком – о лучшем и мечтать было нельзя. Но дело было не только в этом. Юстасу казалось, что ему и Джадсону, двум братьям, просто необходим некий грандиозный совместный опыт. Он вдруг понял, что все еще считает Джадсона маленьким мальчиком, беззащитным ребенком, который прячется в спальне с куклами героев «Звездных войн», и ему захотелось избавиться от этого стереотипа. Ведь Джадсон стал мужчиной. Он был охотником, наездником, бывалым путешественником и ковбоем. Юстас хотел собственными глазами увидеть брата во всех этих ипостасях и заодно пережить массу приключений, которые наверняка сблизят его с Джадсоном и позволят им, братьям, воспринимать друг друга на равных.

Стоит ли говорить, что Джадсон был в полном восторге. Мечтал ли он наплевать на жизнь в современном обществе и пересечь Америку верхом, как настоящий голливудский герой-бродяга с Высоких равнин? Еще бы! Джадсон просто загорелся затеей Юстаса, ему не терпелось испытать на себе «жизнь на грани, возможность оторваться от всего». Он выказал готовность уехать не медля – только его и видели бы. Покажите на Запад, скажите «Вперед!» – и он скроется в облаке пыли.

На том братья и порешили. Они даже придумали своему проекту название – стали Беспредельными ездоками. Разумеется, Юстас сразу же взялся за организацию. Рассчитал, сколько лошадей им понадобится, сколько денег взять с собой, какие ружья, сколько времени потребуется на всё про всё. Собрал карты, рассказы бывалых путешественников, совершивших долгие конные походы, чтобы по возможности быть готовым к любым трудностям. Разумеется, было почти невозможно точно представить, что ждет их в пути, поэтому важно было мудро составить маршрут, подобрать правильных лошадей и хорошо начать.

Юстас выбрал путь через южные штаты. Путешествие Беспредельных ездоков должно было начаться с Джекилл-Айленда близ побережья Джорджии, откуда они стали бы быстро продвигаться на Запад через Алабаму, Миссисипи, Луизиану, Техас, Нью-Мексико, Аризону и Калифорнию. План Юстаса заключался в том, чтобы избегать больших городов, а также стараться, чтобы их по возможности не арестовали, и не попасть под колеса грузовиков (мать Юстаса взяла с него обещание, что «малыш Джадсон» не пострадает). В общем-то, это был весь план. Скорость – вот главное, на чем следовало сосредоточиться. Путешествие не должно было быть неторопливой прогулкой. Юстасу хотелось испытать абсолютный предел своих возможностей, а также возможностей брата и лошадей и узнать, смогут ли они выдержать такой долгий путь при постоянном физическом напряжении.

И вдруг у них появился попутчик.

Джадсон в своем стиле разболтал о поездке всем кому ни попадя, и слухи дошли до его знакомой Сьюзан Климковски, уроженки Северной Каролины, работавшей с ним на ранчо в Вайоминге. Это была красивая, скромная, ужасно стеснительная, но на удивление выносливая девушка двадцати пяти лет от роду, и в том, что касалось опыта верховой езды, она могла заткнуть за пояс Юстаса и Джадсона, вместе взятых. Она была одной из тех, кто садятся в седло, еще не научившись ходить. Сьюзан не искала приключений, не пыталась произвести впечатление, не изображала из себя что-то особенное – просто известие о том, что двое ребят собираются пересечь всю Америку на лошадях, всколыхнуло в ней непреодолимую решимость. Она должна была поехать с ними, и точка.

Джадсон достаточно долго работал со Сьюзан в Скалистых горах и знал, что физические тяготы похода ей по плечу. Но всё равно сказал, что ей сначала нужно спросить разрешения у Юстаса. Поскольку Сьюзан была сообразительной девушкой и уважала Юстаса Конвея, она не стала по телефону сообщать ему о своем желании присоединиться к Беспредельным ездокам, а села на лошадь, поехала в горы, где он жил, и обсудила вопрос, сидя в седле. Другими словами, наглядно показала Юстасу, как будет вести себя в пути: ее вещи были собраны, она явно не боялась трудностей и только и ждала команды «Вперед!».

Это впечатлило Юстаса, и он сразу понял, что Сьюзан умеет обращаться с лошадьми. Если она считает, что ей это по силам, пусть едет. К тому же у Сьюзан был симпатичный фургончик с новеньким прицепом для перевозки лошадей, и Юстас посчитал, что им в путешествии это не помешает. Он знал, что можно проскакать через континент и без автомобильного эскорта, но также понимал, что подготовка отнимает всё их время и с каждым днем дел накапливается всё больше. А теплый компактный трейлер, где можно было бы хранить одеяла или перевозить раненых лошадей, уменьшит риск и облегчит напряженные приготовления. Правда, это и обременит их немного, так как Юстасу с Джадсоном и Сьюзан придется вести трейлер по очереди, потом автостопом добираться до того места, где они оставили лошадей, садиться в седло и ехать целый день. Верхом они будут добираться до того места, где припаркован трейлер, а утром снова совершать бросок туда и обратно. Это, конечно, обременительно, но стоит того.

Да, это того стоит. Итак, теперь их было трое. Три человека, четыре лошади, один фургон, один прицеп и целый континент в их распоряжении. Они отправились в путь в канун Рождества 1995 года, надев шапочки Санта-Клауса и смеясь, полные энергии и готовые к приключениям. И только тронулись в путь, как нашли на обочине непочатую бутылку «Бакарди». «Божье благословение, дар природы», – объявил Юстас, после чего они разделили бутылку на троих и поехали дальше.

Юстас ехал верхом на Хэсти. Сьюзан сидела в седле 12-летнего Мака – теннессийского прогулочного вороного коня. У Джадсона же были Шпора, красивая арабская лошадь серой масти, которую он купил на аукционе, и Шеф – конь, купленный специально для путешествия и названный братьями в честь легендарного деда, Шефа Джонсона.

«Бедняга Шеф, – сказал Джадсон в тот день, когда они купили коня. – Пасся себе всю жизнь на лугу и не знал, что его ждет. Скоро он поймет, что значит быть лошадью».

Ни один из участников путешествия, будь то человек или лошадь, не ведал, что их ожидает. («Мы просто не представляли, во что ввязались, – скажет Юстас потом. – Это факт».) В отличие от Джадсона и Сьюзан, которые все еще думали, что их ждет сплошное веселье, Юстас с самого начала был на нервах и не на шутку беспокоился. Он понимал, что им придется выживать. Но что бы ни произошло, Юстас был готов зафиксировать это для истории. Он взял с собой маленький диктофон и восемнадцать кассет и на протяжении всего пути вел аудиодневник. Отчасти он делал это, потому что записи в бумажном дневнике отнимали много времени. К тому же его ежедневный поток сознания, сохраненный на пленке, вызывает в воображении слушателя гораздо более живые картины, ведь его сопровождает пение птиц, шум проносящихся машин и стук копыт.

«В одной руке держу диктофон, в другой – поводья скаковой лошади. – Это второй день пути. – Видел потрясающие заросли бородатого мха, девочку в яркой куртке, которая забралась на высокую старую сосну, прессы для патоки, угольные печи, пальметто. На дороге много мусора: пластиковые стаканчики, картонные упаковки от пива, сигаретные пачки, бутылки, фантики, банки, еще бутылки, фольга… Просто удивительно, сколько здесь мусора. Но в двадцати – тридцати футах от дороги красота невероятная. Кроны, подсвеченные солнцем, гигантские сосны. Кажется, это монокультурный лес. Почва песчаная. Чувствую себя свободнее всех людей в Америке. Здесь, вдали от обязательств, так здорово. Как я хочу, чтобы больше людей вели такую простую жизнь».

Итак, Юстас документировал свой опыт, но к работе подключился и его внутренний этнограф. Ему хотелось пообщаться с простыми американцами, которых он встретит на пути. В последние годы его всё больше заботила проблема исчезновения местных диалектов по причине всепроникающего влияния средств массовой информации. Он был свидетелем этого процесса в своей родной низине, где аппалачские старожилы и их внуки, казалось, говорили на разных языках. У стариков по-прежнему сохранился выговор эпохи королевы Елизаветы (к примеру, слово sword, в котором w не произносится, они произносили, отчетливо выделяя w); они называли инструменты и животных устаревшими словами, которые вскоре вовсе забудутся, поскольку их молодые потомки уже все, как один, говорили, как нью-йоркские диджеи. Юстас обожает характерные подлинные диалекты и потрясающе их имитирует. Он знал, что это его последний шанс запечатлеть весь широкий спектр южных диалектов – ведь Беспредельные ездоки порой буквально заезжали к людям во двор. Закрытых дверей для трех путешественников не существовало; они провели линию через самый центр американской жизни: ни барьеров, ни границ, никаких ограничений. Они словно стали призраками, способными пройти сквозь стены. Проезжая мимо жилищ, они могли чувствовать запахи, прикасаться к жизни людей и заглядывать им в души.

На пленке у Юстаса есть запись разговора со стариком. Тот спрашивает:

– И что, сынок, у тебя за ферма?

– Ну, сэр, – ответил Юстас, – у меня есть примерно тысяча акров земли в Северной Каролине. В каком-то смысле можно сказать, что это примитивная и традиционная ферма, а также естественно-научный образовательный центр…

Но старик прервал его. Нет, нет. Ему не было дела до его фермы. Он хотел спросить, какое у него ружье. На пленке слышно, как Юстас со смехом вежливо объясняет.

Нравились ему и голоса чернокожих из Джорджии – например, голос одного старика, который сидел на крыльце и по просьбе Юстаса рассказывал о своем детстве в семье издольщика:

– Отец шел по дому и кричал: «Подъем, пацаны!» Электричества в доме не было. Он кричал: «Подъем!», а потом зычно добавлял: «Сказал же, хватит валяться!» В то время еще не было понятия «жестокое обращение с детьми», и мы знали, что лучше встать, потому что в папаше было аж 275 фунтов чистого веса, и когда он кричал «Подъем!», ничего не оставалось, как оторвать свой зад от матраса.

