Лукреции, до сих пор бывшей всего лишь почетной зрительницей, вскоре предстояло играть главную роль. Чтобы укрепить положение семьи Борджа, Александр VI старался как можно лучше пристроить своих детей; что касается Хуана, то его, помолвленного с двоюродной сестрой короля Испании, казалось, ожидало самое прекрасное будущее. Теперь стоял вопрос о том, чтобы выбрать Лукреции супруга, достойного ее и ее отца, а для этого надо было разорвать помолвку с доном Гаспаро де Прочида и, подчиняясь требованиям политической ситуации, выступить в союзе с Лодовико Моро против неаполитанского владычества. Осенью 1492 года сын Иннокентия VIII Франческо Чибо продал города и территории, которыми он владел к северу от Рима в районе Витербо и Браччано, Вирджинио Орсини, главнокомандующему войсками Ферранте Неаполитанского. Итак, последний не сдержал обещаний, данных Ватикану полутора годами ранее, при заключении брака между его внуком Людовиком Арагонским и внучкой Иннокентия VIII, и теперь возникла реальная угроза того, что Рим окажется в его власти, равно как и во власти кардинала делла Ровере, служившего посредником при покупке земель. Кардинал, будучи заклятым врагом дома Борджа (став папой под именем Юлия TÏ, он дойдет до того, что отлучит от Церкви Лукрецию и ее третьего супруга, герцога Феррарского), несмотря на свою преданность королю Франции, не пренебрег щедротами, коими осыпал его Александр VI при избрании, а именно: сан каноника во Франции, судейские посты, а также аббатство Комалдони в СанБартоломео-д'Ареццо, пост настоятеля монастыря Святого Юбера в Арденнах, аббатство в Риё, должность папского легата в Авиньоне, крепость Рончильоне, которая возвышалась над Римом и позволяла держать под контролем территорию Ватикана. Поэтому в присутствии всей консистории Александр VI живо выразил свое негодование и беспокойство, публично порицая кардинала-посредника.

Новый вице-канцлер Асканио Сфорца, брат Лодовико Моро, желавший разыграть миланскую карту против неаполитанской, начал с того, что предложил папе в женихи для его дочери одного из своих племянников, Джованни Сфорца. Александр VI, оказавшийся во главе одного из четырех наиболее мощных государств Италии — наряду с Неаполитанским королевством, Миланским герцогством и Венецианской республикой, — полагал, что он обязан устроить брак Лукреции с максимальной выгодой для Папского государства, теснимого как с севера, так и с юга. Он хотел быть в равной степени политиком и верховным пастырем. В какой-то мере он считал себя наследником императора Августа и мечтал стать Господином мира. В 1414 году один оратор на Констанцском соборе заявил: «Когда-то я считал, что имело бы смысл полностью отделить церковную власть от мирских дел, однако с тех пор я понял, что добродетель без власти смешна».

Несколькими месяцами ранее, 26 августа 1492 года в Милане Лодовико Моро по совету своего брата Асканио Сфорца, чтобы подольститься к Александру VI, устроил публичные празднества в честь избрания нового папы и украсил эмблему Борджа быком, пасущимся как на земле, так и на небе. Теперь он считал себя «наполовину папой». В Ватикане кардинал Сфорца постепенно, используя свое положение, обязывающее заботиться о понтифике и отвращать возможные угрозы, то есть различные предложения о браке, писал: «Здесь многие желают породниться с папой через его дочь, многим была дана надежда, сам неаполитанский король к тому стремится». Семнадцатилетняя Беатриче д'Эсте, дочь Эркуле, герцога Феррарского, и супруга Лодовико, вынашивала самые честолюбивые планы. Пуская в ход свою красоту и ум, она ловко способствовала ослаблению позиций Неаполитанского королевства. Потому-то она, даже не зная Лукреции, побуждала Асканио начать переговоры относительно союза с его племянником.

Опасность союза с Неаполем вроде бы исчезала, но Сфорца опасались соглашения с каким-нибудь знатным римским родом. Напрасно, поскольку Александр VI, оставаясь испанцем до мозга костей, никоим образом не собирался покровительствовать грандам Рима, которых, напротив, он хотел бы ослабить, в чем он был близок Коммину, сказавшему: «Наследные владения Святого Петра были бы самым восхитительным краем в мире, не будь в нем Колонна и Орсини». Эти феодальные кланы, растеряв былое влияние, не смогли бы больше навязывать свою политику, что позволило бы папе создать в центре Италии королевство, состоящее из владений Церкви, и к нему присоединились бы Перуджа, Сиена, Пьомбино, Эльбе, Урбинское герцогство, Романья с Равенной, синьории Римини, Чезены, Форли, Фаэнца, Имола, Камерино, Модена и Реджо.

Многие относительно крупные и мелкие государства полуострова образовались совсем недавно в результате захватов различных территорий, и ни один из автократов не признавал другого безоговорочно. Необходимость расширить территории, показать свою силу присуща всем незаконным правителям. Ферранте I (1458–1494), первый король Неаполя, внебрачный сын Альфонсо V, или Лодовико Моро, который ограбил своего племянника Джангалеаццо Сфорца, отняв у законного наследника его владения, не составляли исключения из правила. Вот почему Асканио Сфорца, будучи в курсе обширных и честолюбивых замыслов святого отца, зная, что власть Церкви и благо Италии отождествлялись для него с величием и благосостоянием Борджа, предложил для Лукреции принца-сюзерена, принадлежавшего к всемогущему семейству.

