Глава 12

Семен постучал в дверь

Семен постучал в предпоследнюю дверь. Через минуту она открылась. На пороге стоял Кладов, еще трезвый. Из высокого белокурого красавца за двадцать лет пьянства Кладов превратился в сутулого, блеклого типа с помятым морщинистым лицом. Только глаза необыкновенного сине-голубого пронзительного цвета не затронуло время. «Зеркало души, отмытое водкой, – мысленно усмехнулся Шереметьев, который, как и большинство людей, не мог не попасть под гипноз этих удивительно добрых глаз. – Поневоле такому нальешь, как на церковь пожертвуешь».

– Здравствуйте, Василий Иванович! Я Шереметьев, помните? Мы одно время вместе в областной больнице работали, я – во второй терапии…

– Доброе утро! Прекрасно помню. Степан…

– Семен Алексеевич. Извините, что нежданно-негаданно, но у меня к вам серьезный разговор.

– Проходите, – пригласил Василий и посторонился.

Поймать момент, когда он трезв, а трезв он бывал короткий период утром, и отвезти на консультацию – было обычным делом. И Василий решил, что Шереметьев тоже повезет его сейчас к какому-нибудь важному больному с не поддающейся лечению аритмией. Раньше Шереметьев не обращался, значит – пациент действительно большая шишка. И через час-полтора Вася получит гонорар – бутылку коньяка. Очень кстати, потому что денег нет даже на пиво.

Шереметьев ожидал увидеть логово алкоголика, но в комнате было чисто. Бедно, убого, но чисто. Ни батареи пустых бутылок, ни пепельниц с окурками, ни объедков на газете. Стол покрыт клеенкой, на нем лампа и стопка книг. Пахнет не перегаром, а кофе. На подоконнике маленькая электрическая плитка, на ней алюминиевая кастрюлька с длинной ручкой, над которой курился ароматный дымок.

– Присаживайтесь, – Василий показал на стул. – Кофе?

– Нет, благодарю, – поспешно ответил Семен.

Кладов посмотрел на него внимательно, улыбнулся, почему-то сразу догадался, что Шереметьев подозревает, будто в кастрюльке пойло.

– Кофе хороший, поверьте. Правда, без сахара, молока или сливок. Нет их в моем хозяйстве.

Кладов снова смущенно улыбнулся. Шереметьев подумал, что такая улыбка может растопить ледник. А следующая мысль была и вовсе странной для Семена: «Если бы я был бабой или гомосексуалом, то втюрился бы в этого мужика по самое не могу». Семен даже потряс головой, чтобы отогнать чудные мысли. Кладов поставил перед ним чашку. Семен пригубил. Кофе действительно отменный, впервые за сегодняшнее утро.

– Василий Иванович, не буду ходить вокруг да около. Сразу к делу.

– Да, конечно. Кто у вас занемог?

– У меня?

– Вы ведь на консультацию хотели меня пригласить? (Плата по таксе. Такса – бутылка.)

– Нет, то есть да. Скажите, вы помните вызов три месяца назад на улицу Пионерскую? Странный случай, вроде бы обширный инфаркт, клиническая смерть…

– Что с ним? – перебил Василий. – Он умер?

– Замечательно жив, более того, Кутузов был вчера у нас на осмотре…

Семен профессиональным языком изложил результаты обследования.

– Поразительно! – почесал макушку Василий. – Тот случай потряс меня (и я залил потрясение водкой). Погодите. Сейчас покажу. – Он поднялся и стал что-то искать на книжной полке. – Положено оставлять, но я забрал, не иначе как от суеверного страха. Вот, смотрите. – Он протянул бумажную ленту кардиограммы. На ней шла ровная линия, свидетельствующая о том, что сердце не бьется. – А вот его же, через полчаса. – Вася протянул вторую ленту с нормальными зигзагами нормально работающего сердца. – В это можно поверить? Даже если бы сердце заработало через полчаса остановки, что само по себе фантастика, мозг бы давно умер! И в лучшем случае мы имели бы человека-растение. А он был… был… физиологически полностью восстановлен! Послушайте, у вас случайно нет с собой бутылки, – смущенно улыбнулся Василий, – ко мне всегда с бутылками приходят. Очень хочется…

– Нет! – отрезал Семен, борясь с желанием в ответ на улыбку позвонить шоферу, чтобы тот сбегал и принес. – На этом чудеса не кончаются. Сегодня утром я навестил Кутузова…

Семен рассказал про фурункул на щеке и отсутствие следов забора крови на изгибе локтя.