Разговорить людей было легко. Делу способствовал и романтичный внешний вид всадников. Юстас, высокий и худой, в старинном кавалерийском седле, дикий, бородатый, обычно с голым торсом и перьями в волосах, держался на лошади просто великолепно и даже не брался за поводья. Он был похож на дезертира из техасских рейнджеров, свободолюбивого воина, который потерял свой отряд и переметнулся к индейцам. Джадсон и Сьюзан щеголяли пыльными старомодными ковбойскими нарядами: кожаные краги, шпоры, поношенные ковбойские шляпы, длинные плащи-пылевики и банданы. И это лишь отчасти была игра на публику, ведь именно так принято одеваться, когда целый день едешь в седле под солнцем или дождем, держишь путь через кусты или в облаке пыли.

К чести Джадсона, он временами был готов пожертвовать своим ковбойским имиджем из практических соображений. В частности, взял в привычку надевать под краги обтягивающие лосины пастельного цвета, чем страшно пугал мужественных водителей грузовиков и деревенских парней, встреченных на пути. Но гладкая ткань защищала от ссадин, а если бесконечная езда надоедала, Джадсон просто снимал сапоги, надевал кроссовки и шел пешком несколько миль рядом с лошадью, разминая ноги.

Наездники притягивали взгляд, но основное внимание доставалось лошадям. «Где бы мы ни появлялись, – вспоминает Джадсон, – мы сразу оказывались в центре действия». В пригороде Атланты дети бежали им навстречу безо всякого стеснения и бросались гладить лошадей. Та же история повторялась в бедных деревнях Техаса, в семьях белых крестьян.

Даже в резервации апачей в Аризоне их встретили радушно. Резервация находилась в бесплодных, бедных землях, которые они хотели было объехать, потому что белые соотечественники еще за сотни миль предупреждали: не стоит рисковать жизнью и связываться с этими «безбашенными гадами апачами». Но Юстас, который был довольно хорошо осведомлен и в древней истории, и в нынешней политике, чтобы принять это предостережение всерьез, всё же решил не отступать от намеченного маршрута. Он так и сказал своим разнервничавшимся попутчикам: «Мы не станем менять маршрут из-за каких-то там расовых предрассудков. Разве это путешествие нас уже кое-чему не научило? Разве мы встретили хоть одного человека, который не отнесся бы к нам по-доброму? Черные, белые, латиноамериканцы – все были к нам добры. А если мы начнем избегать людей из страха, то уничтожим всё, за что якобы боремся. Вы, ребята, можете поехать и объездным путем, а я лично поведу коня прямиком через эту чертову резервацию – с вами или без вас. И мне плевать, даже если я получу пулю в голову».

И вот Беспредельные ездоки вместе двинулись прямо в резервацию апачей. И действительно, те оказались безбашенными гадами – сразу предложили им ночлег, еду и корм для лошадей.

Та же история повторялась в течение нескольких месяцев, даже когда они проезжали через городское гетто в Сан-Диего («Даже не думайте соваться туда!» – предупреждали их белые). Мексиканские детишки кубарем выкатывались на улицы и упрашивали покататься на лошадках, а их родители фотографировали путешественников, угощали их едой и желали им счастливого пути. По всей стране их встречали с одинаковым радушием. От одного округа к другому за ними следовали телекамеры и эскорт шерифа. По дороге от побережья к побережью они знакомились с мэрами и пасторами, которые выходили на площадь и приветствовали их от лица всех жителей города. В Америке поднялась волна гостеприимства и волнения.

Машины на дороге останавливались, водители выходили, подбегали к наездникам и задавали одни и те же вопросы: «Кто вы? Что делаете? Чем мы можем вам помочь?»

И все без исключения добавляли: «Мы хотим сделать то же, что и вы!»

И каждый раз Юстас отвечал: «Вы можете».

Их день начинался в четыре утра. Они приводили лошадей в порядок и пытались представить, где на протяжении следующих тридцати – пятидесяти миль раздобудут еду и воду для себя и животных. Ежедневно кто-нибудь из них отгонял трейлер на много миль вперед и возвращался в базовый лагерь автостопом; затем все вместе отправлялись в путь. Это отнимало много времени: иногда двум Беспредельным ездокам приходилось ждать часами, пока третий отважно пытался остановить машину в одиночку. Спать ложились не раньше полуночи. Темп езды был просто лютый. От постоянного сидения в седле все трое хромали, чувствовали себя разбитыми, но ни разу они не остановились и даже не перешли на шаг – только на рысь.

На длительных отрезках пути не всегда попадались кузнецы и ветеринары, и Юстас научился сам лечить лошадей и менять подковы. Он много раз видел, как подковывают лошадей, и решил, что и сам вполне способен это делать. Позвонил Хою Морецу, своему наставнику, горцу из Северной Каролины, и спросил, стоит ли подковывать лошадей самостоятельно в пути. Морец ответил категорично: «Не делай этого ни в коем случае. Ты умный малый, но не профессионал. Ты можешь научиться подковывать лошадей дома, на ферме, но вот на дороге слишком уж большой риск, слишком велика вероятность, что из-за твоего неумения животное получит травму». Совет был здравый, и Юстас был с Хоем согласен, но в конце концов не послушался старика, потому что все мы знаем: главное, чем руководствуется в жизни человек, это необходимость. Он должен был научиться, и научился. Кроме того, он сам делал лошадям уколы, давал лекарства, составлял рацион и постоянно наговаривал на диктофон свои наблюдения за их здоровьем.

«Сегодня Хэсти помочился темной кровью; боюсь за него… два раза упал, хоть кажется, что это невозможно, но так и было – прямо в грязь головой… Я завязал ему глаза и поводил по кругу, чтобы подготовить к переходу через мост. Если одна лошадь перейдет этот новый мост, сооруженный из металлических решеток, сквозь которые лошадь видит реку и потому очень боится идти, есть шанс, что остальные последуют за ней и мы будем в безопасности… В копыте у Шпоры застрял маленький камушек, поэтому ей было больно ступать… стараюсь следить, чтобы лошади не повредили связки: такие травмы нельзя оставлять без внимания».

Несколько раз на пути Юстас понимал, что нужны новые, не уставшие лошади. Тогда он останавливался и покупал или выменивал коней. Так у путешественников появились Кейджун, Толстяк Альберт, Черныш и Чавес. А также своенравный мул Питер Рэббит.

Питер Рэббит был родом из Миссисипи. Юстас давно хотел купить мула для Беспредельных ездоков – нужно было сильное вьючное животное. На пути он каждому встречному сообщал о том, что заинтересован в покупке. И в одном месте кто-то из местных жителей вспомнил, что неподалеку есть большая ферма, и владелец конюшни имеет животных на продажу. Фермер по имени Пирсон Гей оказался красивым, консервативным, элегантным южанином с ухоженными белыми усами, джентльменом в классическом смысле этого слова. Беспредельные ездоки позвонили ему с дороги и описали, какой мул им нужен. Пирсон согласился предоставить им ночлег в конюшне и обсудить сделку. Джадсон вспоминает: «Когда мы подъехали к ферме, заросшие и грязные, как какие-то засаленные хиппи, Пирсон в буквальном смысле отвернулся, чтобы не смотреть на нас. Это такой приличный дядька – клянусь, его чуть не стошнило от омерзения».

Но коневоды инстинктивно понимают друг друга – есть у них какой-то секретный код. И как Юстас сразу убедился, что Сьюзан Климковски умеет держаться в седле, когда она приехала к нему в горы на лошади, так же и Пирсон Гей в момент догадался, что эти ребята знают что к чему. Из скота у Пирсона был на продажу один зверь – здоровенный красавец мул, настоящий белый дьявол. Мощный, как бык. Звали его Питер Рэббит. Юстас, Джадсон и Сьюзан осмотрели Питера Рэббита и пришли к выводу, что именно такой здоровый и крепкий мул нужен им, чтобы везти лишнюю поклажу. Пирсон назвал цену в тысячу долларов. Беспредельщики, особенно Юстас, умели торговаться, когда дело касалось лошадей, и знали, что на первое предложение соглашаться никак нельзя. Поэтому предложили девятьсот. На это Пирсон сказал: «Или тысяча, или ничего. Мой мул стоит ровно столько, сколько я сказал, так что платите тысячу, или Питер Рэббит будет и дальше щипать травку на лугу – мне-то что?» И вышел из конюшни.

Пришлось путешественникам выложить тысячу.

Однако у Питера Рэббита были проблемы. И Пирсон Гей не пытался это скрыть. У мулов всегда бывают какие-то недостатки. В отличие от лошадей, мулы хитры и часто отличаются злобным нравом. Они умеют думать, рассуждать, плести заговоры и мстить. С мулами нужно держаться настороже, а Питер Рэббит был как сам сатана. Правила обращения с ним были такие: нельзя трогать Питера Рэббита за уши, иначе он попытается вас убить. Таким образом, каждое надевание уздечки подразумевало опасность для жизни. Нельзя было также трогать Питера Рэббита за живот, иначе он попытается вас убить. То есть и седлать его было задачей не из легких. Бывало также, предостерегал Пирсон Гей (который был большим экспертом по четвероногим млекопитающим и давно оставил все попытки объездить этого мула), что Питер Рэббит пытался убить кого-нибудь и без очевидной причины. И еще нельзя трогать его за ноги. Иначе он попытается вас убить.

Но помимо всего этого, это было крепкое, сильное животное. И они его купили.

На следующее утро Беспредельные ездоки двинулись в путь колонной со свеженьким, крепким мулом в хвосте. И уже очень скоро Питер Рэббит заявил о себе. Дождь лил как из ведра, и Джадсон пытался накрыть лошадь полиэтиленовой пленкой, чтобы уберечь поклажу. Пленка развевалась и хлопала на ветру, и Питеру Рэббиту это не понравилось. Он лягнул Джадсона в самую мясистую часть бедра. Мул мог бы выбить ковбою колено, сломать руку, проломить череп или отбить внутренности. Но размашистый удар Питера Рэббита подбросил Джадсона на пять футов в воздух. Потом он приземлился и остался лежать на мокрой траве, чувствуя на лице капли дождя и думая о том, как приятно отдохнуть хоть минуту от этой безумной поездки.

