Эпилог
Это нельзя исправить. Нельзя заставить уйти. Я не знаю, что вы намерены с этим делать, – но знаю, что намерен делать я. Я просто уйду. Может, хоть малая часть этого умрет, если я не буду ее подкармливать.
Лью Уэлч
История Юстаса Конвея – это история человеческого прогресса на североамериканском континенте.
Сначала он спал на земле и носил шкуры. Тер одну деревяшку об другую и так добывал огонь, ел пищу, добытую охотой и собирательством. Когда он был голоден, он бил птиц камнями, бросал дротики в кроликов и отрывал в земле съедобные коренья – тем и жил. Плел корзины из гибких побегов деревьев, что росли на его земле. Он был кочевником, передвигался пешком. Потом переехал в вигвам и начал использовать более совершенные ловушки для поимки животных. Научился высекать огонь с помощью кремня. Освоив этот способ, стал пользоваться спичками. Носить шерсть. Переехал из вигвама в простую деревянную хижину. Стал фермером, расчистил землю, разбил сад. Завел скот. Проложил в лесу стежки, которые стали тропами, а затем дорогами. Возвел мосты через реки. Начал носить джинсы.
Сначала он был индейцем, потом исследователем, потом первопроходцем. Он построил хижину и стал первым поселенцем. Будучи человеком утопических взглядов, теперь он надеется, что семьи, которые разделяют его видение, выкупят земли вокруг Черепашьего острова и будут воспитывать там своих детей, как он когда-нибудь будет воспитывать своих. Его соседи станут возделывать земли при помощи простейших орудий и тяглового скота, а в период урожая будут ходить друг к другу в гости – или ездить на лошади, – устраивать танцы и обмениваться товарами.
Когда всё это случится, Юстас станет сельчанином. К этому он и стремится – создать свой город. Когда это будет сделано, он построит дом своей мечты. Покинет свою хижину и переедет в просторный и дорогой, роскошный дом со встроенными шкафами, бытовой техникой, женой, детьми и кучей вещей. Тогда он наконец нагонит свое время. Тогда Юстас Конвей станет таким же, как все современные американцы.
Он эволюционирует у нас на глазах. Совершенствует и расширяет, совершенствует и расширяет, потому что умен и изобретателен и ничего с этим не может поделать. Его не устраивает спокойное наслаждение плодами того, что он уже умеет делать, – он должен двигаться вперед. Его не остановить. Не остановить и нас. На этом континенте нас всегда было не остановить. Как заметил де Токвиль, мы прогрессируем «подобно людскому шквалу, обрушиваясь неумолимо и двигаясь все дальше с каждым днем, направляемые рукой Господа нашего». Мы сами от себя устаем и утомляем всех вокруг. Исчерпываем ресурсы, природные и внутренние. И Юстас, как никто другой, демонстрирует своим примером эту нашу неуемность.
Помню, как-то вечером мы с Юстасом ехали на Черепаший остров после того, как посетили заброшенную империю его деда, лагерь «Секвойя». Мы уже почти добрались до места и проезжали Бун, когда Юстас вдруг остановился на перекрестке. Он обернулся и спросил:
– Разве это здание было здесь два дня назад, когда мы ездили в Ашвилл?
Он показал на остов нового невысокого офисного здания. Нет, два дня назад я не видела его здесь. Но оно было почти достроено. Осталось только вставить окна. Батальон строителей как раз покидал рабочее место в конце дня.
– Не может быть, – недоумевал Юстас. – Неужели можно так быстро что-то построить?
– Не знаю, – проговорила я и подумала: «Кто-кто, а он должен знать». Потом добавила: – Видимо, да.
– Ну что за страна… – сказал он со вздохом.
Но Юстас Конвей и есть эта страна. И раз это так – что же нам остается? Что остается, когда вся эта активность исчерпана? Именно этот вопрос задавал когда-то Уолт Уитмен. Глядя на головокружительный ритм американской жизни, развитие промышленности, ошеломляющий напор амбиций соотечественников, он спрашивал: «После того как вы исчерпаете все свои силы в бизнесе, политике, попойках и так далее и поймете, что ничто из этого вас больше не удовлетворяет, всё вызывает лишь бесконечную усталость, что останется?»
И, как обычно, милый старый Уолт сам отвечает на свой вопрос: «Природа».