– Тысяча и одна ночь! – развел руками Василий. – Сказки.

– Я не Шехерезада. Отнюдь. И это еще не все. Кутузов молодеет.

– Простите, что делает?

Семен кратко изложил факты их беседы с Кутузовым про события девяносто седьмого и девяносто пятого годов, подытожил:

– Он не притворяется! Сложно объяснить, но я совершенно уверен: человек живет в том времени, о котором говорит. И при этом Кутузов не шизофреник!

Василий, хоть и вырос в пролетарской среде Нахаловки, редко ругался матом, не любил брань и не употреблял грубых слов. Но тут у него вырвалось:

– Финдец!

– Полностью согласен, – кивнул Семен, у которого мама с папой были представителями высшей расы, а сам он любил матерком вогнать в краску молоденьких докторш.

– Выпить бы! – жалобно проговорил Вася.

– Нет! Забудь об этом. Ты меня на десять лет старше, но давай на «ты»? Мы теперь повязаны, поэтому лучше без церемоний.

– Чем повязаны?

– Не понимаешь? Нам в руки упал уникальный случай. Фантастический! Если мы найдем, где собака зарыта… Все! Мировая слава… Нобелевская премия… Деньги, власть, могущество… Хрен собачий! – задохнулся от сказочных перспектив Семен.

– Если мы кому-нибудь об этом расскажем, нас поднимут на смех.

Вася улыбнулся своей фирменной ангельской улыбкой. Но она уже не трогала Семена. Как неожиданно пришло к нему странное ощущение подвластности мужскому обаянию, так легко и ушло. Семена мало что могло растрогать в преддверии фантастического успеха. Шанс, который выпадает один на миллион, на сто миллионов! Такого еще ни у кого не было! Нужно только ухватить удачу за хвост и крепко держать. Одному не справиться. Кладов – отличный помощник, врач с потрясающей интуицией и человек без амбиций. Только бы не пил. Мы ничего не теряем в случае проигрыша, а в случае выигрыша нам сам черт не брат. Самая выгодная игра. Без рисков.

Следующие полчаса Семен потратил на агитацию Васи. Нажимал на научную бесценность возможного открытия, на перспективу спасти от смерти тысячи людей, продлить жизнь миллионам. Да, звучит как глупая фантазия. Да, опрокидывает все, чему их учили, что накопила медицинская наука. Но ведь есть! Есть Кутузов! Они себе никогда не простят, если упустят этот шанс. Человечество им не простит! Поэтому – пить завязываем. Ты, Вася, завязываешь! Нужны трезвые мозги и неинерционное мышление. Старые школы – побоку, даешь революционный прорыв!

Василия не смогли отвадить от алкоголя мама и две жены, любовь к профессии, стыд перед знакомыми и страх окончить жизнь под забором. Но пожертвовать счастьем человечества! Более чем подло, Семен прав. Бросаю пить. Каким бы идиотизмом не выглядело все, что происходит с Кутузовым, не исследовать это – хуже, чем развязать новую мировую войну.

– Я тебя убедил? Согласен? – требовательно спросил Семен. – Ты со мной?

– Да.

– Пить ты бросил?

– Бросил.

Семену хотелось от него клятвы. И он понимал, что бесполезно просить клясться именем матери или другими святынями. Но Кладов все-таки романтик. Пьющий романтик легко обойдет циника, потому что романтику, как Диогену, хорошо в бочке, если она винная, а на блага цивилизации ему плевать. С другой стороны, во всей этой ситуации был изрядный привкус мистики, она лезла изо всех щелей. И Семен обязан был закрепить у Кладова на период их совместной деятельности ощущение избранности, мессианства и ответственности.

– Поклянись, что не будешь пить, судьбами миллионов детей, которые могут родиться благодаря нашему открытию! Поклянись!

– Семен, к чему такая патетика? Клятвы… нечто ребяческое…

– Ты наверняка знаешь, какая идет обо мне слава. Прагматик, которого более всего волнует пополнение его кошелька. Правильно? Так вот я сейчас, здесь клянусь тебе, что положу все силы, не пожалею никаких денег ради них… Ради детишек, миллионов и миллионов, которые родятся благодаря нашим усилиям.

