Заговорив об одежде, мы вспомнили вшей. Наши шестиногие «меньшие братья» маршируют вместе с человеком по эволюционной дороге гораздо дольше, чем любое другое одомашненное животное. Конечно, не только вши достойны внесения в список верных спутников людей. Не меньшего почитания заслуживают блохи — два фрагментарных экземпляра этого великолепного насекомого найдены даже в одежде «ледяного человека» Этци, пролежавшего в альпийских льдах 5300 лет. А постельные клопы, воспетые Аристотелем и Плинием? Наверное, в незапамятные времена их правильнее было называть пещерными клопами?

Но едва ли стоит радоваться трогательной дружбе между человеком и насекомым, ибо за нее человечеству пришлось расплачиваться не только потерей сна и хорошего настроения, но и эпидемиями, число жертв от которых превышало потери в хорошей войне. Блохи «подарили» нам бубонную чуму, вши — сыпной тиф. Разве что клоп в этом списке не отметился — его способность переносить инфекционные заболевания, например ВИЧ или гепатит C, достоверно не доказана. Как говорится, не пойман — не вор!

Но разве список эктопаразитов на этом закончился? А как же клещи, комары, муха цеце и менее именитые кровососущие мухи, а также их родственницы, скромно откладывающие яйца под кожу хозяина?

Для современного горожанина это неочевидно, но в течение хорошего куска нашей эволюции паразиты были мощным фактором отбора — от их действий люди болели и умирали. Для множества животных реальность такова и сейчас. Приходится выкручиваться: появляются длинные хвосты, чтобы отмахиваться от мух, клюв приобретает особую форму для чистки перьев от вшей; в конце концов, за неимением лучшего можно как следует вываляться в грязи.

А как боролись с паразитами люди? Очень может быть, кто-то из читателей вспомнит проверенный способ победы над вшами, которых — уверен — не вы лично, а какой-то ваш непутевый родственник принес однажды в своей копне из детсада или из школы. Железной рукой волосы на голове сбривались наголо. Нет шевелюры — нет вшей. Догадываетесь, куда я клоню? Помните, что паразитарную гипотезу обсуждал еще Дарвин? Но начинается эта история не с Дарвина, а с британского геолога и натуралиста Томаса Бельта, которого в 1868 году судьба забросила руководить шахтами в Никарагуа. Позже свои наблюдения, накопившиеся за четыре года жизни в экзотической стране, Бельт изложил в ставшей знаменитой книге «Натуралист в Никарагуа». Именно Бельт, наблюдая за муравьями-листорезами, первым установил, что эти удивительные существа не едят листья, а готовят из них «сусло» для выращивания специальных грибов, т. е. фактически ведут муравьиное сельское хозяйство. Но сейчас речь о другой идее, высказанной в книге Бельта. У никарагуанских индейцев натуралист заметил необычную бесшерстную породу собак (он называет ее ацтекским словом ксолоитцкуинтли — под этим именем гладкокожие псы известны в Мексике. Кстати, «мексиканские голые собаки» существуют до сих пор и считаются одной из древнейших собачьих пород в мире). Такие собаки встречались еще испанским конкистадорам и дожили до второй половины XIX века, почти не изменившись, наряду с более привычными псами, покрытыми шерстью. По утверждению Бельта, порода эта не смешивалась с «волосатыми» собаками, из чего ученый сделал вывод: ксолоитцкуинтли возникла не в результате селекции, а естественным путем, под давлением отбора. Никто специально не выводил безволосых собак, просто отсутствие шерсти оказалось полезным для их выживания, и Бельт нашел причину. Пожив в тропических странах, он знал на собственном опыте, какие мучения доставляют путешественнику местные виды паразитов. Бельт с содроганием вспоминает, как во время первой поездки по северу Бразилии его ноги воспалились и покрылись язвами от лодыжек до колен — и все из-за укусов крошечного красного клеща. Паразит так мал, что обнаружить его можно только при тщательном осмотре. «А если бы кожу покрывала шерсть, клещей вообще невозможно было бы увидеть», — полагает Бельт и рисует ужасную картину тотального засилья клещей, которых видел на игуанах, змеях и птицах, и особенно много — на больных животных, слишком ослабленных, чтобы сбрасывать атакующих их кровососов. А ведь есть другие кожные паразиты, шерсть для которых жизненно важна, — это вши, приспособленные жить и размножаться на волосах.

