VII
– Догогая волшебница! Я знаю, ты очень добгая, но у меня к тебе все гавно есть одна пгосьба. Со мной в школе в пагаллельном классе учится Леночка. Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое… – Ренат, запинаясь, читает по бумажке. Издалека я слышу не все, но я знаю эти слова наизусть.
Вокруг него – целая толпа. Сейчас перемена, но никто не носится по коридорам, не играет в сифу и в резиночку… Все стоят и молча слушают Рената. Он весь красный от такого внимания, особенно уши. Он улыбается от восторга.
– «…Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое…»
Звенит звонок, но никто не трогается с места.
– «…Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое…»
А вот и неправда! Вот и вранье. В моем письме это было написано только два раза: «Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое. Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое. Я так хочу…»
– «…Я так хочу! Я так хочу! Я так хочу! Я так хочу!..»
Неправда! Неправда! У меня только три раза. Эта фраза всегда пишется только три раза, идиот!
– Неправда! – кричу я.
Они все оглядываются на меня. Они молчат. Ренат сворачивает бумажку и трусливо пятится по коридору.
– Э, ты куда? – шагает к нему длинный Круглов из параллельного класса. – Дочитывай давай, мелкий! А то ща и тебя отпиздим!
– «Я так хочу», – покорно разворачивает бумажку Ренат. – «Я – Соня. И еще. Догогая волшебница! Я пгинесла тебе двенадцать шоколадных конфет». Ну, типа… всё. – Ренат подобострастно улыбается.
– Дай позырить, – говорит Круглов, забирает у Рената бумажку и читает, глупо шевеля губами и тараща глаза.
Остальные продолжают пялиться на меня.
– Во, бля-я-я… – восторженно тянет Круглов. – В натуре письмо волшебнице. «Сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое»… – Он поднимает на меня круглые глупые глаза. – Так она чё, в натуре из-за тебя под санки попала? А, жирная?
Я трогаю пальцами свои белые, бесчувственные щеки и молчу.
– Вали ее, пацаны! – нерешительно приказывает Круглов.
Никто не двигается с места.
– Не надо, – говорит Катя Гусева, Леночкина одноклассница.
– Не п-понял? – мычит Круглов.
– Не надо к ней подходить. Она наведет на вас порчу.
– Чё?
– Чё слышал. Она порчу наводит. Не подходите к ней. Не прикасайтесь. Не разговаривайте с ней вообще!
– Жирная, короче, сифа! – орет кто-то из толпы.
– Сифа!
– Сифа!
– Ай, боюсь, боюсь, жирная меня под санки столкнет! Жирная меня убьет!
Они наконец разбегаются по классам. Все, кроме Рената: у него какое-то специальное облегченное расписание, и ему уже пора домой. Он суетливо семенит к лестнице. Я бросаюсь за ним.
Я нахожу его в раздевалке: он прячется среди чужих курток и шуб, но он слишком безмозглый, чтобы спрятаться как следует. Я нагибаюсь – и сразу же вижу его кривые цыплячьи ноги у стойки вешалки.
Я подбегаю к нему, сдергиваю с вешалки все, что на ней висит.
– Ты взял мое письмо! – кричу я.
– Какое письмо?
На его лице – полнейшее недоумение. Он похож на маленькую забавную обезьянку из передачи «В мире животных». Я размахиваюсь и со всей силы бью его по этому забавному мартышкиному лицу.
– И-и-и! – визжит он; еще бы: рука у меня тяжелая. – Ба-буш-ка-а-а!
– Ее здесь нет, – спокойно говорю я. И снова повторяю: – Письмо. Мое письмо.
– Я не бгал, – гундосит Ренат, и его обезьянье лицо сморщивается в плаче. – Не бгал я твое письмо! И-и-и-и!.. Больно!
– Я видела тебя на горе. Ты был у моей волшебницы. Ты украл у нее мое письмо!
Я бью его снова, и он снова визжит.
Его голова мелко-мелко дрожит, и щеки дрожат, и губы. Он падает на пол, на грязный, мокрый пол раздевалки, визжит и дергается и молотит по упавшим курткам ногами.
– Это не я-я-я! – визжит он. – Я не бгал-а-а-л! Я только кушал конфе-е-еты-ы-ы! Там в этой дыгке в гоге лежали конфе-е-е-ты-ы-ы!
– Как же ты тогда читал мое письмо, если ты его не брал?
Он дрыгает ногами и хрюкает.
– Отвечай! – Я пинаю его ногой.
– Бабушка-а-а! – надрывается он. – Бабушка-а-а! Это она! Она! Она! Это бабушка мне сказала-а-а!
– Что сказала?
– Это бабушка! Она у меня все знает! Она сказала мне пго твое желание! Она мне… пгодиктовала! Я не бгал! Ничего не бгал! Я только записал! Она все знает и так!
– А ну покажи, – говорю я. – Покажи мне эту бумажку. Если там твой почерк, я тебя, так и быть, отпущу.
– Она осталась у ни-и-и-х, – хнычет Ренат. – У меня Кгуглов забгал. Он мне не отда-а-аст. Иди и сама возьми.
– Ага, уже побежала, – огрызаюсь я.
Он немного успокоился. Перестал дергаться. Лежит и нагло таращится на меня.
– А что еще говорит твоя бабушка? – Я снова пинаю его ногой.
