На исходе второй недели, изнуренные, промокшие до нитки и поникшие духом, мы добрались до опушки Черной Чащи. Мы проделали трудный путь: днем шли по извилистым проселочным дорогам Ренольта, ночами ютились в болотистых оврагах. Ели все, что Келлану удавалось поймать: в лучшем случае – куропаток и старых сморщенных зайцев, в худшем – мелких грызунов. В Трибунале, видно, поняли, что сожгли не ту девушку. Несколько раз за нами посылали отряды, поэтому мы перестали разводить костры и начали собирать съедобные травы. Кроме самых ранних, ярутки и клевера, питаться было нечем. Карету мы бросили. По весне дороги развезло, и в один прекрасный день она погрузилась в топкую грязь по самые окна. Как мы ни старались, вытащить ее не удалось. Келлан бы не отступился, но я настояла на том, чтобы продолжить путь верхом. Мы не первые потерпели бедствие на этом месте, и я не горела желанием пополнить ряды чахлых, распухших призраков, беспомощно цеплявшихся руками за размякшую почву. Мы еще легко отделались.

Я вела счет времени уже не со страхом, а с вялой отрешенностью. Наступил первый день четвертого месяца, до свадьбы оставалось четыре недели.

Лишь один из нашей компании не поддавался унынию. С каждым днем Торис становился все бодрее. Часто он насвистывал себе под нос мелодию ренольтской народной песни, а когда на горизонте показались очертания леса, стал напевать слова:

Он затянул было второй куплет, о проклятом всаднике без головы, когда я не выдержала и сказала:

– Прошу, увольте.

Он вызывающе осклабился, но петь перестал. Зато свистел всю оставшуюся дорогу.

В ту ночь мы разбили лагерь на опушке леса, недалеко от берега реки Сентис, и впервые за долгое время развели костер. Келлан наловил окуней, смастерив крючок из сережки Лизетты, а леску – из длинной нити от подола ее изрядно потрепавшегося платья. Она громко сокрушалась о своих потерях, но, получив порцию жареной рыбы, тут же умолкла. Так сытно мы не ели с самого Сирика.

Конрад быстро расправился с ужином и уснул, положив голову Лизетте на колени. Со дня отъезда мы обменялись лишь парой слов. Когда на него никто не смотрел, он часто беззвучно плакал. Крупные, круглые слезы катились по его щекам, а он торопливо утирал их ладонью. Несмотря на утомительное путешествие и первую в жизни разлуку с матерью, он ни на что не жаловался. Я мечтала утешить его, но держалась в стороне; для этого у него была Лизетта. После ужина она бережно перенесла Конрада на лежанку, укрыла пледом, легла рядом и тоже уснула.

Торис взял на себя первую вахту и вскоре ушел в поисках более выгодной наблюдательной позиции.

Мы с Келланом остались вдвоем. Он накинул мне на плечи меховое одеяло.

– Первую половину ночи дозор будет нести Торис, потом я его подменю.

Я рассеянно кивнула, размышляя о своем.

– Аврелия, – сказал он, подсаживаясь ко мне. – Хватит об этом думать.

– Из-за меня Эмили погибла. Как о таком не думать?

Он взял меня за руки.

– Ты не виновата. Ты ни в чем не виновата.

Я пристально посмотрела на наши руки, а затем – ему в лицо.

– После всего, что случилось, ты все еще в это веришь?

– Конечно, верю. Я же тебя знаю.

Он знал ту Аврелию, какой я была в его присутствии. Я боялась, что мое истинное лицо придется ему не по душе. У меня засосало под ложечкой. Я не хотела обсуждать с ним такие вещи, но мой разум наказывал меня, снова и снова прокручивая перед глазами сцену, где девушка в изумрудном платье заживо сгорает на костре. Мне надоело поддерживать иллюзию невинности, даже ради Келлана.

– Ты думаешь, что знаешь меня, но на самом деле это не так.

– Я знаю тебя лучше, чем кто-либо еще. Ты упрямая, и… несносная, и просто удивительная. Ты смелая, но безрассудная и начисто лишена инстинкта самосохранения, – он с улыбкой опустил глаза. – Люди тебе небезразличны. Когда они страдают, ты тоже страдаешь, хотя стараешься этого не показывать.

В его взгляде читалась решимость.

– Если бы ты знала… – Он запнулся, будто спохватившись, и начал сначала: – Ты не понимаешь, как много ты для меня значишь. – Он провел пальцами по моей щеке.

– Ты же видел, что я сделала в замке, – не унималась я. – В Сирике.

– Аврелия, я не…

– Скажи мне, что ты видел, – потребовала я.

Он покачал головой.

– Лорд Саймон был при смерти, ты что-то забормотала, и… что ты хочешь от меня услышать?

