Глава шестая. Париж: ночь с 22 на 23 октября 1812 года

Так вот как прочна моя власть! Одного человека, беглого арестанта, довольно, чтобы ее поколебать. Значит, корона едва держится на голове моей, если дерзкое покушение трех авантюристов в самой столице может ее потрясти.

Наполеон

Ничего необыкновенного в побеге Мале не было, другое дело – арест де Ровиго или бегство Пакье. Все потеряли голову, начиная с самих заговорщиков.

Наполеон

Этого бы не произошло, если бы Фуше был министром полиции.

Наполеон

В книге Е.В. Тарле «Наполеон» можно прочитать довольно странный абзац, описывающий события, произошедшие в 1812 году в Париже, в то время как Наполеон со своей Великой армией находился в России:

«Диковинные сообщения привез ему в Дорогобуж курьер из Парижа. Некий генерал Мале, старый республиканец, давно сидевший в парижской тюрьме, умудрился оттуда бежать, подделал указ Сената, явился к одной роте, объявил о будто бы последовавшей в России смерти Наполеона, прочел подложный указ Сената о провозглашении республики и арестовал министра полиции Савари, а военного министра ранил. Переполох длился два часа. Мале был узнан, схвачен, предан военному суду и расстрелян вместе с одиннадцатью людьми, которые ни в чем не были повинны, кроме того что поверили подлинности указа: Мале все это затеял один, сидя в тюрьме.

На Наполеона этот эпизод (при всей несуразности) произвел сильное впечатление. Чуялось, что его присутствие в Париже необходимо».

После прочтения этого небольшого абзаца, оставив в стороне явные ошибки типа ранения военного министра, которого уважаемый историк путает с военным губернатором Парижа, невольно начинаешь задавать себе вопросы: во-первых, как мог «некий генерал», давно сидевший в тюрьме, подготовить и совершить в Париже государственный переворот? во-вторых, верно ли, что он «все это затеял один»? в-третьих, если это действительно так, то чего же стоила вся эта Великая Империя, созданная Наполеоном, если для ее развала (пусть и кратковременного) потребовались усилия лишь одного человека и подделка лишь одного документа? в-четвертых, если этот «эпизод» был столь несуразен, то почему он произвел на Наполеона такое сильное впечатление, что заставил его бросить на произвол судьбы остатки своей армии и поспешить в Париж?

* * *

Для ответов на эти и многие другие вопросы рассмотрим события конца октября 1812 года подробнее. Что же на самом деле произошло в Париже в это время?

Глубокой ночью 22 октября 1812 года два офицера, укутавшись в плащи, шли по темным улицам Парижа по направлению к казармам национальной гвардии, расположенным на улице Попенкур. Офицеры приблизились к часовому, который, несмотря на проливной дождь, смог признать в одном из них генерала.

– Я – генерал Лямотт, – уверенно сказал человек в генеральском мундире, – и я имею распоряжения от Сената. Император погиб в России, и Сенат образовал своим указом Временное правительство.

Офицер охраны немедленно доложил об этом своему командиру, который, в свою очередь, приказал построить полусонных солдат во внутреннем дворе. Вскоре известие о том, что император убит, облетело нестройные шеренги. К всеобщему удивлению, никто не выразил никаких эмоций и не закричал «Да здравствует император!» Некоторые старые солдаты в глубине души были даже рады этому, быстро представив себя дома, в кругу уже начавшей забывать их семьи. Без сомнения, многие во Франции тайно желали смерти Наполеону, и это были не только монархисты или республиканцы по духу, но также и тысячи простых людей, уставших от бесконечных войн и потерявших в них своих родных и близких.

Человеком, представившимся генералом Лямоттом, на самом деле был бригадный генерал Мале.

* * *

Клод-Франсуа Мале родился 28 июня 1754 года в Доле (Юра) в семье отставного офицера. В 17-летнем возрасте он был зачислен в полк королевских мушкетеров и пробыл в нем два года, вплоть до расформирования полка в конце 1775 года.

Будущий генерал был весьма симпатичным мужчиной, обладавшим большим обаянием и хорошими манерами. В 1788 году он женился. Его жена – Дениза также происходила из провинциальной аристократической семьи, и была сильной личностью. Когда Мале женился на ней, ей было 17 лет, ему – 34. Вскоре у них появился сын Аристид – их гордость… Семья эта была добропорядочной и счастливой. Так что версию о неудачном браке как одной из причин психической неустойчивости генерала Мале не следует даже и рассматривать – это все неправда.

Во время революции Мале стал командиром отряда национальной гвардии своего родного города. В 1792 году он был направлен в Рейнскую армию, где служил капитаном в 50-м пехотном полку. Там он познакомился с генералом Богарнэ. Кстати сказать, знаменитую революционную «Марсельезу» написал двоюродный брат Мале – Руже де Лилль.

Но вскоре тучи начали сгущаться над ним. Комитет общественного спасения неодобрительно смотрел на бывших аристократов в армии, и в 1795 году Мале был вынужден оставить службу. Однако в марте 1797 года он получил возможность вернуться под знамена и оказался при генерале Шампионнэ в Альпийской армии. 19 октября 1799 года Директория утвердила Мале в звании бригадного генерала. В 1801 году он командовал войсками в департаменте Жиронда.

После возвышения Наполеона Мале вполне мог использовать свое знакомство с покойным генералом Богарнэ как повод для представления Жозефине, и таким образом он мог оказаться среди людей, близких к Бонапарту. Но он решительно отказался от этой возможности, так как этого самого Бонапарта он не любил. Будучи искренним республиканцем, Мале последовательно выступал против пожизненного консульства, затем против империи. Это не помешало ему заслужить наполеоновский орден Почетного легиона. После этого Мале созвал друзей на веселую пирушку, на которой торжественно произвел своего повара в кавалеры Почетной ложки.

* * *

Некоторое время генерал Мале служил в Дижоне, затем командовал бригадой в Итальянской армии, выполнял обязанности губернатора Павии и состоял при генерале Миоллисе в Риме, но в конечном итоге был отправлен Эженом Богарнэ во Францию, где в 1807 году вышел в отставку.

Официальной версией, объясняющей это, было подозрение в растрате, но истинной причиной были откровенно республиканские взгляды и заявления генерала:

– Я, – говорил Мале, – остаюсь верен идеалам республики! А корсиканец ведет себя так, будто вся революция делалась исключительно ради его возвышения.

В армии генерал Мале слыл, как бы сейчас выразились, непримиримым диссидентом, причастным ко многим антинаполеоновским акциям. Префект полиции Парижа Пакье впоследствии писал о Мале:

«Он принадлежал к тем, кого в армии называли террористами».

Как известно, от подобной репутации до тюрьмы – один шаг. Так было всегда, и для Мале все закончилось именно этим. 1 июля 1807 года он был заключен в тюрьму Ля Форс, а через год освобожден, но не надолго: в 1809 году он снова оказался в Ля Форс, обвиненный в принадлежности к тайной организации республиканских офицеров – противников возвышения Наполеона. Эти офицеры были искренне уверены в том, что Наполеон – диктатор, и он разрушил все то, что было создано революцией и республикой. Эта тайная организация была известна под странным названием Союз филадельфов.

* * *

Фактически «филадельфы» были масонами. Впервые это название появилось во Франции в XIV веке, когда некий Гийяр де Крессонессар объявил себя «ангелом Филадельфийской церкви», о которой шла речь в Апокалипсисе. «Ангела» тут же объявили еретиком и заточили в темницу. Через несколько веков (в XVII веке) оккультное движение «филадельфов» началось в Англии, а через столетие – во Франции, где это название присвоила себе масонская ложа, поставившая себе целью освобождение всех народов мира от тиранов.

Французские «филадельфы» тесно смыкались с Обществом адельфов в Италии, которым руководил знаменитый Филиппе Микеле Буонаротти, потомок Микеланджело, величайший конспиратор своего века. Именно этот человек держал в своих руках неосязаемые для непосвященных тончайшие нити заговоров, подрывавших престолы венценосцев мира…

Генерал Мале был принят в «филадельфы» в Италии своим же адъютантом, носившим подпольное имя Фелипомен. Подпольным именем генерала Мале стало имя Леонид.

Следует отметить, что среди «филадельфов» были не только офицеры-республиканцы, давние враги Наполеона, но и простые рабочие, врачи, нотариусы, писатели, садовники, буржуа и рядовые солдаты. И эти самые «филадельфы», возглавляемые де Севаном, были не только приверженцами республиканских принципов, крайне раздражавших Наполеона, но и даже разрабатывали планы физического устранения диктатора.

Оказался причастен к этим планам и генерал Мале. В свое время, вскоре после переворота 18 брюмера, ставший первым консулом Бонапарт прибыл на несколько дней в Дижон. Генерал Мале в то время тоже был там. Убежденные в необходимости физического устранения Бонапарта, заговорщики приняли решение воспользоваться этой поездкой диктатора для осуществления задуманного ими покушения. По всей видимости, Мале был в курсе готовившейся акции, которая, впрочем, благополучно провалилась.

Но Мале продолжил сотрудничество с противниками нового режима. В результате его продвижение по службе затормозилось, и он стал получать все менее и менее привлекательные назначения. Все это, конечно же, оскорбляло гордого Мале, который чувствовал, что его назначения никоим образом не соответствуют его способностям. Звезда же Наполеона продолжала сиять все ярче и ярче.

* * *

В 1808 году лидер Общества филадельфов де Севан неожиданно скончался, и Мале занял его место. К этому моменту генерал стал все больше задаваться вопросом: является ли убийство Наполеона единственно необходимым или есть другие средства для отстранения его от власти? Долго думая над этим, генерал Мале начал рассматривать возможность осуществления государственного переворота, и самым удобным моментом для этого он видел отсутствие императора в Париже во время его продолжительных военных кампаний. Очень скоро Мале убедился, что Наполеон может быть свергнут и без его физического устранения – путем тщательного и осторожного планирования заговора. А как только удар будет нанесен, привыкшее к покорности французское общество смиренно последует за заговорщиками.

В 1807 году уже была упущена подходящая возможность нанесения удара, когда Наполеон находился далеко в Испании. Расстояние до Испании и проблемы Наполеона с организацией связи с Парижем могли бы дать заговорщикам, по крайней мере, четыре дня, чтобы осуществить их план. Но как всегда, когда слишком много людей вовлечены в тайну, одного неосторожного слова оказалось достаточно, чтобы все развалить. Информация о заговоре дошла до министра полиции Фуше, и его участники были арестованы. Именно тогда, летом 1807 года, генерал Мале в первый раз оказался в парижской тюрьме Ля Форс. Пробыл он там ровно год, затем был освобожден, но в 1809 году снова оказался за решеткой.

Вместе с Мале были арестованы генералы Гюне, Дютэртр и несколько офицеров. Им инкриминировался заговор с целью восстановления во Франции республиканского строя. По-видимому, к заговору были также причастны бывший военный министр Серван де Жерби и бывший член Конвента Ланжюине.

Историк А.З. Манфред пишет:

«Наполеон дал директиву не предавать дело огласке. Он не хотел никому давать повод поставить под сомнение его популярность в империи. То ли Фуше, воспользовавшись этими директивами, не захотел выяснить дело до конца, то ли заговор еще полностью не созрел, но дело было приглушено, хотя и внушало Наполеону немалые опасения».

Мале был объявлен сумасшедшим и переведен в клинику для умалишенных знаменитого доктора-психиатра Дюбюиссона на улице Фобур Сент-Антуан, в которой были заключены некоторые государственные преступники. Многие из них носили весьма известные фамилии, например: братья Полиньяки, приговоренные к смерти в 1804 году за участие в деле Жоржа Кадудаля, но затем помилованные; маркиз де Пюивер; Бертье де Совиньи. Здесь же находился и аббат Жан-Батист Лафон, ненавидевший Наполеона за его политику относительно церковной недвижимости и за содержание под стражей в Фонтенбло папы римского Пия VII.