– И-и-и! – корчится Ренат и снова молотит ногами. – Уйди-и-и! Бабушка-а-а!
– Так что она говорит?
– Она все знает! Все знает! Она все пго вас знает! Она говогит, что твои годители – не люди! Они не люди! Они любят мегзлую кговь! Они – чудовища! И ты тоже! Ты тоже! Бабушка говогит, у тебя испогченая кговь! У тебя мегзлая кговь! Она говогит, что ского у тебя замегзнет лицо! А потом ты… потом ты… ты… ты…
Больше ничего разобрать невозможно. Он только хрюкает и хрипит. Я оставляю его валяться на полу, переодеваю сменную обувь, надеваю свою куртку и выхожу из школы.
Ну, конечно. Конечно. Как же это я сразу не догадалась. Конечно же, все дело в ведьме. Она прочла мои мысли. Как я могла подумать, что Ренат выкрал письмо? Разве моя волшебница отдала бы письмо первому встречному? Разумеется, нет! Она бы утащила письмо в глубь горы. Или сделала бы его невидимым. Или еще что-нибудь придумала – но уж точно не отдала бы.
Прости меня, волшебница. Я подумала о тебе плохо. Прости меня, ладно? Я принесу тебе много шоколадных конфет. Я спрячу их так, что Ренат не найдет.
* * *
На границе АБ и АВ я встречаю ведьму. Я перехожу Лесную улицу в одну сторону, она – в другую. На ней, как всегда, теплые валенки, хотя сегодня вроде бы оттепель. Она идет торопливым шагом, что-то тихо бормочет, облизывает свой нос и делает вид, что не замечает меня. Я уже было радуюсь, что мы так здорово молча разминулись, – но тут же слышу у себя за спиной ее надтреснутый голос.
– Уби-и-л-а-а! – кричит она мне через улицу, и все прохожие оборачиваются. – Уби-и-л-а-а в белом снегу-у-у! Идут холода! С севера идут холода! Стынет кровь, замерзает кровь! Замерзает твоя кровь, Сонечка! Белыми пятнами! Снежными пятнами!
Прохожие хихикают и рассматривают меня.
Я ускоряю шаг и машинально щупаю свои щеки. Ничего. Ничего не чувствую. Обморожение не проходит. Сегодня вроде бы оттепель, а я не чувствую своих щек.
– Ты обидела моего мальчика! Моего маленького мальчика! Ожидается резкое похолодание! Ты не виновата, Сонечка! Это все твои родители! Они дали тебе дурную кровь! Они слишком любят мерзлую кровь! Они любят первые заморозки! Тайну-у-у! Прячут они страшную тайну-у-у! Ищи-и-и! И найдешь!
Ищи и найдешь. Ищи и найдешь. Точно так же писала в письме моя волшебница. Эта ведьма говорит словами волшебницы!
Я бегу. Бегу со всех ног.
Старухин голос все еще доносится до меня, но он становится тише, тише, тише, как шепот:
– Беги не беги, Сонечка… Беги не беги… Всё равно кровь замерзнет… С севера идут холода…
Чтобы избавиться наконец от этого гнусного шепота, я забегаю в «Подснежник». Единственное кафе в нашем маленьком городе. Совершенно безопасное.
В «Подснежнике», как всегда, грохочет музыка, и этот грохот заглушает шепот старухи.
Жители нашего городка очень любят петь. Вот и сейчас они поют караоке. Две тетушки из района БВ громко горланят в микрофон:
Все мы бабы – стервы.
Милый, бог с тобой.
Каждый, кто не первый,
Тот у нас второй!..
Из-за столика им на помощь выбираются еще три тетки. Они тоже поют, хотя и без микрофонов, а еще пританцовывают, игриво оглаживая себя по толстым бедрам и громко шаркая каблуками по паркету.
Жители нашего городка очень любят танцевать.
А все мы бабы – стервы!
Милый, бог с тобой…
Внезапно песня прерывается: мутноглазый мужчина в несвежей мятой рубахе выхватывает микрофон у тетушек из района БВ. Микрофон тонко и пронзительно воет в его руках. Мужчина шатается.
К моему изумлению, никто не пытается его отогнать. Никто не возмущается. Напротив, все вдруг умолкают. Тетушки покорно рассаживаются по своим местам.
– Н-не н-надо эт-т петь, – заплетающимся языком говорит мутноглазый.
И только тогда я понимаю, что это Леночкин отец.
– Вот эт-т н-не надо! – он грозит пальцем. – Включт-те, пжалста, д-другое…
Одна из тетушек суетливо щелкает пультом. Из колонок бодро выплескивается ритмичный мотивчик, по экрану бежит строка.
Батька Махно смотрит в окно На дворе темным-темно На посту стоит монах Еле-еле на ногах Спит монастырь дремлет село Мошки бьются о стекло Звезды светят и луна А в округе тишина…
– Мертвые с косами, – фальшиво затягивает Леночкин отец, – вдоль дорог… дело рук… дьяволят…
Он не успевает за музыкой.
– …Мертвые с косами… Занималась алая… занималась… занималась… заря… а зачем мне…
Он недоуменно вглядывается в микрофон и бросает его на пол; микрофон надрывно кашляет.
Я приоткрываю дверь кафе и высовываюсь на улицу.
– …Не приходится тужи-и-ить! – надрывается Леночкин отец.
Ведьмы нигде не видно. Ушла.
