Отъезд был назначен на 31 мая 1494 года. Кортеж снаряжен в соответствии с высоким положением семьи римского папы. Адриана и Хуана Монкада, племянница Александра VI, занимают место на просторных носилках, тогда как Джулия и Лукреция, сев на прекрасных иноходцев, оживленно беседуют с Джованни, который несказанно счастлив от того, что наконец покидает Санта-Мария-ин-Портику. Несмотря на обстоятельства, перспектива представить супругу своим подданным представляется ему весьма приятной. Путешествие продолжается девять дней, и каждый день они проезжают по тридцать километров по равнинам Умбрии, полям Марке и по лесистому краю Фоссомброне. Караван пересекает таинственный край этрусков, где по обеим сторонам мощенной базальтовыми плитами виа Фламиниа тянутся вереницы полуразвалившихся гробниц. Далее дорога проходит у подножия горы Сократе, возвышающейся, как пирамида, а вдали виднеются остатки акведуков, свидетелей Pax Romana. Испытав некоторые трудности на плохих дорогах Апеннин, где вода в реках настолько разлилась после обильных дождей, что слуги вынуждены переносить дам на вытянутых руках, путешественники встречают в Фано запоздалую весну. Этот красивый порт обязан своим названием храму Фортуны (Fatum Fortunae), построенному в честь победы римлян над Гасдрубалом, братом Ганнибала, в 207 году до нашей эры.

Строгие распоряжения понтифика едва позволяют им полюбоваться триумфальной аркой Августа, поскольку правитель города ожидает гостей во дворце Раджьоне, и здесь у них последняя остановка перед прибытием в Пезаро поздним вечером того же дня. 8 июня Лукреция и ее супруг наконец прибывают в свое поместье, к подножию огромной крепостной стены, ощетинившейся башнями и угловыми сторожевыми вышками. Кортеж едет по празднично украшенному городу, сопровождаемый возбужденной и любопытствующей толпой, все ожидают щедрых милостей от дочери папы. К сожалению, гроза или, скорее, ливень охлаждает их пыл, и вымокшая и продрогшая кавалькада въезжает наконец в замок, где в очагах пылает огонь, хотя на дворе — июнь. Служанки быстро достают сухую одежду, в то время как пажи готовят горячие напитки. «Сегодня вечером, — пишет Джованни тестю, — все только тем и занимаются, что стараются обсушиться». Уже на следующий день солнце вспыхивает над изумрудным морем, и впервые в жизни Лукреция может наслаждаться дивным чувством свободы.

Она далеко от Рима, ее отрезал от Ватикана барьер Апеннин, и потому ей кажется, что она сумела скрыться от пристального внимания и отца, и брата, хотя графство Пезаро зависит от Церкви.

Возникновение Пизарума, выстроенного на реке Пизарус, относят к эпохе сикулов, которые завоевали Сицилию в первом тысячелетии до нашей эры. В эпоху правления Августа город превратился в богатейшую римскую колонию, окруженную мощной крепостной стеной. Там были восемь храмов, свой цирк, термы и триумфальная арка. В IX веке он переходит к папе. Позднее Иннокентий III передаст феод Пезаро правителю Марке и Анколы Аццо д'Эсте. Во время войн, когда Гогенштауфены боролись против Папского государства, территория переходила то к Фридриху II, то к Церкви, затем городом управляют малатеста, это продолжается до тех пор, пока Галеаццо Малатеста, не сумев защитить город от своего родственника Джисмонди, тирана Римини, не продает его Сфорца в 1445 году за 20 тысяч флоринов. Александр Сфорца, супруг Констанцы Варано, после падения дома Висконти становится владельцем этого феода. У него двое детей: Баттиста, известная своими целомудрием и красотой, вышедшая замуж за Федерико Урбинского, и Костанцо, отец Джованни, муж Камиллы Арагонской, принадлежащей к неаполитанской королевской династии.

Поскольку дочь Александра VI представляется «тиранам» Пезаро партией, отвечающей их амбициям, и жители устраивают ей весьма радушный прием, у нее моментально появляется множество друзей.

Пезаро, окруженный амфитеатром зеленых холмов, смотрит на море. По краям полукруга возвышаются два обрывистых мыса — Монте-Аччо и Ардицио. Укрепленная стена защищает город от неистовства морских волн. В этом самом очаровательном местечке Италии, где солнечный свет отражается в искрящихся волнах, а жару смягчает легкий бриз, Лукрецию посещают только радостные мысли. Благословенный город расчерчен прямыми линиями улиц, где соседствуют дома готические и эпохи Ренессанса, а вдоль реки Фолья, в древности называвшейся Пизарус, стоят монастыри. Наиболее мощное сооружение — замок с четырьмя бастионами, окруженный рвом. В те времена он возвышался между городом и морем, тогда как в наши дни Рокка Констанца оказался втиснутым между улицей Пьяве и проспектом Витториа.

Однако Лукреция поселилась не в этой крепости, возведенной в 1483 году и представляющей собой замечательный образец военной архитектуры, она расположилась во дворце, построенном Сфорца в начале XV века, где жила Камилла Арагонская, мачеха Джованни, четыре года назад отправленная в изгнание в Парму. После ее отъезда придворная жизнь в этом крохотном государстве сошла на нет, но Лукреция и Адриана позаботятся о том, чтобы вернуть двору Сфорца утраченный блеск. Благодаря своей свите и местной знати юная графиня Пезаро начинает действовать.

На первом устроенном ею балу между Лукрецией, Джулией и красавицей Катариной Гонзага, супругой графа Оттавиано де Монтевеккьо, возникает настоящее соперничество. Обе кузины готовятся к бою, они достают из сундуков свои самые роскошные туалеты. «Кажется, — скажет потом Джулия, — что мы вывезли из Флоренции всю парчу, какая там имелась, присутствующие были ошеломлены». Во время праздника Лукреции представляют знатных лиц города.

На следующий день Лукреция отправляет отцу весьма приблизительный портрет своей соперницы: «Графиня Катарина Монтевеккьо выше сеньоры Джулии на шесть пальцев, у нее чуть полноватая фигура, белая кожа, красивые руки, словом, это довольно интересная особа, однако у нее неприятный рот, ужасные зубы, белесые глаза, плохая форма носа, отвратительный цвет волос и лицо длинное, как у мужчины. Изъясняется она изящно и легко. Я видела, как она танцевала, мне она совершенно не понравилась. Словом, что ни возьми, presentia minuit famam («ее внешность не делает ей чести»)¹. Зато Джулией Лукреция по-прежнему восхищается, и ей не противоречит гуманист Якопоне Драгони, который пишет своему хозяину Чезаре Борджа: «Смуглая кожа, круглое лицо и пылкий характер — вот что так привлекает в сеньоре Джулии».

Несколько дней спустя одна испанка из свиты Лукреции — донна Лукреция Лопес, дочь ватиканского датария Лопеса, выходит замуж за Джанфранческо Ардицио, придворного врача Сфорца. После церковного обряда все собираются на пир в piano nobile дворца, и Лукреция сидит во главе стола. Многочисленные канделябры блещут всеми своими свечами на гигантском столе, стаканы из цветного муранского стекла играют пестрыми бликами, а посланные в Пезаро тарелки из майолики делают сервировку поистине великолепной. Лакеи, обутые в туфли с войлочной подошвой, двигаются бесшумно, и слышно только, как поют оду новобрачным да легкий шепот фонтанов. Гости погружаются в блаженное состояние, они чувствуют себя счастливыми, они словно заключают безмолвный договор: наслаждаться сегодняшним днем, приятной беседой, пряными запахами соуса, поданного к миногам, букетом вин. Задумчивое, словно точеное, лицо Лукреции понемногу оживляется, и она постепенно втягивается в атмосферу праздника, хоть и сохраняет некоторую сдержанность.

Ее современники все еще сомневаются в том, знакомо ли ей наслаждение и способна ли она ради него на безумства. Однако порой она бывает расположена к сладострастию, что проявляется в неистовых порывах, приправленных невинностью.

Благодаря Камилле Арагонской Пезаро превратилось в центр изготовления художественной майолики, и Лукреция может любоваться блюдами из расписного фаянса, например, тем, на котором изображен Соломон, поклоняющийся идолу (теперь оно в Коррерском музее). Плененная этим искусством, Лукреция часто заходит в гончарные мастерские и решает попробовать свои силы, выбрав в учителя отца Рафаэля. Джулия тоже пишет отчет папе об их мирной повседневной жизни:

Ваша дочь ведет себя с истинно королевским достоинством, ее манеры вызывают восхищение, а гостеприимство, оказанное ею бежавшим от турецкой тирании грекам, будоражит умы. Пение, танцы и музыка по-прежнему занимают значительное место в нашей жизни… Ваше Святейшество находится далеко от нас, а поскольку мое благополучие и счастье полностью зависят от Вашего Святейшества, то я не в силах испытать ни удовольствия, ни удовлетворения от моего нынешнего житья, поскольку сердце мое пребывает с моим сокровищем… все — суета, кроме радости припасть к ногам Вашего Святейшества ².