О переговорах, как их ни скрывали, стало известно, тем более что Джованни Сфорца прибыл в Рим во дворец кардинала Святого Климентия, сохраняя инкогнито весьма относительно, чтобы удостовериться в том, что папа не передумает на его счет, как это уже случалось дважды. Граф Гаспаро де Прочида, узнавший о присутствии соперника, пришел в ярость. Посол Феррары Андреа Боккаччо информировал своего господина, герцога Эркуле:

Брачные намерения синьора Пезаро [Джованни Сфорца] всеми бурно обсуждаются, второй жених еще здесь; будучи каталонцем, он ведет себя вызывающе и грозится пожаловаться всем христианским государям, но, хочет он того или нет, ему придется успокоиться. Даст Бог, это новое бракосочетание не принесет несчастья. Кажется, неаполитанский король недоволен. Вопрос еще не решен, второму и третьему женихам щедро раздают обещания. Повсюду считают, что Джованни Сфорца одержит победу, в особенности потому, что кардинал Асканио занялся его делом, а он человек влиятельный как на словах, так и в поступках ¹.

Джованни, граф Пезаро, был далек от уверенности в своей победе. Все оставалось как было, и 9 декабря доверенный Мантуи Фьораванте Броньоло писал маркизу Гонзага: «Дело светлейшего сеньора Джованни еще не решено, похоже, что испанский сеньор, которому была обещана племянница (так официально называли Лукрецию) Его Святейшества, не желает отказываться от нее; он пользуется такой мощной поддержкой в Испании, что папа предпочитает, чтобы дело закончилось само собой и не пришлось самому принимать решение…» Тогда был бы положен конец этой войне нервов… Три тысячи дукатов должны были успокоить экспаладина или послужить ему компенсацией.

За два месяца у Лукреции состоялось три помолвки, и у нее почти совсем не осталось иллюзий относительно святости брака. Не желая того, она оказалась предметом соперничества двух претендентов и причиной первого общественного скандала. Однако, поскольку претенденты на ее руку остались для нее не больше чем абстракциями, слухи не имели ничего общего с реальностью.

Теперь она была на виду, отныне она была осуждена на тот forma di vivere², от которого никуда не деться. Все послы мира зорко следили за тем, как она живет, как ходит, одевается, танцует, выражает свои мысли, смеется. Мнение о ней составлялось по ее движениям, голосу, красоте, репликам. Благодаря врожденной грации ей чужда была неестественность, за что она заслужила одобрение своего окружения. Ее непосредственность, улыбка всегда были к месту. Танцы в особенности позволяли ей демонстрировать многочисленные достоинства.

Беатриче д'Эсте навела справки о прелестях Лукреции следующим конкретным образом: «Я осведомилась о том, не неуклюжа ли она и не фальшива ли; мне ответили, что нет, что, напротив, она весьма одаренная, поскольку владеет искусством вести беседу и петь, так что в остальном я и не сомневаюсь». Так, учитель танцев, которого выбрала Адриана, стал весьма важным человеком: евреи, находившиеся под покровительством Александра VI, обладали преимущественным правом преподавать эту дисциплину. Он давал ей два урока в день под звуки арфы и лютни, устраивал балеты и учил, что «двигаться следует грациозно и плавно; ноги должны ступать легко, жесты должны быть точными, а смотреть по сторонам нельзя. Когда фигуры танца закончены, дама покидает кавалера с улыбкой и глядит ему в лицо, затем с достоинством склоняется в реверансе, в то время как кавалер почтительно приветствует ее». Кто были партнеры Лукреции в этих хореографических постановках? Естественно, молодые люди или девушки из аристократических семей и, разумеется, дети кардиналов. Среди прелатов были, как известно, страстные любители танцев. Самые степенные люди могли участвовать в танцах, и никого это не шокировало⁴.

Живой ум Лукреции очаровывал всех. В Риме в те времена женщины одинаково стремились и к тому, чтобы овладеть знаниями, и к тому, чтобы не прослыть слишком образованными.

До сих пор дочь папы, зная, что она хороша собой, совершенно не придавала значения моде. Природа наградила ее длинными вьющимися светлыми волосами, сияющей кожей и ясными глазами — неслучайно небесно-голубой считался цветом богинь; этим она отличалась от своих современниц. Помимо дуэньи Лукреции прислуживала рабыня, семнадцатилетняя мавританка из Берберии. Она должна была отвечать за ее туалет, готовила ванну для Лукреции, она делала ей растирания с ароматическими маслами, следила за здоровьем зубов и в особенности за здоровьем ее волос, которые мыла взбитыми яйцами, смешанными с растертой глиной. Чтобы высушить их, предварительно разобрав на пряди, она усаживала свою хозяйку на залитую солнцем террасу, не позабыв прикрыть ей лицо соломенным козырьком. Зимой процедура происходила перед камином. В дни, когда не было приемов, служанка вплетала ей в косы свежие цветы, а если кто-то должен был прийти, обвивала ей волосы золотыми или жемчужными нитями, в зависимости от того, насколько важной была ожидаемая персона. Цвет лица оставался естественным — не слишком белый, не слишком розовый, с чуть заметной бледностью. Ее детская свежесть позволяла ей обходиться без пластырей, которые более старшие женщины носили как маску, не решаясь засмеяться, чтобы они не лопнули. Теперь Лукреция должна была каждый день появляться в новом платье. В принципе, начиная с двенадцати лет было строго предписано прикрывать грудь, но на практике указ этот соблюдался весьма относительно.