Это остается и Юстасу. Хотя, как и всем остальным (и в этом заключается ирония ситуации), Юстасу совсем не хватает времени радоваться единению с природным миром.
Как-то раз зимой он сказал мне по телефону: «На этой неделе у нас на Черепашьем острове был буран. Ко мне приехал друг и сказал: „Эй, Юстас, что-то ты заработался. Давай отдохнем и сделаем снеговика. Не думал об этом?“ Чёрт, да, конечно же думал, тысячу раз. Мне всего-то и надо было сделать шаг за порог тем утром и увидеть, что снег для снеговика как раз подходящий. Я даже представил, какого слепил бы снеговика, если бы взялся за дело. Я быстро оценил плотность снега и решил, куда лучше поместить снеговика, чтобы он хорошо смотрелся; представил, какого он будет роста, и даже подумал о том, где в кузнице взять угольки для глаз. У меня перед глазами возник этот снеговик во всех деталях, даже его морковка, и это заставило меня подумать: „А есть ли у нас лишняя морковка, чтобы сделать нос снеговику? А когда он растает, можно будет взять эту морковку и добавить в рагу, чтобы ничего не пропадало? Или лучше отдать ее животным?“ Все эти мысли пронеслись у меня в голове примерно за пять секунд, а потом я подсчитал, сколько времени у меня отнимет этот снеговик, и прикинул, что мне дороже, затраченное время или удовольствие от процесса лепки снеговика, – и решил все-таки снеговика не делать».
А жаль. Ведь Юстас обожает бывать на природе, и этот снеговик принес бы ему куда больше удовольствия, чем можно рассчитать логически. Потому что, несмотря на все его обязательства и дела, Юстас действительно любит природу. Всё в природе ему дорого: леса, безграничные, как космос; лучи солнца, проникающие через завесу из зеленых листьев; волшебное звучание слов саранча, береза, тюльпановое дерево… Но он не просто любит природу – он нуждается в ней. Как писал его дед, «когда ум устал и душа не на месте, пойдемте в леса; наберем в легкие воздух, омытый ливнями и очищенный солнцем; наполним сердца красотой, что есть в каждом дереве, цветке, кристалле и драгоценном камне».
Тот человек, которым Юстас становится, оставаясь наедине с лесом, это лучший человек, которым он когда-либо сможет стать. Именно поэтому каждый раз, когда я приезжаю на Черепаший остров, я непременно стремлюсь вытащить Юстаса из офиса и взять на прогулку в лес. Хотя обычно у него нет времени, я его заставляю, потому что, едва мы углубимся в лес на десять шагов, Юстас обязательно скажет что-то вроде: «Это монарда. Из ее полого стебля можно сделать соломинку и пить через нее воду из мелкого ручья с каменистым дном».
Или: «А вот лилия гордая, цветок, похожий на тигровую лилию, только более редкий. Его нечасто можно встретить. На все тысячу акров Черепашьего острова их всего штук пять».
А когда я начинаю жаловаться на ожоги от ядовитого плюща, он ведет меня к реке и говорит: «Добро пожаловать в мою аптеку». Срывает веточку недотроги, разламывает, а внутри – целебный сок; Юстас мажет соком недотроги мою руку в волдырях, и мне сразу становится лучше.
Мне нравится, каким Юстас становится в лесу, потому что он сам себе таким нравится. Вот так всё просто. Поэтому, когда мы однажды гуляли, я неожиданно сказала:
– Позвольте высказать революционную новую мысль, сэр?
Юстас со смехом произнес:
– Позволяю.
– Ты когда-нибудь задумывался о том, – спросила я, – что принес бы больше пользы этому миру, если бы действительно жил той жизнью, о которой столько говоришь? Сам подумай – ведь разве мы не для этого пришли на эту Землю? Разве не должны пытаться жить как можно более осознанно и честно? А когда наши действия противоречат нашим убеждениям, мы только сильнее запутываемся.
Я замолчал, думая, что сейчас получу от Юстаса пощечину. Но он ничего не ответил, поэтому я продолжала:
– Вот ты постоянно твердишь, как бы мы были счастливы, если бы жили в лесу. Но когда люди приезжают сюда и живут с тобой рядом, они видят только то, как ты раздражен и недоволен тем, что вокруг так много людей и так много обязанностей. Неудивительно, что они не могут усвоить урок, Юстас. Они слышат, что ты говоришь, но не чувствуют смысл этих слов, поэтому ничего и не получается. Ты никогда об этом не задумывался?