Смесь лести, искренности, дерзости («мое сокровище») и почтения. В этих нескольких строчках раскрывается вся сложность личности Джулии. Она очарована предстоятелем Церкви, ей лестно, что он находится во власти ее чар, она хочет многого добиться — не для себя, а для своей семьи, и она использует все нюансы лести и даже кокетство. Исполненная лукавства, она поет дифирамбы своей сопернице Катарине Гонзага, и в результате мы имеем удовольствие прочесть послание любовника Джулии, в котором он отвечает на ее письмо:

По тому удовольствию, с коим ты описываешь красоту этой особы, недостойной даже развязывать шнурки на твоих туфлях, мы поняли, что ты повела себя весьма скромно, и знаем, почему ты так поступила: тебе ведомо, что другие, писавшие нам, уверяют, что рядом с тобой она выглядела, словно фонарь рядом с солнцем. Когда ты описываешь, насколько она красива, мы имели возможность оценить, как велико твое совершенство, которое, по правде сказать, мы никогда не ставили под сомнение, и мы хотели бы, чтобы ты была полностью и целиком привязана к человеку, любящему тебя больше, чем кто-либо другой на свете. И когда ты примешь окончательное решение, если еще не сделала это, мы признаем тебя настолько же мудрой, насколько ты совершенна ³.

Появившееся в письме Александра VI слово «полностью» позволяет предполагать, что он опасается возвращения к Джулии ее супруга Орсо Орсини.

А Лукреция, безучастная к этой переписке, без сил лежит в постели в окружении врачей, которые не могут разобраться в природе ее заболевания. Даже шутки и проказы карликов и шутов не могут развеселить ее. Не на шутку встревожившись, Франческо Гасето сообщает папе о близкой смерти его дочери. Каждый день гонцы мчатся из Пезаро в Ватикан, откуда потрясенный отец так же спешно отправляет посланцев в Пезаро. Однако к концу недели Лукреция поправляется и уже может сама успокоить понтифика, а он в ответ пишет ей следующее:

Лукреция, дорогое мое дитя, в беспокойстве о тебе мы провели четыре или пять мучительных дней, исполненных тревоги от ужасных известий о том, что ты умерла или же настолько больна, что не остается никакой надежды на твое спасение. Ты можешь себе представить, что последовало за этими слухами, какую боль чувствуем мы в своей душе, ибо огромна любовь, кою питаем мы к тебе, как ни к одному существу в мире. Все то время, что мы не получали писем, начертанных твоей рукой, наш дух постоянно пребывал в беспокойстве; впрочем, неровный почерк в твоем нынешнем письме говорит о том, что ты еще нездорова. Возблагодарим же Господа и преславную Деву Марию за то, что они спасли тебя от всякой опасности ⁴.

В начале июля 1494 года угроза французского нашествия становится реальной, а оно представляет опасность для Джованни Сфорца. Используя дочь как посредника, папа предлагает зятю оставить службу у его дяди Лодовико, который платит ему нерегулярно и, возможно, в дальнейшем собирается платить еще меньше. Александр VI пишет: «…видя, что мы вступили в союз с королем Альфонсом, и зная, кем приходится нам Джованни, и что поэтому у него нет иного выхода, кроме как подчиняться нашей воле, сеньор Лодовико не захочет давать ему деньги». Папа хочет, чтобы Джованни взял на себя командование одной из неаполитанских бригад и незамедлительно уведомил об этом.

Ужасная дилемма для графа Пезаро. Как владелец феода он зависит от своего тестя, но в то же время связан семейными узами с Карлом VIII. Будучи не в состоянии сделать выбор, он ввязывается в двойную игру: берется командовать неаполитанским полком и в то же время сообщает родным в Милане о силах и передвижениях армии, на стороне которой сражается.

Если Лукреция ничего не замечает, то у Александра VI есть кое-какие подозрения, и в сложившихся обстоятельствах он предпочитает, чтобы три дорогие ему женщины вернулись в Рим. Однако для начала он хочет, чтобы Адриана выведала истинные намерения зятя.

Если до сих пор, — пишет он своей племяннице, — он ничего вам не рассказывал о своих замыслах, действуйте осторожно и незаметно, действуйте так, как считаете нужным, чтобы докопаться до его подлинных мыслей. Если Джованни согласится на то, чтобы Лукреция ехала вместе с вами, тогда как сам он останется в Пезаро, чтобы проводить обучение войск и охранять город и свое государство, особенно сейчас, когда французы прибывают по суше и по морю, я буду более настойчиво писать вам, поскольку нахожу нежелательным ваше нынешнее пребывание в Пезаро, учитывая множество вооруженных людей, собирающихся в этом краю ⁵.

Пока Джованни Сфорца дрожит за свое будущее, Александр VI подтверждает свой договор о союзе с Альфонсом II во время личной встречи главнокомандующих, которая происходила в окрестностях Рима, в Виковаро, 14 июля. Тремя днями ранее Джулия получила письмо от кардинала Фарнезе, в котором говорилось о том, что ее старший брат Анджело находится при смерти. Тотчас же, с согласия Лукреции, еще не окончательно поправившейся и, следовательно, неспособной перемещаться, молодая женщина выехала на заре 12 июля в сопровождении Адрианы в Каподимонте, чтобы побыть с умирающим братом и поддержать его жену Леллу Орсини. Это путешествие будет иметь неожиданные и слишком серьезные последствия, и первым из них станет письмо папы к дочери, тон которого, поначалу любезный, меняется с каждой строчкой:

Вот уже несколько дней, как мы не получаем от тебя посланий. Мы весьма удивлены, что ты забываешь писать нам почаще и сообщать нам новости о своем здоровье и о здоровье синьора Джованни, нашего горячо любимого сына. В будущем будь более внимательной и расторопной. Синьора Адриана и синьора Джулия прибыли в Каподимонте, где застали брата уже мертвым. Правду сказать, синьор Джованни и ты оказали нам слишком мало почтения, ибо позволили уехать синьоре Адриане и синьоре Джулии, не спросив на то нашего разрешения. Вам должно было бы прийти в голову, что столь внезапный отъезд, происходящий без нашего ведома, вызовет определенно наше неудовольствие, и если ты возразишь, что они поступили так, потому что кардинал Фарнезе им велел, я отвечу тебе, что вы должны были спросить, понравится ли это папе. На этот раз уже ничего не поделаешь, однако в следующий раз мы будем более предусмотрительны и станем серьезнее обдумывать, кому следует поручать наши дела. Благодаря Господу и Всеблагой Деве Марии мы пребываем в добром здравии. У нас состоялась встреча с сиятельным королем Алъфонсо, который вел себя с нами столь сердечно и столь почтительно, как если бы был нашим сыном. Трудно описать, с каким удовлетворением и в каком взаимном согласии мы расстались. Будь уверена в том, что Его Величество готов пожертвовать собой и всем тем, чем он владеет в этом мире, чтобы услужить нам.

Мы надеемся, что всякая недоверчивость и все досадные препятствия, имеющие отношение к Колонна, полностью исчезнут через три или четыре дня. Мне остается лишь посоветовать тебе следить за своим здоровьем и усердно молиться Богородице.

Несмотря на то, что у Джулии были веские основания для отъезда, узнав о нем, Александр по непонятным причинам гневается на Лукрецию и ее мужа. Возможно, он предчувствует двойное предательство: со стороны Джулии и со стороны своего зятя; кажется, именно об этом свидетельствует фраза из письма: «…однако в следующий раз мы будем более предусмотрительны и станем серьезнее обдумывать, кому следует поручать наши дела». Этой «небрежности в делах» он противопоставляет поведение Альфонсо И, который ведет себя настолько сердечно и почтительно, как если бы он был родным сыном папы. Таким образом, Лукреция предупреждена. Она слишком умна, слишком дочь Борджа, чтобы не иметь подозрений относительно истинного положения своего супруга, который, находясь в Урбино, определяет там на глаз силы арагонцев под командованием Гвидубальдо Монтефельтро. В отсутствие мужа она пытается успокоить отца, который в ответ только осыпает ее упреками, обвиняя в обмане и отсутствии дочерней любви, поскольку она «не проявляет никакого желания вернуться в Рим». Гонец, доставивший это незаслуженно обидевшее Лукрецию письмо папы, отмечает, что оно вызвало у графини Пезаро «глубочайшую меланхолию». Она умоляет Александра VI верить в ее привязанность, ее единственное желание — «пребывать у ног Всемилостивейшего господина моего, и я покорнейше, изо всех моих сил умоляю удостоить меня Вашей привязанности, поскольку я никогда не смогла бы быть довольной, если бы была лишена ее». Нежные мольбы Лукреции ненадолго усмиряют Борджа, этого разъяренного быка, — она получает прощение.