– Я тоже ими клянусь! – горячо воскликнул Вася.

В десять утра в бедненькой квартирке «гостиничного типа» на Нахаловке прозвучали клятвы, едва ли не повторившие клятву Герцена и Огарева на Воробьевых горах. Это Василий вспомнил про русских революционеров. А Семен посмотрел на часы – он опаздывал. В дверь забарабанили, и стервозный женский голос проверещал:

– Василий Иванович! Положено каждый день мыть!

– Чего она хочет? – удивился Семен.

– Чтобы я пол вымыл.

– Зачем? – еще более поразился Семен. – Кому?

– Таков порядок. Все жильцы убирают по очереди на кухне и в коридоре.

– И ты тоже?

Василий замялся. Полы в местах общего пользования он не мыл, за него это делали соседи. Они обожали Кладова, который бесплатно (бутылки не в счет) всех лечил: соседей, соседских детей и внуков, их родственников и даже их знакомых. И только одну сквалыжную старуху возмущало положение дел, с маниакальной настойчивостью она требовала, чтобы Вася сам орудовал тряпкой.

Не дожидаясь Васиного ответа, Шереметьев встал и пошел к двери, открыл ее. Какие-то идиотские полы, когда перед ними такие задачи!

– Что вам нужно? – спросил Семен пенсионерку.

– На кухне пол грязный!

– И дальше?

– Его, – потыкала она пальцем в глубь квартиры, – черед мыть.

– Да успокойтесь вы, тетя Оля! – Мимо прошла женщина с ведром и шваброй. – Я сейчас уберу.

Но старуха словно только этого и ждала, еще пуще раскричалась:

– С каких это пор тут баре появились? Их в семнадцатом году прикончили! Почему Лидка за Ваську моет? Прислужников развел!..

Семен несколько минут слушал поток маразматического бреда. Потом поманил пальцем старуху, наклонился, больно схватил ее за ухо и прошептал:

– Бабка! Если ты еще раз подойдешь к этой двери, если ты хоть пикнешь про гребаные грязные полы, я тебе кости поломаю! – отпустил ее ухо и выпрямился. – Все понятно или есть вопросы?

– По-по-нятно… – Схватившись рукой за горящее ухо, она быстро потрусила по коридору.

В чем прелесть старости? В том, что можно сколько угодно поносить молодежь. Ну огрызнутся они в ответ, так это только добавляет жару. Но на пожилого человека руку поднять? Такого самый отпетый из местных блатных себе не позволял. Значит, бандюган, который к Кладову пожаловал, видно, из самых-самых душегубов. Физиономия злая, губы перекошены – такой мать родную на куски порежет и собакам выбросит. Храни Господь! Лучше не связываться, от страха чуть не померла.

* * *

Василий и Семен вышли на улицу. Водитель растерянно кружил вокруг «Мерседеса». Как Семен и предчувствовал, пацаны отметились. По темно-серебристому боку машины, по задней и передней двери бежала глубокая царапина. Водитель торопливо оправдывался: шуганул мальчишек, а они на четвереньках подобрались, процарапали и ходу, рванул за ними, да между сараями не проехать… Семен Алексеевич очень трепетно относился к внешнему виду своего автомобиля, поэтому водитель ждал разноса. Каково же было удивление, когда Шереметьев только лишь буркнул:

– Ремонт за твой счет, – и велел ехать в клинику.

Из машины Семен позвонил Мамке. Полтора часа назад она ничего не имела против, если Шереметьев заберет к себе Кладова. Но теперь уперлась: только вместе с каретой «скорой помощи», которую Шереметьев берет у станции в аренду. А если Вася решил увольняться, то пусть отрабатывает положенные законом две недели, у них врачей и фельдшеров не хватает. За время, прошедшее с их разговора, Мамке каким-то образом удалось придумать схему, по которой государственное имущество (автомобиль «скорой помощи») и государственный служащий (фельдшер Кладов) переходили в пользование коммерческой структуре Шереметьева. А сама Мамка безошибочно учуяла интерес Шереметьева к Кладову и потребовала немалых денег. Семену ничего не оставалось, как согласиться на ее условия. Переиграла его старая гвардия. Но только в первом тайме.