Клиника Дюбюиссона – это не казематы тюрьмы Ля Форс. Только решетки на окнах свидетельствовали здесь об ограничении свободы. Пансион был окружен старинным садом, пациенты имели хороший стол, каждый – отдельную комнату и свободный доступ родственников и друзей. «Сумасшедшие» здесь пребывали особые: это были люди, предпочитавшие не сидеть в тюрьмах, а «лечиться» у доброго доктора Дюбюиссона, стремительно богатевшего от наплыва гонораров. «Острое помешательство» – такой диагноз ставили здесь всем якобинцам и роялистам.

Находясь здесь, Мале и аббат Лафон сблизились друг с другом и приступили к разработке плана очередного заговора. Кто должен быть устранен во время государственного переворота в первую очередь? Какие армейские части должны быть использованы, и какие распоряжения необходимы для этого? Сколько времени необходимо заговорщикам, чтобы получить контроль над ключевыми государственными постами? Документы, необходимые для успешного развития заговора, были подготовлены заранее, в том числе и самый важный из них – указ Сената о падении наполеоновской империи и учреждении Временного правительства.

* * *

В то время как Мале и Лафон совершенствовали свой план, наступил 1812 год, и Наполеон начал свой поход в Россию. В отличие от Испании, связь между Москвой и Парижем требовала, по крайней мере, двух с половиной недель. Это время позволяло заговорщикам объявить Наполеона убитым и, воспользовавшись всеобщей растерянностью, успешно совершить задуманное.

Мале предполагал легко собрать многочисленных недовольных офицеров, мечтавших положить конец войне, и создать отряды, необходимые для совершения переворота. Он предполагал, что Наполеон, узнав об удачном развитии заговора, немедленно поспешит вернуться в Париж, однако к тому времени заговорщики надеялись собрать армию достаточно сильную, чтобы встретить его. Мале планировал подписать мир с союзниками, и Франция, и все человечество должны были быть ему благодарны за это.

22 октября 1812 года Мале и аббат Лафон тайно бежали из клиники доктора Дюбюиссона.

Как всегда, вечером они сели играть в шахматы. Мале выиграл несколько партий и выглядел веселым и возбужденным. В полночь, когда все легли спать, пришел садовник, с которым у Мале существовала договоренность. У садовника была лестница, при помощи которой генерал и его сообщник могли перебраться через стену, отделявшую внутренний двор клиники от улицы Фобур-СентАнтуан.

Первым перелез через стену генерал Мале, а вот со священником все оказалось гораздо сложнее: спрыгивая по ту сторону стены, Лафон то ли действительно подвернул ногу, то ли просто испугался и сделал вид, что не может идти. Кривясь от боли, он спросил:

– А вы уверены, что нам удастся повести за собой полки национальной гвардии?

Мале уверенным голосом ответил:

– Сегодня все военные просто мечтают о мире. К тому же я не оставлю их командирам времени для размышлений. Все будет сделано очень быстро.

– Но префект Фрошо может начать говорить о сыне Наполеона?

– Он будет думать лишь о том, как бы сохранить свое место в префектуре. Для революций такие люди – находка. Когда власть меняется, они следуют за ней, группируются вокруг новых хозяев. Увидите, о сыне императора никто и не вспомнит! Сенат будет на нашей стороне.

– А мы разве его не распустим?

– Зачем? Разве есть лучшие трубы, чтобы возвестить о нашей победе?

– Боже мой! – застонал аббат. – Но когда Наполеон вернется…

– Не бойтесь, святой отец, бог с нами, и он нам поможет.

Аббату Лафону так хотелось посмотреть на разворачивающуюся драму со стороны, что он даже сам поверил в то, что нога его вывихнута, а боль не позволяет ему передвигаться. Он заплакал, причем сделал это так искренне, что генерал Мале поверил ему.

В ту же ночь аббат благополучно улизнул из Парижа. Мале же направился к дому, где его жена заранее приготовила оружие и генеральскую униформу. Затем он пошел к казармам, расположенным на улице Попенкур.

Около четырех часов утра 23 октября генерал Мале явился к майору Габриелю Сулье, командиру 10-й когорты национальной гвардии, представился генералом Лямоттом и предъявил документы, «подтверждавшие» смерть Наполеона, якобы убитого 7 октября в Москве, и учреждение Временного правительства с президентом Лазаром Карно, бывшим членом Директории и бывшим военным министром, во главе. Генерал Моро в этом правительстве был назван вице-президентом. Кроме него, в правительство были включены также такие известные люди, как вице-адмирал Трюге, ярый республиканец, ушедший в отставку после установления империи, сенаторы Волнэ, Ламбрехт, Дестю де Траси и Гара, бывшие сенаторы Бигонэ и Флоран-Гюйо, виконт Матьё де Монморанси, граф Алесис де Ноай, префект Фрошо (всего 15 человек).

Все было разыграно как по нотам. В документе, переданном майору Сулье «генералом Лямоттом» и подписанном «командующим войсками Парижского военного округа генералом Мале», говорилось следующее:

«Господин майор!

Я отдаю приказ господину генералу Лямотту явиться к вам в казарму в сопровождении комиссара полиции, чтобы зачитать когорте, которой вы командуете, указ Сената, в котором объявляется о смерти императора и о роспуске правительства. Этот генерал передаст вам также приказ по округу, в котором говорится о том, что вы производитесь в бригадные генералы, и указаны функции, которые вы должны выполнять.

Поставьте когорту под ружье как можно тише и со всей возможной поспешностью. Чтобы лучше выполнить эту двойную задачу, запретите предупреждать об этом офицеров, ночующих вдали от казармы. Пусть старшие сержанты командуют ротами, где не окажется офицеров. Когда наступит день, офицеры, появившиеся в казарме, должны быть направлены на Гревскую площадь, где им надлежит ждать свои роты, которые соберутся там после выполнения приказов господина генерала Лямотта, заместителем которого вы должны стать.

Когда эти приказы будут выполнены, вы сами направитесь на Гревскую площадь для принятия командования, предписанного вам приказом. Вы должны принять командование над следующими войсками:

1) вашей когортой;

2) двумя ротами второго батальона ветеранов;

3) ротой первого батальона полка Парижской гвардии;

4) двадцатью пятью драгунами Парижской гвардии;

5) всей гвардией, которую вы найдете на площади.

Примите меры для охраны Ратуши и прилегающих к ней улиц. Разместите на колокольне Сен-Жан отряд, чтобы быть готовым ударить в набат, если это будет необходимо.

Выполнив все это, вы должны явиться к господину префекту, находящемуся в Ратуше, чтобы вручить ему прилагающийся пакет. Договоритесь с ним о подготовке зала, в котором соберется Временное правительство, а также помещения для моего штаба, который прибудет со мной к восьми часам.

Если к вам прибудут комиссары от моего имени, то у них должны быть документы с такой же печатью, что и та, что находится в нижней части этого приказа: с ними вы можете принять меры, которые будут диктовать обстоятельства во время моего отсутствия.

Относительно всего того, что предусмотрено в этой инструкции, я надеюсь на вашу мудрость, ваш опыт и ваш патриотизм, о которых я имею самые наилучшие отзывы. Поэтому я и полностью доверяю вам в ваших действиях.

Точно выполнив этот приказ, вы можете быть уверены, что полезно послужили нашей родине и что она будет вам благодарна за это.

Честь имею приветствовать вас.

Подпись: Мале.

P.S. Господин генерал Лямотт передаст вам чек на сто тысяч франков, предназначенный для оплаты премий солдатам и двойных жалований офицерам. Примите также меры для питания ваших войск, которые не вернутся в казарму до того, как национальная гвардия Парижа не будет достаточно хорошо организована для несения службы. Эта сумма является дополнительной по отношению к вознаграждению, которое вам полагается».

«Генерал Лямотт», которого сопровождал капрал Рато, игравший роль его адъютанта, передал майору Сулье приказ о том, что 10-я когорта должна была арестовать министра полиции генерала Савари, военного министра генерала Кларка, архиканцлера Камбасереса и военного коменданта Парижа генерала Юлена – того самого Юлена, который в свое время возглавлял военный совет, приговоривший к смерти герцога Энгиенского. Ошеломленный этими новостями (особенно своим производством в генералы и чеком в 100 тысяч франков), Сулье запричитал:

– Император погиб! О, небо! Какое несчастье!

– Увы! – кивнул головой Рато. – Это очень большое несчастье! Все мы печалимся вместе с вами.

– Майор, – сказал Мале, – надо немедленно поднимать вашу когорту.

– Да, мой генерал, я сейчас, – засуетился Сулье.

После этого, накинув на плечи мундир, он стал отдавать приказания:

– Быстро позовите сюда капитана Пикереля! Разбудите офицеров! Бейте в барабаны…

– Нет, нет! – прервал его Мале, – не нужно никаких барабанов. Не надо поднимать шум. Все должно быть сделано быстро и тихо.

Вскоре прибыл капитан Пикерель.

– Вы слышали новость, капитан? – спросил его Сулье. – Впрочем, как вы могли слышать, ведь я сам узнал об этом только что. Император умер!

– И что мы теперь будем делать без него? – ошарашенно спросил Пикерель.

– То же, господин капитан, что вы делали и с ним, – холодно ответил генерал Мале.

– А как же Великая армия?

– Она больше не существует.

– Это же катастрофа! – воскликнул Пикерель.

– Да, Великая армия полностью уничтожена в России, но для вас лично это не катастрофа. Теперь, господин капитан, вы – майор. И извольте быстро выполнять приказы.

Вскоре 10-я когорта была построена во дворе. Солдатам зачитали сообщение о смерти императора, но многие из них отказались в это верить.

– Он умер? Наш Маленький капрал? Но этого не может быть!

– Еще как может! – крикнул Рато. – Сколько нас, простых солдат, погибло за последние годы! Император или простой солдат – перед вражеским ядром все равны!

– Так его убило ядром? Вот бедняга!

– Нет, штыком. Штык попал ему в правый глаз и вышел через левое ухо, – разошелся Рато, совсем потеряв голову от возбуждения, – император позвал на помощь, но было поздно. Впрочем, спросите у генерала, он лучше меня знает. Он только что получил депешу из России.

Мале понял, что дальнейшие разговоры до добра не доведут, и начал раздавать приказы. Солдаты 10-й когорты, видя перед собой генерала, беспрекословно подчинились.

* * *

После этого «Лямотт-Мале» повел солдат к тюрьме Ля Форс, где были заключены два генерала, два его товарища, необходимые ему для осуществления заговора. Войдя в тюрьму, генерал разбудил начальника и ознакомил его с «новостями из России» и с «указом Сената» об установлении Временного правительства.

– Да, генерал, – ответил начальник тюрьмы.

– Вот документы, касающиеся двух этих генералов.

То ли начальник тюрьмы что-то заподозрил, то ли разбудивший его человек показался ему странным, но, ознакомившись с бумагами, он вдруг сказал:

– Генерал, этот приказ неправильно оформлен. Наши инструкции требуют подписи министра полиции, а ее здесь нет.

– Вы что! – пришел в ярость генерал Мале. – Вы меня не узнаете?

– Извините, генерал, – забормотал начальник тюрьмы, опустив глаза, – как я могу забыть, что мне оказали честь, доверив вас совсем недавно моей охране, но я хотел бы получить подтверждение приказа от господина Савари.

– Он больше не министр, – прервал его генерал Мале, – а если вы хотите остаться на своем месте, рекомендую вам не умничать, а подчиняться. Вы должны помнить, что умники мне не нравятся.

Начальник тюрьмы подчинился и сам побежал за генералами Фанно де Лаори и Гидалем, и те были немедленно освобождены. Один из них, генерал Виктор Клод Александр Фанно де Лаори, бывший начальник штаба опального генерала Моро, арестованный в 1810 году по подозрению в заговорщической деятельности, ожидал выдачи Соединенным Штатам; второй, генерал Максимен-Жозеф Эммануэль Гидаль, арестованный в Марселе, был вообще приговорен к расстрелу. Этого старого якобинца обвиняли в том, что он вступил в контакт с англичанами и даже посещал их корабли, стоявшие возле Тулона, передавая им сведения о расположении французских войск.