Адриана учила Лукрецию, что, для того чтобы ее уважали, она не должна быть мрачной или проявлять враждебность к тем, в чьем обществе находится. Сама она обязана следить за тем, чтобы случайно не произнести неблагопристойное слово, и не держаться слишком вольно с собеседниками. Лукреция находила, что теория далека от реальности, но была благодарна тетке за внимательное отношение. Пищу для Лукреции выбирали так, чтобы ничто излишне не возбуждало чувственность и не отягощало интеллект, ей давали вино с шутливым названием «Глоточек», не вызывавшее неприятного запаха изо рта; она постилась каждую пятницу — все это должно было сдерживать плотские страсти. «Блестящие кратеры Этны или Везувия менее горячи, чем кровь юной особы, воспламененная вкусной едой», — говорит Вивий. Постилась Лукреция и на следующий день после слишком обильных пиршеств, чтобы облегчить дух и тело.

Лукреция стала блестящей наездницей и вместе с Джулией и Орсо выезжала на рассвете на прогулку по окрестностям Рима. Два пажа и два оруженосца обеспечивали им безопасность, и поездка верхом неизбежно оканчивалась в Сан-Систо, где настоятельница приказывала подать им легкое угощение. После жары, пыли и ветра какая свежесть, какое удовольствие скрыться в фиолетовом полумраке монастырской трапезной!

На обратном пути непременно мчались галопом по виа Аппиа. Вдали виднелись рыжеватые развалины — одинокие свидетели иной цивилизации, осыпающиеся колонны, вереницы каменных столбиков, а потом взору открывался Рим с его округлыми холмами, смутными очертаниями Палатина и розоватыми в утренних лучах крепостными стенами.

 

Провокация со стороны неаполитанского короля вынудила папу ускорить осуществление матримониальных планов: Ферранте, опасаясь брака Лукреции и племянника Лодовико Моро, отправил письмо его двоюродному брату, королю Испании, в котором он ставил в вину святому отцу, что тот «не проявляет никакого почтения к занимаемому им престолу. Единственная его цель — любой ценой возвысить своих детей. Все, что он ни делает, он делает скрытно и обманным путем».

Эти обвинения, ставшие известными в обществе, сильно раздражали Александра VI, однако гораздо больше его беспокоило постоянное присутствие армии неаполитанских кондотьеров, находившихся в опасной близости к Папскому государству. Укрепленные замки Черветери и Анавиллара, находившиеся в руках Вирджинио Орсини, представляли для него угрозу. Чтобы разжать их тиски и укрепить союз с Венецией, Сиеной, герцогом Феррары и маркизом Мантуи, который создавали Лодовико Моро и кардинал Асканио, чтобы с их помощью собрать необходимые воинские силы и отобрать у семейства Орсини их недавние приобретения, Александр VI решил более не медлить и укрепить союз с Миланом, соединив узами брака Лукрецию и Джованни Сфорца. «Есть три особенно трудных дела, — говаривал Франческо Сфорца, двоюродный дедушка жениха, — купить вкусную дыню, выбрать хорошую лошадь, найти достойную жену. Если ты хочешь сделать какое-то из них, уповай на Господа, натяни на глаза шапку и положись на случай». Итак, Лукреция стала центром политической борьбы, ей дан в женихи принц-сюзерен из могущественного рода, имеющий надежную поддержку.

Джованни, будущий супруг, уединился в Пезаро, оставив указание вести дела своим покровителям.

2 февраля 1493 года брачный контракт подписан в Ватикане в присутствии посла Милана и доверительного лица папы. Николо да Саяно, уполномоченный, присланный Джованни, представляет его интересы. Лукреция получает в приданое 31 тысячу дукатов, да еще на 10 тысяч дукатов одежды, драгоценностей и движимого имущества: все это должен передать ее брат Хуан от имени их старшего брата Педро-Луиса, первого герцога Гандийского. В присутствии нотариуса, а не священника Николо да Саяно надевает обручальное кольцо на безымянный палец невесты, «потому что в этом пальце есть вена, ведущая прямо к сердцу».

Будущий супруг, рожденный вне брака, как и Лукреция, был сыном Костанцо Сфорца, графа Котиньоле, сеньора Пезаро. Он отличился, будучи кондотьером на службе у венецианцев. Сикст IV, а затем Иннокентий VIII помогли ему удержать его земли. Его супруга Маддалена Гонзага, сестра маркиза Мантуи и герцогини Урбино, умерла в родах 8 августа 1490 года. Этот двадцатишестилетний вдовец считался умным и образованным, хотя ему присущи были тщеславие и корысть, а воспитание не смогло смягчить его несдержанный и обидчивый нрав.

Если бы Лукреция могла высказать свое мнение, то она, вероятно, не выбрала бы в спутники жизни человека вдвое ее старше, чья репутация вряд ли вызывала у нее восторг. Джулия Фарнезе, которая в ту пору еще не была любовницей папы, рассудительно заметила: девочке пора входить в мир взрослых. В любом случае жизнь Лукреции менялась. Отец только что подарил ей дворец Санта-Марияин-Пор-тику, здание, недавно построенное епископом Тускулума, кардиналом Дзено, возвышавшееся слева от базилики Святого Петра на том самом месте, где позже Бернини построит свою колоннаду.