Зато Александр VI по-прежнему сердит на Джулию, которая, выполнив сестринский долг, заявляет о своем желании остаться на некоторое время с матерью, сестрой, Джироламой Пуччи, и братом Алессандро. К тому же ее супруг Орсо требует, чтобы она приехала к нему в Бассанелло, владение Орсини. Джулия, наделенная темпераментом нежным и страстным, «исполненная благоразумия и мудрости», как сообщает венецианец Марино Санудо, не привыкшая к насилию, какое-то время колеблется, затем сообщает об этом папе, но тот велит ей вернуться в Рим. Со своей стороны кардинал Фарнезе, желающий избежать разрушения семьи, отказывает сестре в позволении уехать против воли ее супруга. Складывается безвыходная ситуация, которую Джулия разрешает легким усилием воли, заявив понтифику, что прежде чем покинуть Каподимонте и подчиниться воле папы, она должна получить согласие супруга. Александр VI приходит в сильное раздражение.

Неблагодарная и коварная Джулия, — пишет он, — Навар-рико привез нам письмо от тебя, в котором ты заявляешь о своем намерении не приезжать, пока не получишь разрешения Орсино. Хоть мы и сочли, что душа твоя черства, как и душа твоего советчика, мы не можем убедить себя в том, что ты была бы способна действовать с таким коварством, ибо ты столь часто убеждала нас и клялась в том, что всегда останешься послушной нам и никогда больше не приблизишься к Орсино. И вот теперь ты хочешь сделать все наоборот и с риском для жизни вернуться в Бассанелло, вероятно, для того, чтобы вновь отдаться этому жеребцу. Словом, мы надеемся, что ты и неблагодарная Адриана оцените вашу ошибку и надлежащим образом покаетесь. В заключение настоящим письмом под угрозой отлучения от Церкви и вечного проклятия мы приказываем тебе не покидать Каподимонте и тем более не ездить в Бассанелло ⁷.

Прекрасный пример того, как влюбленный мужчина в порыве гнева приписывает женщине постыдные желания, чтобы найти повод ее презирать и оправдать собственное разочарование. Опасность отлучения от Церкви нависла не только над обеими женщинами, но и над Орсино, чья слабохарактерность поможет ему выгодно продать собственное поражение и позволить Джулии подчиниться.

 

Пока происходят эти трагикомические события, а Карл VIII готовится к завоеванию Италии, Лукреция живет, как провинциалка, вдали от отца и приступов его ярости, проводя дни то в замке Градара, то на вилле Империале, нравящейся ей куда больше. Она расположена в получасе езды от Пезаро, на Монте Аччо, склоны которой сплошь засажены серебристыми оливами; из окон замка открывается вид, охватывающий разом море и землю. Алессандро Сфорца выстроил его в 1464 году, а первый камень был заложен императором Фридрихом III; так и появилось это название. Этот великолепный дворец окружен фантастически красивым садом, достойным самой Армиды и вдохновившим Тассо, когда тот создавал свой «Освобожденный Иерусалим». Лабиринты из подстриженного самшита, мраморные фонтаны с фигурками муз, кипарисы, словно вычерченные на небе цвета охры и напоминающие восклицательные знаки, — все это очаровывает Лукрецию. Фруктовый сад здесь почти такой же, как в Субиако; туда Ваноцца каждый день водила ее на прогулку. Сегодня сопровождающие ее карлики играют в чехарду и кидаются друг в друга дольками дыни, скользя на четвереньках по кускам сладкой сочащейся мякоти. Окруженная пряными запахами горячей листвы, раскаленной земли и фруктов, загубленных солнцем, Лукреция с наслаждением вдыхает ароматный воздух.

Посреди этого Эдема в шестиугольном бассейне, где отражаются платаны, в сонной воде плескаются карпы. В честь императора Алессандро Сфорца соорудил здесь систему фонтанов, украсив ее четырьмя фигурками тритонов, расположенных по углам водоема; этот механизм работал и тридцать лет спустя. В этом сказочном уголке, окруженном зеленью Апеннин и омываемом Адриатикой, Лукреция создает кружок поклонников искусства. Среди ее гостей — Катарина Гонзага, Георгий Дипловатацио, родственник Ласкариса, Коммины и Палеологи, приехавшие из любопытства и оставшиеся по велению души. Все они, страстные любители музыки, признали своим руководителем Оттавиано Петруччи. Этот протеже герцога Урбино, основавший в Венеции первую музыкальную типографию, сочиняет для своих гостей фреттолы о любви Тесея и Ариадны, а любители музыки исполняют ее со сцены. В зелени садов виллы Империале они выбирают высокие скалы, покрытые плющом, и в этих декорациях поют жалобные песни будущие жертвы Минотавра. Одни музыкальные инструменты навевают мысли о пасторальных радостях, другие — напоминают рев чудовища. Вскоре появляется Тесей, его ведет Ариадна (Лукреция); закутанная в белую тафту, она крохотными шажками приближается к несчастным, осужденным на смерть. Подняв руку, она медленно разматывает золотую нить, которую она обернула вокруг запястья Тесея, и мелодичной песней приглашает его войти в лабиринт. «Голос ее так нежен, — пишет Андрей Палеолог, — что способен заставить плакать камни, выманить на берег русалок и зачаровать свирепых зверей, как по волшебству, словно голос Орфея». Исполняя кантилену, она идет по сцене неуверенно, и перед зрителями предстает лабиринт, где все перемещаются на ощупь, охваченные сомнениями и страхами, и попадают в ловушки; наконец, происходит встреча с чудовищем и схватка с ним, гибнет сын Пасифаи, и его голова катится к ногам Тесея. Тогда Ариадна-Лукреция бросается к выходу из пещеры, протягивая руки к победителю, и музыка восхваляет героический подвиг. Балет этот — словно предвестник судьбы дочери Александра VI. Нить Ариадны не смогла уберечь шестью годами позже ее первую и настоящую любовь. Пока же Лукреция вынуждена подчиняться натиску супруга, который только утомляет ее, но не привлекает. Она, вероятно, предпочла бы галантные знаки внимания со стороны других мужчин, однако ее дружелюбное отношение к супругу пока еще вводит всех в заблуждение.

Тем временем французское вторжение, поддержанное Лодовико Сфорца, вступление Карла VIII в Милан и подозрительная смерть Джангалеаццо Сфорца, чье место тотчас же занял его дядя Лодовико, дают Джованни достаточно поводов для беспокойства. Герцог Джангалеаццо в семилетнем возрасте унаследовал титул своего отца, умершего в 1476 году, и оставался под опекой своей матери Бонны Савойской до тех пор, пока Лодовико Моро не заключил его в замок в Павии, где он умер от яда в 1494 году. Лодовико всячески изображал «incredibile dolore», однако смерть законного наследника позволяла ему завладеть столь желанным титулом герцога Милана.

На протяжении последних трехсот лет Италия не знала настоящих войн. Бои, изредка происходившие между кондотьерами, скорее, напоминали турниры, и бесчестьем почиталось погубить урожай или сжечь дома. «Баталия, — писал Макиавелли, — в ту пору не представляла собой никакой опасности, сражались верхом, хорошо вооруженные, не подвергаясь угрозе смерти. Когда побежденные, будучи больше не в силах сражаться, становились пленниками, им почти всегда сохраняли жизнь. Они недолго оставались в плену, и им весьма легко возвращали свободу. Напрасно горожане раз по двадцать поднимали восстания — город никогда не разрушали, вся собственность жителей оставалась в целости и сохранности; единственное, чего они могли опасаться, так это того, что придется платить дань».