Следует отметить, что генерал Фанно де Лаори слыл интеллектуалом, джентльменом и поэтом. Он был любовником жены генерала Жозефа Гюго, и многие полагают, что именно он был отцом Виктора Гюго, ставшего впоследствии всемирно известным писателем. Когда его разбудили, он быстро понял, что происходит, а вот генерал Гидаль подумал, что его собираются этапировать в Марсель, и закричал: «Вы не имеете права! Пусть меня расстреливают здесь, я никуда не поеду!»

Понадобилось минут пятнадцать, чтобы он понял, что его пришли освободить. Вместе с двумя генералами из тюрьмы Ля Форс был освобожден также и некий корсиканец Жозеф Боккечиампе, тут же назначенный генералом Мале префектом полиции. Гидалю же Мале приказал взять часть 10-й когорты и арестовать военного министра Кларка, тогда как генерал Фанно де Лаори должен был арестовать министра полиции Савари, ставшего за четыре года до этого герцогом де Ровиго.

* * *

Однако генерал Гидаль имел личные счеты с Савари, и поэтому, вместо того чтобы арестовать генерала Кларка, он также заявился к министру полиции.

В «Мемуарах…» герцога де Ровиго можно найти следующее признание:

«Лаори был моим боевым товарищем в нескольких походах во время революции, и, несмотря на разницу наших политических убеждений, мы были с ним на «ты», и я сохранил к нему дружеские чувства».

Сейчас от прежней дружбы ничего не осталось. Фанно де Лаори с Гидалем разбудили Савари и арестовали его.

– Ты удивлен? – спросил министра Фанно де Лаори.

– Удивлен – это не то слово! – воскликнул еще толком не проснувшийся Савари.

– Ты арестован и можешь быть рад, что делаю это я, ведь я не причиню тебе зла.

– Может быть, ты все же объяснишь мне, что происходит? – вопросом на вопрос ответил министр полиции.

– А происходит то, что император седьмого октября погиб в России.

– Этого не может быть, – уверенно сказал Савари. – Император жив, и у меня есть письма от него, датированные именно седьмым октября. Ты напрасно пытаешься дурачить меня и своих солдат.

– Как бы то ни было, – перебил его генерал Гидаль, – вы больше не являетесь министром полиции.

После этого он повернулся к солдатам и приказал:

– Увести арестованного!

– Постой, Лаори! – закричал Савари. – Мы столько времени провели вместе на биваках, мы дышали дымом одних и тех же сражений! Я надеюсь, ты не позволишь им убить меня как собаку!

– Кто тебе сказал, что тебя убьют? – взволнованно воскликнул Фанно де Лаори.

– Да об этом говорит все, что я вижу вокруг, – ответил Савари. – Вспомни, ведь мы же были друзьями.

Генерал Фанно де Лаори ничего не ответил и вышел из комнаты.

Когда Савари вели в тюрьму Ля Форс, он спросил конвоировавших его солдат:

– Кто вы такие?

– Мы солдаты 10-й когорты национальной гвардии.

– Вы что, решились на мятеж?

– Нет, нет! Мы с нашими офицерами. Нас сюда привел генерал.

– А вы его знаете?

– Нет.

Савари был удивлен и, опасаясь за свою жизнь, задал еще один вопрос:

– А вы хоть знаете, кто я такой? Кого вы арестовали?

– Нет. Мы просто выполняем приказ.

– Так вот, я министр полиции, а генерал, который вами командует, – это самозванец. Он сидел в тюрьме и вышел оттуда без моего разрешения. Это опасный заговорщик, и вы, выполняя его приказы, тоже становитесь заговорщиками. Вы играете в опасную игру.

– Никакие мы не заговорщики. Нам приказали, и мы доставим вас туда, куда нам сказал наш командир.

– Несчастные, – тяжело вздохнул Савари, – когда все это закончится, а это, поверьте, произойдет очень скоро, вам останется пенять лишь на самих себя и на свою глупость.

* * *

Вслед за герцогом де Ровиго был арестован Пьер-Мари Демаре, его начальник службы безопасности. Барон Пакье, с октября 1810 года префект Парижской полиции куда-то предусмотрительно исчез и появился лишь тогда, когда заговор был подавлен.

Буквально за несколько минут до ареста Демаре виделся с Пакье. Он еще спросил префекта:

– Не знаете, что происходит?

– Ничего не знаю, – ответил тот, – но могу предположить, что это заговор.

– С какой целью?

– Чего не знаю, того не знаю, – ответил Пакье и удалился.

К половине девятого утра заговорщики, не встречая нигде никакого сопротивления, заключили в тюрьму всех главных полицейских Парижа, и Фанно де Лаори занял пост министра полиции.

В сотрудничестве с охотно поверившим в смерть императора префектом департамента Сена Николя Фрошо для встречи членов Временного правительства быстро было приготовлено помещение в городской Ратуше.

– Господа, – говорил граф Фрошо, – поход в Россию и не мог окончиться иначе. Но мы остаемся на своих местах и будем продолжать выполнять свой долг.

Перепуганные чиновники закивали головами. Поддельные бумаги работали безотказно. Самым удивительным было то, что никто не казался опечаленным смертью императора. Нигде не слышались возгласы «Да здравствует император!» Никто даже не поднял вопроса о регентстве, об императрице Марии-Луизе и о сыне Наполеона. Позднее генерал Савари вспоминал:

«Планы Мале осуществлялись безукоризненно, ни один из батальонов Парижа не оказал сопротивления».

Французам, особенно уставшим от бесконечных войн солдатам, похоже, была уже безразлична судьба Наполеона.

Париж постепенно переходил в руки заговорщиков. Генералу Мале уже доложили о захвате банка и казначейства. После этого Мале и верные ему солдаты направились к Вандомской площади, где располагался штаб Парижского гарнизона. Дойдя до места, Мале приказал молодому офицеру доставить портфель с распоряжениями к полковнику Дусэ, адъютанту начальника штаба гарнизона. Сам же Мале направился к дому генерала Пьера-Огюстена Юлена, командовавшего Парижским гарнизоном.

* * *

Скромный часовщик из Женевы, этот Юлен был когда-то приятелем Мале. Вместе они ходили на штурм Бастилии, участвовали в боевых походах. В 1808 году Юлен стал графом империи и верой и правдой служил Наполеону, который высоко ценил службу своего дивизионного генерала: он успел побывать и личным адъютантом генерала Бонапарта, и командиром пеших гренадер Консульской гвардии, и председателем суда над герцогом Энгиенским, и губернатором Вены, и комендантом Берлина. С августа 1807 года он был военным губернатором в Париже, охраняя в отсутствие Наполеона столицу Франции.

В восемь утра его дом был окружен, солдаты наводнили прихожую и стали, громко разговаривая, подниматься по лестнице на второй этаж.

– Что за шум?! – проворчала мадам Юлен. – Кто это позволил себе прийти в такую рань?

Через минуту в их спальню ворвался генерал Мале и объявил об аресте губернатора.

– Император убит в России, а ты больше не военный губернатор Парижа! – заявил Мале. – Временное правительство назначило на этот пост меня! Вставай и будь любезен отдать мне шпагу, а заодно и штабную печать.

Не до конца проснувшийся Юлен уже готов был поверить Мале.

– Ничего не понимаю, – бормотал он. – Я вроде бы всегда служил исправно…

Трясущимися руками он начал искать печать, но тут в дело вмешалась его жена Луиза, которая закричала:

– Но, друг мой, если этот господин отнимает у вас пост, спросите хотя бы, есть ли у него на это мандат! Пусть он его покажет.

Это было вполне справедливым требованием, и Юлен перешел в атаку:

– Почему я должен верить твоим словам, Мале? Покажи мне документы.

– Я тебе сейчас все покажу, – холодно ответил ему генерал Мале, – перейдем только к тебе в кабинет.

В кабинете, едва Юлен повторил свое требование, Мале выхватил из-за пояса пистолет и со словами «Вот он, мой мандат!» выстрелил ему прямо в лицо, раздробив своему бывшему другу челюсть. Командующий Парижским гарнизоном рухнул на ковер, истекая кровью. Теперь он был не опасен.

Услышав выстрел, мадам Юлен вскочила с кровати и прибежала в кабинет мужа, испуская душераздирающие крики. Мале запер их обоих и спокойно спустился вниз, прихватив с собой столь необходимую ему печать. Потом он отдал приказ полковнику Раббу, командующему полком национальной гвардии Парижа, привести войска в боевую готовность.

Таким образом, управляя одной лишь 10-й когортой национальной гвардии, Мале получил все необходимые документы и печати для того, чтобы принять командование над всем столичным военным округом. После подчинения полковника Рабба под контролем генерала Мале оказались бы почти все военные силы Парижа.

* * *

Один лишь старый полковник Дусэ заподозрил в Мале заговорщика. Он получил от Мале документы, в которых говорилось о смерти Наполеона и указе Сената об учреждении Временного правительства. Согласно этим документам полковник Дусэ должен был принять меры к занятию ключевых пунктов Парижа. Но он знал, что начиная с 7 октября, даты, которая была объявлена датой смерти Наполеона, император несколько раз писал военному министру Кларку и генералу Юлену и что Сенат вообще не заседал ночью 22 октября. Таким образом, Дусэ понял, что не существовало никакого указа Сената об установлении Временного правительства.

По пути к Дусэ генерал Мале размышлял о ходе действий. После устранения командующего столичным гарнизоном успех переворота был предопределен. Мале уже представлял себя выступающим на балконе перед восхищенной и послушной толпой. Солдаты горячо приветствовали бы его, а он с внутренним волнением принял бы их признание.

При входе в здание штаба он спросил, как ему пройти к полковнику Дусэ и поднялся по лестнице. Войдя в кабинет, он заметил, что Дусэ продолжал сидеть на месте, хотя полученные им распоряжения назначали Мале на его пост. В долю секунд Мале понял, что его карты раскрыты. Дверь отворились, и в кабинет ворвались верные Дусэ капитан Лаборд, инспектор полиции Фавье и солдаты. По сути, игра была проиграна…

– Господин Мале, – сказал ему полковник Дусэ, – вы прекрасно знаете, что никто не давал вам права покидать заведение господина Дюбюиссона. Почему же вы сейчас находитесь здесь, да еще в генеральской форме?

Генерал Мале ничего не ответил и попятился в сторону двери. Капитан Лаборд крикнул:

– Полковник, позвольте его сначала арестовать, а потом мы разберемся, что все это значит.

Мале выхватил пистолет и направил его на Лаборда. Тот бросился вперед и закричал:

– Солдаты! Ко мне! На помощь!

Тут же три солдата схватили генерала Мале за руки и выбили у него пистолет, давший осечку.

– Солдаты! – воскликнул Мале. – Император умер!

– Не верьте ему! – вмешался в дело полковник Дусэ.

– Солдаты! Я – губернатор Парижа!

– Не верьте ему, – поддержал полковника капитан Лаборд.

– Вы будете отвечать перед Сенатом…

– Не слушайте его! Это разбойник! Это заговорщик!

– Кто это тут говорит о заговорщиках? – это в комнату вдруг ворвался Рато.

– Солдаты! – закричал Лаборд. – Хватайте и этого человека! Это эмигрант, шуан!

– Я – шуан! Я – эмигрант! – взревел Рато. – Что это за гадство? Я Жан Рато из Бордо! Я – адъютант вот этого генерала.

– Никакой это не адъютант, – перебил его Лаборд. – Разоружите его и свяжите!

Приказ был выполнен, и брызжущего слюной Рато повалили на пол.

– Оставьте его! – крикнул генерал Мале. – Во всем виноват лишь я один. Даю слово, что я не буду сопротивляться.

* * *

Арестованного и связанного генерала вывели на балкон, где полковник Дусэ объявил, что Наполеон жив, а Мале – самозванец.