Адриана Орсини управляла домом своей племянницы, Джулия помогала ей в качестве придворной дамы, а новенькая, Пентесилея, служила экономкой. Этот дом за несколько месяцев превратился в место светских встреч, где собирались вместе посланники государей, например, Андреа Боккаччо, прибывший просить о кардинальской шапке для Ипполита, второго сына герцога д'Эсте, которому Лукреция сказала: «Невзирая на его юный возраст [ему было четырнадцать лет], мы сделаем его кардиналом», — дамы из аристократических семейств, родственники, друзья и всякого рода льстецы. Адриана руководила этими приемами так умело, что ее опекой никто не тяготился.

Благодаря своей испанской словоохотливости, эта любовница-жена умела создать вокруг себя теплую и внешне беззаботную атмосферу. Что касается Чезаре, то он по возвращении в Рим охотно бывал у сестры. Посол Феррары описал его в письме, которое он отправил герцогу Эркуле после своего визита 17 марта J 493 года к сыну папы, в ту пору семнадцатилетнему.

Я встретил Чезаре в его доме в Транстевере, он собирался ехать на охоту и был одет в светский костюм, облачен он был в шелк и при оружии. На нем была простая шапочка, прикрывающая тонзуру, как у обычного церковного служащего. Мы ехали верхом и держались рядом. Я с ним довольно близко сошелся. Он наделен умом широким и обладает прекрасным характером. Его внешность выдает в нем сына великого властителя. Ему свойственна жизнерадостность, все для него — праздник. Он благопристоен и, безусловно, производит гораздо лучшее впечатление, чем его брат герцог Гандийский. У него никогда не было желания иметь духовное звание, однако его бенефиций приносит ему более 16 тысяч дукатов доходу.

Посол Феррары намекает здесь на то отвращение, которое Чезаре питал к монашескому платью, надетому на него по приказанию отца. Хоть он и был в сане архиепископа, но принял только обычное пострижение и впоследствии получал только младшие церковные чины. Это позволило ему оставить духовную карьеру ради создания семьи.

Среди лиц, гостивших в Риме, находится в ту пору наследный принц Феррары Альфонсо, которого его отец отправил, чтобы препоручить свое государство папе. Принца приняли с почестями и поселили в Ватикане, так как он был крестником Его Святейшества. Глава семьи д'Эсте, разумеется, был тронут такими знаками внимания к его сыну, о чем свидетельствует следующее послание: Святейший Отец и Господин

Целую ноги Вашего Святейшества и покорно Вам доверяюсь. Я давно уже знал, что именно Вашему Святейшеству и никому иному я должен принести мою бесконечную благодарность, однако адресованные мне послания епископа Модены и других людей не только от моего старшего сына Альфонсо, но также от лиц, его сопровождающих, укрепили меня в этом мнении. Из этих посланий мне стало известно, что Ваше Святейшество дарит всем, но в особенности мне и моим близким свою доброту, свою терпимость, свою милость, свою человечность и свою невыразимую любовь со дня приезда моего сына и во все время его пребывания в Риме. Поэтому я считаю себя особым и еще большим, чем прежде, должником Вашего Святейшества и адресую свою вечную благодарность…

Конечно, это письмо придворного, поскольку герцог зависел от Церкви. Монархии, равно как и республики, чья сфера деятельности затрагивала Святой престол или кого связывали с ним вассальные узы, с недоверием следили за всеми намерениями папы, включая его проекты помощи родственникам. В этом случае, поскольку Сфорца и д'Эсте объединяли семейные узы, Лукреция становилась их родственницей, ведь Альфонсо д'Эсте в пятнадцать лет женился на Анне Сфорца Висконти, сестре Джованни Галеаса, а сестра Альфонсо Беатриче д'Эсте вышла замуж за Лодовико Моро. Итак, Альфонсо, подстегиваемый живейшим любопытством, отправился в Санта-Марияин-Портику, чтобы засвидетельствовать свое почтение златовласой девочке (девятью годами позже нынешняя невеста Джованни Сфорца, пережив не одну трагедию, станет супругой Альфонсо, и ее двор в Ферраре будет одним из самых блестящих в Италии). Лукреция, должно быть, обратила внимание на молодого широкоплечего кавалера с несколько рябоватым лицом. У него была пышная темная шевелюра, а шею скрывала густая борода. Чувствовалось, что он умный, решительный и благородный человек, поэтому Лукреция оказала ему особенно теплый прием. Поведением своим он напоминал неразговорчивого солдата, и это резко отличало его от кардиналов в шелковых ризах.

 

Поскольку Ватиканский дворец имел сообщение с дворцом Санта-Мария-ин-Портику, Александр VI без труда добирался из храма Святого Петра в резиденцию столь дорогих его сердцу женщин. Там он наслаждался полной гаммой чувств: от дружеской привязанности к Адриане до отцовской нежности и любви к Лукреции.