Каким же благом было бы для животного избавиться от шерсти, тем самым отделавшись и от паразитов, с которыми приходится вести постоянную войну. Особенно для одомашненной собаки, которая разделяет убежище со своим хозяином, не тратит время на добычу пищи, ограждена от холода и нападений хищников. В хижинах «дикарей» собаку наверняка заедали насекомые, ведь человек — единственный примат, живущий на одном месте, в отличие от обезьян, каждый день выбирающих для ночлега новое дерево. В жилище индейца, покрытом шкурами животных и с земляным полом, — раздолье для паразитов. Удивляться надо не появлению голой породы, а тому, что наряду с ней продолжают существовать собаки, шерсти не утратившие. Бельт сам проговаривает слабое место своей гипотезы, но тут же придумывает объяснение: дело в людях, которые поддерживали шерстистые породы «из-за их красоты».

Заметьте: автор гипотезы практически ничего не пишет о человеке, а свои умозаключения строит на примере домашнего животного. Дарвин в новой редакции «Происхождения человека» возражает Бельту: насколько ему известно, ни одно из четвероногих, обитающих в тропиках, не выработало каких-то специальных средств защиты от паразитов. Надо сказать, великий ученый проигнорировал то, на чем Бельт специально сделал акцент: речь шла о домашнем животном. А сам человек — чем не одомашненный зверь? Те же доводы, которые Бельт использовал, рассуждая о собаках индейцев, вполне применимы и к нашим предкам. Кстати, в поисках аналогий человеческой гладкой кожи обычно рассматривают представителей дикой природы. Может, стоит присмотреться к редковолосым спутникам человека, типа свиней?

Во времена Дарвина можно было сомневаться в том, что паразиты — существенный фактор естественного отбора. Исследования, проведенные в течение XX века, показали, что паразиты не только распространяют инфекции. Даже относительно «безобидные» нахлебники приводят к увеличению энергетических затрат, ослабляют и изматывают хозяина, таким образом снижая его жизнеспособность, . О том, сколько паразитов кормится на небольшой обезьянке, отлично рассказывает Джеральд Даррелл в книге «Гончие Бафута». В одном из эпизодов он показывает некой любительнице животных, насколько весела и беззаботна свободная жизнь обезьян «на верхушках деревьев». Детеныша белоносой мартышки как раз нужно очистить от паразитов. Ошарашенной даме сначала демонстрируется помет, кишащий острицами. Потом с помощью стерильной иглы Даррелл извлекает из пальчиков мартышки внедрившихся под кожу песчаных блох. Затем выуживает из хвоста обезьянки двух здоровенных личинок какой-то лесной мухи. «Не успел я вытащить эту сморщенную, белую мерзость из ее окровавленного укрытия, как моя помощница внезапно и стремительно покинула меня», — иронически заканчивает Даррелл свою историю.

Никому не пожелаешь носить такие подарочки в своем хвосте, поэтому обезьяны ежедневно тщательно обыскивают друг друга, уделяя этому занятию до 28 % своего времени (такая цифра получена для самок павианов. Хотя груминг, как говорилось выше, играет важную социальную роль, гигиеническую функцию никто не отменял). Человек же по числу видов паразитов — вероятный рекордсмен среди обезьян: наше тело в качестве временного или постоянного дома использует более 400 простейших, гельминтов и членистоногих. Любопытно, что состав человеческих паразитов сближает нас с павианами, а не с гориллами или шимпанзе, — правда, это сходство касается прежде всего существ, живущих в кишечнике. Вероятно, причина — в образе жизни и рационе предков человека: австралопитеки бегали по саваннам и добывали пищу подобно павианам, а не древесным человекообразным из африканских джунглей.