– Французы! – крикнул он собравшейся на площади толпе. – Наш Великий Император бессмертен! Тревожные слухи, возмутившие вас, порождены врагами порядка. Весть о гибели императора – провокация! Возвращайтесь к своим обычным занятиям…

– Да здравствует император!!! – неуверенно закричали солдаты.

Затем полковник Дусэ приказал обескураженной 10-й когорте возвратиться назад в казармы. Деятельный Лаборд отправил гонца в тюрьму Ля Форс с приказом срочно освободить министра полиции и его чиновников. Савари и Демаре были тут же выпущены на свободу.

В девять часов утра с заговором было покончено, оставалось арестовать лишь отдельных его участников, пустившихся в бега. Все, что было запланировано на протяжении четырех лет, рассыпалось в один момент.

Архиканцлер Камбасерес созвал в Тюильри экстренный совет министров. Министры Кларк и Савари начали упрекать друг друга за неосмотрительность, но Камбасерес резко прервал их:

– Сейчас не время для подобного ребячества. Эта попытка государственного переворота должна быть наказана примерно и быстро. Отсутствие мгновенной и суровой реакции может вызвать ощущение, что заговорщики были правы, и может начаться паника. Нужно действовать, а не заниматься взаимными обвинениями.

По результатам заседания был создан военный совет, приступивший к допросу захваченных заговорщиков.

Вечером того же дня многоопытный Камбасерес написал своему старому другу, бывшему третьему консулу Лебрёну:

«Теперь хотелось бы узнать, как император отреагирует на это неприятное дело. Эта неизвестность для меня мучительна».

О первой реакции Наполеона на события в Париже рассказывает в своих «Мемуарах…» генерал де Коленкур:

«Согласно донесениям, полученным императором, поведение префекта департамента Сены господина Фрошо было небезупречным, а то, что император узнал позже, укрепило его в этом мнении».

Военный министр генерал Кларк смотрел на этот заговор иначе, чем министр полиции Савари.

– Кларк, – сказал Наполеон, – убежден, что это большой заговор и что имеются еще другие, более важные руководители.

– Министр полиции утверждает обратное, – возразил де Коленкур.

– В первый момент, – продолжил Наполеон, – сообщение о моей смерти заставило всех потерять голову. Военный министр, вечно распинающийся передо мною в своей преданности, не потрудился даже надеть сапоги, чтобы пойти в казармы, привести войска и вытащить Савари из тюрьмы. Один лишь Юлен проявил мужество.

– Полковник Дусэ и капитан Лаборд тоже показали присутствие духа.

– Да, но поведение префекта полиции Пакье непостижимо. Как полагаться на подобных людей, – прибавил император с горечью, – если первокласснейшее воспитание отнюдь не гарантирует с их стороны верности и чести? Слабость и неблагодарность Пакье приводит меня в бешенство.

После первых сообщений император с нетерпением ожидал следующей эстафеты, желая поскорее узнать результаты предпринятого расследования.

– Этот бунт, – говорил он, – не может быть делом одного человека.

Прибывшая очередная эстафета, чудом прорвавшаяся сквозь казачьи заставы, доставила подробности, которые подтверждали сообщения генерала Савари. Но военный министр Кларк по-прежнему усматривал в этом деле обширный заговор, и его сообщения все время беспокоили императора, которого поведение скомпрометированных лиц возмущало до такой степени, что он говорил об этом, не переставая.

– Рабб – дурак, – негодовал Наполеон. – Ему достаточно показать большой печатный бланк с поставленной на нем печатью. Но как был обойден и обманут Фрошо, человек умный, человек с головой?

– Он – старый якобинец, – предположил де Коленкур, – наверное, его снова соблазнила республика.

– Конечно, он привык к переворотам, и этот переворот удивил его не больше чем десяток других, которые он видел на своем веку. Известие о моей смерти показалось ему, по-видимому, правдоподобным, и, прежде чем вспомнить о своем долге, он задумался о том, как бы сохранить свое место. Он присягал добрых 20 раз, и присягу, которая связывает его со мной, он забыл так же, как и другие. Быть высшим должностным лицом города Парижа и без всякого сопротивления приготовить в городской Ратуше, в своем собственном помещении, зал заседаний для заговорщиков, не навести никаких справок, не принять никаких мер, чтобы воспротивиться заговорщикам, не сделать ни одного шага, чтобы поддержать авторитет своего законного государя! Он, должно быть, участник заговора, потому что подобная доверчивость со стороны такого человека, как Фрошо, необъяснима.

– Савари сделал большую ошибку, не арестовав его.

– Он еще больший изменник, чем Мале, которого я прощал четыре раза и который всегда занимался заговорами. Что касается Мале, то это его ремесло.

– Милосердие Вашего Величества тяготило его. Это же сумасшедший.

– Да, но Фрошо – член государственного совета, начальник администрации важнейшего департамента Франции, человек, осыпанный моими благодеяниями! Это возмутительная подлость и измена! Ему нечего было бояться умереть с голоду, если он потеряет свое место. Зато он потерял свою честь. Думает ли он, что его честь менее драгоценна, чем его место? Если бы даже Мале сделал Фрошо первым министром, то он не спас бы его от позора измены своему долгу и своему благодетелю. Я хорошо знаю, что не всегда можно особенно полагаться на людей, которые смотрят на военную карьеру только как на ремесло, на выгодную спекуляцию и готовы служить всякому, кто оплачивает их риск соответствующим окладом, но ведь Фрошо – высшее должностное лицо, человек с большим состоянием, отец семейства, обязанный показывать своим детям пример верности своему государю, которая является первейшим долгом каждого! Я не могу поверить в такую подлость.

Император был в негодовании. Он казался оскорбленным до глубины души.

Судя по тому, что император говорил потом Коленкуру и что он рассказывал также Дюроку и Бертье, он изменил свое мнение насчет министра полиции Савари и понимал, быть может, лучше, чем это понимали в Париже, как именно мог быть захвачен врасплох и арестован этот министр, даже если заговор являлся замыслом и делом одного Мале.

Генерал Кларк продолжал подозревать, что к заговору причастны и высокопоставленные лица. Имя Фрошо, который скомпрометировал себя, придавало этому мнению вес в глазах императора.

Камбасерес и Савари держались, к счастью, противоположного мнения. Последний продолжал говорить о генерале Фанно де Лаори как о жертве обмана, который ничего не знал до того, как за ним пришли в его тюрьму. Донесение префекта полиции и другие донесения были в том же духе.

Генерал де Коленкур в своих «Мемуарах…» пишет:

«Пример, который показал смельчак Мале, и поведение префекта департамента Сены дали императору пищу для серьезных размышлений. В особенности его беспокоило то впечатление, которое это происшествие должно было произвести в Европе. Была доказана возможность подобного предприятия, хотя результат и показал невозможность успеха; уже одно это казалось императору серьезным посягательством против власти, открывающим для кое-каких горячих голов, агентов Англии, путь к созданию беспорядков и покушений. В Париже он забыл бы об этом происшествии через двадцать четыре часа, но в шестистах лье от Парижа в тот момент, когда там могли в течение некоторого времени оставаться без известий о нем и об армии, были все основания для беспокойства. Предприятие, которое человек оказался в состоянии задумать один в стенах своей тюрьмы и осуществить с помощью ложных сообщений через четверть часа после выхода из нее в центре столицы, на глазах устойчивого правительства и бдительной администрации, могло соблазнить также и других интриганов.

Таковы были мысли, осаждавшие императора, а также и нас, и обстоятельства, в которых мы находились, придавали им особое значение».

Но вернемся в Париж. Сидя в тюремной камере, обессиленный генерал Мале старался ни о чем не думать. До него уже дошла информация о том, что в соседних камерах находятся почти все участники заговора. Один лишь аббат Лафон, как мы уже знаем, сумел предусмотрительно исчезнуть из Парижа. В тюрьму была заключена также и жена Мале. (После смерти мужа, она будет освобождена, и ей будет дана небольшая пенсия, а после Реставрации Людовик XVIII предоставит сыну генерала Мале военную пенсию. – Авт.)

* * *

Следствие длилось всего четыре дня, и 28 октября заговорщики предстали перед военным судом.

В половине восьмого утра председательствующий граф Дежан открыл заседание. Обвиняемые Мале, Фанно де Лаори, Гидаль и их сообщники были введены в зал и усажены слева от судей.

Начался традиционный опрос обвиняемых: имя, фамилия, место рождения, возраст и так далее. Всего на скамье подсудимых сидело 22 человека. Это были: Мале, родился в Доле (Юра), 58 лет, бригадный генерал; Фанно де Лаори, родился в Гавру (Майен), 46 лет, бригадный генерал; Гидаль, родидся в Грассе (Вар), 47 лет, бригадный генерал; Сулье, родился в Каркассоне (Од), 45 лет, командир батальона, майор 10-й когорты национальной гвардии; Рабб, родился в Пеме (Верхняя Сона), 55 лет, полковник национальной гвардии Парижа; Пикерель, родился в Нёфмарше (Приморская Сена), 41 год, капитан 10-й когорты национальной гвардии; Стинхувер, родился в Амстердаме (Нидерланды), 49 лет, капитан той же когорты; Прево, родился в Клермоне (Уаза), 23 года, лейтенант той же когорты; Ренье, родился в Шато-Рено (Луара), 34 года, лейтенант той же когорты; Леби, родился в Вимутьере (Орн), 39 лет, лейтенант той же когорты; Гомон, родился в Меце (Мозелль), 44 года, су-лейтенант той же когорты; Лефевр, родился в Лилле (Нор), 45 лет, су-лейтенант той же когорты; Бордерьё, родился в Роанне (Луара), 41 год, капитан полка гренадеров Парижской гвардии; Руфф, родился в Буксвейе (Нижний Рейн), 48 лет, капитан того же полка; Годар, родился в Париже, 52 года, капитан того же полка; Бомон, родился в Пуатье (Вьенна), 39 лет, аджюдан того же полка; Виальвией, родился в Кресе (Пюи-де-Дом), 31 год, аджюдан того же полка; Карон, родился в Париже, 39 лет, аджюдан того же полка; Жюльен, родился в Фарен-Вонтэн (Форез), 29 лет, сержант того же полка; Кометт, родился в Париже, 28 лет, сержант того же полка; Рато, родился в Бордо (Жиронда), 28 лет, капрал того же полка; Боккечиампе, родился в Олеста (Корсика), 42 года, в течение десяти лет заключенный в государственной тюрьме Парижа.

Когда формальности были закончены, обвиняемый Фанно де Лаори попросил слова. Он сказал:

– Господин председатель, бумаги, которые были отняты у меня при аресте, необходимы мне для защиты. Я надеюсь, меня не осудят, предварительно не выслушав. Во время допросов в полиции меня обвинили в том, что я был одним из главных действующих лиц еще одного заговора, имевшего место два года назад. В бумагах, о которых я говорю, якобы есть доказательства этого. Сейчас они мне нужны.

– Но сегодня речь не пойдет о прошлых заговорах, – возразил ему председатель суда. – Ваша прошлая деятельность никак не повлияет на решения суда, который я имею честь возглавлять.

– Раз вы отказываете мне в том, что я прошу и на что я имею полное право, мне нечего больше сказать.

– Вас будут судить только по факту того обвинения, которое обращено на вас сегодня. Я обещаю вам.

Сказав это, граф Дежан велел Фанно де Лаори сесть и обратился к генералу Мале:

– Обвиняемый Мале, прошу вас встать.

При этих словах взгляды всех присутствующих сконцентрировались на генерале, одетом в синий мундир без знаков отличия. Мале встал, сложил руки на груди и гордо посмотрел на судей.

– На столе лежат два пистолета, изъятые у вас. Вы их узнаете?

– Да, узнаю.

– Теперь, когда вы признались, нет смысла задавать вам другие вопросы. Мой следующий вопрос обвиняемому Лаори: вы участвовали в аресте министра полиции, потом заняли его место и даже успели подписать несколько документов – что вы можете сказать по этому поводу?