– Постоянно! – взорвался Юстас. – И я прекрасно всё это понимаю! Когда я прихожу в школы на лекции, я говорю: «Послушайте, я не один во всей стране пытаюсь вести естественную жизнь в лесу, но других таких, как я, вы никогда не увидите, потому что они так и сидят в своем лесу!» А я не сижу. Вот в чем разница. Я всегда доступен людям, пусть даже это компрометирует мой образ жизни. Появляясь на людях, я нарочно изображаю дикого человека, спустившегося с гор, и прекрасно понимаю, что по большей части это игра. Я – шоумен. Я показываю людям, как хотел бы жить. Но что еще я могу сделать? Эта игра необходима для всеобщего блага.
– Не уверена, что нам от нее много пользы, Юстас.
– Но если бы я вел спокойную и простую жизнь, о которой мечтаю, тогда об этом не узнал бы никто! Меня видели бы только соседи. Я произвел бы впечатление человек на сорок, а мне нужно сорок миллионов как минимум. Понимаешь теперь, в чем проблема? Видишь, как мне трудно? Вот что мне делать, по-твоему?
– Начать наконец жить в мире с самим собой.
– Но что это значит? – Юстас сорвался на крик, начал смеяться, совершенно потерял над собой конт роль. – Что, черт возьми, это значит?
Разумеется, не мне отвечать на этот вопрос. Но я могу определить, что человек живет в мире с самим собой. Когда же человек прогоняет учеников или шесть часов подряд висит на телефоне и говорит с налоговыми инспекторами, адвокатами, директорами школ, газетчиками и страховыми компаниями – это явно не тот случай. Человек живет в мире с самим собой, когда ему удалось наладить близкое личное общение с природой. Когда он в изумлении стоит в самом центре этого мира, от счастья его отделяет всего один шаг. Когда он живет в согласии с тем, что осталось от нашего фронтира (насколько это вообще возможно в наши дни), он достигает счастья.
Иногда, если повезет, мне удается увидеть Юстаса Конвея именно с этой стороны, и это всегда случается в самый неожиданный момент. Иногда такие моменты сами его находят. Так было однажды вечером, когда мы молча ехали из Ашвилла в фургоне. Юстас как-то притих, и мы слушали старые аппалачские песни, размышляя над печальной судьбой суровых мужчин (о которых пелось, что они лишились своих ферм) и суровых женщин (про мужей которых пелось, что они спустились в угольные шахты, чтобы никогда не подняться наверх). Моросил дождь; когда мы съехали с федеральной трассы на шоссе, оттуда – на щебеночную двухполосную дорогу, а с дороги – на тропу, ведущую к горе, дождь прекратился, и солнце поползло к горизонту. Подпрыгивая на ухабах, мы двигались навстречу Черепашьему острову по заросшим низинам в окружении нависших над ними отвесных угрюмых скал.
Вдруг из леса прямо на дорогу выбежало семейство оленей. Юстас нажал на тормоза. Олениха с детенышами бросилась в сторону, в темноту, но олень остановился, глядя на светящиеся фары. Юстас посигналил. Олень не двинулся с места. Тогда Юстас выпрыгнул из фургона и громко гикнул в сырую темноту, чтобы прогнать оленя в лес. Но тот по-прежнему не шевелился.
– Да ты красавец, брат! – крикнул Юстас.
Олень устремил взор на него. Юстас рассмеялся. Сжал кулаки и принялся размахивать руками. Он рычал и выл, как зверь.
– Ты прекрасен! Ты супер! Ты крутой чувак! – крикнул он и рассмеялся. Олень стоял не шевелясь.
И тогда Юстас тоже замер, словно его временно парализовало. Я никогда не видела, чтобы он так долго стоял неподвижно и молча, в лужице бледного света запотевших фар. Он смотрел на оленя. Олень и человек не шевелились, не дышали. Наконец Юстас первым не выдержал; он снова принялся размахивать кулаками и кричать в темноту во всю силу легких, на какую только был способен:
– Я люблю тебя! Ты прекрасен! Я люблю тебя! Я люблю тебя! Я люблю тебя!