– Объясни, как ты можешь меня не винить? Ты был там и видел все своими глазами.

– Тебе крепко досталось, любой бы не выдержал… Ты всю жизнь слушала о себе байки…

– Никакие это не байки! – закричала я, вскочив на ноги. – Хочешь узнать правду? Так вот, про меня всё верно говорят. – Я перевела дыхание. – Я действительно ведьма.

Его лицо было непроницаемым. Понял ли он меня? Поверил ли?

– Я вижу призраков, Келлан, вижу их повсюду. Как я, по-твоему, узнала, что в лорда Саймона попадет стрела? Ко мне явился дух, и с его помощью я заглянула в будущее. Это не суеверия. Мир призраков существует, он настоящий и пугающий, и я наблюдаю за ним всю свою жалкую жизнь. – Стыд и чувство вины, подобно змеям, обвили мое горло и медленно меня душили. – Я действительно произнесла заклинание, чтобы спасти лорда Саймона, и это был далеко не первый раз. Зря я принялась колдовать на глазах у всего зала, где все и так меня ненавидят, хотя знаешь что? Так даже лучше. Я никогда не смирюсь с тем, что случилось с Эмили, но я рада тому, что случилось со мной. Не нужно больше притворяться. Не нужно больше гадать, что ты подумаешь обо мне, когда наконец осознаешь…

Келлан резко встал, схватил меня за плечи и заглянул мне в глаза, а затем наклонил голову и поцеловал меня. Он меня поцеловал. И, вопреки всему, я зажмурилась и ответила на поцелуй. Он прижал меня к себе, и все остальное потеряло значение.

Когда наши губы разомкнулись, он пробормотал:

– Ты не ведьма, Аврелия. Ты обычная девушка, которой пришлось нести непосильную ношу. Мы уже не в Ренольте. Можешь забыть о страхах и суевериях. Забыть о Ренольте, Аклеве… обо всем. Мы с тобой можем отправиться куда угодно, быть кем угодно. Только скажи, и я все устрою.

Мое сердце бешено заколотилось.

– Ты предлагаешь мне сбежать?

– Да, – ответил он без колебаний. – Сбежать вместе со мной. Мы оставим прошлое позади. Навсегда.

Его слова не укладывались у меня в голове. Просто взять и… сбежать?

– А как же моя матушка? Как же Конрад? Ренольт?

– Без тебя их жизнь пойдет своим чередом. Твоя матушка снова будет на троне, Конрад сможет вернуться домой…

– А Трибунал продолжит безнаказанно убивать сотни невинных. Ты это хочешь сказать?

– Так было испокон веков. Меня заботит лишь то, что случится с тобой.

Мое сердце замерло. Опомнившись, я будто впервые заметила, как он близко. Он обнимал меня за талию. Мои руки лежали у него на груди, а щека касалась его лица. Я высвободилась из его объятий и отступила назад, а он так и остался стоять на месте с разведенными в стороны руками и приоткрытым от удивления ртом.

– Аврелия, посмотри на меня.

Я отвернулась, чтобы он не увидел моего лица. Он не только отмахнулся от моего признания. Он был убежден, что установленный порядок не изменить. Для него Трибунал был данностью, как приливы и отливы, как смена времен года, а убийство сотен – условием безопасности одного. Меня.

Такое условие я не приму. Ни за что на свете. Если такова цена жизни с Келланом, она мне не по карману. Стоило мне осознать это, и все мои тайные надежды рухнули. Я сделала еще несколько шагов назад, чтобы увеличить расстояние между нами. В моем сознании нас разделяла огромная пропасть.

– Аврелия!

Я упрямо смотрела на костер и темневший вдалеке лес, который бархатной шалью окутывал острые белые плечи аклевских гор.

– Ты столько повидал, мы через столько прошли вместе, а ты все равно не понимаешь.

– Ты разве не слушала меня? – Келлан загородил собой вид на горы и прошептал: – Я пытаюсь сказать, что люблю тебя.

– Неправда, – возразила я ледяным тоном. – Ты не умеешь.

– Как это понимать?

– А вот как. Если мы благополучно доберемся до Аклева, я освобожу тебя от твоих обязанностей, и ты вернешься в Ренольт. Хочешь, оставайся в королевской страже, хочешь – уходи. Женись, если угодно. – Мужество покидало меня, и я быстро добавила: – Надеюсь, ты так и сделаешь.

Он молча развернулся и зашагал прочь, мимо Лизетты с Конрадом, к залитым лунным светом полям, за которыми пролегала граница нашего королевства. Когда он скрылся в высокой траве, я рухнула на лежанку. Меня захлестнули отчаяние и одиночество.

«Отлично, – подумала я. – Теперь я никому не смогу причинить боль, кроме себя самой».