– Идя арестовывать министра полиции, – сказал генерал Фанно де Лаори, – я подчинялся приказам Мале. Что касается должности министра, то я согласился на нее исключительно потому, что волновался за судьбу герцога де Ровиго. Это был мой единственный мотив, но если бы я, действительно, считал себя министром, я воспользовался бы своим положением не только для того, чтобы освободить нескольких пленников, с которыми я находился в тюрьме Ля Форс. Скажу больше: я согласился стать министром из благородных побуждений, я хотел спасти жизнь министра. Когда он попал в мои руки, моими первыми словами было заявление о том, что ему повезло, что он попал ко мне, что я не причиню ему зла. И в тюрьму я его отправил для его же безопасности. Я отказываюсь признавать то, что я узурпировал эту должность. Покажите мне хоть один документ, где я реально пользовался бы своим новым положением.

– Вы слишком умны, чтобы не понимать характер происходившего. Признайте: ведь вы сразу догадались, что показанные вам Мале документы не являются подлинными?

– Господин председатель, – снова заговорил Лаори, – мне объявили, что я свободен. Выйдя из тюрьмы, я встретил генерала Мале, который передал мне пакет с указом Сената и рассказал о гибели императора. Речь шла о формировании нового правительства. Честно говоря, я думал, что это революция, а вовсе не заговор.

– Но вы должны были знать бывшего генерала Мале. – перебил его граф Дежан, – Не сидел ли он сам раньше в тюрьме Ля Форс?

– Да, но, после того как он вышел из тюрьмы, у меня с ним не было ни прямых, ни косвенных контактов. Я не знал, что происходило, а сам должен был уехать в Соединенные Штаты. Выходя из тюрьмы лишь для того, чтобы быть высланным за границу, я больше, чем кто-либо, заслуживал лучшей участи. Если попытаться прочувствовать мое душевное состояние, можно лучше понять причину, по которой я согласился на сделанные мне предложения. Тем более мне не оставили времени подумать. Мале сказал мне: «Нельзя терять ни минуты». Я пережил 18 брюмера. Это была революция, которая делалась почти так же, и вы все это прекрасно знаете. В конце концов, любой человек имеет право на ошибку.

– Никто и не утверждает, что вы были главой заговора, – сказал председатель суда. – Но тем не менее есть объективные доказательства того, что вы в нем участвовали.

Затем вопросы были заданы генералу Гидалю, но тот каждый раз отвечал одно и то же: что он все сказал на предварительных допросах и что он имеет право на защитника…

После этого попросили подняться нескольких офицеров 10-й когорты национальной гвардии, и Гидалю был задан вопрос, узнает ли он этих людей.

Генерал лишь пожал плечами:

– Я не знаю этих людей.

Когда обратились к майору Сулье, тот так разволновался, что не мог толком отвечать на вопросы.

– Вы лично видели так называемый указ Сената об учреждении Временного правительства?

– Нет, монсеньор, – еле выдавил из себя Сулье. – Мне что-то зачитали, но я так плохо себя чувствовал, что ничего не понял.

Потом он начал сбивчиво объяснять, что лишь дал приказ своей когорте построиться. Судорожно ища оправдания, он заявил:

– Увы, монсеньор! Весть о смерти императора лишь усилила мою болезнь. Начался жар, и я вынужден был за четверть часа поменять четыре рубашки.

– Это правда, – подтвердил капитан Пикерель. – Я готов.

– Раз уж вы заговорили, – перебил его председатель суда, – вам слово: что вы можете сказать в свое собственное оправдание?

– Черт возьми! Господин председатель, меня разбудили в три часа ночи и сказали, что господин майор требует меня к себе. Когда я явился к майору, он сказал мне: «Мой капитан, должен сообщить вам грустную новость». Я еще переспросил его, не отправил ли меня военный министр в отставку. «Нет, – сказал он, – император умер!» Я был так поражен, что еле удержался на ногах. Потом майор сказал мне, чтобы я сходил за шпагой и был готов к выступлению. Это что, преступление?

Когда майора Сулье вновь спросили, кто отдал приказ 10-й когорте выходить из казармы, тот замялся. Генерал Мале повернулся к нему и что-то шепнул ему на ухо. После этого майор ответил:

– Я плохо помню, но генерал Мале мне подсказал, что этот приказ отдал он.

– Это правда, – подтвердил генерал Мале.

– Да, вы же видите, я просто был вынужден. – промямлил майор Сулье.

– Если мне предоставят слово, – вновь вмешался в ход заседания генерал Мале, – я расскажу, как все было. Когда я пришел к майору, я застал его в постели. Он был очень болен. Я потребовал, чтобы когорту построили для зачтения документов, подтверждающих смерть императора. Майор приказал когорте поступить в мое распоряжение. Он подчинился, так как думал, что я, действительно, являюсь генералом, присланным Сенатом. Я играл свою роль, а его долг предписывал ему подчиняться мне.

– Его долг состоял в том, – крикнул возмущенный граф Дежан, – чтобы остановить вас!

Не моргнув глазом, Мале продолжил:

– Еще раз повторяю, господин председатель, это я ввел всех в заблуждение! Все эти офицеры невиновны. Прошу виновником всего считать меня, и только меня одного.

Ему возражали, что заговор невозможно осуществить одному. Особенно настаивал на этом граф Фрошо, тоже попавший в число судей.

– Но тогда кто же ваши сообщники? Назовите их.

– Странный вопрос, – хмыкнул генерал Мале. – Мои сообщники – это вся Франция. И вы тоже, месье Фрошо, если бы я довел свое дело до конца.

Потом председатель суда обратился к капитану Пикерелю:

– Вы присутствовали при аресте министра полиции?

– Да, господин председатель. Он мне еще сказал, что он министр полиции. Я ответил, что не имею чести его знать. Он спросил, кто направил меня к нему? Я сказал, что меня направил какой-то генерал, которого я никогда до этого не видел. Честное слово, я ничего не знал.

Председатель уточнил:

– Это вы или Гидаль сопроводили министра полиции в тюрьму?

– Ну, это был точно не я…

– Это был я, – перебил его Фанно де Лаори. – Я сидел в тюрьме и готовился эмигрировать в Соединенные Штаты. Потом появился генерал Мале, и я поверил ему. В этом заключается вся моя вина. Кроме того, я получил от Мале приказ убить министра полиции, но я не сделал этого и препроводил его в тюрьму. Таким образом, я спас ему жизнь.

– Когда капитан Лаборд сказал, что император жив, – продолжил Пикерель, – все стали кричать «Да здравствует император!», а я кричал громче всех.

После этого граф Дежан переключился на Боккечиампе.

– Кто освободил вас из тюрьмы? Это был обвиняемый Мале?

– Я нисего не снал, – ответил корсиканец со страшным акцентом. – Камеру окрыфали, и я фисел потисать сфесим фостуком.

– Что вы делали в префектуре полиции?

– Я присол тута полусить документи для моей песопасности. Меня там арестофали. Я нефинофен.

Потом председатель суда обратился к полковнику Раббу:

– Вы читали указ Сената, приказы и прокламации?

– Да, господин граф. И вот, как это произошло. В восемь утра прибежал мой адъютант и принес мне пакет. Он сказал, что сегодня много новостей. Он был очень взволнован. С первых его слов я понял, что император погиб под стенами Москвы. Я был так поражен этим известием, что даже вынужден был опереться о камин, чтобы не упасть. Когда он закончил чтение, я сказал: «Мы пропали. Что с нами теперь будет?!» Я быстро оделся и поехал на Вандомскую площадь. Там я увидел капитана Лаборда, и он спросил: что значит все происходящее? Я пошел к полковнику Дусэ, он закричал: «Что вы наделали, Рабб?»

– Почему вы не сохранили при себе все эти документы?

– Это моя ошибка, господин граф. Я был сам не свой. Я к ним даже не притронулся, их читал мой адъютант. Мне не 20 лет, и после известия о смерти императора, меня словно парализовало.

После этого были допрошены еще несколько обвиняемых, но они ничего толком не знали и не могли сообщить ничего интересного. Наконец, председатель суда начал допрос капрала Рато.

– Вы показали, что много раз видели обвиняемого Мале до 23 октября?

– Прошу прощения, монсеньор, – отчеканил Рато, – но это чистая правда.

– Это противоречит показаниям Мале, который утверждает, что никогда раньше вас не видел.

– Прошу прощения, монсеньор, но я с ним виделся пять или шесть раз.

– Свидетельствует ли это о том, что обвиняемый Мале посвятил вас в свои планы или хотя бы в часть своих планов?

Рато отрицательно замотал головой.

– Он вам сказал, что вы будете его адъютантом?

– Прошу прощения, монсеньор, он сказал мне это только 23-го числа.

– Кто познакомил вас с обвиняемым Мале?

– Прошу прощения, монсеньор, меня с ним познакомил господин Лафон.

– Но вас все же предупредили, что 23-го вы должны быть в униформе адъютанта?

– Прошу прощения, монсеньор, меня никто не предупреждал. Утром генерал Мале сказал мне: «Вы теперь – мой адъютант. Теперь вы должны мне подчиняться». Я согласился, ведь никто не захочет вечно оставаться капралом.

– Достаточно. Садитесь.

Рато щелкнул каблуками и с достоинством дворового пса сел на свое место.

– Заседание прерывается на два часа, – объявил граф Дежан. – Жандармы, уведите обвиняемых.

* * *

Было уже восемь часов вечера. Все страшно устали, и перерыв оказался весьма кстати. В десять часов вновь прозвенел звонок, объявляющий заседание открытым.

– Жандармы, – провозгласил граф Дежан, – введите обвиняемых.

Через десять минут все расселись по своим местам.

– Все обвиняемые имели возможность высказаться? – спросил председатель суда у секретаря.

– Да, господин председатель.

– Тогда приступим к защите. Обвиняемый Мале, что вы можете сказать в свою защиту?

Мале встал и громко объявил:

– Человек, который взял на себя защиту прав своей угнетенной страны, не нуждается в защите: он либо побеждает, либо умирает!

Шум прошел по залу заседаний, и председатель суда поспешил обратиться к другому обвиняемому:

– Обвиняемый Лаори, вам слово.

– Хочу сказать, господа, я думал, что начинается новое 18 брюмера. Я пошел за генералом Мале, как 12 лет назад я пошел за генералом Бонапартом.

– Это серьезное преступление – верить в возможность революции при правлении Его Величества Императора.

Фанно де Лаори лишь усмехнулся.

– Вчера вечером, – сказал он, – я узнал, что нас будут судить сегодня. Я попросил света, чтобы иметь возможность хорошо подготовиться к защите. Мне его не дали. Я не говорю уже об адвокате.

– Точно! – выкрикнул Гидаль. – Не дали ни свечи, ни бутылки вина!

Граф Дежан сурово посмотрел на Гидаля:

– Обвиняемый Гидаль, правильно ли я вас понял, вы хотите что-то сказать в свою защиту? Мы вас внимательно слушаем.

Гидаль, и так уже приговоренный к смертной казни как английский шпион, лишь усмехнулся в ответ и сказал:

– Пусть свершится моя участь!

– Теперь вы, майор Сулье защищайтесь, – сказал граф Дежан, а затем спросил: – Что вы можете сказать в свое оправдание?

– Увы, монсеньор, – пробормотал Сулье, оглядываясь по сторонам, словно ища защиты у окружающих, – я обращался к адвокату, но мне не ответили.

– Пока его нет, защищайтесь сами.

Сулье встал. Он был бледен. Словно через силу он вымолвил:

– Господа, мне 45 лет, 25 из них я нахожусь на службе. У меня 14 ранений и четверо детей. В прошлом году нас окружили в Испании. Я командовал гарнизоном. Мне предлагали 500 тысяч франков и чин генерала, но я не сдался. Я ответил им огнем. Потом мы сделали вылазку и пробились к своим. Проверьте у Его Превосходительства военного министра, он вам все это подтвердит. Я невиновен и взываю к справедливости. У меня четверо детей…

– Майор, – сказал граф Дежан, – будьте спокойны. Мы тщательно изучим ваше дело.