3 сентября 1494 года французская армия начинает победоносное шествие по полуострову, неся с собой страшные несчастья. «Вместе с ними, — сообщает Гвиччардини, — по Италии распространились пожары и чума, что изменило не только положение государств, но и привычные способы правления и ведения войны». Весть о разгроме неаполитанской армии в Рапалло и массовом истреблении пленных достигает Пезаро. Лукреция благополучно решает оставаться на месте, и правильно делает. Адриана со своей стороны, по-прежнему находясь в Каподимонте, решает 29 ноября, несмотря на дурные предчувствия, отправиться в компании Джулии, Джироламы Фарнезе и эскорта из тридцати всадников сначала в Витербо к кардиналу Фарнезе, а затем в Рим. Однако в нескольких лье от первого города группа солдат под командованием Ива де Турзель д'Алегра, сопровождавшего Карла VIII в Италию, преграждает им дорогу.

Когда французский капитан осознает, насколько ценна его добыча, он отвозит пленников в замок Монтефьясконе и устанавливает выкуп в размере трех тысяч дукатов за свободу любовницы папы и ее свиты. К трагическому примешивается комическое. Александр VI передает Джулии со своим камергером Джованни Марадесом запрошенную сумму, чтобы добиться немедленного освобождения пленниц. Он отправляет к королю Франции Галеаццо Сан-Северино, связанного со Сфорца, который докладывает Его Святейшеству о своей миссии в следующих словах: «Я отправился к самому христианскому королю и изложил ему суть вопроса о заточении указанных дам; я попросил его удовлетворить просьбу Всемилостивейшего отца нашего о их освобождении. Его Величество благосклонно ответил мне, что он не только желает, чтобы дамы эти были освобождены, но что он решил также еще до наступления вечера отправить их в Рим в сопровождении почетного эскорта»⁸.

Так получается, что четыреста французов сопровождают пленниц до ворот города, и по всей Италии досужие языки обсуждают это приключение. Лодовико Сфорца весь кипел при мысли о том, что «папе были возвращены его сердце и глаза». Тротти, посол Феррары при Миланском дворе, в свою очередь добавлял: «Женщины эти могли стать наилучшим средством, с помощью которого можно было добиться от Его Святейшества всего, чего только пожелаешь. Французы получили всего лишь три тысячи дукатов выкупа, тогда как папа мог бы дать более пяти».

Ни о чем не заботясь, забыв о политических треволнениях, наделенный необыкновенной способностью совершать неожиданные маневры и нисколько не заботящийся об общественном мнении, Александр VI отправляется им навстречу, нацепив шпагу и одевшись на испанский манер в камзол из черной с золотом парчи. Такой элегантный туалет позволял ему надеяться, что столь волнующая авантюра не окончится в серых тонах. Вечером 1 декабря при свете факелов действительно прибывают Адриана и ее невестка. Джулия, как сообщает хроника, провела ночь в Ватикане⁹ и обратила внимание на царившую там суету: ценные предметы перевозили в замок Святого Ангела, ходили слухи о приходе французов и предполагаемом отъезде папы в Гаэту… Станет ли Рим открытым городом? Чтобы не разочаровывать свою любовницу и, главное, чтобы не оставлять врагам поле деятельности, Александр VI решает остаться. Чивитавеккья только что оказалась в руках французов, а в середине декабря Орсини сдали противнику крепость Брачано, где был штаб командования. Если Орсо не терял надежды возобновить совместную жизнь с супругой, ничто не позволяет нам утверждать, что он каким-то образом участвовал в этом предательстве. Джулия, в свою очередь, жила в постоянном страхе. Боязнь оказаться в плену во второй раз заставила ее просить о помощи брата, кардинала Алессандро, который велел Якобелло Сильвестри, епископу Алатри, как можно быстрее увезти Джулию подальше от Рима. Она покинула Вечный город, оставив папу в полном неведении. Не прошло и двух недель, как в Рим вошел Карл VIII. Так закончилась история любви Александра VI и la Bella. Она вернется в Рим лишь девять лет спустя, в эпоху царствования Юлия II, чтобы выдать замуж свою дочь Лауру за Никколо делла Ровере, племянника папы. За эти годы у нее будет много поклонников и любовников, и среди любовников будут такие, что впоследствии станут ее друзьями, и это позволяет предположить, что за роскошной внешностью скрывались щедрая душа и доброе сердце.

Пока Джулия переживает тревожные минуты, Лукреция находится в Пезаро. Небо низко нависло над Адриатикой, гремят грозы, потоки воды, обрушивающиеся на дворец, пробивают крышу и заливают постель Лукреции, камины наполняют комнаты дымом, стены пропитываются сыростью. То появляющийся, то исчезающий супруг ничуть не радует. Подстрекаемый своим дядей Лодовико, Джованни сообщает последнему подробный план передвижения неаполитанских войск. Совесть его нечиста, и он становится желчным, а то и грубым с нежной Лукрецией. Зная о трудностях, с которыми он борется, но не ведая о его двойной игре, она тщетно пытается утихомирить его и в конце концов приходит к выводу, что время вежливого безразличия прошло. Отныне он составляет ей «не слишком приятную компанию» и раздражает тем, что отбивает у ее немногочисленных соседей охоту навестить Лукрецию и несколько скрасить ее существование.

Несмотря на свой двор, своих пажей, шутов и гончих, этот мелкопоместный тиран, обладающий правом чеканить монету и взимать налоги, ничего не значит ни для римского первосвященника, ни для короля Франции, ни для английского короля, и Лукреция обнаруживает, что супруг ее «почти ничтожество». Оказавшись в полном одиночестве, она вновь с головой погружается в изготовление керамики и под строгим надзором мастера-гончара, преемника Джованни Санти, отца Рафаэля, совершенствуется в искусстве майолики. Она использует мифологические сюжеты, рисуя Орфея, очаровывающего своим пением диких зверей, или Дафну, превратившуюся в лавр, когда ее коснулась рука Зевса.

Тревожась об отце, нетерпеливо поджидая гонца, который приезжает чуть живым после долгого и необычайно опасного путешествия, она хватает свиток онемевшими от холода пальцами и срывает папскую печать. Она узнает о входе французов в Рим с «их армией, ужасающей взор, кишащей висельниками, подлыми негодяями, ускользнувшими от правосудия, в большинстве своем отмеченными цветком лилии на плече», как напишет Брантом. А Александр VI сообщает ей, что он отверг предложение Альфонсо II укрыться у него в Гаэте и теперь отправляется в замок Святого Ангела, поскольку больше не чувствует себя в безопасности в Ватикане.

С трех часов пополудни до девяти часов вечера 31 декабря 1494 года под свинцовым небом при свете факелов, под раскаты грома французские завоеватели проходят через ворота Пополо. Во главе идут наемники, три тысячи швейцарцев и немцев в пестрых и коротких костюмах, несущих копья длиной более трех метров, за ними следуют пять тысяч гасконцев «противного и уродливого вида», вооруженных арбалетами. За ними по пятам следуют восемь тысяч дворян, одетых в шелковые одежды и шлемы, украшенные султанами и золотыми цепями. Их лошади с подстриженными гривами и обрезанными ушами внушают ужас, как и их тридцать шесть бронзовых пушек.

Если папа и боится этой варварской армии, то народное веселье, охватившее весь город, ранит его еще больше. «Толпа, — пишет он своей дочери, — всегда готова рукоплескать победителю, особенно когда он предстает в столь великолепном облачении». Зато внешний вид Карла VIII в сопровождении Асканио Сфорца и кардинала Джулиано делла Ровере, врагов папы, разочаровывает наместника Святого Петра. У него глаза навыкате, хрящеватые уши, большой толстый нос, отвислые губы, вечно приоткрытый рот, нервно подергивающиеся руки. «Il gobbo» — прозвище, которым украсила этого тщедушного, словно расплавившегося в теплых доспехах человека молва, несколько успокаивает Александра VI, который опасался увидеть короля-рыцаря.

Гонец понтифика также сообщает Лукреции о пожарах и грабежах, устроенных солдатней, в частности о разграблении домов Ваноццы, кардинала Карафа и епископа Козенцы: вещи украдены, мебель сломана и среди прочего — испорчены бесценные карты земных полушарий. Залы дворца превратились в конюшни, на мраморном полу солома, лошадиный навоз, моча и рвотные массы пьяных солдат; негодяи дерутся в борделях, пьют и едят вдоволь и ни за что не платят. Рим превратился в свинарник: наемники разгуливают по гетто и насилуют молодых евреек, предварительно покончив с их мужьями. И если, продолжает гонец, 5 января на праздник Богоявления папа позволяет цвету рыцарства облобызать ему ноги, это не значит, что он согласится удовлетворить требования короля Франции: оставить замок Святого Ангела, выдать ему принца Джему и Чезаре, дать инвеституру Неаполитанского королевства. Со своей стороны кардиналы Сфорца, делла Ровере, Савелли и Колонна призвали государя во время церковного собора свергнуть наместника Христа. Попавшему в ловушку Александру VI видится только один выход: оставаться в замке Святого Ангела, куда Чезаре и двоюродный брат папы архиепископ Монреальский Хуан Борджа сопроводили его, чтобы организовать защиту крепости. Увидев уже приведенную в боевую готовность королевскую артиллерию, Александр VI дает знать Карлу VIII и его канонирам, что он готов лично взойти на стену замка, с папской тиарой на голове и дароносицей в руке.