А вот Юстас не расслаблялся. Он давно уже присматривался к Рэббиту – и знал, что рано или поздно у них возникнет конфликт интересов; Юстас просто ждал подходящего часа, чтобы объяснить мулу, кто главный. И вот этот момент настал. Человек и мул встали друг перед другом в ожидании первой из многочисленных стычек. Юстас замахнулся на мула, как в пьяной драке, и закричал ему прямо в морду: «Не смей больше бить моего брата!» Мул в свою очередь попытался ударить копытом Юстаса, но тот схватил его под уздцы одной рукой, в другую взял кнут и начал его стегать. Питер Рэббит взбрыкнул и протащил Юстаса несколько сотен футов, но Юстас крепко держался за поводья. Питер Рэббит протянул Юстаса по кустам и камням, лягаясь и кусаясь; человек и животное кричали во все горло. Джадсон и Сьюзан в ужасе убежали и спрятались в лесу, откуда Джадсон то и дело выкрикивал: «Господи Иисусе, Юстас! Да брось ты его! Он же тебя прикончит!» Но Юстас держался, терпел побои и наконец подтащил мула к ряду колоритных старинных бензонасосов на заброшенной бензоколонке и привязал его там.

Потом они поговорили.

Юстас, который к тому времени деградировал (или наоборот, возвысился) до животного состояния, вцепился зубами в нос Питеру Рэббиту и сильно прикусил. Затем раскрыл мулу рот и заревел прямо туда, как взбесившийся гризли. Потом взял Питера Рэббита за уши и стал жевать их, рыча и воя, как раненый орк. После чего стал бегать вокруг мула кругами и бить его кулаками. Потом взял его за каждую ногу по очереди, чтобы показать собственное превосходство; при этом Юстас кричал на каждое копыто. Машины, проезжавшие мимо по шоссе, замедляли ход, точнее, почти останавливались; из окон высовывались потрясенные пассажиры. Джадсон и Сьюзан в ужасе прятались в лесу и следили за тем, как разворачивается действие.

– Ну что я могу тебе сказать? – прошептал Джадсон Сьюзан, дрожа от страха и лопаясь от гордости одновременно. – Мой брат – просто животное!

Юстас еще немного поиздевался над Питером Рэббитом и отвязал его. Мул рухнул на асфальт и, наверное, подумал: «Боже, с кем я связался!»

За время путешествия у Юстаса и Рэббита случилась еще пара таких разборок; наконец мул, который был вовсе не глуп, сообразил что к чему. Впервые за свою жизнь он признал, что не ему одному можно принимать решения. А когда они добрались до Калифорнии, мул стал таким вежливым, дисциплинированным и выдрессированным зверем, что Беспредельные ездоки решили: Пирсон Гей должен это увидеть. И сфотографировали Питера Рэббита. На этом снимке Юстас стоит перед мулом и кусает его за ухо. В это время Сьюзан, присев на корточки, щекочет ему живот. А Джадсон, взгромоздившись на спину мула и раскинув руки в стороны, улыбается во весь рот.

Этот снимок они отослали в Миссисипи, первым владельцам Питера Рэббита. Спустя несколько недель Юстас позвонил Пирсону Гею, чтобы поинтересоваться, получили ли они письмо. К телефону подошла миссис Пирсон Гей, милейшая благовоспитанная южанка. О да, вежливо ответила она, они получили фото.

– Ну как вам ваш бывший мул? – спросил Юстас.

– Ох, дорогуша, – ответила миссис Пирсон Гей, южный акцент которой был настоящим артефактом довоенной эпохи, – наш Питер словно в Гарварде побывал!

Не каждый день в пути был похож на праздник. Были чудесные дни, но были и долгие, проведенные на безлюдных шоссе, когда никто не проезжал мимо и лишь мусор летел по ветру, как перекати-поле. В техасской глубинке их ждала песчаная буря; песок слепил глаза, и они могли двигаться лишь благодаря тому, что каждый завязал лицо банданой. Это помогало до тех пор, пока их не остановил патрульный и не приказал снять «маски», потому что «местные ребята испугались, будто по округе разгуливает шайка беглых преступников». Иногда убийственная жара становилась невыносимой, и Юстас боялся, что лошади погибнут, а их собственные легкие сгорят или взорвутся. Иногда в обед они останавливались и прятались в тень от жары. Джадсон спрашивал:

– Долгий у нас перерыв?

– Десять минут, – отвечал Юстас, и тогда Джадсон и Сьюзан ложились на землю, накрывали лицо шляпой и засыпали ровно на десять минут. Но Юстас никогда не спал. Все его силы шли на уход за лошадьми. За эти десять минут он осматривал всех животных, проверял копыта, узлы на поводьях, заглядывал лошадям в глаза, смотрел, нет ли ссадин от седел. Жара и физическая усталость его не интересовали – он беспокоился лишь о лошадях.

Но хуже всего пришлось в Луизиане, где они четыре дня ехали сквозь снежную бурю. Она возникла ниоткуда, обрушившись стеной ледяного дождя, и вскоре трое всадников оказались как бы под слоем стекла толщиной полсантиметра. Замерзло все: шляпы, стремена, седельные сумки, сапоги, бороды. Это был единственный случай, когда Беспредельные ездоки остановились из-за погоды, да и то не потому, что им было некомфортно, – просто Юстас отказался подвергать лошадей опасности на скользкой дороге, покрытой твердым льдом. В поисках укрытия от бури они наконец приютились под навесом старого бакалейного магазинчика. Юстас отправил Джадсона в город, попросив брата пустить в ход его знаменитое обаяние и найти им теплые кровати, а лошадям – теплое стойло.

– Иди разведай, что там, братец, – сказал он. – Сделай то, что у тебя так хорошо получается.

Джадсон работает быстро, и потому он моментально подружился с какими-то ребятами, которые жевали табак в супермаркете. Уже спустя несколько минут Беспредельных ездоков пригласили переждать бурю в поселок, где заправляла бригада народной милиции – члены Патриотического движения. По словам Юстаса, они были «из тех ребят, кто считают, что правительство США слишком жестко контролирует жизнь американцев». «Это в принципе идея неплохая, – добавил Джадсон, – только вот их неорганизованность не произвела на меня впечатления, и к тому же они пили слишком много алкоголя, что мешало им членораздельно выражать мысли».

– Есть у нас одно местечко, где можно было бы вас разместить, – сказал один из ребят. – А ружья у вас есть? Что ж, они вам не понадобятся! У нас тут и так оружия навалом!

Так Беспредельные ездоки оказались в гостях у Патриотического движения на целых два дня. Застряв на ферме в Луизиане из-за непогоды, Сьюзан и Джадсон провели двое суток в тепле, уюте и алкогольном угаре заодно с рьяными поборниками священной Второй поправки, стреляя из ружья на потеху. Юстас тем временем старался хранить трезвость и потратить освободившиеся дни с пользой: за сорок восемь часов он обзвонил всех, с кем когда-либо познакомился во время путешествий по Америке, пытаясь разузнать, не захочет ли кто присоединиться к Беспредельным ездокам, чтобы вести фургон с прицепом. Юстасу уже до смерти надоело каждый день отгонять трейлер, а потом возвращаться назад. Как он и рассчитывал, примерно через сто звонков водитель нашелся. Это был девятнадцатилетний парень по прозвищу Бродяга, у которого не нашлось других дел, кроме как сесть в автобус, следующий из Северной Каролины в Луизиану, и присоединиться к троице.

Когда буря закончилась, Беспредельные ездоки попрощались со своими новыми друзьями из народной милиции и снова двинулись к Западу в компании нового попутчика, Бродяги, который вел фургон и продвигался в направлении Техаса.

Техас особенно запомнился Юстасу, потому что именно там он купил лучшую лошадь в жизни – своего любимого Хобо. Хобо был чистопородным скакуном, словно созданным для путешествий. Ему предстояло стать легендой, самым быстрым, умным и верным из всех коней Юстаса. Он купил его в самом центре Техаса у фермера по имени мистер Гарланд. И что это была за находка! Когда Беспредельные ездоки проезжали мимо фермы, хозяин стоял у забора, и они разговорились. Слово за слово, мистер Гарланд рассказал им о скакуне, которого хотел продать («такой поджарый и быстрый»), и у Юстаса чуть слюни не потекли. Одного короткого разговора было достаточно, чтобы он представил животное. Техасец купил себе прекрасного быстрого коня ради самой идеи быстрой езды, но вскоре обнаружил, что животное слишком подвижно и он с ним не справляется. Как раз то, что Юстасу было нужно.

– Не хотите на нем прокатиться? – спросил техасец.

Юстас оседлал Хобо и приказал: «Вперед, малый!» И в одну головокружительную наносекунду конь, мирно жующий траву на лужайке, переключился на пятую скорость и поскакал галопом. У Юстаса слетела шляпа, он едва удержался в седле.

– Что-то я сомневаюсь, что твой братец справится с этой лошадкой, – сказал мистер Гарланд Джадсону, наблюдая за Юстасом.

– О, этот справится, – возразил Джадсон.

Что это был за день! Юстас побоялся признаваться техасскому фермеру, как приятно было сжимать бедрами бока этого коня; какой восторг и счастье он ощутил, когда Хобо разошелся и поскакал по лугам, как «прирожденный испытатель, как ракета»; как ему всё время приходило в голову, что никто, кроме Карлы, еще не доставлял ему такого наслаждения. Испугался, что его посчитают извращенцем.

