ПРЕДИСЛОВИЕ

Не так давно мы, физики, полагали, что наконец завершили все наши поиски: мы достигли конца пути и обнаружили механическую вселенную, совершенную во всем своем великолепии. Вещи ведут себя так, как они себя ведут, потому что они были такими в прошлом, Они будут такими, какими они будут, потому что они таковы в настоящем, и так далее. Все прекрасно укладывается в узкие рамки законов Ньютона и Максвелла. Существовали математические уравнения, которые действительно соответствовали поведению природы. Имелось однозначное соответствие между символом на странице научной статьи и движением любых объектов — от самых крохотных до самых огромных — в пространстве и во времени.

Кончалось девятнадцатое столетие, когда знаменитый А. А. Майкельсон, говоря о будущем физики, заявил, что оно будет заключаться в «добавлении десятичных знаков к уже полученным результатам». Справедливости ради, надо заметить, что Майкельсон, делая это замечание, полагал, что цитирует знаменитого лорда Кельвина. В действительности, именно Кельвин сказал, что, по существу, в пейзаже физики все совершенно, за исключением двух темных облаков, закрывающих горизонт.

Оказалось, что эти два темных облака не только закрывали солнце тёрнеровского пейзажа ньютоновской физики, но превращали его в сбивающую с толку абстрактную картину из точек, пятен и волн в духе Джексона Поллока. Эти облака были предвестниками ныне знаменитой квантовой теории всего.

Теперь мы снова подошли к концу столетия, на этот раз двадцатого, и снова собираются облака, затемняющие ландшафт даже квантового мира физики. Как и раньше, у ньютоновского ландшафта были и до сих пор остаются свои поклонники. Он по-прежнему подходит для объяснения широкого круга механических явлений, от космических кораблей до автомобилей, от спутников до консервных ножей; и все же, когда квантовая абстрактная живопись в конце концов показала, что ньютоновский ландшафт состоит из, казалось бы, беспорядочных точек, многие из нас по-прежнему верят, что в конечном счете в основе всего — и даже квантовых точек — должен лежать какой-то вид объективного механического порядка.

Понимаете, наука исходит из очень фундаментального допущения в отношении того, каковы, или какими должны быть, вещи. Именно это допущение подвергает сомнению Амит Госвами, при содействии Ричарда Е. Рида и Мэгги Госвами, в книге, которую вы начинаете читать. Ибо это допущение, подобно своим облачным предшественникам в прошлом столетии, по-видимому, сигнализирует не только о конце столетия, но и о конце науки, какой мы ее знаем. Это допущение состоит в том, что существует «внешняя», настоящая, объективная реальность.

Эта объективная реальность представляет собой нечто основательное: она состоит из вещей, обладающих такими атрибутами, как масса, электрический заряд, угловой момент, спин, положение в пространстве и непрерывное существование во времени, выражающееся как инерция, энергия, а еще глубже в микромире — такими свойствами, как странность, очарование и цвет. И, тем не менее, облака все равно собираются. Ибо несмотря на все, что нам известно об объективном мире, даже с учетом всех его неожиданных вывертов и превращений пространства во время и в материю, и черных облаков, именуемых черными дырами, даже со всей мощью наших рациональных умов, на всех парах рвущихся вперед, у нас по-прежнему остается множество тайн, парадоксов и кусочков головоломки, которые просто некуда вставить.

Но мы, физики, упрямый народ, и мы боимся, как гласит поговорка, вместе с грязной водой выплескивать из ванночки младенца. Мы по-прежнему намыливаем и бреем свои лица, тщательно следя за тем, как мы используем бритву Оккама, дабы гарантировать, что мы удаляем все излишние «опасные допущения». Что представляют собой эти облака, которые омрачают конец абстрактной формы искусства двадцатого столетия? Они сводятся к одной фразе: судя по всему, вселенная не существует без того, кто ее воспринимает.

Что ж, на каком-то уровне это, несомненно, имеет смысл. Даже слово «вселенная» придумано человеком. Так что в каком-то смысле можно говорить — то, что мы называем вселенной, зависит от способности человеческих существ создавать мир. Но является ли это наблюдение чем-то более глубоким, нежели просто вопросом семантики? Например, существовала ли вселенная до человеческих существ? Казалось бы, да, существовала. Существовали ли атомы до того, как мы открыли атомную природу материи? И снова логика предписывает, что законы природы, силы и причины и т. п. несомненно должны были существовать, даже хотя мы ничего не знали о таких вещах, как атомы и субатомные частицы.