Монарх колеблется. Войти в собор Святого Петра, переступив через труп главы Церкви, — слишком дурное начало для осуществления его честолюбивых планов относительно Неаполитанского королевства. Несколько часов спустя часть крепостной стены все-таки разрушают, и король ждет капитуляции Его Святейшества. Четыреста испанцев, защищающих цитадель, больше не в силах сдерживать захватчиков. Однако по приказу папы на самый верх крепостной стены выносят покрывало святой Вероники и головы святого Петра и святого Павла в хрустальных раках, и это дважды останавливает осаждающих.

При условии, что он не станет «рабом французов», Александр VI изъявляет желание пойти на компромисс и заявляет о своей готовности выдать Джему, а затем Чезаре и простить кардиналов-предателей. Когда возникает вопрос о коронации короля в Неаполе, папа уклоняется от него. Тем не менее Карл VIII считает себя вполне удовлетворенным, поскольку присутствие Чезаре Борджа в качестве папского легата дает ему уверенность в том, что, как только будет изгнана Арагонская династия, он получит необходимую ему инвеституру в Неаполе.

Глава римской Церкви сохранил главное. Он избежал созыва собора и добился признания своего высокого сана. Его власть не пострадала.

По мнению Лукреции, ее отец, решивший погибнуть под руинами замка Святого Ангела и вышедший победителем в неравном бою, совершенно заслуженно носит имя македонского императора. Что касается Чезаре, то он тоже дает сестре повод для гордости: будучи скорее пленником, чем легатом, он какое-то время находился в свите короля Франции. Однако 30 января 1495 года, переодевшись конюхом, Чезаре сбежал из Веллетри, явно с согласия своего отца, чтобы укрыться в Риме у Антонио Флореса, аудитора Роты, а затем в Сполето. Карл VIII, в ярости от мысли о том, что его обвел вокруг пальца двадцатилетний кардинал, требует объяснений у папы, который уверяет его, что безумно сожалеет о случившемся, и при этом доверительно сообщает приближенным, что «французы привыкли смиряться со свершившимися фактами».

Известие о смерти Джемы, последовавшей 25 февраля, глубоко опечалило Лукрецию: она, как мы помним, сочувствовала этому тридцатичетырехлетнему человеку, старалась хоть как-то смягчить тяготы плена, и мусульманский принц никогда не скрывал, что получает удовольствие от пребывания во дворце Санта-Мария-ин-Портику, где с ним обращались, как с членом семьи.

Дата этой смерти важна постольку, поскольку она знаменует начало нападок, чаще всего клеветнических, волны которых в один прекрасный день с головой покроют клан Борджа и потом будут еще долго бушевать. Когда внезапно умирала особа королевской крови, в те времена обычным делом было пускать слух, что причиной тому был яд. Бурхард видит причину смерти Джемы в «еде или напитке, не подходящем для его желудка», однако враги Александра VI напоминают о том, что за пять месяцев до трагического события папа получил письмо от султана, где последний предлагал 300 тысяч дукатов в обмен на устранение младшего брата. Столетие спустя историк Пауль Иове обвинит папу в том, что «он подмешал к сахару, который добавляли Джеме в питье, отравленный порошок ослепительной белизны и приятного вкуса». Жизненные силы покидали человека не сразу, снадобье приводило к смерти постепенно, проделывая свою страшную работу. Таким образом, принца выдали Карлу VIII, когда он уже был отравлен.

Впоследствии в хор клеветников вольются историки Садеддин, Гвиччардини и Марино Санудо. По их мнению, яд был излюбленным орудием Борджа. Действительно, к тому времени он давно уже был в ходу. Когда Козимо Медичи прислал том сочинений Тита Ливия Альфонсо Неаполитанскому, родственники последнего отсоветовали ему прикасаться к нему, поскольку страницы могли быть отравлены. Такие правящие династии, как Сфорца или Арагоны, без колебаний будут прибегать к яду, чтобы обеспечить свое господство. Один знающий человек предложил Венецианскому Большому Совету налить «последний напиток» султану, и, как это было заведено, Светлейшая республика одобрила проект, хотя потом от него отказалась. Пауль Иове приписывает Чезаре и Александру VI использование cantarella, считавшейся также возбуждающим средством. Позднее Вольтер напишет: «Шпанскую мушку, которую, как принято считать, широко использовали Борджа, производили из слюны свиньи, доведенной до бешенства: ее подвешивали за ноги вниз головой и долго били, пока она не околевала.

Полученный таким образом яд столь же быстродействующий и сильный, как змеиный. — И благоразумно добавляет: — Возможно, все это лишь выдумки». Venerum atterminatum, отвар, приготовленный на яичной основе, действовал, как утверждала сведущая в подобных делах Катарина Сфорца, «в положенный срок» и, судя по всему, был более распространен. Сообщают также об Aqua Tofana, не имеющей запаха и цвета; достаточно было одной капли раз в месяц — и результат получался превосходный… по истечении двух лет.

В одной из своих хроник Стендаль рассказывает, что для убийства принц Савелли использовал ключ с зазубриной, смазанной смертельным веществом. Он давал ключ дворянину, от которого желал избавиться, указывал ему на шкаф и просил найти в нем какой-нибудь документ; замок был ржавым, и, чтобы он поддался, несчастному приходилось прилагать усилия, он незаметно для себя сдирал кожу на руке — и через сутки умирал.

Выгодно ли было Александру VI отравить Джему? Нет. Более того, Баязет перестал бы перечислять 40 тысяч дукатов ежегодной ренты! Что же касается утверждения врагов понтифика, будто султан предложил 300 тысяч дукатов за смерть принца, то свидетельств тому не найдено. Больше всех кончиной Джемы был опечален Карл VIII, потерявший весомый аргумент, который во время крестового похода мог бы принести большую выгоду. Чтобы не обострять отношения с Ватиканом, он соглашается считать эту смерть естественной.

Тем временем папа, не забывший о варварском разграблении города, готовит ответный удар. Лодовико Сфорца, наконец признавший, что совершил ошибку, призвав французов в Италию, готов радикально изменить политический курс. Начинается все с того, что по улицам Милана движется странная процессия: нескончаемая вереница, мулов, к спинам которых привязаны трупы солдат королевской армии, сохраненные в соли. Вместо надгробной речи Моро произносит с издевкой: «Они пришли сюда свеженькими, а уйдут засоленными».

Для герцога Миланского, который напоминал то льва, то лисицу, было изобретено слово "Ludovicheggiare", что означало «обманывать». В справедливости такой оценки супруг Лукреции еще убедится.

Карл VIII триумфально вошел в Неаполь, однако общественное мнение быстро поворачивается против него, если судить по этой песенке, сочиненной и распеваемой по всему городу:

Едва обосновавшись в королевстве, новоиспеченный монарх осознает, что политические силы перераспределились: Венецианская республика, император Максимилиан, герцог Миланский и Папское государство на этот раз выступают против него. Чтобы не оказаться заложником собственной победы, ему не остается ничего иного, как отдать приказ о немедленном отходе к Альпам. Папа отказывается вновь встретиться с варваром, столь долго представлявшим для него угрозу, он покидает Рим, отправляется в Орвьето, затем в Перуджу, здесь к нему присоединяются Джованни и Лукреция с эскортом из 300 пехотинцев и 100 воинов тяжелой кавалерии. Несколько дней спустя, когда la furia francese, судя по всему, уже достаточно далеко, Александр VI возвращается в Ватикан, в то время как его дочь и зять вместе приезжают в Пезаро, где Лукреция вновь обретает покой на вилле Империале, а Джованни, находящийся на службе у Венеции, преследует врага между Пармой и Павией. 6 июля до молодой женщины доходит весть о битве при Форну. Хотя каждая из воюющих сторон приписывает победу себе, на самом деле именно итальянцы под командованием Франческо Мантуанского отбили у французов желание задержаться на полуострове.

Александр VI, вновь водворившись в Ватикане, призывает детей к себе и не упрекает зятя за поведение его дяди Лодовико и кардинала Асканио.