В Александре VI осталось юношеское увлечение роскошью, его не оставляли равнодушным красивые ткани, его очаровывали украшения. Несмотря на эдикт, запрещающий римским дамам носить более двух колец сразу, он подарил Лукреции кольца из лазурита и бриллиант стоимостью 18 тысяч дукатов, купленный у финансистов Аугсбурга, Фуггеров. Счастье дочери или, точнее говоря, ее возвышение заставляло его быть внимательнее к ней. Паоло Капелло, посол Венеции, констатирует, что даже если «он хочет, чтобы его сыновья поднялись на вершину славы и богатства, то к сеньоре Лукреции он питает особую, исключительную любовь, in superlativo grado». В сердце Александра VI уже поселилось чувство к Джулии Фарнезе, супруге Орсо Орсини, но оно ничуть не мешало нежности, с какой он относился к дочери. Лукреция, впрочем, не испытывала никакой ревности. Скорее она задавалась вопросом о том, сколько продлится эта возвышенная любовь, возникшая сразу после переезда трех женщин в Санта-Мария-ин-Пор-тику, которая, казалось, удовлетворяла честолюбие и невестки, и свекрови.

Орсо, в свою очередь, разобрался в ситуации. Позволив своей супруге трудиться во благо семьи Фарнезе, он уединился в своем родовом гнезде, замке Бассанелло, чтобы собрать войска, которые должны были присоединиться к неаполитанской армии. Стендаль скажет, что «Александр VI жил благонравно с Джулией Фарнезе, подобно тому, как Людовик XIV жил с госпожой Монтеспан»; эпикурейцы назвали ее «Христовой невестой»; эрудиты — «Европой, похищенной испанским быком»; Бюршар, не затрудняя себя поиском эвфемизма — «сожительницей папы»; для народа она осталась «Giulia la Bella».

2 июня Джованни Сфорца торжественно вошел в Рим через врата дель Пололо, где его встречали члены Священной коллегии, его шурины, герцог Хуан Гандийский и Чезаре Борджа, а также послы. Когда вдали пропели трубы кавалерии, Лукреция и ее придворные дамы приблизились к окнам дворца. Адриана и Джулия помогли ей расположиться на парадной лоджии второго этажа, распустив на темно-красном платье, украшенном серебряным позументом, ее сверкающие волосы, усыпанные жемчужинами. Ее парадное платье было настолько жестким, что, по словам ее дам, невеста волей-неволей вынуждена была стоять. Восхищенный шепот достигал ее слуха. Гул голосов затих, и воцарилась мертвая тишина: кавалер подъехал, чтобы засвидетельствовать почтение своей даме. Он придержал коня, вытянулся во весь рост на стременах, затем замер в глубоком поклоне перед лоджией, где блистала Лукреция. Взгляды их встретились. Она ответила на его приветствие прелестной и скромной улыбкой. Жених был человеком крепкого сложения, бородатый, с приятным лицом, которое оттеняли длинные вьющиеся волосы. Нос с небольшой горбинкой придавал ему выразительность, высокий и выпуклый лоб говорил о живом уме.

Александр VI собирался назначить свадьбу десятью днями позже, внимательно следя за тем, чтобы она не пришлась на среду, неблагоприятный день, как свидетельствует широко известная поговорка:

Отныне Ваноцца уже не будет находиться рядом с дочерью, но она с нежностью и большим тактом будет следить за судьбой Лукреции. Ни та ни другая, казалось, не страдали от разлуки, настолько они были уверены во взаимности своих чувств.

Лукреция занималась делами: надо было составлять письма с благодарностями за подарки, прибывавшие из Европы, принимать послов и готовить приданое под руководством Адрианы. Торговцы из Англии, Франции, Германии, Италии предлагали мех соболя и «испанской кошки» для коротких накидок, прозванных sbernia, которые Лукреция ввела в моду, предлагали tela di Rensa (реймсское полотно), тоньше которого не было, парчу. За ними следовала вереница ювелиров и резчиков по камню, на которых лежала обязанность поставлять кольца, браслеты, колье, кулоны, украшенные аметистами или изумрудами, а из церковных украшений — четки из черного янтаря, из золотых шариков или из сердолика.

Юную Лукрецию не очень тревожило замужество само по себе; ее ближайшее окружение, как казалось, придавало не слишком большое значение этой простой формальности — достаточно было вспомнить ее расторгнутые помолвки, ее беспокоила ожидавшая ее брачная комедия. Лукреция, с рождения находившаяся под защитой отца, инстинктивно боялась насилия. И только Джулии, которая была старше ее на три года, было по силам развеять ее опасения.

На исходе дня 12 июня герцог Гандийский прибыл за сестрой в ее дворец. Она вышла из него в окружении шести молодых людей, одетых в длинные туники из замши. Сын папы приводил всех в изумление. Одет он был весьма экзотично. На нем был белый костюм, расшитый золотыми нитями с прикрепленными к ним крупными драгоценными камнями, рубиновое ожерелье, а на голове — убор на турецкий манер, высокий тюрбан, украшенный огромным бриллиантом. Даже в ту эпоху не часто случалось видеть на одном человеке 150 тысяч дукатов золотом. Тот, кого прозвали «самым роскошным молодым человеком Рима», превзошел самого себя. Он держал за руку своего брата Гоффредо, которому было одиннадцать лет и который тоже был разукрашен, как языческий идол. Что касается Чезаре, то он был скорее зрителем, чем актером, и его черное церковное одеяние вносило нотку торжественности в эту чрезмерную пышность.