Он купил Хобо прямо на месте и сразу поехал на нем. С первого же дня у Юстаса и его великолепного коня возникло удивительное взаимопонимание. «Мне надо было лишь подумать, и едва я успевал высказать мысль, как Хобо уже реагировал». Наконец Юстас нашел животное себе под стать – настоящего партнера, коня, который, как и он, хотел двигаться вперед. Хобо был блестящим дополнением их компании. Беспредельным ездокам просто необходим был резвый скакун, который задавала бы темп. Потому что иногда трудно было сохранять мотивацию. Все участники путешествия – и всадники, и лошади – получали травмы, находились в напряжении и уставали. Когда они пересекали границу штата, Джадсон всегда выстреливал в воздух, чтобы отпраздновать это событие. Но однажды случилась неприятность: на границе Аризоны и Нью-Мексико он выстрелил, лошадь Юстаса испугалась, понесла и сбросила его. В тот день он ехал не на Хобо и не на Хэсти, а на Блэки, новой, недавно купленной норовистой лошади, которая, как оказалось, недолюбливает оружие. Когда Джадсон выстрелил, Блэки обезумела, а Юстас при падении ударился головой и рассек кожу. Он ушибся так сильно, что некоторое время перед глазами его стоял туман и каждый шаг лошади отдавался болью, но все равно поехал дальше, позволив крови свернуться и образовать нечто вроде естественной стягивающей повязки. «Что мне было делать? – сказал он. – Не мог же я прекратить путь».

Так что это не была веселая прогулка. Они не гарцевали на конях по Америке, а сжигали милю за милей и чувствовали постоянную усталость. У них болело всё, а желудок сводило от голода. Они ссорились. Увы, всё то, чего Юстас ожидал от этой поездки, случилось с точностью до наоборот. Он надеялся укрепить свои отношения с Джадсоном, но тот с каждым днем всё больше разочаровывался в своем прежнем восприятии старшего брата как героя, достойного подражания. Джадсон хотел, чтобы путешествие стало развлечением; ему не нравилась зацикленность Юстаса на скорости, из-за которой они так ни разу и не остановились, чтобы просто насладиться окружающим пейзажем.

«Ну что я могу сказать? – вспоминал Джадсон позже. – С Юстасом всегда так: он просто не может не строить из себя Эрнеста Шеклтона, он должен побить все мировые рекорды, стать самым быстрым, лучшим, самым самым. Он совершенно не умеет расслабляться и приятно проводить время. Мы со Сьюзан совсем не на то рассчитывали».

Большое американское путешествие превратилось в своего рода фон, на котором различия между братьями Конвей проступили особенно ярко. Юстаса влекли вперед древние мифы о героях и судьбе. Джадсоном же руководило желание повеселиться, и он воспринимал человеческие роли в этом мире с довольно приземленных современных позиций. Именно его приземленность (которая, кстати, свойственна всем современным американцам, кроме разве что его брата) заставила его стрелять из винтовки и кричать: «Эй, теперь я настоящий ковбой»! Джадсон отправился в конное путешествие по Америке, потому что знал, что раньше все ковбои только этим и занимались, и притворяться героем было весело и круто. Но Юстас отправился в это путешествие, потому что хотел быть этим героем. Для Джадсона всё это было увлекательной игрой, Юстас же воспринимал происходящее с полной серьезностью.

«Даже не представляешь, как нам со Сьюзан хотелось ехать в два раза медленнее, чтобы было время просто оглянуться вокруг, вдохнуть запах цветов», – вспоминает Джадсон.

– То, что я еду со скоростью пятьдесят миль в день, – парирует Юстас, – вовсе не значит, что я не слышу запаха цветов! Я чувствую эти чертовы цветочки и тогда, когда проношусь мимо. Вдыхаю запах цветов на протяжении всех пятидесяти миль, что недоступно большинству людей. Прежде всего, во время этого путешествия мы должны были ехать быстро из-за графика: Джадсону и Сьюзан надо было возвращаться на работу, и мы не могли потратить целую вечность на путь до Калифорнии. Кроме того, мне хотелось испытать предел возможностей – как всадников, так и лошадей. Хотелось вытолкнуть нас на самую грань и тщательно изучить наше поведение, принять вызов, раздвинуть границы возможного. Разглядеть наш предел под микроскопом, понять его и отвергнуть. Наш комфорт или веселье в этом путешествии для меня не были делом первой важности. Когда у меня есть цель, когда я решаю трудную задачу вроде этой, я не испытываю нужды в том, в чем нуждаются остальные. Мне не нужны сон, еда, сухость и тепло. Я могу перестать есть и спать и существовать за счет чистого воздуха.

– Это называется «умереть», Юстас, – сказала я.

– Нет, – улыбнулся он. – Это называется «жить».

Трудно соотнести эту неуемность с почти что буддийской философией дзен Юстаса относительно жизни в идеальной гармонии с неторопливыми природными ритмами, жизни в ритме «текущей воды». По крайней мере, темп этого путешествия был меньше всего похож на ритм текущей воды – он скорее напоминал ритм визжащей бензопилы, прорезающей континент на две части. И в конце пути покой никого не ждал. Попутчики Юстаса с трудом находили в себе силы мириться с его неослабной целеустремленностью. Чтобы хоть как-то смягчить мощное воздействие на его психику, Джадсон повадился каждый вечер напиваться виски.

«Я знал, что Юстасу не нравится смотреть, как я напиваюсь до беспамятства, – говорит он, – но лишь это помогало не сойти с ума».

Юстас был непримирим, а его лидерство порой подавляло, но он не жалеет ни об одном своем решении и по сей день. «Люди не понимают – и Джадсон со Сьюзан не понимали, – что мы и наши лошади не случайно покрыли такое расстояние, не погибнув и не покалечившись. Я слыхал о других, кто пытался пересечь Америку, и с ними всякое случалось: лошади получали травмы, пропадали вещи, путешественников грабили, избивали, они попадали под колеса машин. С нами этого не случилось, потому что я постоянно был начеку. Каждый день мысленно я принимал множество решений, минимизируя риск навлечь беду на свою голову. Если решал перейти на другую сторону дороги, на то была причина. Если отводил лошадь немного в сторону, чтобы та прошла по траве, а не по гравию, всего четыре шага, то экономил ей хотя бы четыре этих шага.

В конце каждого дня, когда мы подыскивали место для лагеря, в голове у меня включался компьютер и рассчитывал каждую возможность, учитывая около трех дюжин вероятностей, о которых никто другой и задумываться бы не стал. Этот луг – что за люди живут рядом? Есть ли рядом выезд, чтобы в случае чего можно было быстро смотаться? Не протянуты ли по земле провода, в которых могут запутаться лошади? Есть ли на другой стороне дороги свежая трава, которая может приманить лошадей посреди ночи, так что они выйдут на шоссе и их собьет машина? Видно ли нас с шоссе – вдруг кто-нибудь остановится и начнет расспрашивать, кто мы и откуда, и отнимать у нас время, когда нам надо осмотреть лошадей? Джадсон и Сьюзан всего этого не понимали. Они то и дело твердили: может, остановимся здесь, Юстас? Смотри, какое симпатичное местечко. А я лишь отвечал: нет, нет – и даже не объяснял почему».

Доехав до Аризоны, окончательно задавленные авторитетом Юстаса Джадсон и Сьюзан взбунтовались. Они оказались на распутье – в буквальном смысле. Джадсон и Сьюзан хотели свернуть с шоссе и весь день ехать более живописным путем – спуститься в крутой каньон и проехать по труднопроходимой местности, которая сулила приключения. Но Юстас был против. Он хотел остаться на шоссе и продвигаться более скучным, менее живописным путем, который позволил бы лошадям преодолеть большее расстояние за счет меньших усилий. Беспредельные ездоки устроили переговоры.

– Это небезопасно, – сказал Юстас. – Вы не знаете, что вас там ждет. В каньоне можно зайти в тупик или наткнуться на непреодолимую реку, и если придется возвращаться на десять миль назад, то мы целый день потеряем. Вы вообще можете погибнуть. У вас нет ни карты, ни надежных сведений об этом месте. Вдруг там возможны оползни или там плохие дороги, опасные горные потоки, где лошадям будет очень тяжело? Они и так уже на пределе, подвергать их такому испытанию просто жестоко. Это слишком опасно.

– Нам надоело ехать по шоссе, – ответил Джадсон. – Мы и отправились-то в это путешествие, потому что хотели посмотреть страну, это наш шанс быть ближе к природе. Нам нужно больше спонтанности, больше риска.

Они проголосовали, и, разумеется, Джадсон и Сьюзан составили большинство. Но Юстас по-прежнему упрямился.

– Я против, – сказал он. – Можете ехать в свой каньон, если хотите. Я не поеду.

Для Джадсона это было настоящим разочарованием. До отъезда они с Юстасом заключили договор о том, что в пути у них будет демократия: если возникнут какие-либо споры по поводу того или иного шага, возобладает решение большинства. И они никогда не разделятся из-за несогласия. А теперь случилось именно это. И в героическом путешествии длиной в двести пятьдесят миль, увы, появился один тридцатимильный отрезок, когда неразлучная команда разделилась, так и не сумев договориться.

– Я-то думал, мы одна команда, – сказал Джадсон брату.

– Я могу быть частью команды, но ровно до тех пор, пока все будут делать то, что я считаю правильным, – заявил Юстас.

И Джадсон со Сьюзан свернули в каньон.

«Это был лучший день за всю поездку, – вспоминает Джадсон. – Дикие пейзажи, природа. Мы пересекали реки, где вода доходила коням до живота, любовались острыми вершинами первобытных скал. Наслаждались каждой минутой, смеялись и пели. Именно так я представлял себе нашу поездку. Мы чувствовали себя беглыми преступниками, вырвавшимися на свободу. А Юстас всё это пропустил».

«Когда они вернулись, лошади хромали, – вспоминает Юстас. – Зря они вообще отправились туда. Могли бы погибнуть и угробить коней. Я был прав».

После того случая Джадсон решил помалкивать и следовать указаниям Юстаса, потому что для сохранения общего мира гораздо легче было подчиниться, чем бунтовать. Но теперь, когда он ехал на лошади рядом с братом, его терзало неприятное чувство, что с этого момента между ними все будет уже не так, как прежде.

Как и планировалось, они добрались до Тихоокеанского побережья к Пасхе. Никто из участников похода не отступился и не умер. Они ехали по Сан-Диего и вдруг почувствовали запах океана. Свернув с последнего шоссе на пляж, Юстас погнал коня прямо в волны прибоя, как будто рассчитывал доскакать до Китая. Он плакал – ему по-прежнему хотелось двигаться вперед.