Потом он обратился к Боккечиампе:

– Суд предоставляет вам слово.

– Я просил атфоката, я плоко кофорю по-франсуски. Кте мой атфокат?

– Все адвокаты во Франции уже давно спят! – выкрикнул с места Гидаль.

– Говорите, Боккечиампе, мы вас поймем.

– Коросо! Я нефинофен. Мой атфокат опяснил пы фам… Я нефинофен.

– Вы, полковник Рабб?

– Господин граф, я полностью полагаюсь на торжество правосудия…

– Тогда вы пропали, – перебил его Гидаль, сопроводив свои слова грязным ругательством.

– Вы, капитан Бордерьё?

– Моя защита не будет долгой. Да здравствует император!

– Кто еще хочет что-то сказать в свое оправдание?

– Я еще ничего не сказал, – поднял руку капитан Пикерель.

– Хорошо, говорите.

– Минуточку, – сказал Пикерель, легко сказать «говорите», но я не адвокат, а ведь я просил себе защитника.

– Говорите.

– А что говорить, если я невиновен. Мы оказались втянуты в это дело случайно. В наших действиях нет и капли злого умысла. Нас разбудили ночью и сказали, что император погиб. Можно ли было в таких обстоятельствах сохранить ясность ума? Как бы вы сами повели себя на нашем месте?

– Пусть нам дадут адвокатов! – понеслось с разных сторон.

– Если защитники не явились, это их вина! – сказал секретарь суда.

При этих словах генерал Мале вскочил со своего места и крикнул, показывая пальцем на судей:

– Это ваша вина, господа, и вы это прекрасно знаете!

– Точно, – поддержал его Рато.

Испуганный граф Дежан переключился на капрала Рато:

– Хорошо, что вы можете сказать в свою защиту?

– Прошу прощения, монсеньор, я – как другие. Пусть лучше генерал скажет.

– Господин председатель, – сказал Мале, – защита Рато волнует меня больше, чем моя собственная. Рато приходил в клинику доктора Дюбюиссона, где я находился, чтобы повидать кого-то из своих друзей. Да, я видел его четыре или пять раз. Этот его друг попросил меня: «Могли бы вы, зная капрала Рато, содействовать его повышению». Случай представился. Я предложил Рато стать моим адъютантом. Он согласился. Я сказал, что являюсь уполномоченным Сената. Он ничего не знал. Вот вся правда о Рато. Оправдав его, вы отдадите должное ему и мне.

– Прения закончены, – объявил председатель суда. – Суд удаляется на совещание.

– Постойте, господа! – закричал майор Сулье. – Мы тут почти все – старые солдаты, отцы семейств. Так уж получилось. Но что теперь станет с нашими женами, с нашими детьми? Имейте жалость хотя бы к ним!

– А я? – закричал капитан Бордерьё. – Я всегда был предан императору, и все это знают! Да здравствует император!

– Точно! Да здравствует император! – поддержал его капрал Рато.

– И справедливость! – добавил с улыбкой Фанно де Лаори.

– А я хочу сказать судьям, – крикнул Гидаль, что все они рабы, не имеющие права голоса! Мы никогда не дождемся справедливости!

– Жандармы, – закричал, в свою очередь, граф Дежан, – успокойте и уведите обвиняемых!

Жандармы бросились исполнять приказ. Зал заседаний вскоре был очищен, и лишь с улицы донесся последний крик генерала Мале:

– Граждане! Да здравствует свобода!

* * *

Было уже два часа ночи. Судьи собрались в совещательной комнате, а к четырем часам у них уже было готово решение. Комиссия в составе генералов Дерио и Анри, полковников Женеваля и Монсея (брата маршала), майора Тибо и капитана Делона постановила: из 22 обвиняемых в заговоре против империи 13 человек приговорить к смерти. Двое из них, в частности полковник Рабб (за многолетнюю безупречную службу) и псевдоадъютант «генерала Лямотта» Рато (его отец был генеральным прокурором в Бордо), впоследствии были помилованы. Первым в списке приговоренных значился Мале, вторым – Фанно де Лаори. Далее следовали имена Гидаля, Сулье, Пикереля, Боккечиампе, Стинхувера, Бордерьё, Лефевра, Ренье и Бомона. Остальные обвиняемые были оправданы.

Кавалеры ордена Почетного легиона – а это были Мале, Рабб, Сулье, Пикерель, Бордерьё и Лефевр – были лишены этого почетного звания.

Жители Парижа даже не заметили, что в городе практически произошел государственный переворот. Правда, начали ходить какие-то слухи, но никто толком ничего не знал. Лишь после оглашения приговора на стенах домов появилась официальная прокламация, в которой говорилось следующее:

«Министерство полиции.

Три бывших генерала, Мале, Лаори и Гидаль, ввели в заблуждение национальных гвардейцев и направили их против членов министерства полиции и военного губернатора Парижа. Они пустили слух, что Его Величество император умер. Эти три бывших генерала были арестованы. Они были уличены в обмане и теперь предстали перед судом. Полное спокойствие царит в столице. Оно на короткое время было нарушено лишь в трех домах, где собирались разбойники.

Подпись: герцог де Ровиго».

* * *

В четверг, 29 октября 1812 года, в Париже с утра шел холодный мелкий дождь. Небольшой отряд жандармов и полуэскадрон драгун выстроились около тюрьмы, в которой находились вчерашние заговорщики. В три часа дня семь закрытых фиакров выехали из ворот тюрьмы, и драгуны тут же окружили их плотным кольцом. После этого фиакры, в которых по двое находились приговоренные, направились к площади Гренелль.

По пути почти все приговоренные сохраняли выдержку, один лишь майор Сулье не прекращал причитать, закрыв лицо руками: «О, моя бедная жена, что с ней теперь станет? О, мои бедные дети.»

Корсиканец Боккечиампе тихо молился и жаловался на то, что к нему не допустили священника.

Когда грустный кортеж выехал на площадь, она уже была заполнена людьми, желавшими посмотреть на казнь. Все ставни окружавших площадь домов были открыты, а некоторые любопытные сидели даже на крышах.

Едва дверь первого фиакра, в котором ехали Мале и Фанно де Лаори, открылась, последний тихо сказал:

– Генерал, это ваша нерешительность привела нас сюда.

Потом он сплюнул и закричал, обращаясь к собравшимся парижанам:

– Граждане, мы умираем, но мы не последние римляне, за нами идут другие…

Войска парижского гарнизона были построены на площади в каре. Были здесь и солдаты печально прославившейся 10-й когорты национальной гвардии. Рота усатых ветеранов должна была привести приговор в исполнение. Противный дождь не прекращался, и настроение у всех было соответствующее. Заунывно трещали барабаны.

– О, моя бедная семья! О, мои бедные дети! – бормотал, как заведенный, майор Сулье.

– Майор, – обнял его генерал Мале, – моя жена Дениза позаботится о них.

Боккечиампе что-то сказал одному из жандармов. Тут же подбежал офицер:

– Что он тебе сказал?

– Капитан, он просил исповедника.

– Ничего, пусть себе просит, а ты не должен его слушать, это строго запрещено!

Приговоренных построили в шеренгу. Рота ветеранов выстроилась в два ряда напротив них.

Генерал Мале обратился к своим товарищам:

– Не держите на меня зла за всю эту историю.

На это генерал Гидаль хмуро ответил:

– Да уж история получилась с дерьмовым концом.

– Ничтожества! – выкрикнул генерал Фанно де Лаори, обращаясь к недавним судьям. – Три четверти приговоренных невиновны, и вы это прекрасно знаете!

Во время чтения приговора Боккечиампе упал на колени, а капитан Пикерель спокойно спросил:

– Кто-нибудь может мне объяснить, за что меня сейчас расстреляют?

– Всем тихо! – вдруг скомандовал генерал Мале. – Я начальник тех, кого собираются казнить, поэтому командовать здесь буду я.

После этого он сделал шаг вперед и обратился к стоящим напротив ветеранам:

– Рота, внимание! Товсь! Цельсь!.. Нет, так дело не пойдет. Начнем сначала…

Убеленные сединой ветераны в нерешительности переминались с ноги на ногу, не зная, что делать. Мале вновь скомандовал:

– Внимание! Товсь! Цельсь!.. С богом, огонь!

Раздался залп, и шеренга приговоренных рухнула, как подкошенная. Стоять остался лишь один генерал Мале. Он был легко ранен в плечо.

– А я, друзья мои! – воскликнул он. – Про меня вы что, забыли?

Второй залп доделал то, что не удалось первому. Но перед этим генерал Мале успел выкрикнуть:

– Наши смерти будут отомщены! Через шесть месяцев все изменится во Франции.

Французские историки Эрнест Лависс и Альфред Рамбо констатируют:

«Постановлением военного суда Мале был приговорен к смерти и расстрелян вместе со своими сторонниками, из которых большинство было виновно лишь в излишней доверчивости».

Писатель Вальтер Скотт в своей книге «Жизнь Наполеона Бонапарта» отмечает:

«По прибытии Наполеона в столицу он нашел парижан такими же равнодушными к казни преступников, какими они были и по отношению к их кратковременным успехам».

Но через шесть месяцев во Франции действительно изменилось многое. Разбитый в России и преследуемый союзниками Наполеон из последних сил сражался в Германии. Впереди его ждали лишь череда неудач, отречение, остров Эльба, а вслед за этим – остров Святой Елены и смерть.

* * *

Всесильная еще недавно при Жозефе Фуше полиция Наполеона продемонстрировала полную несостоятельность и была скомпрометирована.

Историк Жан Тюлар по этому поводу пишет:

«Нельзя не признать, что хваленая имперская полиция продемонстрировала несостоятельность, допустив арест своих руководителей».

В Париже потом еще долго ходила такая шутка: «Вы не знаете, что происходит?» – «Нет, не знаю!» – «А, понятно, вы – из полиции…» Министра полиции Савари по названию тюрьмы, в которую он угодил, стали называть не иначе, как Герцог де Ля Форс.

С другой стороны, события 23 октября 1812 года многим показались странными, и на это указывает Вальтер Скотт, который отмечает, что заговор Мале был

«… столько же замечательным кратковременным своим успехом, как и скорым его уничтожением».

Когорты национальной гвардии первого призыва были расформированы и преобразованы в обычные линейные полки, два полка Парижской гвардии были переформированы в полк муниципальной гвардии Парижа, а затем тоже в обычный линейный полк.

Если не считать расстрелянных, больше всех пострадал за свою «доверчивость» префект департамента Сена Николя Фрошо. Наполеон выбрал его и обрушил на него всю мощь своего негодования. В результате 23 декабря Фрошо был отстранен от исполнения функций государственного советника и префекта департамента Сена и заменен графом де Шабролем, префектом Савонны, очень кстати находившимся в Париже в отпуске.

Вальтер Скотт пишет о нем так:

«Несчастный Фрошо спасся, как лишенный снастей корабль уходит из боевой линии под огнем других сражающихся».

Умер Фрошо в 1828 году.

Полковник Пьер Дусэ за активное участие в аресте Мале был произведен в бригадные генералы. Позже он сражался в Германии, был взят в плен в районе Дрездена, но служить Бурбонам отказался. Выйдя в отставку, он умер в Париже в 1834 году.

Дивизионный генерал Пьер-Огюстен Юлен, получивший от Мале пулю в щеку, получил прозвище Проглотивший пулю, после Реставрации перешел на сторону Бурбонов, но во время Ста дней снова занял пост губернатора Парижа. В июле 1815 года он вынужден был покинуть Францию, жил в Германии, Бельгии и Голландии. Юлен был амнистирован и вернулся во Францию лишь в конце 1819 года. Умер он в Париже в 1841 году.

Министр полиции Савари, герцог де Ровиго, после Реставрации попал в опалу и находился в эмиграции. После Ста дней, в декабре 1815 года, он был заочно приговорен к смертной казни. Амнистировали Савари, как и Юлена, в 1819 году. В 1831–1832 годах он командовал оккупационным корпусом в Алжире, но вернулся оттуда по состоянию здоровья. Умер Савари в Париже в 1833 году.