Адриана, заботившаяся о том, чтобы Лукреция выглядела изящно, велела ей нарядиться вечером в платье цвета индиго, «увитое золотом» и усыпанное жемчужинами. Тонкий поясок подчеркивал грудь и поддерживал складки ткани, колыхавшиеся вокруг ее талии и свободно развевавшиеся на ветру. Из украшений на ней были только диадема, украшавшая волосы, и колье из хризопраза (оно стоило 15 тысяч дукатов).

Хотя расстояние между дворцом Борджа и Ватиканом было невелико, римлянам пришлось долго ждать прибытия свадебного кортежа. Неровные камни мостовых скрылись под ковром из белых цветов. Распорядитель церемонии Хуан Гандийский шагал слева от сестры, чей шлейф несла очаровательная маленькая чернокожая рабыня. Лукрецию сопровождали Баттистина, внучка Иннокентия VIII, и Джулия Фарнезе. За ними следовали сто пятьдесят римских дам. Розовая лента, натянутая поперек улицы, остановила кортеж. И Лукреция по обычаю склонилась, чтобы far il serreglio (neререзать ленту)⁶. Один из самых красивых юношей Рима преподнес ей букет. Ему-то она охотнее выразила бы свое восхищение. Бесплотная и светящаяся невеста шла необычайно величественно, словно плыла.

Александр VI выбрал для этого летнего вечера прохладные залы, расписанные фресками Пинтуриккьо, хотя художник еще не закончил работу. Однако его живопись очень удачно вписывалась в архитектурный ансамбль, частью которого она являлась. Восточные ковры покрывали каменный пол вплоть до самого папского трона, возвышавшегося в глубине зала, где святой отец в стихаре и короткой атласной мантии с капюшоном занял свое место в окружении десяти кардиналов в алых плащах. Едва распахнулись двери, началась толкотня, и все пришли в такое возбуждение, что гости забыли преклонить колени перед папой, к несказанному возмущению Бурхарда, увидевшего в их легкомыслии предвестие анархии. Что касается жениха, то, как и его будущий шурин, он прибыл, одевшись «по-турецки на французский манер», с роскошным ожерельем на груди, взятым взаймы у маркиза Мантуанского, — деталь, которую тотчас заметил посол дома Гонзага, улыбнувшийся при виде такого мальчишества; Сфорца, раздираемый гордостью за свою новую нареченную и желанием покрасоваться, попросил брата своей покойной жены одолжить ему это украшение.

Чезаре, архиепископ Валенсии, занял место слева от папы, Хуан остался на пороге зала, в то время как их сестра направилась к трону. Лукреция шла так легко и неслышно, что казалось, будто она и не касается земли, слышны были только шелест ее платья и позвякивание украшений. Не сводя с Его Святейшества ясного взгляда, она приблизилась, склонилась в глубоком поклоне, коснулась губами туфли своего отца. В этот момент Джованни Сфорца подошел к своей невесте, которая робко протянула ему руку, а потом убрала в нерешительности, но Александр VI, нежно улыбаясь, соединил их руки.

Оба встали на колени на бархатные подушки, и нотариус задал традиционные вопросы: «Сиятельный сеньор, полагаю, вы помните, что значилось в контракте, заключенном сиятельной сеньорой Лукрецией Борджа, здесь присутствующей, и мессиром Николо, действующим от Вашего имени. Думаю, вы помните сроки контракта, сумму приданого и другие его положения. Следовательно, я не вижу необходимости зачитывать его еще раз. Согласны ли вы выполнять предписания этого контракта в соответствии с его содержанием и смыслом?» «Я прекрасно его помню, — ответил Джованни. — Я согласен с ним и обязуюсь соблюдать его». После чего нотариус повернулся к кардиналам, попросил их быть свидетелями церемонии, которая должна была за этим последовать, затем снова обратился к новобрачному: «Согласны ли вы взять в законные супруги и жены сиятельную сеньору Лукрецию, здесь присутствующую, и обещаете ли вы обращаться с ней, как подобает обращаться с законной женой?» «Я желаю этого от всего сердца», — сказал Джованни звучным голосом. На тот же вопрос Лукреция шепотом ответила только: «Согласна»⁷.

После того как были даны обещания, епископ Конкордии подошел к своему владыке, тот вручил ему обручальные кольца, затем епископ передал их коленопреклоненным супругам и благословил их, в то время как граф Питильяно, командующий войсками Церкви, поднял свою шпагу над новобрачными. Лукреция, молитвенно сложив руки, склонив голову, словно погрузившись в созерцание разноцветного пола, казалось, была безучастна к собственному браку. Хор исполнил «благодарственные песни» мотеты Окегхейма, капельмейстера французского королевского двора.

По окончании церемонии Александр VI сделал своего зятя кандидатом в члены Ордена Святого Петра, и, поскольку собравшиеся уже перешли в парадный зал, он присоединился к ним и поднялся на трон в окружении стайки прелестных дам, которые расположились у его ног. Это было знаком начинать увеселения.

Для начала двести слуг обнесли присутствующих марципанами, фруктами и вином, а остатки впоследствии были отданы народу. Пятьдесят килограммов сладостей, к великому горю Бурхарда, растоптала толпа. После этой «легкой закуски» была предложена пища для ума. Публика немножко позевала на представлении «Менехмов» Плавта, где актерами были конюшие кардинала Колонна, но зато по достоинству оценила более легкую комедию о семейной жизни, сыгранную римскими студентами и их преподавателями.

Прежде чем отправиться на вечернюю трапезу, гости разбрелись по саду, откуда доносились музыка и треск фейерверка.