Но не Джадсону и Сьюзан. Эти двое были совершенно уничтожены поездкой, которая далась очень тяжело. Но теперь она кончилась, и они были в восторге. Джадсон сразу направился в центр скопления народа. Въехал на лошади прямо в бар и несколько часов просидел в седле (!), вертя на пальцах свой шестизарядный револьвер и рассказывая байки. Бармен угощал его все новыми и новыми порциями. Сьюзан же привязала коня у входа в бар и тихо пробралась сквозь толпу, не привлекая к себе особого внимания.

Следующую неделю они провели в Сан-Диего, куда приехали их матери. Миссис Конвей и миссис Климковски хотели поводить ребят по городу, показать им океанариум и зоопарк, они намеревались ужинать в шикарных ресторанах. Джадсон и Сьюзан с удовольствием предались этим роскошествам, но Юстас держался в стороне, молчаливый и угрюмый.

«Не понимаю, как им удалось так резко переключиться, – сказал он позже. – Мне хотелось крикнуть: „Эй, ребята, мы только что пережили такое невероятное приключение вместе с лошадьми, а вы уже всё забыли? В один день живете на полную катушку, а в другой вот так просто можете сесть в машину и поехать в долбаное кафе-мороженое? Как будто ничего и не было?“ Им словно было все равно».

И он провел неделю в одиночестве, размышляя и каждый день катаясь на лошади по пляжу из стороны в сторону. Его бывшие попутчики спрашивали: «Неужели тебе не надоела эта езда?» Нет. Никогда. Юстас часами ездил на лошади по пляжу и вспоминал путешествие, столкнувшись с непреодолимым препятствием в виде Тихого океана. Его манифест о собственном предназначении пришел в столкновение с географическими реалиями: дальше ехать было уже некуда. Страна кончалась прямо тут, у него под ногами. Всё было кончено. Если бы из-под воды вдруг возник другой континент, Юстас Конвей покорил бы его, а пока…

Лошади вернулись в Северную Каролину в прицепе. Пусть передохнут, решил Юстас. Ему-то не нужен отдых после поездки, но вот его любимец Хобо должен немного расслабиться.

И вот Хобо мирно отдыхал в прицепе, возвращаясь в Северную Каролину, как какая-нибудь знаменитость. Вернув Хобо на Черепаший остров, Юстас несколько месяцев позволил ему спокойно пастись на лугу, прежде чем снова оседлал. Разумеется, после утомительного путешествия жизнь животного на Черепашьем острове текла совсем по-другому. Теперь Хобо был нужен Юстасу в основном для обработки земель, а не для быстрой езды. Он объезжал на Хобо свои территории и использовал коня, когда нужно было таскать бревна или сани с инструментами. Вместе они многое успевали. Оказалось, что Хобо не только может быстро скакать, но и отличается кротостью нрава.

И вот однажды, спустя несколько месяцев после путешествия Беспредельных ездоков, Юстас решил, что пора ему с Хобо тряхнуть стариной и прокатиться с ветерком. И они умчались от стрессов и суеты Черепашьего острова и поднялись в горы. Когда они оказались на высокогорном лугу, Юстас, как он сейчас вспоминает, отпустил поводья, раскинул руки в стороны и позволил Хобо бежать свободно, в свое удовольствие, дыша прозрачным горным воздухом.

Они возвращались домой, довольные и счастливые. Но когда впереди уже показался загон, Хобо споткнулся. Споткнулся на маленьком камушке. Это нельзя было даже назвать несчастным случаем. Прекрасный конь, который проскакал через весь континент, ни разу не заболев и не взбунтовавшись, который взбирался по узким тропинкам на крутые скалистые склоны Аппалачей без единого колебания и всегда понимал Юстаса с полуслова, проявляя редкую сообразительность и готовность подчиняться, просто споткнулся об обычный камень. И сломал ногу: бедренная кость почти переломилась пополам.

– О нет! – вскричал Юстас, спрыгнув на землю. – Нет, пожалуйста, нет…

Хобо не мог перенести вес на сломанную ногу. Он был растерян и все время оборачивался, глядя на нее. И то и дело смотрел на Юстаса, надеясь, что тот подскажет ему, что происходит. Юстас оставил Хобо одного и побежал в офис, где в отчаянии принялся звонить учителям – старожилу гор Хою Морецу и меннониту Джонни Рулу. Юстас обзвонил всех знакомых ветеринаров и кузнецов, и, когда он сообщал им, что случилось, все они подтверждали то, что ему самому было известно: ничего поделать нельзя. Юстас должен убить своего лучшего друга – после всего, что они пережили вместе. Несчастье случилось самым обычным днем, дома, когда они почти подошли к загону…

Юстас взял ружье и вернулся к коню. Хобо по-прежнему стоял на том же месте. Он поочередно смотрел на свою ногу и на Юстаса, пытаясь понять, что же произошло.

– Прости меня, Хобо, – сказал Юстас. – Я очень тебя люблю.

И выстрелил коню в голову.

Хобо рухнул на землю, и Юстас упал рядом. Рыдая, он обнимал коня за шею, пока тот умирал, и говорил о хороших временах, которые у них были, и о том, какой он всегда был смелый и как он благодарен ему. Как такое могло произойти? Ведь они уже почти дошли до загона…

Позднее в тот день – это было тяжелее всего – Юстас вернулся к Хобо, чтобы отрезать у него хвост и гриву. В последующие годы эти волосы будут иметь для него большое значение. Если когда-нибудь он заведет новую лошадь, достойную лошадь, то возьмет волоски из гривы и хвоста Хобо и вплетет их в уздечку для новой лошади, так отдавая дань уважения любимцу. Но сделать первый надрез, потревожить тело друга ножом… это было почти невыполнимо. Юстас плакал, и ему казалось, что груз его горя способен был повалить все деревья в лесу.

Он оставил Хобо там, где тот упал, на растерзание стервятникам. Он знал, что индейцы считают грифа священным сосудом, посредником, при помощи которого дух попадает с земли на небо. Поэтому и оставил Хобо там, где птицы могли бы его найти. И даже теперь, когда Юстас работает в поле и видит парящих в вышине стервятников, он поднимает голову и говорит «привет» – ведь он знает, что Хобо теперь живет на небесах.

С наступлением весны Юстас вернулся к тому месту, где пал его друг, и осмотрел его кости. Он хотел собрать перья, оставленные там грифами, и отнести их в священное место. Но не одни лишь духовные причины привели к останкам коня Юстаса – теперь, когда сломанная кость была очищена от плоти, он хотел как следует ее осмотреть. У него было подозрение, что Хобо сломал бы ногу рано или поздно. Он часто размышлял о том, что Хобо, который в свое время участвовал в скачках, возможно, получил травму, которая и положила конец его карьере; так он достался фермеру из Техаса, и именно поэтому тот готов был продать его по приемлемой цене. Возможно, трещина в кости была у Хобо в течение многих лет, это всегда было его слабое место, и кость сломалась бы рано или поздно.

И действительно, когда Юстас осмотрел побелевшие кости животного, он убедился, что его подозрения оправдались: у Хобо была старая травма. Этот момент, когда Юстас встал на колени и оглядел кости пытливым взглядом, очень важен – он показывает, как даже в минуты горя Юстас Конвей всегда ищет логическое объяснение тому, что произошло. Жизнь продолжается, и даже в скорби всегда содержится урок. Нельзя застревать на месте, и нельзя прекращать сбор информации.

Именно эта неспособность оставаться на месте заставила Юстаса Конвея всего через два года после окончания приключений Беспредельных ездоков предпринять второе, не менее безумное и амбициозное конное путешествие. Потому что всегда нужно стремиться расширить границы возможного, тщательно изучить свое поведение, принять вызов, дойти до предела своих возможностей, чтобы его преодолеть.

Разумеется, маршрут Юстас выбрал другой. Зачем повторяться? – решил он. На этот раз все должно было быть немного иначе. Покорив континент в седле, Юстас решил запрячь лошадей в маленькую повозку и пересечь Великие североамериканские равнины с быстротой молнии, преодолев расстояние в двести пятьдесят миль и проехав через Небраску и Южную и Северную Дакоту до самой Канады, а оттуда направиться в Манитобу, Альберту и к реке Саскачеван, а домой вернуться через Монтану и Вайоминг. Он просчитал, что на весь путь уйдет шестьдесят дней. И на этот раз нашел себе другого попутчика. С ним отправилась его новая подруга. Недавно он позволил себе впервые влюбиться после катастрофического разрыва с Карлой. Прошло несколько лет, но он был готов к новым отношениям. Он был так взволнован из-за новой любви, что вскоре после знакомства с девушкой позвонил мне, чтобы всё о ней рассказать.

– Что за девушка? – спросила я.

– Красивая, умная, добрая и молодая. Наполовину мексиканка. Ты такой чудесной кожи в жизни не видела.

– А как зовут девушку?

– Пейшенс.

– Ну ничего себе!

Пейшенс Харрисон было двадцать три года, и она работала школьной учительницей. Несмотря на юный возраст, она была достаточно вынослива, чтобы совершить задуманное Юстасом путешествие. Пейшенс была очень спортивной и прежде возглавляла как капитан команду по хоккею на траве, а еще была отчаянной – исколесила всю Африку, а там условия были тяжелее канадских. Юстас был от Пейшенс без ума.

Он любил ее за ум, добродушный нрав и смелость. Когда она впервые приехала на Черепаший остров, Юстас повез ее кататься на телеге. Он спросил, не хочет ли она поуправлять, и Пейшенс без колебаний взяла у него поводья. В ней было столько задора! «Вот девчонка для меня», – подумал Юстас. А вскоре и вовсе потерял голову – когда увидел видеозапись, как Пейшенс играет в хоккей за студенческую команду. Одна из противниц сильно ударила ее клюшкой, и Пейшенс упала, корчась от боли. У нее было сломано запястье. Но вдруг она встала и попыталась догнать соперницу, хотя рука у нее повисла вдоль тела. Потом снова упала, мучаясь от боли. Но опять поднялась и сделала еще одну попытку, буквально протащила себя по полю, скрипя зубами и отказываясь сдаваться. Юстасу Конвею эта запись показалась самой сексуальной в мире, круче, чем порно.