В 1999 году к «паразитарной гипотезе» обратился финский биолог Маркус Рантала. Он полагал, что, когда наши предки перешли к охоте на крупных животных, начался настоящий паразитарный кризис: гоминиды теперь меньше скитались, у них появились постоянные стоянки, которые облюбовали и многочисленные паразиты. Человекообразным обезьянам не нужно печься о чистоте жилища. Иное дело — люди. «Человек стал единственным из 193 видов обезьян, у которого есть блохи», — пишет финский исследователь. А почему? Дело в том, что блохи плодятся не на теле хозяина, а в грязи его жилища. Так что блохам нужно, чтобы их хозяин занимал постоянное логово.

Итак, древний человек стал охотником. Женщины и детеныши в охоте не участвовали и были вынуждены ждать мужчин на стойбище, поэтому им доставалось больше всего. Возросли численность групп и их скученность. Рай для паразитов! Что оставалось гоминидам? Избавляться от шерсти. «Животное с короткой шерстью или безволосое меньше страдает от эктопаразитов, чем покрытое длинными волосами», — утверждает Рантала и в качестве примера приводит разные виды летучих мышей.

Итак, по мысли автора, чтобы отделаться от паразитов, человеческая кожа стала гладкой. А чтобы не мерзнуть ночью, люди изобрели одежду, жилища и стали греться у огня (привет предыдущей главе). Конечно, в одежде тоже заводятся вши, но ее можно постирать или, в конце концов, выкинуть. Женщины издревле больше сидели дома, где их заедали блохи. Вот почему у них волос на теле меньше, чем у мужчин. Поэтому и не нравятся мужчинам волосатые дамы — мы ждем, что у такой подруги и у ее лохматых детей будет больше паразитов.

В остальном рассуждения Ранталы практически копируют доводы адептов «одежной гипотезы». Волосы на голове — для защиты от солнца, на лобке и в подмышках — для аккумуляции привлекательных запахов, брови — для выражения эмоций, борода у мужчин делает подбородок более массивным — все эти рассуждения хорошо встраиваются в почти любую теорию о потере шерсти.

Другие сторонники паразитарной гипотезы, британские биологи Марк Пэйгл и Уолтер Бодмер почти полностью воспроизводят аргументацию Ранталы (без ссылок на него), но соединяют эти идеи с концепцией полового отбора. В какой-то момент редковолосые индивиды стали объектом вожделения для противоположного пола. Редкая и короткая шерсть партнера как бы говорила: «У меня мало паразитов, выбери меня». Кстати, то, что паразиты могут играть важную роль в половом отборе, подтверждается исследованиями птиц и некоторых других животных. Чем эффектнее брачный танец, чем ярче перья или шерсть, тем устойчивее самец к паразитам, , . Для объяснения этого феномена даже предлагалось две гипотезы: «избегания паразитов», когда самка выбирает партнера, от которого меньше шансов заразиться, и «заботы о потомстве»: самец, у которого меньше паразитов, будет больше времени уделять своим отпрыскам, а не ловле вшей.

Пэйгл и Бодмер применяют гипотезу «избегания паразитов» к предкам человека. Почему у женщин меньше волос на теле? Потому, что у людей традиционно чаще мужчина выбирает себе партнершу, а не наоборот. Отбор продолжает работать и сейчас: популярность разных способов эпиляции — тому порука.

Пэйгл и Бодмер предлагают проверку своей идеи: если она верна, то волосатость должна снизиться у популяций, чья эволюция проходила в областях, изобилующих паразитами. Что же помешало британским биологам проверить, так ли это? Пэйгл и Бодмер лишь предлагают, но бездействуют. Кстати, надо отдать авторам должное, они приводят серьезный довод против «паразитарной» гипотезы: шерсть — не только дом для паразитов, но и вполне может играть роль барьера, хотя бы частичного, перед кровососущими насекомыми — комарами, слепнями и пр. И опять же, почему бы Пэйглу и Бодмеру не попытаться прояснить этот вопрос?