Но именно эти допущения в отношении объективной реальности поставили под сомнение наше современное понимание физики. Возьмем, например, простую частицу — электрон. Представляет ли он собой маленькую частичку материи? Допущение о том, что он является таковой и последовательно ведет себя как таковая, оказывается явно неправильным. Ведь временами он представляется облаком, состоящим из бесконечного числа возможных электронов, которое «выглядит» как одиночная частица тогда и только тогда, когда мы наблюдаем один из них. Более того, когда он не является одиночной частицей, то представляется волнообразным колеблющимся облаком, способным двигаться со скоростями, превышающими скорость света — в полном противоречии с озабоченностью Эйнштейна тем, что ничто материальное не может двигаться быстрее света. Но беспокойство Эйнштейна напрасно, ибо когда электрон движется таким образом, он, в действительности, не является частицей материи.

Возьмем еще один пример — взаимодействие между двумя электронами. Согласно квантовой физике, даже хотя эти два электрона могут быть на огромном расстоянии друг от друга, результаты проводимых наблюдений показывают, что между ними должна существовать какая-то связь, позволяющая сообщению распространяться быстрее света. Однако до этих наблюдений, до того, как сознательный наблюдатель решил их выполнить, даже форма связи была полностью неопределенной. И, в качестве третьего примера, такая квантовая система, как электрон в связанном физическом состоянии, кажется находящейся в неопределенном состоянии, и, тем не менее, неопределенность можно разложить на составляющие достоверности, которые каким-то образом дают в сумме исходную неопределенность. Затем появляется наблюдатель, который, подобно некому гигантскому Александру, разрубающему Гордиев узел, разрешает неопределенность в единичное, определенное, но непредсказуемое состояние, просто наблюдая электрон.

Мало того, удар меча мог бы происходить в будущем, определяя, в каком состоянии электрон находится сейчас. Ибо сейчас у нас есть даже такая возможность, что наблюдения в настоящем законно определяют то, что мы можем называть прошлым.

Таким образом, мы снова подошли к концу пути. Вокруг слишком много квантовой сверхъестественности, слишком много экспериментов, показывающих, что объективный мир — мир, который идет вперед во времени подобно часам, который говорит, что действие на расстоянии, особенно мгновенное действие на расстоянии, невозможно, который говорит, что вещь не может находиться в двух или более местах одновременно, представляет собой иллюзию нашего мышления.

Так что же нам делать? Возможно, в этой книге есть ответ. Автор выдвигает гипотезу, столь чуждую нашему западному уму, что ее хочется сразу же отбросить, как бред восточного мистика. Она утверждает, что все перечисленные выше парадоксы объяснимы и понятны, если мы отказываемся от дорогого нам допущения о существовании «внешней» объективной реальности, независимой от сознания. Она говорит даже больше — что вселенная является «самосознающей» и что именно само сознание создает физический мир.

Используя слово «сознание», Госвами подразумевает нечто, возможно, более глубокое, чем подразумевали бы вы или я. В его понимании сознание — это нечто трансцендентальное, находящееся вне пространства-времени, нелокальное и всепроникающее. Оно представляет собой единственную реальность, однако мы способны получать некоторое представление о нем только посредством действия, которое дает начало материальному и ментальному аспектам наших процессов наблюдения.

Но почему нам так трудно это принять? Возможно, я беру на себя слишком много, утверждая, что это трудно принять вам — читателю. Возможно, вы находите эту гипотезу самоочевидной. Что ж, порой она меня вполне устраивает, но затем я наталкиваюсь на кресло и ушибаю ногу. Снова вторгается та прежняя реальность, и я «вижу» себя отличным от кресла, проклиная его положение в пространстве, столь заносчиво отдельное от моего. Госвами великолепно подходит к этому вопросу и приводит несколько зачастую забавных примеров, иллюстрирующих его утверждение, что я и кресло возникаем из сознания.

Книга Госвами — это попытка преодолеть извечный разрыв между наукой и духовностью, что, по его мнению, достигается его гипотезой. Он многое говорит о монистическом идеализме и о том, как лишь он один разрешает парадоксы квантовой физики. Затем он рассматривает вековую проблему разума и тела, или разума и мозга, и показывает, каким образом его всеобъемлющая гипотеза о том, что сознание является всем, исцеляет картезианский разрыв, и, в частности — в случае, если вы об этом задумывались — даже то, каким образом одно сознание кажется столь многими отдельными сознаниями. Наконец, в последней части книги, он предлагает проблеск надежды в нашем неуверенном движении сквозь облака к двадцать первому веку, объясняя, как эта гипотеза, в действительности, будет вести к возврату очарованности человека его окружающей средой, в чем мы, безусловно, нуждаемся. Он объясняет, как он переживал свою собственную теорию, когда постигал мистическую истину: «для истинного понимания ни-что-кроме-сознания должно быть пережито».

Читая эту книгу, я тоже начинал это чувствовать. При условии, что гипотеза истинна, у вас тоже будет это переживание.

Фред, Ален Вольф, Ph.D.,

автор книг «Сновидящая вселенная»,

«Совершая квантовый скачок» и др.

Лa-Коннер, Вашингтон