А еще он влюбился в Пейшенс за красоту. Она была очаровательна. Юстас Конвей всегда завязывал отношения только с красавицами, но Пейшенс, по его словам, была его идеалом. «Можете представить, – говорил он, – что значит быть вместе с идеальной, в твоем представлении, женщиной? Пейшенс родом из Мексики, и у нее темная кожа, темные глаза и белоснежные зубы – самое красивое сочетание в мире. Когда я с ней рядом, меня всегда к ней тянет. Я все в ней боготворю: ладони, тело, губы, уши, блеск ее волос – каждую ее клеточку».

Он признался ей в любви с типичным для него пылом.

«Твоя красота – как радуга в моих глазах, – писал он в одном из первых писем к Пейшенс. – Моя любовь – как солнце в душе. За сотней бабочек лечу с тобой к свободе. Плодородные дожди надежды орошают мои мечты о нашем будущем. Моя страсть так сильна, что способна выбить тебя из колеи».

Насчет последнего он оказался прав. Пейшенс Харрисон была очарована Юстасом и его романтическим образом жизни, однако с самого начала прохладно относилась к его чрезмерно пылким ухаживаниям. Ему понадобилось немало стараний, чтобы она проявила хоть какую-то нежность к нему наедине, однако на людях она никогда не оказывала ему никаких знаков внимания, даже не соглашалась держаться за руки, когда на них смотрели. Его страсть определенно выбивала ее из колеи; когда он пристально заглядывал ей в глаза, она с трудом удерживалась, чтобы смущенно не отвести взгляд. Ей ужасно не нравилось, когда он называл ее малышкой, и с каждым днем всё больше раздражало, что он так зациклен на ее внешности. «Не мог бы ты хоть иногда говорить, что я умная, талантливая, что со мной интересно общаться, а не твердить постоянно, какая я красивая?» – жаловалась она.

На что Юстас отвечал: «У тебя самые умные и блестящие черные волосы в мире. Ни у кого больше нет таких талантливых глаз и улыбки. Что до твоего тела, с ним мне было бы очень интересно пообщаться».

Большинству людей они не казались идеальной парой. Пейшенс была современной девушкой до мозга костей; она всегда держала парней на расстоянии и оберегала свою независимость. (Она так держалась за свою обособленность, что один из бывших прозвал ее Пруденс.) Юстас, как обычно, мечтал о феерическом союзе на грани совершенства, и ее холодность его задевала. Мало того, Пейшенс вовсе не горела желанием бросить свою прежнюю жизнь и переехать на Черепаший остров навсегда в качестве Первой леди. Но главное, что ее останавливало, призналась она позже, было заявление Юстаса еще в начале их знакомства: он сказал, что хочет иметь от нее не менее тринадцати детей.

Именно так: тринадцать.

Я не могла не спросить об этом Юстаса. На самом деле я, конечно, сказала: «Пожалуйста, скажи, что ты этого не говорил».

И знаете, что он ответил? «Еще каких-то сто лет назад ни одну женщину этим было не испугать!»

Вы даже не представляете, как меня разочаровал его ответ. Помимо очевидного факта, что мы живем не сто лет назад, в нем было столько всего неправильного, что я даже не знаю, с чего начать. Уж кто-то, а Юстас Конвей, истинный знаток истории и антропологии, должен был знать, что даже сто лет назад американки в среднем рожали всего троих детей за всю жизнь. Женщины уже тогда пользовались противозачаточными средствами, и уже тогда началось публичное обсуждение того факта, что большое число детей в семье не лучшим образом влияет на экономическое и социальное положение женщины. Одним словом, чтобы отыскать свою мечту – женщину, которая радостно согласилась бы рожать до бесконечности, – Юстасу пришлось бы отправиться гораздо дальше, чем на столетие назад.

И даже тогда были некоторые моменты. Взять хотя бы жену Дэниэла Буна, дородную мисс Ребекку Бун. Ребекка вышла замуж в семнадцать и тут же взяла на воспитание двух сирот покойного брата Буна. Затем родила десять детей на фронтире (все выжили), усыновила шестерых детей овдовевшего брата, оставшихся без матери, а кроме того, помогала своим четырем дочерям, у которых было в общей сложности тридцать три отпрыска.

Большую часть своей взрослой жизни Ребекка Бун прожила в форте. Зимой она и ее дети голодали. Ее сыновей калечили и убивали индейцы, дочерей похищали. В середине своей замужней жизни Ребекка перевезла всю семью в уютный и безопасный родной поселок в Северной Каролине, пока Дэниэл пытался основать новую колонию в Кентукки. Это были два чудесных года. Когда Дэниэл вернулся за ней, она отказалась возвращаться с ним в густые леса. Он настаивал – она сопротивлялась. Историки сообщают, что их брак грозил разрушиться. Но Ребекка была верной женой и в конце концов последовала за мужем в леса. Но всё это ей страшно надоело. Миссионер, проезжавший через поселок Бунов в 1780-х годах, вспоминает, как встретил Ребекку и сидел с этой «кроткой душой» у входа в ее тесную хижину. Ребекка плакала и рассказывала ему о своих проблемах и трудностях, жалуясь на «несчастье и страх в сердце».

Так что Юстас был прав лишь отчасти. Женщины из первопроходцев рожали по много детей. Вопрос в том, нравилось ли это женщинам? Любили ли они всех этих детей? Было ли их решение завести их добровольным? Я почему-то не могу представить, как сорокалетняя Ребекка Бун, живущая в лесной чаще, запрыгала от радости, узнав, что беременна в десятый раз. Я также не могу представить, чтобы Пейшенс Харрисон, недавняя выпускница колледжа Дьюка, студентка-отличница и отважная путешественница, разомлела от восторга, узнав, что Юстас Конвей мечтает иметь от нее тринадцать детей.

И ее ничуть не успокоило, когда Юстас сообщил, что тринадцать – это всего лишь мечта, а он много о чем мечтает и вовсе не ждет, что всё это сбудется. Что готов даже не заводить детей вовсе, если ей так хочется, или они могли бы усыновить ребенка, или обсудить любые другие варианты. Более того, он хотел знать, видела ли Пейшенс хоть раз народ, который действительно любил бы детей и ценил их? Например, амишей или гватемальских майя? Может, она передумала бы, если, как Юстас, увидела своими глазами, насколько легко и счастливо многочисленные семьи составляют большое сообщество, – это воодушевляющее зрелище. И всё же эта цифра так и отдавалась в голове у Пейшенс, как эхо звона гигантского церковного колокола:

Тринадцать! Тринадцать! Тринадцать!

К тому же это была не единственная проблема. Пейшенс была осторожна и холодна с Юстасом. Но он всё равно ее любил. Списывал ее нерешительность на возраст и надеялся, что со временем они постепенно сблизятся и страсть разгорится. Возможно, общее приключение будет этому способствовать. И после путешествия на запряженной лошадьми повозке всё наладится.

В этот раз Юстас намеревался установить для себя и лошадей гораздо более высокую планку выносливости, чем даже в путешествии Беспредельных ездоков. Он знал, что лошади могут ехать намного быстрее, когда тянут повозку, а не несут всадников, и хотел узнать предел этой скорости. У него была легкая и быстроходная повозка, а не тяжелая крестьянская телега, и он использовал гладкую нейлоновую упряжь, которая была гораздо лучше кожаной сбруи.

Он был зациклен на том, чтобы лошади не везли лишней поклажи. Проверял каждую вещь, которую Пейшенс хотела взять с собой – чтобы никакие излишества вроде запасных носков не заставляли животных напрягаться сверх меры. Как-то раз Пейшенс заехала в магазин в Северной Дакоте и купила банку маринованных огурчиков, чтобы перекусить в пути. Знаете, какой разнос Юстас ей после этого устроил? «Стекло, рассол, огурцы – всю эту тяжесть мои лошади будут тащить на себе весь день!» – ворчал он и не отстал от Пейшенс, пока та не съела все огурчики до последнего. Что касается лошадей, особенно в таком трудном путешествии, он всегда был внимателен и бдителен. Вдали от ветеринаров, загоняя животных до предела, он знал, что «каждый шаг лошадей, каждый прием пищи, вода, которую они пили, любая царапина, легкая хромота, любая мелочь, цвет мочи, частота испражнений, даже едва заметное движение ухом» – всё это имело огромную важность.

В этот раз скорость стала для Юстаса еще большим пунктиком, чем во время путешествия Беспредельных ездоков. Он был так одержим тем, чтобы не потратить ни одной лишней секунды, что, увидев ворота, передавал поводья Пейшенс, спрыгивал с повозки и бежал вперед, чтобы их открыть. Затем закрывал и бежал во всю прыть, догоняя телегу. Он даже не останавливал повозку, чтобы справить нужду – просто спрыгивал и делал свои дела в кустах, пока лошади бежали рысью, а потом их нагонял.

Юстас и Пейшенс так наловчились менять лошадям подковы (в пути им пришлось менять их более пятидесяти раз), что делали это быстрее, чем команда техников меняет шины на гоночной трассе. Пейшенс подавала инструменты, а Юстас быстро и безупречно подковывал лошадь. Как Юстас вспоминал потом, они гнали по равнинам «быстрее, чем тень облака по примятой траве». В пути почти не останавливались. Юстас напечатал листовки, точнее будет сказать, пресс-релизы, с информацией о путешествии, и когда люди засыпали неизбежными вопросами его и Пейшенс, они раздавали листовки и гнали дальше. Не отдыхали совсем. В Канаде хозяева ранчо пригласили их погостить пару дней и принять участие в ежегодном загоне и клеймении скота. Пейшенс хотелось остаться, но Юстас сказал: «В жизни еще будет сколько угодно этих загонов и клеймений, а вот шанс установить мировой рекорд скорости, преодолев две с половиной тысячи миль за пятьдесят шесть дней, у нас один».

Безусловно, с точки зрения мастерства управления лошадьми, организации и безопасности это путешествие было идеальным. Но оно окончательно разрушило отношения Юстаса и Пейшенс, и без того непрочные. Они спали по четыре часа в сутки, а оставшееся время гнали по прериям, замерзшие и утомленные. Погода была суровая. То ветер семьдесят миль в час, то ледяной дождь. От холода у них немели руки, и в конце дня они не могли ни распрячь лошадь, ни расстегнуть пряжку на ремне. Питались ужасно или вообще голодали.