Может ли «паразитарная» гипотеза быть доказана или опровергнута с помощью статистики? Например, если «избегание паразитов» играет роль при выборе половых партнеров, то женщины должны предпочитать гладких мужчин волосатым. Исследования этого вопроса, представьте себе, проводились, и дали противоречивую картину: в Китае, Финляндии, Новой Зеландии и Калифорнии женщины симпатизировали мужчинам без растительности на груди; однако в Англии, Шри-Ланке и Камеруне, напротив, выбирали парней с волосатым торсом. Уже знакомый нам финский ученый Маркус Рантала предположил, что дело в распространенности паразитов в популяциях, предковых для жителей разных стран: там, где не так давно свирепствовали вши и блохи, сильнее и тяга к «неопасным» партнерам. Гипотезу попробовали проверить в 2012 году, протестировав на этот раз женщин Турции и Словакии: по данным медиков, в первой стране малярия и другие опасные паразитарные заболевания распространены больше, чем во второй. Представительницам обеих стран показывали вперемешку фото волосатых и «проэпилированных» мужчин. Оказалось, что женщины любой страны происхождения одинаково предпочитали бритых кавалеров. Разницы между странами и, следовательно, связи с избеганием паразитов исследователям пока что обнаружить не удалось. Возможно, дело и не в паразитах, а в моде?

Я решил подойти к вопросу с другой стороны. Специально скачал последнюю версию «Глобальной базы данных по паразитам млекопитающих», в которой собрана информация о 2400 паразитах, кормящихся на или в теле 460 видов диких животных. Можно ли извлечь что-то для наших целей из этой базы данных, ограничившись только членистоногими (всевозможные глисты нас сейчас не интересуют)?

Ну, например, сравнить число видов паразитов у больших человекообразных (семейство Hominidae) и у какого-нибудь семейства редкошерстных млекопитающих с близким ареалом. Допустим, носороги (Rhinocerotidae) живут, как и человекообразные, на юге Азии и в Африке, обитают на открытой местности, они гладкокожие — почти как древние гоминиды. По идее, безволосая кожа делает носорогов менее уязвимыми для паразитов, чем лохматых обезьян?

Однако цифры говорят об обратном: существует 20 видов кожных паразитов у носорогов, и всего 9 — у человекообразных.

Возможно, пример некорректен — все-таки носороги слишком далеки от приматов и отличаются от них, мягко говоря, не только свойствами шерсти. Попробуем сравнить носорогов с другим семейством парнокопытных — тапирами (Tapiridae), обладателями пусть короткой, но шерсти. Опять незадача: всего 4 вида паразитических членистоногих у тапиров против 20 у носорогов. Пожалуй, это сравнение тоже не годится — разный ареал и образ жизни (тапиры обитают в лесах Америки и Юго-Восточной Азии).

Эврика! Есть ведь собранные Шульцем еще в 1931 году данные о плотности волос у обезьян. Может быть, окажется, что редковолосые обезьяны меньше страдают от клещей и блох? Что получилось, судите сами (см. таблицу 2).

Кажется, что никакой закономерности нет. Статистический анализ показывает корреляцию, правда, несильную: R = –0,2. Отрицательная корреляция означает, что чем волосы гуще, тем видов паразитов… меньше!

Впрочем, уже беглый взгляд на таблицу 2 вызывает вопросы. Неужели из всех блох, вшей, зудней, кровососущих мух и других эктопаразитов, кишащих в джунглях Центральной Америки, шерсть капуцина облюбовали лишь два вида клещей? Дальнейшее знакомство с «Глобальной базой данных» разочаровывает: согласно ей, гиббонам, орангутанам и даже макаке-резусу кожные паразиты вообще незнакомы (поиск дает ноль результатов). И зачем это обезьяны занимаются грумингом? Судя по всему, сбор сведений о паразитах у обезьян далек от завершения, а многие виды млекопитающих на предмет кожных паразитов просто не изучали, либо изучали, но информация не успела попасть в базу данных. Представленные в ней сведения об обитателях кишечника гораздо богаче. И это понятно: исследовать помет животного проще и комфортнее, чем ловить шуструю и кусачую обезьяну и считать вшей у нее в шерсти.