Папа римский счастлив оттого, что повержены его враги, среди которых кардинал делла Ровере, и что он вышел из этого приключения триумфатором, что упрочил авторитет в глазах римлян. По его мнению, христианство ошибается, считая идеалом смирение, тогда как древние видели его в физической силе и совершенном разуме. Он убежден, что необходимо укрепить земную власть Церкви. В результате опустошительного нашествия, принесшего с собой гибель урожая, голод, сокращение населения, страна была совершенно истощена да к тому же поражена сифилисом — «французской болезнью», или «неаполитанской болезнью»; древние называли ее «пинок Венеры», и она одинаково свирепствовала и среди плебеев, и среди аристократов, и даже Чезаре не избежит ее.

В завершение страшного 1495 года после снегопадов и проливных дождей Тибр вышел из берегов и залил улицы. Лукреция, решившая навестить Баттистину, вынуждена была повернуть назад, возвращающимся с папского консистория кардиналам с трудом удается добраться до своих домов. Потоки воды заливают недавно отстроенный мост Систо, унося течением тес, балки, сходни. Застигнутые врасплох ночью римляне спасаются бегством из залитых водой домов.

Ваноцца с большим усердием помогает этим несчастным, Лукреция с жаром ее поддерживает. Общие комнаты в доме на Пьяцца Бранкис превращены в спальни и столовые. Подобно Марфе и Марии, мать и дочь и с ними полчище служанок переделывают кухню во что-то вроде больницы. Марфа-Ваноцца занимается материальными проблемами, снабжением дровами и пищей. Мария-Лукреция старается утешить обездоленных, порой обнаруживая среди них профессиональных нищих с целым выводком ребятишек, обученных попрошайничать или воровать.

Новый год начинается с мрачных предзнаменований. «В январе, — читаем мы запись в одном дневнике, — на берегах Тибра было обнаружено необыкновенное чудовище. Оно зеленого цвета, у него голова осла и тело женщины, правая рука напоминает слоновый хобот, зад его похож на лицо бородатого старика, а хвост его похож на змею»¹¹. Как не увидеть в этих строках предвестие новых бедствий, если именно в этот момент Рима достигают первые колдовские заклинания Савонаролы? Александр VI крепко держит в руках бразды правления. Чтобы быть еще более уверенным в своей власти над Священной коллегией, 9 марта он возводит в кардинальский сан четырех преданных ему прелатов: Бартоломео Мартини, Хуана Лопеса, Хуана де Кастро и своего внучатого племянника Хуана Борджа по прозвищу Младший, внука своей сестры Хуаны.

Две недели спустя Франческо Гонзага, маркиз Мантуанский, входит в Рим, где у ворот Пополо его и сопровождающих его рыцарей встречают Лукреция и Джованни. Когда он проходит через Кампо деи Фьори, народ, который видит в нем освободителя Италии, рукоплещет. Когда он пересекает мост Святого Ангела, ему салютуют выстрелами из пищалей, затем он прибывает в Ватикан, где в окружении восьми кардиналов ожидает папу, и тот вручает ему Золотую Розу — символ того, что Церковь им довольна. Во время пира, устроенного Лукрецией в Санта-Мария-ин-Портику, она слышит из уст самого героя рассказ о битве при Форну. На картине, которую Франческо Гонзага закажет Мантенье, чтобы увековечить свою победу, художник изобразит его в доспехах, бывших на нем во время боя. Полководец преклонил колени у ног Богоматери, а рядом стоят святой Михаил и святой Георгий.

По иронии судьбы проигравшая бой Франция владеет этой картиной. «Мадонной Победы» можно полюбоваться в Лувре. Крепкое телосложение Франческо Гонзага, этого загорелого человека с короткой черной бородкой, с резкими, выразительными чертами лица, с черными блестящими глазами, его очаровательная некрасивость производят особенное впечатление на Лукрецию, которая с интересом слушает рассказ воина и даже не может предположить, что в один прекрасный день он сыграет важную роль в ее жизни.

В марте Джованни уезжает из Рима, затем возвращается туда в апреле, однако в мае вновь уезжает в Пезаро. Послы отмечают, что он уделяет мало времени жене, и констатируют, что чаще он оставляет ее под «апостолической опекой»; и хотя папа предлагает ему разные должности, он от них отказывается. Проходят лето и осень, наступает зима, а жена этого мужа-невидимки, за которого она вышла из чувства долга, похоже, не страдает от его отсутствия.

Умение шестнадцатилетней Лукреции быстро приспосабливаться к обстоятельствам, ее искусство устраивать приемы, ее изысканная вежливость и при этом полная естественность — все это внушает Александру VI мысль использовать в политической игре свою дочь, которая благодаря своим талантам с каждым днем придает все больше блеска римскому двору. Именно поэтому он поручает ей принять ее брата Гоффредо, принца Скуиллаче и его жену Санчу Арагонскую. Лукреция немного побаивается своей невестки, о красоте которой ходят легенды. Поэтому Лукреция создает особенно пышную, почти королевскую обстановку для торжественной встречи, которая была назначена на 21 мая 1496 года.

В окружении двадцати придворных дам и двух пажей верхом на лошадях, восседая на своей парадной лошади, Лукреция возглавляет кортеж, состоящий из двухсот воинов папской гвардии. За ними следуют сенаторы, капелланы, герольды, посол католических королей, посланник неаполитанского короля, посланник императора, два уполномоченных Венеции и представитель герцога Миланского; затем следуют правители города, канцлеры и, наконец, толпа граждан, желающих засвидетельствовать свое почтение принцессе Арагонской и ее мужу. К десяти часам вся королевская свита торжественно въезжает в город.

Лукреция, которой очень к лицу бледность, с любопытством разглядывает новую родственницу, сидящую верхом на красивой испанской лошадке серой масти, покрытой бархатной черной попоной. Одетая по неаполитанской моде в темное платье с широкими рукавами, отороченными испанским кружевом, эта красавица с румяным лицом, с черными, как смоль, волосами и сапфировыми глазами держится превосходно. Когда их лошади поравнялись, молодые женщины церемонно расцеловались. Сын папы, с загорелым лицом, с волосами до плеч, которые отливают медью, скорее похож на пажа, сошедшего со страниц галантной новеллы, чем на мужа принцессы Арагонской.

Александр VI ждет детей и свиту в окружении одиннадцати кардиналов. У его ног положили плюшевые подушечки, а на землю — четыре большие красные атласные подушки. Проходит несколько минут; из соседней комнаты доносятся перешептывание, женские голоса, приглушенный смех, шуршание шелков, позвякивание шпор. Когда двери наконец отворяются, первым заходит Гоффредо, он целует ногу папы и, поднявшись, бросается в объятия к отцу, который на минуту прижимает к груди голову сына; потом он обнимает Лукрецию и принцессу Арагонскую. Затем принц Скуиллаче и его супруга приветствуют кардиналов, которые в свою очередь дарят им «поцелуй примирения»; затем дамскому эскорту Санчи позволено преклонить колени перед папой. «Придворные дамы вполне достойны своей госпожи», — сообщает посланник Мантуи. Церемония — то ли светская, то ли церковная — продолжается, каждый торжественно занимает свое место, и начинается веселая и игривая беседа между папой и двумя молодыми женщинами. Лишь Чезаре, сидящий среди кардиналов, похоже, не разделяет семейной радости. Его взгляд, брошенный на принцессу Скуиллаче, не ускользает от Скалоны — мантуанского оратора, который отмечает, что, «судя по жестам и выражению лица, овечка готова легко сдаться волку».

Два дня спустя в соборе Святого Петра была отслужена литургия и на ней присутствовал понтифик со всей семьей. Некий испанец, капеллан епископа Сегорбо Бартоломео Мартини, произносит длинную и нудную речь. Все, включая папу, явно скучают и с трудом переносят бесконечные рассуждения, слабо приправленные риторическими красотами. Внезапно, будучи не в силах сдержать свою живость, Санча увлекает за собой Лукрецию к креслам, предназначенным для каноников. Все хорошенькие дамы следуют за ними, и тяжелые одежды ничуть не стесняют их быстрых движений, они карабкаются на помост и устраиваются там. Все они притворяются, что внимательно слушают проповедника, но глаза их шаловливо блестят. Естественно, Бурхард возмущается: «Санча и сопровождающие ее Лукреция и другие молодые женщины самым неприличным образом уселись на помосте для певчих (pulpitum) и вокруг него, и их постыдное поведение возмутило народ».