Генерал Анри-Жак-Гийом Кларк, герцог Фельтрский, прозванный в армии Генералом-чернильницей, пробыл военным министром Наполеона до конца марта 1814 года. Он оказался одним из первых, кто изменил императору и перешел на сторону Бурбонов. В 1816 году был произведен в маршалы и снова стал военным министром. Умер в 1818 году.

Дольше всех прожил префект столичной полиции Этьенн-Дени Пакье. В 1819–1821 годах стал министром иностранных дел, а при короле Луи-Филиппе – председателем палаты пэров. Умер в 1862 году в возрасте 95 лет.

* * *

Историк Е.В. Тарле утверждает:

«Мале все это затеял один».

И он, скорее всего, неправ. Генерал де Коленкур в своих «Мемуарах…» приводит следующий факт. Сразу после получения первых сведений о событиях в Париже Наполеон сказал ему: «Этот бунт не может быть делом одного человека».

Очень важное признание, свидетельствующее о том, что Наполеон сразу понял суть произошедшего! У А.З. Манфреда по этому поводу читаем:

«Он еще в России, под Дорогобужем, когда ему было доложено дело Мале, понял его истинный смысл. То был республиканский заговор, в том не могло быть сомнения. Материалы дела, с которыми он, прежде всего, ознакомился в Париже, полностью укрепили его в этом мнении».

Историк Жан Тюлар по этому поводу высказывается несколько иначе:

«Кто стоял за спиной Мале? Талейран и Фуше? Маловероятно. Нотабли? Конечно же, нет. Скорее всего, речь шла об уже наметившемся на юге сближении роялистов, объединившихся в Общество рыцарей веры (хотя они и действовали еще чрезвычайно осторожно), и горстки неисправимых республиканцев».

Такое объяснение кажется более справедливым. Несмотря на различия во взглядах, роялисты и республиканцы вполне могли найти общий язык, чтобы объединить свои усилия во имя свержения Наполеона, узурпировавшего власть в дорогой им всем Франции.

Но дальновидный Наполеон сразу понял, что ему было выгодно утвердить версию о том, будто бы генерал Мале был лишь психически больным одиночкой, ведь только безумец мог бы покуситься на власть императора.

На Францию и всю Европу произвели глубочайшее впечатление та легкость, с которой Мале сумел убедить войска в смерти императора, и та пассивная покорность, с которой муниципальные власти подчинились его приказам.

Французские историки Эрнест Лависс и Альфред Рамбо совершенно справедливо отмечают:

«Инцидент этот свидетельствовал о том, насколько дело Наполеона, поставленное на карту в равнинах России, было непрочно в самой Франции. Все "установления Империи", весь ее блеск – все это держалось жизнью одного человека».

Писатель Вальтер Скотт развивает эту мысль:

«Во время пребывания Наполеона в русском походе составился заговор, доказавший, как нетверда была народная привязанность к императорскому правлению, какими легкими средствами можно было его ниспровергнуть. Власть императора казалась подобной крепкому высокому сосновому дереву, которое, распространяя вокруг себя обширную сень и вознося чело свое к облакам, не может, однако же, как дуб, пускать корни свои глубоко в недра земли, но расстилая их в стороны по поверхности, подвергается опасности быть низверженным первым ударом бури».

В этих условиях ему, императору, было очень даже опасно признать перед всем миром, что заговорщик Мале не был одиночкой, а за ним стояли мощные подпольные силы той самой Революции, которые ему, Наполеону, так и не удалось до конца растоптать. Именно потому лживая версия о генерале Мале как о «безумном одиночке», столь удобная для Наполеона, надолго утвердилась в литературе, поддерживаемая сторонниками Великой Личности в истории.

* * *

После того как герцог де Ровиго стал посмешищем всей Франции, позволив арестовать себя во время попытки переворота, предпринятого генералом Мале, друзья стали советовать Фуше, что наступил подходящий момент, чтобы попытаться вернуться. Но ответ опального министра их удивил.

– Мое сердце закрыто для всей этой человеческой суеты, – сказал он. – Власть больше не привлекает меня, в моем теперешнем состоянии мне не только желателен, но и совершенно необходим покой. Государственная деятельность представляется мне сумбурным, полным опасностей занятием.

Что это было? Кокетство? Или этот человек, действительно, научился житейской мудрости, пройдя полный курс обучения в школе страдания?

Биограф Фуше Стефан Цвейг пишет об этом следующее:

«После двадцати лет бессмысленной погони за почестями стареющим человеком овладела глубокая потребность в отдыхе, во внутреннем успокоении. Кажется, в нем навсегда угасла страсть к интригам, и воля к власти наконец-то окончательно сломлена в этой так много метавшейся, беспокойной, ненасытной душе».

Надо сказать, весьма спорное мнение. Все-таки не такой человек был Жозеф Фуше, чтобы быть окончательно сломленным. Для него, скорее всего, больше подходит следующее определение историка Альбера Сореля:

«Партия жертв никогда не была его партией».

Заговор генерала Мале заставил Наполеона бросить свою разбитую армию в снегах России и срочно вернуться в Париж. Среди прочих неотложных дел он отдал приказ и о проведении секретного расследования на предмет возможности участия в заговоре бывшего министра полиции Фуше. Впрочем, никаких доказательств этого обнаружено не было. Однако это никоим образом не говорит о том, что изгнанник Фуше совсем не был в курсе происходившего. Был, еще как был! И имел об этом весьма профессиональное суждение. Оно до такой степени интересно, что его хотелось бы привести практически без сокращений. Вот что написал Фуше о заговоре Мале в своих «Мемуарах…»:

«Как Мале смог осуществить свой заговор, как смог стать хозяином в Париже?

Вы скажете, что не было никакого указа Сената, но уверены ли вы, что внутри Сената не существовало очага оппозиции, который мог действовать в зависимости от обстоятельств? Я настаиваю на факте, что среди ста тридцати сенаторов было по меньшей мере шестьдесят, находившихся под влиянием господина де Талейрана, господина де Семонвилля и под моим собственным, которые оказали бы содействие любой революции в целях самоспасения или для демонстрации своего согласия с этим тройным влиянием. Подобная каолиция не была ни невозможной, ни неосуществимой.

Эта возможность объясняет создание Временного правительства, в которое вошли господа Матьё де Монморанси, Алексис де Ноай, генерал Моро, префект граф Фрошо и еще пятый человек, которого не назвали. Замечательно! Этим пятым человеком был господин де Талейран, а я должен был заменить отсутствующего генерала Моро, имя которого стояло в списке либо на всякий случай, либо для того, чтобы польстить армии.

Что касается Мале, ценного инструмента, то он должен был уступить командование в Париже Массене, который, как и я, находился в отставке и немилости».

Потрясающее признание! Фуше обвиняет господина де Талейрана в покровительстве заговору, называет себя в числе возможных членов незаконного Временного правительства.

Далее Фуше анализирует причины поражения Мале и утверждает, что его погубила излишняя снисходительность:

«Вместо того чтобы тут же убить Савари, Гюлена и его двух помощников Дусэ и Лаборда, Мале счел возможным ограничиться их арестом без пролития крови. Это ему удалось в отношении представителей полиции, которая была дезорганизована, как только Савари позволил себя схватить и позорно препроводить в тюрьму. Но как только сопротивление Гюлена заставило Мале вытащить пистолеты, его нерешительность тут же его и погубила».

Своеобразная, но очень точная оценка! Нерешительность – это удел посредственности. Она идет от слабости характера. Очевидно, что сам Фуше в подобных обстоятельствах действовал бы по-другому.

А теперь ознакомимся с главным выводом Фуше относительно того, был ли Мале безумным одиночкой:

«Легкость, с которой был осуществлен захват власти, является признаком того, что это не было неожиданностью. Все было готово в Ратуше для начала работы Временного правительства. Бледный и дрожащий архиканцлер ждал, что его придут убить или отправить в тюрьму, как Савари. Что касается народа, то он не сделал ничего для успеха предприятия, сначала покрытого сумраком ночи, но потом он последовал бы за победителями в силу инерции, всегда вредной для слабых правительств».

Очень суровый для Наполеона вывод. Его, конечно, нельзя считать полностью объективным, но и совсем проигнорировать его также невозможно.

В книге Вальтера Скотта «Жизнь Наполеона Бонапарта» можно найти следующее мнение:

«Мале держался перед смертью с наивеличайшей твердостью. Солнце всходило над Домом инвалидов, и работники золотили великолепный купол его, по именному повелению Наполеона, в подражание, как сказывали, виденных им в Москве. Пленник сделал несколько замечаний о том, как это украсит столицу. Идя к месту казни, он сказал таинственно, но угрюмо: "Вы поймали хвост, но вам не захватить головы!" Из этих слов заключили, что подобно тому как умысел адской машины, первоначально составленный якобинцами, был приведен в исполнение роялистами, так и этот заговор принадлежал роялистам, хотя был исполнен руками республиканцев. Истина эта, которая должна быть известна нескольким живым еще людям, до сих пор никем не обнаружена».

* * *

Заявление Фуше относительно заговорщической роли Талейрана невозможно оценить, не зная предыстории отношений этих двух неординарных личностей: с одной стороны, они были очень разными и непримиримо враждовали друг с другом, с другой – их противодействие безграничной власти Наполеона объединяло их и делало во многом похожими.

Стефан Цвейг дает очень точную картину сопоставления этих двух выдающихся и противоречивых политических деятелей:

«Эти два самых способных министра Наполеона – психологически самые интересные люди его эпохи – не любят друг друга, вероятно, оттого, что они во многом слишком похожи друг на друга. Это трезвые, реалистические умы, циничные, ни с чем не считающиеся ученики Макиавелли. Оба выходцы из церкви, оба прошли сквозь пламя революции, оба одинаково бессовестно хладнокровны в денежных вопросах и в вопросах чести, оба служили, одинаково неверно и с одинаковой неразборчивостью в средствах, республике, Директории, Консульству, империи и королю. Беспрестанно встречаются на одной и той же сцене всемирной истории эти два актера в характерных ролях перебежчиков, одетые то революционерами, то сенаторами, то министрами, то слугами короля, и именно потому, что это люди одной и той же духовной породы, исполняющие одинаковые дипломатические роли, они ненавидят друг друга с холодностью знатоков и затаенной злобой соперников. Они принадлежат к одному и тому же типу безнравственных людей, но если их сходство проистекает из их характеров, то их различие обусловливается их происхождением».

Действительно, Талейран был из очень знатной аристократической семьи, а Фуше – из семьи потомственных моряков и купцов. Талейран пришел к революции сверху, как господин, вышедший из своей кареты, Фуше – снизу. Талейран, обладая тонкими манерами, добивался своего со снисходительностью барина, Фуше – с ревностным старанием хитрого и честолюбивого чиновника. Оба они любили деньги, но Талейран делал это их как аристократ (он любил сорить деньгами за игорным столом и в обществе красивых женщин. – Авт.), а Фуше – как купец, превращая их в капитал, получая барыши и бережливо накапливая.

Стефан Цвейг пишет:

«Для Талейрана власть только средство к наслаждению; она представляет ему лучшую и пристойнейшую возможность пользоваться земными наслаждениями, роскошью, женщинами, искусством, тонким столом, между тем как Фуше, уже владея миллионами, остается спартанцем и скрягой. Оба не в состоянии окончательно избавиться от следов своего социального происхождения: никогда, даже в дни самого разнузданного террора, Талейран, герцог Перигорский, не может стать истинным сыном народа и республиканцем; никогда Жозеф Фуше, новоиспеченный герцог Отрантский, несмотря на сверкающий золотом мундир, не может стать настоящим аристократом. Более ослепительным, более очаровательным, может быть, и более значительным из них является Талейран. Воспитанный на изысканной древней культуре, гибкий ум, пропитанный духом восемнадцатого века, он любит дипломатическую игру как одну из многих увлекательных игр бытия, но ненавидит работу. Ему лень собственноручно писать письма: как истый сластолюбец и утонченный сибарит, он поручает всю черновую работу другому, чтобы потом небрежно собрать все плоды своей узкой, в перстнях рукой. Ему достаточно его интуиции, которая молниеносно проникает в сущность самой запутанной ситуации. Прирожденный и вышколенный психолог, он, по словам Наполеона, легко проникает в мысли другого и проясняет каждому человеку то, к чему тот внутренне стремится. Смелые отклонения, быстрое понимание, ловкие повороты в моменты опасности – вот его призвание; презрительно отворачивается он от деталей, от кропотливой, пахнущей потом работы. Из этого пристрастия к минимуму, к самой концентрированной форме игры ума вытекает его способность к сочинению ослепительных каламбуров и афоризмов. Он никогда не пишет длинных донесений, одним-единственным, остро отточенным словом характеризует он ситуацию или человека.