Но, даже если бы база данных была полна актуальной информации, для каких-то выводов этого, если честно, мало. Учитывать ведь надо не только разнообразие паразитов. Важно оценить, сколько особей того или иного вида носит на своей шерсти животное, и, что еще важнее, — вред, который каждый вид причиняет своему хозяину. Укус одной мухи цеце будет посерьезнее атаки дюжины самых зловредных клопов.

Грустный вывод: для количественной оценки «паразитарной» гипотезы данных пока что недостаточно.

Еще чуть-чуть интересной информации про вошь — как и обещал, про лобковую. Человек уникален: в отличие от шимпанзе и горилл, на нас живет целых два рода вшей. Головная и платяная, про которых уже был разговор, принадлежат роду Pediculus — к этому же роду относятся вши шимпанзе. А лобковая вошь рода другого, горилльего Pthirus: у нас Pthirus pubis, у горилл — Pthirus gorillae. Согласно оценкам генетиков, общий предок вшей шимпанзе и горилл жил около 13 млн лет назад — вероятно, еще до того момента, когда линия горилл отделилась от ствола, ведущего к шимпанзе и человеку. Как же получилось, что у шимпанзе — один род вшей, у горилл — второй, а у человека — оба? Чтобы прояснить этот вопрос, в 2007 году группа ученых реконструировала родословную человеческих вшей, сравнив участки их ядерной и митохондриальной ДНК. Получилось, что линии Pediculus schaeffi и Pediculus humanus— головной вши человека и вши шимпанзе — разделились 6,39 млн лет назад, примерно тогда же, когда жил последний общий предок их хозяев. Эволюционные пути лобковой вши человека и вши горилл разошлись гораздо позже — всего 3,32 млн лет назад. Очень поздняя дата. Это могло случиться только в случае, если какой-то наш предок — австралопитек — повстречал в лесу предка гориллы, и вши рода Pthirus перебежали к новому хозяину. Не подумайте плохого, контакт с древней гориллой необязательно был сексуальным. Это могла быть стычка или охота одного на другого. Достаточно даже просто переночевать разок в гнезде, оставленном завшивленной протогориллой, и заполучил наш предок еще один чудесный род нахлебников. Как бы то ни было — для удачной передачи нужна свободная ниша, подходящая среда обитания, так сказать. Возможно, предположили авторы исследования, к этому моменту наши предки уже лишились волос на теле, и густые заросли на лобке оказались благословенным оазисом для новых пассажиров. Если так, то исчезновение волосяного покрова у предков человека случилось более 3 млн лет назад. Впрочем, лобковые вши изредка встречаются не только в области гениталий, но и на других частях человеческого тела, покрытых грубыми волосами: в подмышках, в бороде и даже на ресницах. Видимо, дело не в специфической области, а в определенной толщине волос, к которой приспособились эти существа.

Британский биолог Робин Уайсс предложил свою версию, задавшись вопросом: почему у человека такие густые и жесткие волосы на лобке? Уайсс утверждает, что осмотрел горилл и шимпанзе в зоопарке и убедился, что у них, как и у прочих обезьян, лобковая шерсть более редкая, короткая и тонкая, чем на других частях тела. Возможно, человек выделяется такой густой растительностью на лобке именно потому, что остальное тело у нас волос лишено. Эта особенность развилась у людей для визуальной и запаховой сексуальной сигнализации — привлекать взгляды и носы сексуальных партнеров. Когда? Уже после того, как большей части шерсти наши предки лишились. И лишь когда волосы на лобке стали толстыми и густыми, как у гориллы, там смогла уютно себя чувствовать лобковая вошь. Так Робин Уайсс доказывает, что люди стали голыми более 3 млн лет назад. Осталось проверить, правду ли молвил ученый про обезьян. Определение густоты и толщины волос в зоопарке на глаз — не слишком надежное свидетельство.