Конечно, были в этом путешествии и незабываемые моменты. Великолепные пейзажи. Несколько дней Юстас и Пейшенс ехали по ничейной земле – никому не принадлежавшей территорией между Канадой и США, – и это было потрясающе. Им казалось, будто они находятся в месте, не обозначенном ни на одной карте. Когда дождь и мокрый снег ослабевали, они читали друг другу вслух романы Кормака Маккарти. Это тоже было здорово. По дороге они встретили множество добрых людей, и Юстасу нравилось смотреть, как Пейшенс очаровывает их со свойственным ей обаянием и изяществом. Ему нравилось, что она так легко располагает к себе незнакомых людей, которые влюбляются в нее с первого взгляда и тут же предлагают им приют, еду, помощь в уходе за лошадьми. А то, как они оба ладили с животными, было просто невероятно. Но сильнее всего его впечатляла закалка Пейшенс: она ни разу не пожаловалась на физические тяготы и долгие часы в пути.

«А это было легче всего», – призналась она мне позже.

Труднее всего было ехать целыми днями и не говорить ни о чем, кроме лошадей. Спали Юстас и Пейшенс раздельно. Ни физического контакта, ни разговоров.

«Физическая усталость и боль никогда не вызывали у меня слезы, – рассказывает Пейшенс. – Но к концу пути я постоянно плакала из-за наших отношений. Они были хуже некуда».

Одним словом, они совершили героическое путешествие, но результат его, увы, напоминал проницательное наблюдение Урсулы Ле Гуин: «Обратная сторона геройства нередко выглядит плачевно – об этом, как никто, знают женщины и слуги».

Пейшенс терпеть не могла, что Юстас постоянно пытается над ней доминировать. «Я всегда была оторвой, – говорит она. – Мужчины меня боялись, потому что я такая сильная. До встречи с ним я была уверенной в себе современной женщиной. Но он постепенно раздавил меня и начисто лишил силы воли. И с Юстасом всегда так: его цели и жизнь просто засасывают тебя, и ты забываешь, кем являешься на самом деле. Рядом с ним я просто исчезла. Часто бывало, что местные репортеры просили разрешения прокатиться с нами, и вот он ехал в повозке с газетчиком, а я тем временем следовала за ними в машине. Он очаровывал каждого из них и болтал целый день без умолку, но когда на следующий день в повозку садилась я и ехала рядом двадцать часов, все эти двадцать часов он молчал. Только отдавал приказы и указывал мне, что делать».

«Разумеется, я отдавал приказы, – даже не пытается возразить Юстас. – Ведь в этой поездке я был главным, потому что только я знал, что делать. У меня был опыт и умение работы с животными и выживания в условиях длительного путешествия. Я спасал ее жизнь, спасал свою жизнь и жизнь наших лошадей две тысячи раз, а она не заметила и полутора тысяч из них. Я так и не дождался от нее уважения за это. С каждым днем она становилась всё более угрюмой и вела себя как ребенок. Она не имела ни малейшего представления о том, каких усилий нам стоило выжить в этих прериях. У нас была цель – установить мировой рекорд скорости. Если я берусь за такое дело, это значит, что я намерен добиться своего с вероятностью сто процентов, и она должна уважать мой опыт, а не обижаться, как дитя малое, на то, что я пытаюсь ей руководить».

Когда я предположила, что, возможно, стоило остановиться на день, просто посидеть на лугу и обсудить их проблемы, он заявил: «Это не входило в мой план. Тогда мы не добились бы цели».

Позднее Пейшенс жаловалась (как и Джадсон после путешествия Беспредельных ездоков), что в пути Юстас вел себя точно так же, как его отец. Она провела достаточно времени с его родителями, чтобы прийти в ужас от того, с каким презрением и как деспотично Юстас-старший обращается с женой. Теперь Пейшенс видела, что Юстас-младший точно так же и с ней обращается. Он тоже был тираном, тоже был перфекционистом и тоже отказывался учитывать чьи-либо потребности, кроме своих собственных. Перед глазами Пейшенс и Джадсона в этих конных путешествиях Юстас предстал не только абсолютно невыносимым, но и жалким. Человека, который в буквальном смысле добирается до края земли, но при этом не может избежать банального повторения ошибок отца, можно только пожалеть.

Но я уверена, что Юстас не повторял ошибок отца, а всего лишь отдавал им дань, в который раз пытаясь доказать, что он чего-то стоит, что он храбр и рассудителен и может чего-то добиться. Все его отважные поступки и невообразимые рекорды имели лишь одну цель – доказать это. Как бы Юстас ни хотел полюбить Пейшенс и Джадсона, он не мог поставить их потребности на первое место, когда на кону стояла – ни много ни мало – возможность наконец привлечь внимание отца. Старая печальная история любви, оставшаяся, увы, неразрешенной, все еще не давала ему покоя. Несмотря на все достижения сына, Юстас-старший так и не сказал ему ни одного доброго слова и ни разу не дал понять, что он его поддерживает. Что еще должен был сделать Юстас-младший, чтобы наконец доказать Юстасу-старшему, что его сын – не жалкий и несчастный идиот и неудачник? Может, установить мировой рекорд скоростного путешествия верхом?

Может, установить два рекорда?

Обвинить Юстаса в том, что он ведет себя в точности как отец, – значит нанести ему смертельную обиду. «Если я когда-нибудь относился к людям так же, как этот человек обращался со мной, – говорит он, – тогда дайте мне пистолет, я суну его в рот и вышибу себе мозги». Безусловно, Юстас куда более самокритичен и менее самоуверен, чем его отец, – и он глубоко переживал, что причинил людям столько страданий (особенно во время этих долгих путешествий). Он знает о своих проблемах, видит повторяющиеся ошибки и пытается их исправить. Но не всегда понимает как. Он достаточно хорошо знает себя, чтобы понять: он «травмирован» (его собственное определение), но вот только не знает, как залечить эту травму. Понимает, что растерялся и по какой-то причине не смог наладить контакт с Пейшенс Харрисон, который дал бы их отношениям шанс развиваться. Возможно, дело было в том, что она была совсем юной, а может, в его беспощадном стремлении к совершенству; может быть, эти две слабости сложились в одну разрушительную комбинацию. Но как бы то ни было, путешествие обернулось катастрофой.

«Наверное, нам следовало больше сосредоточиться на отношениях, а не на конечной цели, – говорит он. – Но мне иногда казалось, что эта цель – единственное, что у нас есть общего. Не знаю, как лучше было бы поступить. Я плохо разбираюсь в таких вещах. Тогда я просто надеялся, что потом всё наладится само собой».

Но «потом» не случилось. Точнее, случилось, но не совсем. Еще год после путешествия они кое-как поддерживали отношения, а потом Пейшенс устроилась тренером хоккейной команды в Буне и постепенно прекратила все контакты с Юстасом и Черепашьим островом. И ни одно из многочисленных пылких писем Юстаса на пятнадцать страниц («Прости, что я не умел выразить себя, свои чувства, цели так, чтобы ты поняла… молю Бога, чтобы наступил тот день, когда ты станешь достаточно сильной и готовой принять глубокие чувства, которые я к тебе испытываю») не смогло ее вернуть.

У Пейшенс кончилось терпение.

Больше всего в этой ситуации Юстаса убивало то, что Пейшенс его не понимала. Не понимала, как сильно он ее любит. Не понимала, что у него много шрамов и эмоциональных ограничений. Не понимала его цели. Не понимала, как ему нужна ее любовь. И сколько любви он готов ей отдать. Как для него важно видеть, что она ему доверяет. Она ничего не понимала.

Именно осознание того, что его никто не ценит, не понимает, не верит в его идеалы, и довело Юстаса до полного эмоционального краха. После того, как всё детство он страдал от нападок отца, говорившего ему, что он ненормальный, никчемный и ни на что не годный, – как мог он теперь иметь что-то общее с человеком (особенно с женщиной, которая якобы в него влюблена), который не верит в него и не доверяет его авторитету? Знакомая ситуация, не так ли? И если женщина, которую он любит, не понимает его – как можно рассчитывать на понимание всех остальных? Где в таком случае ему искать признания и сочувствия? В чьих объятиях? В чьих глазах? С каждой минутой Юстас всё больше убеждался в том, что никто никогда по-настоящему его не поймет и этому страшному одиночеству суждено стать его постоянным спутником. В этом мире он изгнанник с рождения, такая уж у него судьба.

«Я чувствую себя Иши», – говорил он.

История об Иши с детства не давала Юстасу покоя. Иши был калифорнийским индейцем; его народ, столетиями населявший каньоны вокруг Лос-Анджелеса, вел примитивный образ жизни, как в каменном веке. В конце девятнадцатого века народ Иши был истреблен в результате геноцида по мере того, как белый человек продвигался все глубже и глубже в каньоны в поисках золота и пригодных для возделывания земель. К началу столетия антропологи уже не сомневались, что калифорнийских индейцев больше не осталось.

Всё изменилось 29 августа 1911 года. В тот день, когда эпоха железных дорог и телефона была уже в самом разгаре, в долину Оровилля, Калифорния, где жили фермеры, спустился Иши, физически здоровый индеец лет пятидесяти. Он был голый и сжег свои волосы, что являлось символическим жестом траура. С детства он прятался в каньонах с сестрой и бабушкой, но обе женщины умерли, и он, вне себя от горя и одиночества, предпринял долгое путешествие пешком, готовясь перейти «в мир иной». В мире ином он и очутился. Человек каменного века оказался в самом сердце современной индустриальной Америки. Ученые и этнографы несколько недель бились над тем, кто же такой Иши, и пытались выяснить, на каком языке с ним общаться. Разумеется, для них это был бесценный кладезь антропологической информации. Он обучил их своему языку, мифам и охотничьим методам (включая технику стрельбы из лука, прежде встречавшуюся лишь в Монголии). В конце концов антропологи, которые изучали Иши, поселили его в своем музее и устроили на работу уборщиком.