Папа возглавил семейный ужин, усадив Лукрецию по правую руку, Джулию — по левую, тогда как рядом с каждым из десяти кардиналов сидела хорошенькая женщина из благородного семейства, и пурпурные сутаны чередовались с обнаженными плечами, украшенными драгоценностями.

На следующий день в честь Лукреции был задан пир, во время которого Джулия была возведена в ранг фаворитки. Тремя месяцами раньше она родила дочь Лауру. Отцовство молва ошибочно приписывала папе. В этот вечер лакеи принесли пирующим серебряные тазы, наполненные розовой водой, позволяющей освежить лицо, затем последовал ряд блюд: золотистое поджаренное мясо, дичь целиком в сопровождении вин из Смирны и Сиракуз. В какой-то момент четыре «херувима» поставили на край стола гигантское блюдо, наполненное браслетами, колье и серьгами, которые Лукреция брала наугад и раздавала своим гостям. Свет факелов, прикрепленных к стенам, подсвечников в руках пажей и восковых свечей, во множестве расставленных по столу, отражался и дробился в золоте и серебре кубков и блюд. «Кто бы мог представить, — писал Инфессура не без ехидства, — что Церковь владеет таким количеством серебряных предметов». Приход Жоскена Депре прервал беседу, он исполнил отрывки из своих произведений и фроттолу «El Grillo é bon cantore», которые собравшимся весьма понравились.

К полуночи слуги унесли столы и разложили в центре зала подарки новобрачным. Боккаччо, посол Феррары, описывает их в подробностях своему хозяину:

Подарок Светлейшего герцога Миланского состоит из пяти различных отрезов золотой парчи и двух перстней, из коих один — с алмазом, а другой — с рубином. Тут и я передал подарок Вашей Светлости (большие парные серебряные чаши с несколькими вазами, подходящими к ним, самой тонкой работы), сопроводив их приветствием, выражающим вашу радость по поводу этого бракосочетания, равно как и готовность оказать ваше содействие. Подарок этот весьма понравился папе, и он заявил, что испытывает бесконечную благодарность к Вашей Светлости. Асканио преподнес полный набор буфетной посуды из позолоченного серебра, стоящий около тысячи дукатов. Кардинал Монреале преподнес два перстня, один с сапфиром и другой с прекрасными бриллиантами, стоимостью около трех тысяч дукатов, протонотарий Чезарини преподнес чашу и бокал стоимостью в 800 дукатов… В завершение бала дамы исполнили танец, и в качестве интермедии была представлена прекрасная комедия с песнями и музыкой. Что еще добавить? Я мог бы рассказывать бесконечно. Мы провели там всю ночь; а хорошо ли все было или плохо, судить Вашей Светлости.

Для каждого подношения у Лукреции находилось теплое слово, и дарившие заметили, что она обращала внимание только на красоту подарка, тогда как ее супруг придавал гораздо большее значение его стоимости. Когда церемония подошла к концу, Александр VI, заметив, что некоторые из присутствующих ничего не поднесли, сказал попросту: «Другие кардиналы и послы принесут то, чего не будет хватать». Стефано Инфессура, летописец, не любивший Борджа, поведал об одной из забав, показавшейся ему слишком фривольной, хотя поздний час и атмосфера празднества делали позволительными некоторые шалости: драже из ста пятидесяти бокалов забрасывали в открытые великодушными дамами вырезы корсажей, и всякий, кто мог, старался достать их оттуда. Папа подал пример, бросив «in sime mulierum», что, как уточняет Инфессура, скорее можно было перевести как «между ляжек». Его резвое перо живо превратило веселое развлечение в оргию, которая будет воспламенять воображение и вызывать видения у многих романистов. Любезная Лукреция не была ни недотрогой, ни гордячкой, и если поначалу она наблюдала со стороны за этим бурным весельем, то потом ее сдержанность сменилась оживлением, быстро перешедшим в сильное возбуждение. Раскрасневшись от удовольствия, она грациозно устремилась вперед и станцевала искрометную гальярду под звуки скрипок, флейт и тамбуринов. Светало, когда папа сопроводил новобрачных во дворец Санта-Мария-ин-Портику. Под неусыпным надзором Адрианы Лукреция приблизилась к брачному ложу, где она в компании отца и кардинала Асканио Сфорца стала ждать прихода своего супруга, что заставило Бурхарда сказать: «Об этом рассказывают много такого, о чем я не пишу; все это может быть правдой, и если все так и было, я нахожу это невероятным». Вот и первый серьезный намек на особые отношения между Александром VI и его дочерью. Инфессура комментирует этот текст в своих записях, объясняя, что, следуя обычаю, отец на мгновение задержался в комнате после того, как Джованни и Лукреция легли в брачную постель, «где наконец супруг соединился со своей женой». Зато какая удача для врагов и клеветников папы, какое ликование! Так значит, этот приспешник дьявола не мог лишить себя такого удовольствия! «Однако ничто не позволяет нам полагать, — писал Портильотти, — что Борджа именно так хотел завершить ночной праздник». К несчастью, для невежественных клеветников в мемуарах того времени уточняется, что в тех случаях, когда сочетались браком высокородные особы, родственники супругов или другие именитые люди должны были удостовериться в том, что брак совершился. Бурхард так описывает состоявшееся тремя годами позже бракосочетание брата Лукреции Гоффредо, принца Скуиллаче, с Санчей Арагонской:

После пира принцесса в сопровождении папского легата и короля, своего отца, отправилась в свой дворец, молодой супруг и другие присутствующие шли впереди. Новобрачные вошли в комнату, где им была приготовлена постель, в то время как легат и король остались за дверьми. После этого придворные дамы и служанки раздели их и уложили в постель. Когда они лежали голыми под простынями и одеялом, легат и король вошли в комнату. В их присутствии придворные дамы раскрыли их примерно до пупка. И супруг поцеловал супругу без стыда. Легат и король остались там и беседовали между собой еще около получаса. По истечении этого времени они оставили их и удалились.