В подобного рода происшествиях нет ничего необычного для тех времен. В летописи событий Вечного города сообщается, что, к примеру, на праздник святого Августина в монастыре «публичные девки расположились между алтарем и кардиналами» и что «в церкви Святого Цельса два каноника подрались до крови». Сам Александр VI разрешает своему любимому шуту Габриэлетто, когда папа поворачивается спиной, изображать, будто он проповедует на латыни или по-испански, и благословлять толпу, как то делает его хозяин.

Два месяца спустя работники, реставрирующие церковь Санта-Кроче, вынимают из земли свинцовый ящик, на крышке которого видна надпись: «Hic est titulus verae crucis». Внутри на маленькой табличке, изъеденной червями, можно разобрать слова «Jesus Nasareus Rex Judaeorum». Тем самым начиная с 25 июля 1496 года Александр VI регламентирует специальной буллой культ обряжения Креста и впервые служит в его честь литургию в базилике Сан-Джованни в Латерано в Римском соборе, основанном императором Константином Великим. В этот день, окруженный толпой, где бок о бок стоят простолюдины и аристократы, Александр VI подходит к алтарю, однако мессу он служит в большой спешке и причастие раздает столь рассеянно, что дважды облатка падает к его ногам.

Он всегда носит с собой священную облатку в золотой коробочке. «Так я всегда пребываю с Богом», — повторяет он своим приближенным, но при этом глава Церкви ничуть не заботится о том, чтобы радикально изменить нравы ватиканского двора, где все крайне снисходительны к плотскому греху. В свое время святой Августин писал: «Изгоните блудниц из человеческого общества, и разгул страстей все погубит».

В эти годы Флоренция живет под властью Савонаролы. Город превращен в некое подобие монастыря с весьма строгими правилами: застигнутые на месте игроки подвергаются пыткам, богохульникам прокалывают язык, все доносят друг на друга, дети шпионят за родителями, слуги — за хозяевами. Околдованные доминиканским фанатиком, Боттичелли и Фра Бартоломео Венециано, кроме всего прочего, предают огню свои произведения, написанные на светские сюжеты, во время обряда «Сожжение тщеславия» в феврале 1497 года. Проповедник, столь легко отправляющий на костер своих врагов, нечестивые картины и их авторов, тем не менее отступает, когда Франческо Пулья бросает ему вызов и предлагает пройти испытание огнем вместе с ним. Годом позже Александр VI, вначале проявлявший терпимость к Савонароле, подписывает бумагу об отлучении от Церкви этого идола, от которого теперь отказываются и флорентинцы.

Гоффредо и Санча принесли с собой в Ватикан аромат молодости. Лукреция и ее невестка становятся подругами, ведь обе находятся на положении принцесс, вынужденных подчиняться политической воле своих семей. И все же, хотя явной ревности в их отношениях нет, они ведут себя друг с другом довольно сдержанно. У обеих достаточно благоразумия, чтобы понять, что принадлежат они к разным лагерям.

О Санче давно было известно, что она ведет себя в высшей степени свободно, поскольку при неаполитанском дворе стыдливость не в почете; на глазах у всех принцесса покрывает поцелуями своего дорогого мужа, а вскоре она уже не будет довольствоваться им одним. Альковная хроника приписывает ей множество возлюбленных, однако в делах такого рода и мужчины, и женщины, должно быть, из милосердия, зачастую проявляют непривычную душевную щедрость. «Любовь из всех страстей является наиболее доступной, поскольку никто не может ее избежать, и каждый прощает себе этот грех, если он случился», — исповедуется она дочери папы. Смелая, дерзкая неаполитанская принцесса, заговаривающая с незнакомыми мужчинами и устраивающая им сцены, оказалась единственной, способной дать отпор невыносимому Чезаре, хотя по-прежнему позволяла ему надеяться на ее благосклонность.

Александр VI не отказался от идеи, что его второй сын Хуан Гандийский должен пойти по доблестным стопам своего покойного сводного брата, и, поскольку он опасается, как бы Фердинанд Католический (Арагонский) не лишил его владений, а также зная, что армия Папского государства нуждается в главнокомандующем, он призывает его в Ватикан. Хуан бросает в Валенсии свою беременную жену и первого ребенка Хуана II, третьего герцога Гандийского, который станет отцом святого Франческо Борджа, советника Карла V, вице-короля Каталонии, а затем генералом ордена иезуитов.

В совершенстве владея искусством организовывать торжественные процессии, папа отправляет Чезаре и Лукрецию встретить брата у ворот Портезе, чтобы препроводить его в папский дворец, где он должен разместиться. Рыжая лошадь Хуана сверкает золотой сбруей с серебряными колокольчиками, на герцоге темное одеяние, рукава которого расшиты драгоценными камнями, на голове его бархатная шляпа, отделанная жемчугом. «Этот принц-комедиант с головы до ног увешан драгоценностями», — насмешливо сообщает Бурхард. Римляне ошеломлены, хотя давно уже знают толк в роскоши.

За исключением донны Марии, все родные Лукреции живут неподалеку от ее дворца: герцог Гандийский — в Ватикане, Гоффредо и Санча — у кардинала д'Алериа. Хотя муж Лукреции по-прежнему постоянно находится в Пезаро, она участвует во всех праздниках, кавалькадах, боях быков на площади Святого Петра, маскарадах на Кампо деи Фьори, где несколько прелатов, сидя верхом на арабских лошадях и одевшись в венгерские костюмы, изображают настоящий поединок, размахивая кривыми турецкими саблями.

В хрониках того времени, повествующих о подобных развлечениях, нет ни намека на скандал и никакой критики по поводу личной жизни Лукреции. Она дружна с Санчей, которая настолько почувствовала себя членом семьи, что стала сначала любовницей Чезаре, а затем — герцога Гандийского и, таким образом, приходилась теперь трижды невесткой папе; и все же дочери Александра VI удалось сохранить благоразумие. Лукреция всегда находилась под пристальным вниманием современников, и если они ничего о ней не говорили, значит, им действительно еще нечего было сказать.

Пока Гоффредо продолжает свою испанскую карьеру, а Чезаре шаг за шагом поднимается по ступенькам церковной иерархии, Хуан, «правая рука папы», по всеобщему мнению, призван обеспечить величие дома Борджа.

Объявив о лишении прав римских баронов, сопротивлявшихся укреплению власти Ватикана, и конфисковав их земли, Александр VI объявляет Гоффредо гонфалоньером Церкви, то есть главнокомандующим армией Его Святейшества, и ставит перед ним задачу: уничтожение семейства Орсини. Однако поскольку он не полагается полностью на его полководческий талант, то дает ему в помощники Гвидубальдо, герцога Урбино.

Началу кампании сопутствует успех. У Орсини отняты десять замков, однако возникают трудности с осадой крепости Браччано, которую защищает супружеская пара Альвиано и Бартоломеа Орсини; наделенные воинскими талантами, они доблестно отбивают атаки Борджа и не отказывают себе в удовольствии отправить ему осла с табличкой, гласящей: «Разрешите пройти, я посланник к герцогу Гандийскому»; под хвостом животного привязано шутовское письмо. Неслыханная наглость: Орсини удается продвинуть свои войска до самых окрестностей Рима, и Чезаре, охотившийся возле Тре-Фонтане, чудом ускользает от них. Это полное поражение. Папские воины снимают осаду и вскоре натыкаются на Вителлоццо — знаменитого кондотьера, который 25 января 1497 года одерживает над ними победу, ошеломившую всех. Герцог Урбинский Гвидубальдо, который должен был поддержать Хуана, захвачен в плен. Раненому герцогу удается скрыться бегством. Он возвратится в Ватикан, где сначала на него обрушится гнев отца, а потом он получит во владение имения Беневенте, Террачино и Понте-Корво с правом наследования. Странное поведение папы, наградившего сына за поражение, будет иметь для семьи Борджа самые серьезные последствия.

С мая по декабрь 1496 года Александру VI не удалось убедить Джованни Сфорца приехать к Лукреции в Рим, но папа по-прежнему считает, что тот находится у него на службе. После напрасных просьб присоединить войска Сфорца к войскам Хуана против Орсини 5 января папа предписывает ему вернуться в Рим. Лукреция вновь обретает своего странного супруга — обычную пешку, поставленную ее отцом на шахматную доску политики.

Его принимают гораздо лучше, чем он мог бы ожидать, — но разве можно доверять любезным словам Александра VI и Чезаре? Дядя Джованни, кардинал Асканио, чье положение в Ватикане становится все ненадежнее (а ведь когда-то он фактически был вице-папой), пускает в ход все мыслимые средства, чтобы предотвратить грозящую ему немилость. Однако интересы Борджа теперь далеки от интересов Сфорца, до такой степени далеки, что входят в противоречие с тех пор, как Лодовико Моро получил власть в 1494 году, с тех пор, как Лодовико Моро в надежде низвергнуть Арагонскую династию и удержать в своих руках Миланское герцогство впускает Карла VIII в Италию.