У Фуше, наоборот, совершенно отсутствует эта способность быстро все постигать; как пчела, прилежно, ревностно собирает он в бесчисленные мелкие ячейки сотни тысяч наблюдений, затем складывает, комбинирует их и приходит к надежным, неопровержимым выводам. Его метод – это анализ, метод Талейрана – ясновидение; его сила – трудолюбие, сила Талейрана – быстрота ума. Ни одному художнику не придумать более разительных противоположностей, чем это сделала история, поставив эти две фигуры – ленивого и гениального импровизатора Талейрана и тысячеглазого, бдительного калькулятора Фуше – рядом с Наполеоном».

Не бывает ненависти более сильной, чем между различными видами одной и той же породы. Взаимное отвращение Талейрана и Фуше проистекало из понимания ими друг друга на уровне инстинктов. С самого начала большому барину Талейрану был противен этот прилежный работяга, кропатель доносов и собиратель сплетен Фуше. Фуше же раздражали легкомыслие, мотовство и презрительно-аристократическая небрежность Талейрана. Они, где только было возможно, создавали друг другу проблемы, а если представлялась возможность навредить, каждый хватался за малейший к тому повод.

Эта их взаимная зависть – ненависть была очень удобна для Наполеона: ведь они лучше, чем сотни шпионов, следили друг за другом и доносили друг на друга. Это была очень странная пара, и Наполеон, будучи превосходным психологом, умело использовал соперничество своих лучших министров. Но при этом, сам того не желая, Наполеон и удивительно сплачивал эту пару. Почему? На этот вопрос очень точно отвечает Стефан Цвейг:

«Когда между кошкой и собакой вспыхивает такая внезапная дружба – значит, она направлена против повара; дружба между Фуше и Талейраном означает, что министры открыто не одобряют политику своего господина, Наполеона».

* * *

Так все же были ли у Фуше достаточные основания для обвинения Талейрана в заговоре против Наполеона? Для того чтобы ответить на этот вопрос, следует рассмотреть события, произошедшие за несколько лет до этого.

В сентябре 1808 года Наполеон встретился в городе Эрфурте с русским императором Александром I. На этой встрече его сопровождал опытнейший дипломат Шарль Морис де Талейран-Перигор, князь Беневентский.

По поводу приглашения Талейрана в Эрфурт историк А.З. Манфред не может скрыть своего недоумения:

«Бонапарт давно относился к нему с недоверием, и именно потому, что он ему не доверял, он отстранил князя Беневентского от руководства внешней политикой. Тем поразительнее допущенная Наполеоном в 1808 году ошибка».

Действительно, это была очень серьезная ошибка, и она сильно повлияет на будущее империи. К этому времени репутация Талейрана была уже вполне устоявшейся: его называли и предателем, и профессиональным взяточником, и казнокрадом. Но при этом никто не мог отрицать его выдающегося ума, проницательности и дальновидности. Эти его качества и были нужны Наполеону.

Александр I давно знал Талейрана, но он все равно был поражен предложением, которое ему в первый же день Эрфуртской встречи сделал этот известнейший французский дипломат. Это предложение сводилась к следующему: он, Талейран, не согласен с безудержными завоевательными планами Наполеона, не согласна с этим и Франция. Страна хочет лишь границ по Рейну, Альпам и Пиренеям. Все остальное – это личные амбиции императора, до которых простым французам нет никакого дела.

– Для чего вы сюда приехали? – убеждал Александра I Талейран. – Вы должны спасти Европу, и вы в этом преуспеете, если будете сопротивляться Наполеону. Французский народ цивилизован, французский же император – нет; вы цивилизованы, а русский народ – нет. Следовательно, вы должны быть союзником французского народа.

Но Талейран пошел и дальше: он выразил готовность тайно поступить на русскую службу. Естественно, за полагающееся в таких случаях вознаграждение. Историк Е.В. Тарле пишет:

«Для Александра поступок Талейрана был целым откровением. Он справедливо усмотрел тут незаметную пока еще другим, но зловещую трещину в гигантском и грозном здании великой империи. Человек, осыпанный милостями Наполеона, со своим земельными богатствами, дворцами, миллионами, титулом "Высочества", царскими почестями, вдруг решился на тайную измену!»

Получается, за шесть лет до крушения империи Талейран предвидел неминуемую катастрофу. Ну, не ради же денег, в конце концов, он это сделал. Это было бы слишком банально для столь незаурядной личности.

Историк Е.Б. Черняк описывает происходившее следующим образом:

«Чтобы доказать серьезность своих намерений, Талейран тут же стал выдавать царю секреты Наполеона, указывать пределы, до которых можно доходить, когда случится противостоять требованиям и планам французского императора, не вызывая окончательного разрыва. А потом в беседах с Наполеоном Талейран горестно вздыхал, слушая его жалобы на неожиданное упорство, проявленное царем в ходе переговоров».

– Мне ничего не удалось от него добиться, – сетовал Наполеон. – Русский император упрям, как мул, он твердо стоит на своем, и я не продвинулся вперед ни на шаг.

– Что вы, Сир, – притворно улыбаясь, возражал ему Талейран, – мне кажется, что Александр целиком попал под ваше обаяние.

После Эрфуртской встречи двух императоров это «сотрудничество» продолжилось. В секретной переписке с Петербургом Талейран стал именоваться то Юрисконсультом, то Кузеном Анри, а то и просто Анной Ивановной.

За поставляемую информацию Анна Ивановна неукоснительно требовал значительной оплаты и проявлял при этом неуемное корыстолюбие.

Вскоре через посредничество австрийского посла в Париже Клеменса фон Меттерниха Талейран по совместительству нанялся и на службу к Австрии, ловко маневрируя между двумя нанимателями, интересы которых далеко не всегда совпадали. В Вену Анна Ивановна в 1809 году поставлял сведения о передвижениях французских войск. И это происходило накануне новой войны Наполеона против Австрии.

* * *

Наполеон, конечно, поначалу ничего не подозревал об опасных интригах Талейрана. Узнал он о них чуть позже. Это дало основания биографу Талейрана Ю.В. Борисову констатировать:

«События в Эрфурте решительно и навсегда изменили отношения между главой французского государства и первым дипломатом Франции».

Тайные агенты Наполеона донесли ему и о непонятном сближении Талейрана и Фуше: что это? очередной заговор?

Австрийский посол в Париже Меттерних, поддерживавший самые тесные связи с Талейраном и прекрасно знавший Фуше, в то время писал в Вену:

«Я их вижу, Талейрана и его друга Фуше, по-прежнему твердо решившихся воспользоваться случаем, если этот случай представится, но они недостаточно храбры, чтобы сами этот случай вызвать. Они находятся в положении пассажиров, видящих руль в руках сумасбродного кормчего, готового разбить корабль о скалы, которые он сам по своему капризу ищет. Они готовы овладеть рулем в тот самый момент, когда их спасение окажется под еще большей угрозой, чем теперь, и когда первое столкновение корабля опрокинет самого рулевого».

Если говорить без столь любимых Меттернихом аллегорий, это означало, что оба министра никогда бы не отважились подготовить покушение на Наполеона, но заранее принимали меры на случай, если Наполеон окажется убитым, чтобы воспользоваться создавшейся ситуацией. Талейран и Фуше в таком случае собирались возвести на императорский престол маршала Мюрата, незадолго до того ставшего королем Неаполитанским. Мюрат был женат на сестре Наполеона Каролине, поэтому Меттерних имел сведения из самого надежного источника: он состоял в любовных связях с Каролиной.

Честолюбивая Каролина была заведомо готова одобрить этот план и послала в Неаполь письмо для своего мужа, умоляя новоявленного Неаполитанского короля не упустить возможности, если она представится ему во Франции. Говорят, написал письмо на сей счет и Талейран, а Фуше услужливо подготовил смену лошадей, чтобы ускорить прибытие Мюрата в Париж. Однако у Наполеона недаром было несколько секретных полиций, разведок и контрразведок. Переписка с Мюратом была перехвачена людьми министра почт Лавалетта, который поспешил сообщить обо всем императору.

Это сообщение заставило Наполеона примчаться в Париж. На торжественном приеме 23 января 1809 года император в ярости набросился на Талейрана, публично напомнив ему все измены и соучастие в самых темных делах. «Вы заслужили, – кричал он, – чтобы я вас разбил, как стекло, и у меня есть власть сделать это! Но я слишком вас презираю, чтобы взять на себя этот труд! Почему я вас еще не повесил на решетке площади Каррузель? Но есть, есть еще для этого достаточно времени! Вы – грязь в шелковых чулках! Грязь! Грязь!»

Эту сцену многократно описывали. И действительно, это одна из наиболее драматических сцен в наполеоновской истории. Император был в настоящем бешенстве, он осыпал Талейрана самыми грубыми ругательствами, называл его вором, клятвопреступником, изменником, продажным человеком, способным за деньги продать собственного отца, обвинял его в убийстве герцога Энгиенского.

Присутствовавшие при этом придворные словно окаменели. Всем было не по себе. Каждый чувствовал, что император ведет себя не очень достойно. Только Талейран, равнодушный и не чувствительный к оскорблениям, продолжал стоять со спокойно-высокомерным выражением на лице. По окончании бури он, прихрамывая, покинул приемную, по пути заметив:

– Как жаль, господа, что такой великий человек так плохо воспитан.

А в передней он прошептал одному из своих близких знакомых:

– Такие вещи не прощают.

Все думали, что после этого Талейрана арестуют, но этого не произошло.

О том, что произошло дальше, биограф Талейрана Ю.В. Борисов пишет так:

«Но неприятности только начинались. Быть в опале у могущественного монарха – дело опасное. Вот-вот могли обнаружиться преступные связи князя с австрийским двором. Этого не произошло. Но полиция перехватила несколько писем, которые ставили под сомнение лояльность Талейрана. На этот раз Наполеон хотел отдать своего бывшего Великого камергера под суд. Но вмешались влиятельные заступники. Судебное преследование не состоялось. Приказ о высылке отменяли дважды. Император угрожал, но решительного удара почему-то не наносил».

Все ждали отставки и Фуше, но и тут ожидания оказались обманутыми: Фуше пока остался на месте. Как всегда, он спрятался за спину более сильного, который и послужил ему громоотводом. Его отставка, как мы уже знаем, наступит лишь в июне 1810 года.

Талейран же, как ни в чем не бывало, заявил, что ничто не способно ни преодолеть, ни ослабить его признательности и верности императору, которые он сохранит до конца жизни.

«Такие вещи не прощают», – сказал Талейран. Эти слова многое объясняют. Каждый знает, что прощать легко лишь тогда, когда это не затрагивает наших интересов. Интересы Талейрана были затронуты капитально, и оставить это без адекватного ответа он не мог. Как говорится, люди мы не злопамятные, но очень злые и с очень хорошей памятью…

А еще через некоторое время были не менее капитально затронуты интересы и другого влиятельного политика – а именно Жозефа Фуше. Поэтому и его слова о легкости, с которой был осуществлен захват власти в Париже генералом Мале, а также о том, что все было готово для начала работы Временного правительства, отнюдь не кажутся не только неправдой, но и даже преувеличением.