Таким образом, Александр VI, присутствуя на возлежании Лукреции и Джованни, соблюдал королевский обычай, каким бы странным он нам сегодня ни казался.

Двумя годами раньше, когда наследный принц Феррары Альфонсо д'Эсте женился на Анне Сфорца, происходила похожая церемония.

Новобрачные были уложены в постель, — рассказывает свидетель, — и мы все подошли, подшучивая над ними. Сеньора Анна, новобрачная, была в хорошем расположении духа; однако им обоим казалось весьма странным видеть, что их постель окружена столькими людьми, каждый из которых говорил какие-нибудь приятные слова, как это принято в подобных случаях⁸.

Однако остается неясным: действительно ли после ухода свидетелей дочь папы и ее муж познали друг друга в ту ночь? Может быть, только для сопровождающих сделали вид, что занимаются любовью? Некоторые указания позволяют так думать. Первая жена Джованни Сфорца ничуть не походила на миниатюрную, хрупкую, почти ангелоподобную Лукрецию, возможно, не отличавшуюся чувственностью. Не оробела ли она перед натиском супруга, торопившегося вбить «золотой гвоздь», не отказала ли ему она? Не счел ли Джованни, привыкший к пышной Маддалене Гонзага, что его вторая спутница жизни — ей было всего тринадцать лет — была недостаточно сексуальна, чтобы соответствовать ему? Не пришел ли он в замешательство, когда оказалось, что ему предстоит сыграть роль Пигмалиона? Как бы то ни было, через несколько дней ему так же не терпелось поскорее ее покинуть, как прежде он сгорал от желания встретиться с ней.

И менее чем через два месяца после свадьбы чума, свирепствовавшая в Риме, дала ему повод вернуться в свои поместья, не взяв с собой новоявленную графиню Пезаро; там он погрузился в серьезные расчеты и в результате констатировал, что римская женитьба обошлась ему слишком дорого. Так что, находясь в дурном расположении духа, он берется за перо, чтобы потребовать от своего тестя выплаты 5 тысяч дукатов, которые позволили бы ему уплатить долги. Александр VI, весьма недовольный тем, что зять его столь непочтителен к Лукреции и столь жаден до денег, уже подумывает о возможности использовать то, что дочь и ее супруг живут отдельно друг от друга, и заключить другой, более выгодный, чем с Миланом, союз. Однако пока он обещает Сфорца не только запрошенную сумму, но добавляет также 30 тысяч дукатов приданого при условии, что он будет выполнять свои супружеские обязанности: «Мы договариваемся о том, что начиная с 10 или 15 октября, когда воздух не будет больше вредным для здоровья, ты вернешься к супруге для выполнения брачного долга». Это письмо, датированное 15 сентября 1493 года, задевает самолюбие обидчивого зятя, поскольку его возвращение не могло бы произойти раньше, чем воздух Рима, очистившийся от миазмов чумы, стал бы более здоровым.

Однако Джованни прибыл лишь 10 ноября, «чтобы засвидетельствовать почтение Его Святейшеству и полностью обосноваться в обществе своей светлейшей супруги». На самом же деле это совместное существование нисколько не изменило привычную жизнь Лукреции. Занимая посты кондотьера Папского престола и Венецианской республики, прекрасно их совмещая, Джованни проводил время в походах по всему Апеннинскому полуострову, чтобы навести порядок в государствах обоих своих хозяев. Недостаточно одаренный для того, чтобы играть роль принца-консорта, разрываемый между двумя враждующими дворами, между опасениями папы и страхами миланских родственников, он избегал жить в Риме. Слишком посредственный дипломат для того, чтобы ловко и спокойно обходить все подводные камни, способный на войне, но совершенно бездарный в интригах, не наделенный ни хитростью, ни тонкостью, он не знал ни минуты покоя из-за Сфорца, которым не терпелось узнать, какую позицию займет Папский престол в случае, если французы решатся вторгнуться в Италию. Его тревожила мысль о сближении Александра VI с Неаполем, и положение, прежде казавшееся блестящим, представлялось ему теперь весьма неустойчивым. Тем не менее, если верить авторам хроник, всегда внимательно следившим за развитием событий, его отношения с супругой упрочились, и молодая жена публично оказывает мужу знаки уважения.

Почувствовав силу благодаря поддержке Лукреции, Джованни Сфорца начал, ко всему прочему, присваивать себе доходные места, использовать свое положение, а то и злоупотреблять им для того, чтобы поддержать кандидатуру своих друзей на различные посты в Папском государстве. Лукреция, в ту пору еще не слишком хорошо разбиравшаяся в тайнах политики, не могла давать ему советы или направлять его. Но она знала, что и он, и она сама были далеко не последними пешками в дипломатической игре, которую вел Александр VI.