В этой губительной атмосфере Лукреция пытается но мере своих слабых сил развлечь супруга. Чтобы развеселить его, она приглашает Аурелио Брандолини сыграть на лютне его последние произведения или зовет в гости самого Серафино Аквилано — Петрарку того времени. Чезаре, страстный любитель поэзии, вводит в дом сестры одного из своих протеже, Франческо Сперуло, который будет служить под его знаменами и воспоет позднее его подвиги. Другие поэты, такие, как Эмилио Боккабело или Эванджелисто Фаусто Маддалено, декламируют свои стихи, тогда как три брата — Марио, Джироламо и Чельсо Меллини блистают в искусстве пения и риторики. Что касается Иеронима Порция, штатного льстеца, то он только что сочинил произведение о «быке Борджа», прославляющее все семейство и его деяния с такой любовью и такой педантичностью, что Лукреции становится неловко.

Во время одного из таких собраний Джованни Сфорца с воодушевлением рассказывает, что, когда гостил в Милане у дяди, он попросил Леонардо да Винчи изобразить для него тайную вечерю на стенах скромной столовой в монастыре Санта-Мария-делле-Грацие.

Заказанное два года тому назад произведение, над которым художник продолжал работать, привлекло к себе внимание придворного общества, здесь собираются ученые и гуманисты, светская знать, чтобы высказать свое мнение. Иногда Леонардо приходит на заре, взбирается на леса на высоте более двух метров над землей и работает без перерыва до тех пор, пока вечерние тени не вынуждают его прервать работу, а затем целыми днями он не прикасается к кистям и только вглядывается в написанные им фигуры.

Настоятель монастыря, пожаловавшийся было на медленный ход работы, получил следующий ответ да Винчи: «Я провел долгие часы, блуждая по притонам и логовам, где скопились все отбросы Милана, но так и не нашел Иуду, однако если меня будут подгонять с окончанием работы, я охотно напишу его с вас».

Джованни Сфорца, гордый тем, что является племянником покровителя искусств, рассказывая эту историю, выказывает определенное высокомерие по отношению к Лукреции и ее друзьям, которые, по его словам, не знали и не поддерживали художников. Весьма неуместная спесь по отношению к Борджа: известно, что они покровительствовали Пинтуриккьо, Боттичелли и многим другим.

Начинается карнавал. Джованни, Лукреция, Гоффредо и Санча отправляются туда. Хотя Рим после проливных дождей превратился в сплошную сточную канаву, четверо молодых людей в черных шелковых полумасках смешиваются с толпой и стремятся не пропустить ни одного пари, заключенного на результат соревнования между площадью Венеции и площадью Пополо, где участвуют сто двадцать соперников в натянутых до пояса полотняных мешках.

В толпе рядом с ними стоят люди в масках, водрузившие на нос фаллос в состоянии эрекции. Воры пользуются толкотней, чтобы обокрасть зевак или слишком услужливых дам; кругом бросаются яйцами и мукой, стоит ужасный гвалт и хохот. Цыгане, акробаты и канатные плясуны разыгрывают буффонаду. На следующий день евреи устраивают соревнование: сто человек с оливковой веткой в одной руке и знаменем с гербом Александра VI в другой под приветственные возгласы бегут от замка Святого Ангела к площади Святого Петра, где на паперти базилики Джованни и Лукреция в окружении сенаторов вручают победителю пурпурный греческий плащ.

Александр VI, раздосадованный военными неудачами сына, не принимает участия в карнавальном веселье. Чтобы выйти из унизительного положения, он призывает к себе Гонсальво из Кордовы, которого Изабелла Католическая отправила в Италию, чтобы изгнать французов из Неаполитанского королевства. 21 февраля испанский полководец выезжает из Рима вместе с Хуаном, Джованни, а с ними шестьсот солдат в полном вооружении и тысяча пехотинцев. Его первая цель — заставить капитулировать Остию, до сих пор находящуюся в руках войск Карла VIII. Меньше чем через месяц он победоносно возвращается в Рим и привозит в качестве трофея гарнизон Остии.

19 марта, в Вербное воскресенье, супруг Лукреции и его шурин Хуан находятся в первых рядах триумфального парада войск. На ступеньках трона римского первосвященника, воздвигнутого в Сикстинской капелле, они оба принимают из рук Его Святейшества традиционную пальмовую ветвь. Джованни попадается в ловушку: он верит приветливым словам папы, не замечая, что влияние его семьи сходит на нет. Александр VI не прощает Сфорца их союза с французским государем.

До сих пор Александр VI делал вид, будто ему ничего не известно, и всячески старался избежать огласки, хотя Чезаре вовсю раздумывает, не заколоть ли Сфорца кинжалом и не выбросить ли его тело в Тибр.

Джованни, когда его пытаются склонить к согласию на расторжение брака, сопротивляется, ссылаясь на любовь к жене. Официально понтифик и его сын больше не подвергают его унижению и следят за тем, чтобы никто не оскорбил невзначай его достоинство. Теперь, хотя это уже слишком поздно, Джованни понимает, что его супруга могла бы ему помочь. Последняя не остается безучастной к его тревогам и заявляет о своей готовности поддержать его. Во время Страстной недели граф Пезаро окончательно утверждается в своих опасениях, это следует из рассказа хроникера Пьетро Мадзетта:

Однажды вечером, когда Джакомино, камергер синьора Джованни, находился в комнате синьоры Лукреции, вошел ее брат, Чезаре. Молодая женщина приказала Джакомино спрятаться за креслом. Чезаре, думая, что находится наедине с сестрой, говорил открыто. Только что был отдан приказ убить ее мужа. Лукреция плакала, умоляла. Чезаре вышел, пожимая плечами. Когда он удалился, она сказала Джакомино: «Ты все слышал, иди и предупреди его», — и камергер немедленно повиновался ¹².

Чтобы не возбуждать подозрений, по совету Лукреции Джованни накануне Страстной пятницы в присутствии своих людей громко попрощался с женой и сказал ей, что по случаю святого дня он отправляется на исповедь или в Сан-Кристосомо-ин-Транстевере, или в Сан-Оногрио на Янику-ле. Итак, смирившись с необходимостью совершить покаяние в семи соборах, он уезжает из дворца в сопровождении небольшого эскорта, минует крепостную стену города, за одни сутки пересекает Апеннины и прибывает в Пезаро. Хроникер Бернардо Мональди отмечает, что у папы «был замысел отнять супругу у графа Пезаро или убить его, но последняя его предупредила, и он приехал сюда верхом». Этот рассказ подтверждает, что Лукреция спасла мужа.

На следующий день римская курия, увлеченно следившая за этими событиями, задается вопросом, что побудило зятя святого отца повести себя таким образом, и Александру VI приходится официально огласить послание, которое он направил беглецу: «Ты можешь легко себе представить, насколько огорчил нас твой отъезд, поэтому всей нашей властью мы призываем тебя немедленно прибыть сюда, если наше счастье дорого тебе».

Мечущаяся между мужем, вынужденным спасаться бегством, и всемогущим отцом, который держит ее пленницей в своем дворце, Лукреция наблюдает за неравной схваткой, она не в силах ничего изменить. Джованни требует вернуть жену, Александр VI отвечает, что Сфорца сможет увидеть ее только в Риме и что любое сопротивление отныне бесполезно, поскольку Лодовико Моро и кардинал Асканио стали его союзниками. Сколько писем ни посылает граф Пезаро своим родственникам, чтобы вымолить у них помощь, политические законы вынуждают Сфорца соблюдать нейтралитет, и, чтобы выиграть время, они просят его объяснить причины таинственного отъезда из Рима.

12 мая Джованни пишет своему дяде, что будет ждать паломничества, которое Асканио должен совершить в Л орет-то, чтобы поведать ему о том, «что я не хочу предавать огласке». Эти слова, написанные под воздействием страха, гнева и стыда, будут иметь серьезные последствия. Вынужденное одиночество наведет мужа Лукреции на размышления о превратностях брака. Для большинства современников Лукреции и Джованни латинское слово, обозначающее супругу, — uxor — является символом опасностей, которым подвергается вступающий в брак, поскольку U похожа на перевернутую виселицу, X — на крест, О — на колесо, R — на топор. Сфорца должен был знать, что, вступая в брак, он шел навстречу виселице, кресту, колесованию и плахе¹³.