«И этот человек, – потрясенно сказал Юстас, – с его невероятными способностями по выживанию среди дикой природы, целый день подметал пол».

Иши также делал наконечники для стрел для посетителей музея, которые приходили посмотреть на него как на живой экспонат раз в неделю. Он научился говорить по-английски, полюбил носить брюки, ходил на водевили, ездил на поездах и через десять лет умер от туберкулеза.

«Богом клянусь, иногда я чувствую себя Иши, – признался Юстас. – Не похожий ни на одного другого человека на земле, последний из своего рода, вне пространства и времени. Я просто пытаюсь донести свою мысль. Хоть чему-то научить людей. Но постоянно сталкиваюсь с непониманием».

В своих конных походах Юстас постоянно испытывал на себе этот дефицит понимания. Однажды он встретил ребят, защитников окружающей среды и вегетарианцев, которые очень расстроились, увидев, что он носит шкуры и охотится, чтобы добыть себе пропитание. Разговорившись с ними, он достиг той точки, когда ему уже не хватило сил объяснять, насколько вреднее для окружающей среды их одежда из синтетического волокна, ведь она произведена из неперерабатываемого материала на фабриках, которые загрязняют природу и растрачивают естественные ресурсы. Или что они даже не знают, откуда берется их еда; или как Земля страдает от производства и пластиковой упаковки. А ведь были и защитники прав животных, выступавшие против жестокого обращения с лошадьми, которых Юстас, по их мнению, слишком утомлял.

«Среди них были люди, чьи лошади разжирели и не ели ничего, кроме картошки, – вспоминает Юстас. – Прежде они никогда не видели лошадей в хорошей физической форме – до того, как увидели моих. Да, мои лошади худые, жилистые, подтянутые, быстроходные животные, которые всю свою жизнь путешествовали и трудились. Атлеты, рожденные для долгих дней в пути. Ведь лошади для этого и созданы. Никто не заботится о них лучше, чем я. А тут какие-то люди говорят: «Что же вы своих лошадок так плохо кормите!», – и я просто бесился от этого. Хотелось ответить: «Послушайте, ребята, если бы ваши разленившиеся кобылки, которые только и делают, что торчат на дурацком лугу, ели бы столько же, сколько мои лошади, они бы лопнули!» Мои лошади худые, потому что у них всё сжигается!»

Но больше всего его расстроило то, что случилось в городе Жиллетт, штат Вайоминг. Юстас, Пейшенс и лошади только что проехали 51 милю. Привязав повозку к перилам у входа в пыльный бар, словно сошедший с декораций фильма о Диком Западе, они зашли внутрь, чтобы съесть по бургеру. На пути из города к ним подъехал старый ковбой и взглянул на лучшего скакуна Юстаса, его верного морганского коня Хэсти, который только что поел, напился воды и отдыхал опустив голову. Ковбой сказал: «Да этот конь еле ноги волочит. Я всю жизнь с лошадьми, и ты уж мне поверь: этот конек одной ногой уже в могиле. Выпряг бы ты его и бросил».

Юстас ничего не ответил. Не сказал ковбою о том, что Хэсти за свою жизнь проскакал несколько тысяч миль. Что после забега рысью на четырнадцать миль его пульс равнялся 45 ударам в минуту – а это меньше, чем у большинства лошадей в состоянии покоя. У него даже дыхание не учащалось. Не сказал Юстас и о том, что в последующие восемь дней Хэсти предстоит пробежать почти 450 миль. И что он, Юстас Конвей, не откажется от этого коня и за миллион долларов.

«Хэсти был обычным гнедым конем, – рассказывал мне Юстас. – Гнедой, с черным хвостом и гривой. Выглядел он как самый обычный конь, но был настоящим героем. Люди понятия не имели, что за конь перед ними. Ковбой сказал, что Хэсти был одной ногой в могиле, а я тебе скажу так: живее этого коня мир не видал. На нашу долю выпало столько приключений, сколько тому ковбою даже не снилось, и мы понимали друг друга. Подбадривали друг друга, двигались быстро и оставляли позади много миль, и Хэсти это любил. Говорю тебе, этот конь сам не догадывается, на что способен. А я никогда не встречал никого, кроме него, кто понимал бы, что это значит».

В Кентукки есть парень, которого считают главным мировым экспертом по конным походам на длинные дистанции (ну должен же быть в мире хоть один такой эксперт). Его зовут Кьючаллан О’Рейли, и ему принадлежит самая большая в мире коллекция книг о приключениях в седле. Сам он совершил пять эпических конных походов по Центральной Азии, в том числе путешествие в Гималаи, где один из его коней погиб и был съеден туземцами.

«Юстас Конвей – человек, которого нельзя воспринимать вне контекста, – говорит Кьючаллан О’Рейли и так и делает. – Я знаю, о чем говорю, и поверьте уж мне: этот парень – настоящий спец. Ведь сколько людей у нас в стране держат лошадей – несколько сотен тысяч, так? А кто из них отъезжал на своих лошадках хоть на пятьдесят миль от конюшни? Да никто. Потому что жуть как страшно оказаться там, в большом мире, на лошади и без всяких гарантий безопасности. Я-то знаю.

Понимаете, в чем дело: расстояние, которое проехал Юстас, само по себе не так уж примечательно. Я знаю одну парочку, которая восемнадцать тысяч миль верхом отмахала. Пару лет назад один детина из Мэна проехал четырнадцать тысяч миль. Так что пересечь континент – не такое уж большое дело. Удивительно другое – что Юстас сделал это за сто три дня. Это просто невероятно. За последние двадцать пять лет, а может, и больше никому не удавалось проехать столько миль верхом за такой короткий срок. И то, что до этого Юстас никогда толком не занимался верховой ездой, тоже потрясающе. Его навыки по выживанию среди дикой природы, смелость и ум помогли ему осуществить это путешествие практически без сучка без задоринки. А его эпопея с повозками? Вот так взять и научиться управлять повозкой в минимальные сроки? Это просто в голове не укладывается. Немногие могут сравняться с ним в мастерстве наездника – лишь те, кто всю жизнь занимался только этим, и ничем больше. Да и то, прежде чем отправиться в долгий путь, эти люди проводят двухгодичные исследования, привлекают спонсоров и берут с собой личных ветеринаров и кучу денег. И все равно делают множество ошибок, которых Юстас избежал».

По словам Кьючаллана О’Рейли, чтобы в совершенстве овладеть навыками конных путешествий на длинные дистанции, человеку требуются смелость и упорство, а еще он непременно должен быть романтиком. Юстасу этих всех трех качеств не занимать. И есть у него кое-что еще. Своего рода сверхъестественный дар. Для Кьючаллана О’Рейли путешествие Юстаса Конвея через всю Америку за 103 дня было сравнимо с тем, как если бы крестьянский мальчик из Айовы безо всякой подготовки вдруг принял участие в скачках и проскакал милю за четыре минуты. Нельзя просто взять и сделать это. А Юстас смог.

Так что, если говорить о людях с истинным, сильным характером, Кьючаллан О’Рейли может сравнить Юстаса лишь с одним человеком – Юджином Гласскоком, натуралистом с Аляски. Юджин Гласскок – бородатый, суровый отшельник (на Аляске его зовут Мистер Гора), которому в один из дней 1980 года пришло в голову проехаться на лошади от Полярного круга до экватора. Как водится, в одежде из оленьих шкур. Поступок был на редкость дикий. На Юконе и в Скалистых горах Гласскок чуть не погиб, в Мексике на него напали бандиты с мачете, а через бурные реки Гватемалы пришлось плыть рядом с лошадью. Но в джунглях ему понравилось. Поэтому он до сих пор и живет в Центральной Америке, в каком-то глухом месте, не обозначенном на карте. Жаль, что с ним трудно связаться, говорит Кьючаллан О’Рейли, потому что было бы здорово свести Юджина Гласскока и Юстаса Конвея хотя бы на выходные, чтобы они «потравили байки, крепко выпили и съели своих опоссумов».

«Юстаса никто не понимает, – говорит он. – Потому что, когда современные американцы встречаются с восседающим на лошади Юстасом Конвеем, это как лобовое столкновение: двадцать первый век против кочевой традиции, существовавшей шестьсот лет назад. Обычным людям этого не понять. Они уже так далеко отошли от этой страницы человеческой истории, что для них это как другая планета. Они понятия не имеют о том, что можно общаться с животными. Не понимают, что для Юстаса его поход не вопрос имиджа и не способ завоевать ковбойские призы, как на родео. Для него это способ наладить связь с другим существом и вместе с ним преодолеть одну за другой ступени неописуемого опыта и оказаться по ту сторону, в необъяснимом месте».

Но это не всё, что думает о Юстасе Конвее главный мировой эксперт по конным путешествиям на длинные дистанции. Он считает, что мы о Юстасе еще услышим. Ему кажется, что Юстас еще даже не начал показывать, на что способен. И, по его словам, у Юстаса есть все задатки совершить «что-то вроде сверхчеловеческого подвига Ясона и аргонавтов. Может быть».

Но почему может?

«Потому что, как мне кажется, он зашел в тупик, – объясняет Кьючаллан О’Рейли. – Юстас уже испытал свой предел, используя свое обаяние и смелость, но теперь он должен отправиться в духовное путешествие. Он должен сделать что-то только для себя. Много лет он работал на публику и совсем забыл, кто он есть на самом деле. Есть такие стороны его натуры, которые для него остаются совершенно неизведанными, и пока он не изучит их, ему никогда не выполнить свое предназначение и не стать странником. Он храбрый человек, но еще даже не ступил на свой духовный путь. Он должен выйти в мир совсем один, обрезать все сдерживающие его путы – стремление к публичности, эго и прочую шелуху – и совершить настоящий подвиг. Лишь тогда он перестанет заниматься ерундой. И еще кое-что. Никакой он не фермер и не должен пытаться им стать. Это совершенно не в его характере. Он должен от этого отойти. Перестать пытаться спасти мир. Потому что, пока он не перестанет жить в тени своего деда и притворяться, что ему нравится рыть ямки в земле и сажать овощи на своем долбаном огороде, ему никогда не стать Ясоном из аргонавтов…»

И добавляет: «Но это лишь мое мнение».